– Так принесем же нашу жертву, – призвал Урбан V.
И казначей уже был готов получить приказ отправиться за деньгами.
– Они требуют сто тысяч экю, – сказал папа.
– Надо отдать им деньги, – заявили кардиналы.
– Увы, надо! – согласился его святейшество и, воздев глаза к небу, глубоко вздохнул.
– Анджело, – продолжал папа, – вы отправитесь возвестить, что я накладываю на город подать в сто тысяч экю. Сперва не говорите, золотом или серебром, это прояснится позднее, скажите только, что я накладываю подать в сто тысяч экю на несчастный народ.
Накладывать на кого-либо подать, наверное, было не очень в духе французов, но, кажется, было вполне по-римски, так как папский казначей ни словом не возразил.
– Если люди будут жаловаться, продолжал папа, – вы скажите обо всем, чему сами были свидетелем, и о том, что ни мои молитвы, ни молитвы кардиналов не смогли спасти возлюбленный мой народ от сей крайней меры, столь горестной сердцу моему. Кардиналы и казначей с восхищением взирали на папу.
– В самом деле, – сказал папа, – бедные эти люди будут даже рады выкупить за такую низкую цену свои дома и свое добро. Но воистину, – прибавил он со слезами на глазах, – для государя нет ничего печальнее, чем просто так отдавать деньги подданных…
– …которые принесли бы великую пользу его святейшеству в любом другом случае, – закончил, поклонившись, казначей.
– В конце концов, так угодно Господу! – воскликнул папа.
Подать была объявлена при сильном ропоте недовольства, если люди узнавали, что вносить надо серебряные экю, и упорном сопротивлении, если им говорили, что требуются экю золотые.
Тогда его святейшество прибегнул к помощи своих гвардейцев, а поскольку теперь они имели дело не с нехристями, но с добрыми христианами, гвардейцы, отложив вязальные спицы, так воинственно схватились за пики, что авиньонцы мгновенно покорились.
На рассвете легат, но уже не с мулом, а с десятью богато убранными лошадьми направился в лагерь нехристей.
Завидев его, солдаты громко закричали от радости, что, однако, раздосадовало легата сильнее, чем их прежние проклятия.
Но, вопреки ожиданиям, он застал Бертрана недовольным столь ощутимым и звонким доказательством покорности папского престола и с удивлением увидел, что тот сильно раздражен и вертит в руках недавно полученный пергамент.
– О, – воскликнул коннетабль, покачав головой, – хороши же денежки, что вы мне везете, господин легат!
– А разве плохи? – спросил посланец, полагавший, что деньги есть деньги, а значит, всегда хороши.
– Хороши, – продолжал Дюгеклен, – но кое-что меня смущает. Откуда они, эти деньги?
– От его святейшества, раз он вам их прислал.
– Прекрасно! Но кто их дал?
– Как кто?! Его святейшество, я полагаю.
– Простите меня, господин легат, возразил Дюгеклен, – но человек церкви не должен лгать.
– Однако, – пробормотал легат, – я могу подтвердить.
– Прочтите вот это.
И Дюгеклен протянул легату пергамент, который без конца скручивал и раскручивал в руках. Легат взял пергамент и прочел:

«Входит ли в намерения благородного шевалье Дюгеклена, чтобы неповинный город, который его властелин уже задушил поборами, и несчастные люди, наполовину разоренные горожане и умирающие с голоду ремесленники, лишились последнего куска хлеба, оплачивая никому не нужную войну? Вопрос этот во имя человеколюбия задает честнейшему из христианских рыцарей славный город Авиньон, который обескровил себя ста тысячами экю, тогда как его святейшество таит в подвалах своего замка два миллиона экю, не считая сокровищ Рима».

– Что вы на это скажете? – спросил разгневанный Бертран, когда легат закончил чтение.
– Увы, – вздохнул легат, – должно быть, его святейшество предали.
– Значит, верно, что мне тут пишут о его тайных богатствах?
– Люди так считают.
… – Тогда, господин легат, – продолжал коннетабль, – забирайте это золото; людям идущим на защиту дела Господня, нужна не корка бедняка, а избыток богача. Посему внимательно слушайте, что скажет вам шевалье Бертран Дюгеклен, коннетабль Франции: если двести тысяч экю от папы, кардиналов не будут доставлены сюда до вечера, то ночью я сожгу не только окрестности и город, но и дворец, заодно с дворцом кардиналов и вместе с ними папу, так что от папы кардиналов и дворца следа не останется к завтрашнему утру. Ступайте, господин легат.
Эти исполненные достоинства слова солдаты, офицеры, командиры встретили взрывом рукоплесканий, который не оставил у легата никакого сомнения в единодушии наемников на сей счет; поэтому папский посланец, храня молчание посреди этих громовых возгласов, отправился с груженными золотом лошадьми обратно в Авиньон.
– Дети мои, – обратился коннетабль к тем солдатам, которые, стоя слишком далеко, ничего не слышали и удивлялись ликующим крикам товарищей, – этот бедный народ может дать нам лишь сто тысяч экю. Этих денег слишком мало, потому что именно столько я обещал вашим командирам. Папа должен дать нам двести тысяч экю.
Через три часа двадцать лошадей, сгибаясь под тяжестью ноши, вступили, чтобы никогда больше оттуда не выйти, в ограду лагеря Дюгеклена, и легат, разделив деньги на три кучи – в одной было сто тысяч золотых экю, в двух других по пятьдесят, – присовокупил к ним папское благословение, на которое наемники (славные ребята, если уступать их желаниям) ответили пожеланиями ему всяческих благ.
Когда легат уехал, Дюгеклен обратился к Гуго де Каверлэ, Клоду Живодеру и Смельчаку:
– Теперь давайте рассчитаемся.
– Идет, – согласились наемники.
– Я вам должен пятьдесят тысяч экю золотом, по экю на каждого солдата. Ведь так мы договорились?
– Так.
Бертран придвинул им самую большую кучу монет:
– Вот пятьдесят тысяч золотых экю.
Следуя пословице, что была в ходу уже в XIV веке: «Денежки счет любят», наемники пересчитали монеты.
– Все верно! – сказали они. – Это доля солдат. Ну а какова доля офицеров?
Бертран отсчитал еще двадцать тысяч экю.
– Четыре тысячи офицеров, – сказал он, – по пять экю на офицера, выходит – двадцать тысяч экю. Вы ведь так считали?
Командиры принялись пересчитывать монеты.
– Все точно, – подтвердили они через некоторое время.
– Хорошо! – сказал Дюгеклен. – Остались командиры.
– Да, остались командиры, – повторил Каверлэ, облизывая губы в радостном предвкушении поживы.
– Теперь, – продолжал Бертран, – по три тысячи экю каждому, так ведь?
– Цифра верная.
– Выходит – тридцать тысяч экю, – сказал Бертран, показывая на гору золота.
– Счет точен, – согласились наемники, – ничего не скажешь.
– Значит, у вас больше нет возражений, чтобы начать военные действия? – спросил Бертран.
– Никаких, мы готовы, – ответил Каверлэ. – Разве что наша клятва верности принцу Уэльскому…
– Да, – сказал Бертран, – но клятва эта касается лишь английских подданных.
– Разумеется, – согласился Каверлэ.
– Значит, договорились.
– Ну что ж, мы довольны. Однако…
– Что однако? – спросил Дюгеклен.
– А кому пойдут оставшиеся сто тысяч экю?
– Вы слишком предусмотрительные командиры, чтобы не понимать: армии, которая начинает кампанию, нужна казна.
– Несомненно, – подтвердил Каверлэ.
– Так вот, пятьдесят тысяч экю пойдут в нашу общую казну.
– Здорово! – обратился Каверлэ к своим сотоварищам. – Понял. А другие пятьдесят тысяч – тебе в казну. Чума меня забери, ну и ловкач!
– Подойдите ко мне, мессир капеллан, – сказал Бертран, – и давайте вместе напишем письмецо нашему доброму повелителю, королю Франции, коему я посылаю пятьдесят тысяч экю, что у нас остались.
– Вот это да! – воскликнул Каверлэ. – Поступок поистине прекрасный! Я бы никогда так не сделал. Даже ради его высочества принца Уэльского.

V. Каким образом мессир Гуго де Каверлэ чуть было не получил триста тысяч золотых экю

Мы уже знаем, что после сцены в саду Аисса отправилась в дом отца, а Аженор исчез, перепрыгнув через стену.
Мюзарон понял, что его хозяина больше в Бордо ничего не удерживает; поэтому, едва молодой человек вышел из состояния мечтательности, в которую погрузили его разыгравшиеся события, он нашел своего коня под седлом, а оруженосца – готовым к отъезду.
Аженор одним махом вскочил в седло и, пришпорив коня, на полном скаку выехал из города в сопровождении Мюзарона, по своему обыкновению отпускавшего шуточки.
– Эй, сударь! – кричал он. – Мне кажется, мы удираем слишком быстро. Куда, черт возьми, вы дели деньги, за которыми ходили к неверному?
Аженор пожал плечами и промолчал.
– Не губите вашего доброго коня, сударь, он нам еще на войне пригодится: предупреждаю вас, что так он долго не проскачет, особенно если вы, подобно графу Энрике де Трастамаре, зашили полсотни марок золотом в подкладку вашего седла.
– В самом деле, – ответил Аженор, – по-моему, ты прав: полсотни марок золотом и полсотни железом для одной скотины – это слишком.
И он опустил на плечо непочтительного оруженосца свое окованное сталью копье.
Плечо Мюзарона осело под этой тяжестью, и, как предвидел Аженор, веселость оруженосца от лишней поклажи значительно поубавилась.
Так они двигались по следам графа Энрике, но не в силах его догнать, через Гиень и Беарн; потом перевалили Пиренеи и через Арагон въехали в Испанию.
Только в этой провинции они нагнали графа, которого увидели в отблесках пожара в маленьком городке, подожженном капитаном Гуго де Каверлэ.
Таким способом отряды наемников возвещали о своем появлении в Испании. Мессир Гуго, большой любитель красочных зрелищ, выбрал город – он рассчитывал сделать его своим маяком – на возвышенности, чтобы пламя на десять льё вокруг освещало этот край, который был ему неизвестен, но который он жаждал узнать поближе.
Энрике ничуть не удивляла эта прихоть английского капитана; он давно водил знакомство со всеми командирами наемных отрядов и знал их манеру вести войну. Правда, он просил мессира Бертрана Дюгеклена воздействовать своим авторитетом на подчинявшиеся ему наемные отряды, чтобы последние не все крушили на своем пути.
– Ибо, – весьма разумно полагал он, – поскольку это королевство в один прекрасный день станет принадлежать мне, я хотел бы получить его цветущим, а не разоренным.
– Что ж, верно, ваша светлость, – отвечал Каверлэ, – но при одном условии.
– При каком же? – спросил Энрике.
– Вы, ваша светлость, будете платить мне за каждый нетронутый дом и за каждую изнасилованную женщину.
– Я что-то не совсем понимаю, – сказал граф, сдерживая отвращение, которое вызывала у него необходимость действовать заодно с подобными бандитами.
– Однако все проще простого, – пояснил Каверзи. – Города ваши останутся целы, а ваше население удвоится – по-моему, это денег стоит.
– Ну что ж, пусть так, – сказал Энрике, пытаясь улыбнуться. – Мы поговорим об этом завтра утром, а пока…
– Пока, ваша светлость, Арагон может спать спокойно. Ночью мне все будет видно здесь как днем, хотя, слава Богу, Гуго де Каверлэ ничуть не похож на чудотворца.
После этого обещания, которому можно было довериться, сколь бы странным оно ни казалось, Энрике вместе с Молеоном ушел в свою палатку, тогда как коннетабль отправился к себе.
Тогда Гуго де Каверлэ, вместо того чтобы уснуть, что, как могло показаться, он и сделает после столь утомительного дня, стал прислушиваться к звукам удаляющихся шагов; потом, когда эти звуки смолкли в отдалении, а фигуры растворились в темноте, он тихо поднялся и вызвал своего секретаря.
Этот секретарь был весьма важной персоной в доме храброго полководца (Каверлэ либо совсем не умел писать, что весьма вероятно, либо не снисходил до того, чтобы взять в руки перо, что весьма возможно), так как сему достойному писцу поручалось оформлять все сделки между командиром наемников и пленниками, за коих он назначал выкуп. Поэтому почти не проходило дня, чтобы секретарь Гуго де Каверлэ не составлял подобного рода документа.
Писец явился с пером и чернильницей, держа под мышкой свиток пергамента.
– Садись сюда, метр Робер, – сказал капитан, – и со-ставь-ка мне расписку вместе с подорожной.
– Расписку на какую сумму? – спросил писец.
– Сумму не пиши, но места оставь побольше, ибо она будет немалая.
– На чье имя? – снова спросил писец.
– Имя, как и сумму, тоже не пиши.
– А места тоже оставить побольше?
– Да, потому что за этим именем будет значиться немало титулов.
– Прекрасно, прекрасно, отлично, – забормотал метр Робер, принимаясь за дело с таким рвением, будто ему платили проценты с вырученной суммы. – Но где же пленник?
– Сейчас мы его ловим.
Писарь знал привычку своего хозяина, поэтому он не медлил ни секунды, составляя эту цидулку: раз капитан сказал, что пленника ловят, значит, пленник будет.
В этой уверенности писаря льстивости не было: ведь едва писец закончил писать, как со стороны гор послышался приближающийся шум.
Казалось, Каверлэ не услышал его, а угадал, потому что шум еще не достиг чутких ушей часового, как капитан уже приподнял полог палатки.
– Стой! Кто идет? – сразу же прокричал часовой.
– Свои! – ответил хорошо знакомый голос помощника Каверлэ.
– Да, да, свои, – потирая руки, сказал Каверлэ, – пропусти и подними пику, когда они будут проходить. Ради тех, кого я жду, стоит постараться.
В этот момент, в последних отблесках угасающего пожара, можно было заметить, что к палатке приближается группа пленных в окружении двадцати пяти или тридцати солдат. Она состояла из рыцаря (он казался молодым, цветущим мужчиной), мавра, который не отходил от штор носилок, и двух оруженосцев.
Едва Каверлэ разглядел, что эта группа действительно состоит из лиц, которых мы назвали, он тут же удалил из палатки всех, кроме секретаря.
Те, кого он отослал, выходили из палатки с сожалением и даже не давали себе труда его скрывать: они строили догадки о цене добычи, попавшей в когти хищной птицы, каковой считали своего командира.
При виде четырех фигур, вошедших в палатку, Каверлэ низко поклонился, потом, обращаясь к рыцарю, сказал:
– Государь, если случайно мои люди обошлись с вашим величеством не слишком любезно, простите их, ведь они не знают вас в лицо.
– Государь?! – переспросил рыцарь тоном, которому пытался придать выражение удивления, но вместе с тем сильно побледнев, что выдавало его беспокойство. – Вы ко мне обращаетесь, капитан?
– К вам, государь дон Педро, грозному королю Кастилии и Мурсии.
Из бледного рыцарь стал мертвенно-белым. Он попытался изобразить на губах вымученную улыбку.
– Поистине, капитан, – сказал он, – я огорчен за вас, но вы совершаете большую ошибку, если принимаете меня за того, кем назвали.
– Право слово, ваше величество, я принимаю вас за того, кто вы есть, и думаю, что мне досталась поистине славная добыча.
– Думайте, что хотите, – сказал рыцарь, сделав несколько шагов, чтобы сесть, – как я понимаю, мне не составит труда разубедить вас.
– Чтобы разубедить меня, государь, вам следовало бы вести себя осторожнее и не сходить с места.
Рыцарь сжал кулаки.
– Это почему же? – спросил он.
– Потому, что ваши кости хрустят при каждом вашем шаге, а это очень приятная музыка для бедного командира наемного отряда, которому Провидение делает славный подарок, послав в его сети короля.
– Разве только у короля дона Педро при ходьбе хрустят кости и другой человек не может быть поражен схожим недугом?
– Действительно, – подтвердил Каверлэ, – такое возможно, и вы ставите меня в трудное положение; но у меня есть верный способ узнать, ошибаюсь ли я, как вы утверждаете.
– Какой же? – спросил, хмуря брови, рыцарь, которому явно надоедал этот допрос.
– Граф Энрике де Трастамаре находится всего в ста метрах отсюда; я пошлю за ним, и мы увидим, узнает ли он своего дорогого брата.
Рыцаря невольно передернуло от ярости.
– Ага, краснеете! – воскликнул Каверлэ. – Ну что ж, Признавайтесь, и, если признаетесь, я – слово капитана! – клянусь вам, все останется между нами, и ваш брат даже не узнает, что мне выпала честь несколько мгновений беседовать с вашим величеством.
– Ладно, говорите: чего вы хотите?
– Я ничего не захочу, вы это прекрасно понимаете, государь, до тех пор, пока не буду уверен, что мне в руки попал именно дон Педро.
– Предположите же, что я в самом деле король, и говорите. – Чума меня раздери! Вам, государь, просто сказать: «Говорите!» Неужели вы думаете, что мне надо сказать вам так мало, что это уложится в два слова?! Нет, ваше величество, прежде всего нужна охрана, достойная вашего величества.
– Охрана?! Значит, вы рассчитываете держать меня в плену?
– Во всяком случае, таково мое намерение.
– А я говорю вам, что больше не останусь здесь ни часа, даже если это обойдется мне в половину моего королевства.
– О, именно столько это вам и будет стоить, государь, и это еще совсем дешево, поскольку в том положении, в каком вы оказались, вы почти наверняка рискуете потерять все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68