– У некоторых людей слабость становится силой, – сказала она.
– Очень заумно, – покачал головой Анджело. – Может, поэтому до меня и не доходит.
– И тем не менее это так. – Она опять улыбнулась.
– Эй! – возмутился Анджело. – Ты что, окрутить парня решила? Улыбается ему прямо как законная жена!
– Да? – Лорен с улыбкой посмотрела на Пруита, и, когда их глаза встретились, у обоих на миг появилось ощущение, что она и в самом деле его жена, его личное достояние, и что эта кровать – их дом, и к ним по-свойски нагрянул гость, старый любимый друг, но все-таки посторонний, чужой, который не знает ее так, как муж, не знает всю, целиком, и ей не хочется, чтобы он так ее знал, и от этого в его присутствии они чувствуют себя еще ближе и роднее друг другу.
Пруит положил руку на бесформенный холмик одеяла, скрывающий мягкую упругость ее бедра, которое, он знал, в это мгновение действительно принадлежало только ему, и под прикосновением его пальцев она чуть не замурлыкала, как кошка, а он потрясенно подумал, уж не влюбился ли, и эта мысль возникла сама по себе, то, что они переспали, было ни при чем.
Да ты что, рехнулся, подумал он, что это с тобой, парень? А впрочем, почему бы нет? В кого, кроме проститутки, может влюбиться солдат здесь, на этих островах? На островах, где белые девушки даже из среднего сословия все с претензиями, а белых девушек низшего сословия нет вообще. Где даже местные раскосые красотки из низшей касты гавайского общества считают для себя зазорным разговаривать с солдатом на людях. Почему же тогда не влюбиться в проститутку? Это не только возможно, но и вполне логично. Наверно, даже разумно.
И всю жизнь потом он часто ломал голову, пытаясь понять, почему у него в ту ночь мелькнула эта мысль. Может, потому, что Анджело вошел в комнату именно в ту, а не в другую минуту, и от этого между ними возникло на миг чувство теплой близости. Может, если бы Анджело к ним не заглянул, все получилось бы иначе или совсем ничего бы не получилось. А может, у него просто слишком давно не было женщины, и, застигнутый врасплох, он принял мимолетное ощущение за долговременную иллюзию, проглотил крючок, обманутый сверкнувшей блесной, и угодил в сети собственного пылкого воображения. Или, может быть, случилось самое невероятное: любовь мужчины и женщины вспыхнула внезапно, сразу, рожденная от соития случайности с ничего не значащим совпадением. Та мелькнувшая первой мысль, казалось, прокладывала дорогу множеству других возможностей, и, сумей он до конца своей жизни найти ответ на эту загадку, ему бы столько всего открылось.
– У вас, ребята, что-то очень счастливые лица, – сказал Анджело, сам ощутив то, что испытывали они. – Вы довольны? Я лично очень доволен. По мне заметно?
– Еще как, – улыбнувшись, ответила Лорен, и Пруит почувствовал, как ее рука скользнула под одеялом и тонкие пальцы прикоснулись к нему.
– Эй, эй! – Анджело ухмыльнулся. – А я видел! Пру, ты только посмотри на нее. Черт возьми, она покраснела!
Лорен, зардевшись, повернулась к Пруиту и подмигнула ему, а он тихонько нащупал рукой ее пальцы и прижал к себе.
– Старичок, если хочешь выпить, торопись, – сказал Анджело. – А то моя лилипуточка опять доберется до бутылки, и тогда пиши пропало.
– Старку оставим?
– Старк не получит у меня ни капли. Я перед вами к нему зашел. Постоял у двери, послушал – ничего не слышно. В замочную скважину тоже ни черта не видно. Он, по-моему, рубашкой ее завесил, клянусь! Я даже залез на дверную ручку посмотреть сверху, не умер ли он там. Так этот сукин сын, оказывается, окошко над дверью тоже занавесил. Полотенцем. По-моему, это просто хамство, вот что.
– Ты хочешь сказать, он никому не доверяет? – улыбнулся Пруит.
– Вот именно. Можно подумать, кому-то нужно подсматривать в это его окошко!
Он так возмущенно нахмурился, что Лорен тихо фыркнула, а потом не выдержала и громко расхохоталась.
– Ну ладно, – Анджело встал. – Засиделся я у вас, пора и честь знать. Я же понимаю, когда я лишний. Ухожу. Продолжайте ваши игры.
– Да посиди еще, – улыбнулся Пруит. – Куда ты так спешишь?
– Конечно, конечно. Я к тебе тоже всей душой. Лучше оставлю тебе выпить, тогда, может, ты меня простишь. Я в стакан налью. Когда захочешь, тогда и выпьешь.
Побродив по комнате, он нашел на умывальнике стакан и выплеснул из него воду в окно. Струя ударилась о жалюзи и разлетелась брызгами. «Хорошо бы полицейскому на голову», – буркнул Анджело и налил полный стакан виски. Пруит, улыбаясь, наблюдал за ним с нелепым, теплым, почти отцовским чувством и про себя думал, что виски приглушил обычную взрывную живость Анджело, и движения у него сейчас смазанные и тягучие, как при замедленной съемке, и еще думал, что впервые видит маленького курчавого итальянца спокойным.
– Столько хватит?
– Ты что, конечно! Если я все это выпью, от меня никакого проку не будет.
– Тогда я пошел. Пока. Завтра увидимся. Давай с утра махнем все втроем в ресторан поприличнее и шикарно позавтракаем, а уж потом – в Скофилд. Может, закатимся в «Александр Янг»? Там рано открывается и кормят отлично. После ночки в городе хороший завтрак первое дело. Так как, договорились?
– Договорились, – Пруит улыбнулся. – Я утром за тобой зайду.
– Он тебе по душе, да? – сказала Лорен, когда Анджело вышел и закрыл за собой дверь. – Я же вижу.
– Да, – кивнул Пруит. – Потешный парень. Вечно меня смешит. Гляжу на него, смеюсь, а у самого почему-то слезы подступают. Оттого, наверно, и люблю его. Не знаю, может, я ненормальный. У тебя так бывает?
– Бывает. И даже часто.
– Да? Это уже кое-что.
– В Анджело есть что-то трогательное. Я каждый раз чувствую. И в тебе оно, по-моему, тоже есть.
– Во мне?!
– Да. Знаешь, – тихо сказала она, – ты забавный. Очень забавный.
– Ничего себе забавный! Это я-то?
– Да, ты.
– А другие, значит, не забавные?
– Они не такие, как ты. С ними все иначе.
– И на том спасибо. Может, ты меня запомнишь.
– Запомню.
– Правда? И будешь помнить даже завтра?
– Буду. И через неделю буду.
– А через месяц?
– И через месяц.
– Не верю.
– Нет, я буду тебя помнить. Честное слово.
– Ладно, верю. Я-то тебя точно не забуду.
– Почему?
– Потому.
– Нет, серьезно. Почему ты меня не забудешь?
– А потому. Вот почему. – Он сдернул с нее одеяло и посмотрел на распростертое обнаженное тело.
Она повернула к нему голову и улыбнулась:
– Только за это?
– Не только. Ты меня погладила при Анджело. За его – тоже.
– И все?
– Может, не все. Но это немало.
– А то, что мы разговорились? Это вспоминать не будешь?
– Конечно, буду. Обязательно. Но вот это – в первую очередь, – сказал он, продолжая глядеть на нее.
– А наш разговор?
– И разговор не забуду. Когда люди могут говорить друг с другом, это что-то значит.
– Да, для меня это очень важно. – Она ласково улыбнулась ему. Он лежал на боку, оперевшись на локоть, и глядел на нее, она взяла и тоже сдернула с него одеяло. – Ой! Посмотри на себя!
– Да, – сказал он. – Полное неприличие.
– Интересно, с чего это вдруг?
– Ничего не могу с собой поделать. У меня каждый раз так.
– Мы обязаны тебя как-нибудь успокоить.
Он засмеялся, и вдруг они оба начали говорить смешные нежные глупости, как любовники в постели. И все на этот раз было по-другому.
А потом он благодарно потянулся к ее губам.
– Нет, – сказала она. – Не надо. Прошу тебя.
– Но почему?
– Лучше не надо. Ты все испортишь, а я не хочу это портить.
– Хорошо, не буду. Прости.
– Можешь не извиняться. Ничего страшного. Не надо только забывать, где мы и кто я.
– Да к черту это! Мне наплевать.
– А мне – нет. Потому что тогда все будет как всегда. Целоваться ведь лезут все, и пьяницы, и скоты. Как будто каждый хочет доказать, что с ним у тебя не так, как с остальными.
– Да, наверно, в этом все дело, – сказал Пруит. – Наверно, именно это им и надо. Прости.
– Не извиняйся. Мне просто не хочется все портить. Сейчас так хорошо. Лучше подвинься. Дай я встану. Подвинься.
Она встала, отошла к умывальнику и улыбнулась Пруиту из угла.
– Пру, – сказала она. – Малыш Пру. Забавный малыш. Хотел меня поцеловать. Прости, малыш.
– Ничего.
– Нет, ты меня правда прости. Но я не могу. Дело не в тебе. Просто я не могу… здесь. И еще все эти другие… Тебе не понять.
– Я понимаю.
– Ничего ты не понимаешь. Чтобы понять, надо быть женщиной.
Она тщательно и неторопливо вымыла руки, потом вернулась, легла в постель и выключила свет.
– Поспим немножко?
– Да, – ответил он в темноте. – Ты на пляж часто ходишь?
– На пляж? На какой пляж?
– На Ваикики. Этот твой Билл, кажется, там гоняет на своем любимом серфинге.
– А, на Ваикики. Да, часто. Почти каждый день, если есть время. Почему ты спросил?
– Я тебя там ни разу не видел.
– Ты бы меня и не узнал.
– А вдруг бы узнал?
– Нет, ни за что.
– Теперь-то, думаю, узнаю.
– И теперь не узнаешь. Я напяливаю широченную шляпу из банановых листьев и закутываюсь в купальный халат, а ноги полотенцем прикрываю или в брюках сижу. Это чтобы не загореть. Ты бы решил, что я древняя развалина, вроде всех этих старушек туристок.
– Я сейчас как раз подумал, что хорошо бы с тобой встретиться где-нибудь не здесь. Теперь я тебя обязательно отыщу.
– Не надо. Пожалуйста, не надо. Я тебя прошу.
– Почему?
– Потому. Потому что это ни к чему хорошему не приведет.
– Но я все равно не понимаю.
– Раз я тебе говорю, значит, нельзя, – резко сказала она и села в постели. – Иначе у нас с тобой никогда больше ничего не будет. Понял?
– Правда? – По ее голосу он чувствовал, что она говорит серьезно, но у него было не то настроение, а спорить не хотелось, и он обратил все в шутку. – Так уж и не будет?
– Да, не будет.
– Но все-таки почему? – продолжал он дразнить ее. – Если ты сидишь на пляже таким чучелом, тебя очень легко найти.
– Я тебе уже сказала. – Лорен с облегчением поняла, что он нарочно ее дразнит. – Лучше не пытайся.
– А почему ты боишься загореть? Тебе бы пошло. – Мысленно он представил себе ее на пляже. Интересно, где она живет? А Сандра выходит в свет не на пляж, а в «Лао Юцай». Интересно, где живет Сандра? – Тебе бы очень пошло, я бы с удовольствием посмотрел на тебя загорелую.
– Хочешь, чтоб меня уволили? – Темнота скрывала ее лицо, но он чувствовал, что она улыбается. – Может, ты на Гавайях первый раз в борделе? Гонолульским проституткам загорать не положено, ты разве не знаешь?
– Как-то не замечал.
Где же они живут в этом городе, на этом острове, в каких неприметных, безликих домах расквартировали армию этих женщин, единственных женщин, которые существуют для нас на Гавайях?
– Если бы хоть одна была загорелая, ты бы сразу заметил. – Она засмеялась. – Вот уж кто выделяется. Руки-ноги темные, живот темный, а остальное белое. В публичных домах за этим очень строго смотрят. Даже если только лицо загорит, и то нельзя. – Она помолчала, потом добавила: – Солдаты и матросы любят, чтобы шлюхи были беленькие, как невинные ангелочки.
– Браво! – усмехнулся он. – Один – ноль в твою пользу. Но тебе бы все равно очень пошло, я уверен.
Других женщин для нас нет, думал он, а этих мы видим только здесь. И когда случайно встречаешься с ними в баре, или на пляже, или в магазине, ты их даже не узнаешь, а они, если и узнают тебя, ни за что не подадут виду. Может быть, я уже видел ее раньше, на Ваикики, и не обратил внимания. Когда они кончают работу и выходят из своей «конторы», они сливаются с городской толпой и исчезают. Сливаются – хорошее слово, сонно подумал он. Сливаются. Сливаются. Похоже, пришло время выпить.
Стакан стоял там же, где его оставил Анджело, нетронутый. Он через силу поднялся и долго шарил в темноте. Сонное зелье старого доктора Маджио, подумал он, выпил половину, захватил стакан с собой и поставил на пол, у кровати, чтобы был под рукой. Вскоре он допил все, но виски не согрел и не заполнил пустоту, в которую он его влил.
– А мне бы очень понравилось, что все коричневое и только две полоски белые, – сказал он ей. – Я бы себе представлял, как ты на пляже эти места закрываешь, чтобы никто не видел, а потом только мне разрешается смотреть.
– До чего ты забавный! Забавный малыш Пру.
– Ты это уже говорила.
– И снова скажу. Забавный, очень забавный и не очень понятный.
– Что же во мне непонятного? Надо только ключик подобрать.
– А у меня не выходит. Никак не подбирается.
– Да, у тебя не выходит, – сонно сказал он. – И тебе это, вижу, не дает покоя.
– Верно. Я люблю, когда все просто и ясно, когда все разложено по полочкам и можно заранее рассчитать. Я и сюда приехала, только когда все рассчитала.
– Да. – Он заметил, что ее голос доносится до него сквозь дремоту то громче, то тише. Наверно, я засыпаю, подумал он. Наверно, это все во сне. – Ты мне уже говорила. Когда мы только познакомились, помнишь? Я еще тогда удивился. Но ты не объяснила. Расскажи, с чего ты вдруг взялась за это ремесло?
– Меня никто не заставлял, – сказала Лорен, и по ее голосу он понял, что ей совсем не хочется спать. – Ты что, думаешь, все проститутки – жертвы Счастливчика Лучано, невинные девушки, которых он похитил, изнасиловал и продал в бордели? – долетел до него ее голос. – Или, может, думаешь, их набирают, как солдат на войну, по всеобщей мобилизации? Ничего подобного. Очень многие идут на это добровольно. Некоторым попросту нравится такая жизнь, да и сама работа не очень угнетает. Другие – потому что ненавидят какого-нибудь парня, который лишил их девственности или, может, даже наградил ребенком, и они теперь ему мстят таким вот странным способом. Третьи – потому что им на все наплевать. Так что видишь, – сказал в темноте голос, – среди наших девочек много добровольцев, очень много.
– И многие застревают на сверхсрочную, – сказал Пруит. – На весь тридцатник.
– Не обязательно. Некоторые действительно застревают, но их гораздо меньше, чем ты думаешь. Многие все рассчитывают заранее, как я. Отслужат один срок, а потом на покой. Таких много.
– И ты, значит, тоже так решила?
– Неужели ты думаешь, я собираюсь быть проституткой всю жизнь? По-твоему, мне это очень нравится? Через год я вернусь в наш городишко с кучей денег и заживу как человек.
– А как же дома? – сонно, неуверенно спросил он этот звучащий в темноте голос, не зная, слышит ли он его наяву или ему все только снится. – Пойдут же разговоры, слухи.
– Никаких разговоров не будет, никто ни о чем не узнает. У нас в городе – там у меня до сих пор мать живет, и, кстати, живет на те деньги, которые я ей посылаю, – у нас в городе все думают, что я работаю личным секретарем у одного из гавайских сахарных королей. Начинала в родном городке официанткой, потом кончила вечернюю школу, пообтесалась и попала в секретарши на хорошее место. Сейчас девушка работает, копит деньги, а накопит – вернется домой, будет ухаживать за больной матерью.
– А если все-таки пронюхают? – спросил он свое сновидение.
– Каким образом? Маленький городок в Орегоне, никто никуда не ездит, даже очень богатые дальше Сиэтла не выбираются. Вернется приличная девушка, строго одетая, как положено секретарю солидного бизнесмена, будет жить на «скромные сбережения». Кто догадается, что я не та, за кого себя выдаю?
– Пожалуй, никто. А как тебе вообще пришла в голову эта затея?
– У меня был парень, – начал объяснять голос из сна. – Я работала официанткой в кафе. А он был из солидной, богатой семьи. Банальная история, ничего нового. Я, правда, не забеременела, обошлось. Он два года со мной спал, а потом женился на другой, которая подходила ему больше, как считали его родители.
– Паршиво, – пробормотал он. Неужели это его от виски так разморило? Руки и ноги как ватные. – Очень паршиво.
– Занятная история, верно? – улыбнулся голос. – В Голливуде могли бы снять неплохой фильм.
– Уже сняли, – сказал он. – Таких фильмов десятки тысяч.
– Но у моего фильма другой конец. Помнишь «Западню желания»? Прекрасная картина. Там героиня идет служанкой к молодым супругам и нянчит их детей, чтобы только быть рядом со своим возлюбленным. В моем фильме ничего похожего нет.
– Конечно, – сказал он. – В жизни такое не часто встретишь. Я лично не знаю ни одного примера.
– И никто не знает. Потому что так не бывает. Когда он женился, я уехала в Сиэтл, устроилась официанткой. К нам в кафе часто заходил один воротила-сутенер, и девушки быстро меня на него нацелили. Завести с ним роман было легко, труднее было убедить его, что он мне нравится. Он должен был поверить, что я в него влюбилась, и сделать то, что он и сам собирался. Только я настояла, чтобы он послал меня сюда, а не в Панаму или Мексику. Потому что, видишь ли, мы с ним якобы любили друг друга. Он-то не знал, что каждый вечер, когда он уходит, меня наизнанку выворачивает.
– Лорен, – сказал он, не понимая, снится ему это или он говорит наяву. – Лорен… Ты очень смелая, Лорен. И я горжусь тобой. Я теперь тебя понимаю. Я горжусь тобой, и мне плевать, кто что про тебя говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111