– Никто не знает, что это такое и с чем это едят. Но первоочередность решает все. Да и, честно говоря, я с удовольствием плыву пароходом. На самолете меня укачивает, а на пароходе – нет! Позор!
Оба засмеялись.
– Чистая правда, клянусь вам, – с жаром сказал он. – Потому меня и забраковали. Говорят, что-то с вестибулярным аппаратом. – Он сказал это так, будто поведал ей трагедию всей своей жизни.
– Обидно, – посочувствовала она.
– C'est la guerre. Так что теперь я возвращаюсь в Вашингтон. Не знаю там ни одной живой души. Буду обеспечивать нашу победу оттуда. А на Гавайях я прослужил два с половиной года и всех знаю.
– У меня в Вашингтоне довольно много знакомых. Я могла бы дать вам потом кое-какие адреса, – предложила Карен.
– Вы серьезно?
– Вполне. Хотя, конечно, среди моих друзей нет ни сенаторов, ни президентов и с начальником генштаба они дружбу не водят.
– Дареному коню в зубы не смотрят, – сказал подполковник.
Оба снова засмеялись.
– Зато я гарантирую, что все они очень милые люди, – улыбнулась Карен. – Сама я, кстати, из Балтимора.
– Да что вы говорите! И сейчас едете тоже в Балтимор?
– Да. Мы с сыном пробудем там до конца войны.
– Плюс еще шесть месяцев, – подсказал подполковник. – Вы говорите, с сыном?
– Вон он там, видите? Самый большой.
– Да, настоящий мужчина.
– Вот именно. И уже продал душу Пойнту.
Молодой подполковник искоса поглядел на Карен, и ей подумалось, что последние ее слова, вероятно, прозвучали у нее слишком горько.
– Я вообще-то начинал резервистом, – сказал он.
И снова изучающе посмотрел на нее своими мальчишескими глазами, потом оторвался от перил и выпрямился. Карен поймала себя на том, что внимание молодого подполковника слегка ей льстит.
– Мы с вами еще, конечно, увидимся. Не забудьте про обещанные адреса. И между прочим, берег уже далеко, вы так все глаза проглядите. – Он вдруг замер и положил руки на перила. – Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, – грустно сказал он. – Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.
Карен повернула голову и увидела среди прибрежной зелени знакомое розовое пятно. Именно его в первую очередь показывали ей все на палубе, когда их пароход приближался к Гонолулу. Это было два с половиной года назад. А рядом с «Ройялом» тускло белел отель «Моана». Но его, насколько она помнила, ей тогда не стремился показать никто.
Когда она повернулась, молодой подполковник уже ушел. Она была одна, только чуть поодаль у перил стояла невысокая хрупкая девушка в черном.
Карен Хомс – с любовью в ее жизни было покончено – почувствовала некоторое облегчение. И ей стало еще приятнее оттого, что молодой подполковник был с ней так галантен. По-прежнему глядя вперед, она следила, как из-за носа парохода медленно выступает мыс Дайамонд.
Если цветы понесет к берегу, ты сюда еще вернешься. А если гирлянда поплывет в открытое море – не вернешься никогда. Она бросит в воду все семь гирлянд – лучше так, чем хранить их и смотреть, как они уныло вянут и засыхают. Но потом она передумала. Она оставит себе ту бумажную, от полка, из черно-красных цветов. На память. Наверно, такая гирлянда лежит в солдатском сундучке каждого краткосрочника, который когда-либо служил в их полку и вернулся в Штаты. За последние десять месяцев солдатская душа открылась ей по-новому, она нашла в ней много родного и понятного.
– Как красиво, – сказала стоявшая поодаль девушка в черном.
– Да. – Карен улыбнулась. – Очень красиво.
Держась за перила, девушка вежливо подошла ближе. На ней не было ни одной гирлянды.
– Не хочется отсюда уезжать, – тихо сказала она.
– Да, – снова улыбнулась Карен, смиряясь с тем, что ее одиночество нарушено. На эту девушку она обратила внимание еще раньше. Может быть, кинозвезда, подумала она сейчас, глядя, с какой элегантной непринужденностью та держится: может быть, отдыхала на Гавайях и из-за войны не сумела уехать вовремя. Одета необыкновенно просто, с аскетической строгостью, но это скромное черное платье явно стоит немалых денег. И удивительно похожа на Хеди Ламар.
– Никогда не подумаешь, что там война, – сказала девушка.
– Да, отсюда все выглядит так мирно, спокойно. – Карен украдкой скользнула глазами по ее драгоценностям: всего одно кольцо с жемчугом и жемчужное ожерелье ненавязчиво подчеркивали совершенную в своей простоте изысканность туалета. Жемчуг, судя по всему, натуральный, не выращенный. Такая безупречная простота достигается не просто. Когда-то Карен тоже занималась собой, но это было давно. Что бы так выглядеть, нужно либо иметь пару горничных, либо самой тратить массу времени и сил. И, глядя на это совершенство, она чувствовала себя чуть ли не замарашкой. Когда у женщины ребенок, она не может конкурировать с такими девушками.
– Отсюда даже видно, где я работала.
– Да? Где?
– Я могу вам показать, но, если вы этот дом не знаете, вы не разглядите.
– А где вы работали? – Карен располагающе улыбнулась.
– В компании «Америкэн Факторс». Личным секретарем президента компании. – Девушка повернулась к Карен, и улыбка мягко осветила ее нежное детское лицо, очень бледное, почти не тронутое солнцем, в рамке черных как смоль волос, разделенных на прямой пробор и падающих на плечи.
Лицо как у мадонны, восхищенно подумала Карен. Будто сошла с картины.
– Терять такое место, по-моему, обидно, – сказала она. – Это же прекрасная работа.
– Я… – Девушка запнулась, и на лицо мадонны набежала тень. – Да, работа прекрасная, – просто сказала она. – Но я не могла остаться.
– Извините. Это у меня случайно вырвалось, я совсем не хотела быть назойливой.
– Нет-нет, дело не в этом. – Девушка улыбнулась ей. – Понимаете, у меня седьмого декабря погиб жених.
– Ради бога, простите. – Карен была поражена.
Девушка снова ей улыбнулась:
– Потому я и уезжаю. Мы собирались через месяц пожениться. – Она повернулась и снова стала смотреть на удаляющийся берег, лицо ее было печально и задумчиво. – Я очень люблю Гавайи, но оставаться здесь я не могла, вы понимаете.
– Да, конечно. – Карен не знала, что сказать. Иногда поговоришь, и становится легче. Особенно если делишься горем с женщиной. Лучше всего дать ей выговориться.
– Его сюда перевели год назад. Я приехала позже и устроилась на работу – мне хотелось быть поближе к нему. Мы с ним откладывали почти все деньги. Хотели купить над Каймуки небольшой дом. Думали, сначала купим дом, а потом поженимся. Он рассчитывал прослужить здесь еще один срок или даже больше. Вы, конечно, понимаете, почему я не могла остаться.
– Боже мой, бедная девочка, – беспомощно пробормотала Карен.
– Вы меня извините. – Девушка бодро улыбнулась. – Получается, что я вам плачусь.
– Если вам хочется, вы говорите, – сказала Карен. Это им, молодым людям вроде этой пары, это их не воспетому в песнях, никем не прославленному, скромному героизму и присутствию духа обязана Америка своим величием, благодаря им с самого начала предрешена победа в этой войне. Потрясенная мужеством этой девушки, Карен чувствовала себя рядом с ней никчемной, пустой бездельницей. – Рассказывайте, не стесняйтесь, – повторила она.
Девушка благодарно улыбнулась и снова перевела взгляд на берег. Они уже прошли мыс Дайамонд, и вдали начали проступать размытые очертания мыса Коко.
– Он был летчиком. Летал на бомбардировщике. У них была база в Хикеме. Он разворачивался на площадке, хотел вырулить к укрытию. Его самолет накрыло прямым попаданием. Об этом было в газетах, вы, может быть, читали.
– Нет, – виновато покачала головой Карен. – Не читала.
– Его посмертно наградили «Серебряной звездой». – Девушка по-прежнему смотрела на берег. – Орден переслали его матери. Я потом получила от нее письмо: она хочет, чтобы я взяла его себе.
– Очень благородно с ее стороны, – сказала Карен.
– Они вообще прекрасные люди. – Улыбка ее задрожала. – Он ведь из очень хорошей семьи. Старая виргинская аристократия, Пруиты. Они жили в Виргинии еще до революции. Прадед у него был генерал, в Гражданскую войну сражался вместе с генералом Ли. Поэтому его так и назвали: Роберт Эдвард Ли Пруит.
– Как? – Карен не поверила своим ушам.
– Роберт Эдвард Ли Пруит. – В голосе девушки зазвенели слезы. – Такое нелепое старомодное имя.
– Почему же? Очень хорошее имя.
– Боб… – всхлипнула девушка, не отрывая взгляда от берега. – Ах, Боб, милый…
– Не надо, успокойтесь, – сказала Карен. Только что переполнявшая ее скорбь сменилась безумным желанием рассмеяться во весь голос. Она обняла девушку за плечи: – Будьте умницей.
– Уже все. – Девушка судорожно вздохнула. – Уже прошло, честное слово. – Она прижала к глазам платой.
– Хотите, я вас провожу до каюты? – предложила Карен.
– Нет-нет. Спасибо. Все уже в порядке. Мне перед вами ужасно неловко. И я вам очень благодарна. Пожалуйста, извините меня.
Девушка ушла. Безукоризненные манеры, изысканная, непринужденная элегантность, изысканно простой и дорогой черный туалет, вполне натуральный на вид жемчуг – все как из журнала «Вог».
Так, значит, это и есть Лорен из «Нью-Конгресса», подумала Карен, глядя ей вслед. И еще подумала, что впервые в жизни познакомилась с настоящей проституткой, вернее, с женщиной, про которую точно знает, что это ее профессия.
– Кто эта ваша приятельница? – спросил сбоку молодой подполковник ВВС. Он только что вновь появился на палубе. – Потрясающе красивая женщина.
– Она чудо, правда? – Карен все еще боролась с желанием громко расхохотаться. – Не знаю, как ее зовут, но, думаю, могла бы вас представить.
– Нет, спасибо, не надо, – отказался подполковник, провожая глазами Лорен. – Она такая красивая, что я просто теряюсь. А кто она? Кинозвезда?
– Нет, но, кажется, имеет отношение к театру. Честно говоря, я думаю, из вашего знакомства все равно бы ничего не вышло. У нее седьмого декабря погиб жених. Он был летчик. В Хикеме.
– Вот оно что, – скорбно понизив голос, отозвался подполковник. – Бедняжка.
– Она очень страдает.
– Я ведь седьмого тоже был в Хикеме, – тем же похоронным тоном сказал подполковник. – Как его звали? Может быть, я его знал.
– Пруит. Роберт Эдвард Ли Пруит. Из старой виргинской аристократии, как она говорит.
– Нет. – Молодой подполковник задумался и грустно покачал головой. – По-моему, я такого не знал. В Хикеме ведь было очень много летчиков, – словно извиняясь, пояснил он. – И погибло их тоже много.
– Его наградили «Серебряной звездой», – добавила Карен. Затаившаяся в душе странная горькая досада была так сильна, что устоять перед искушением было невозможно.
– Тогда я должен его знать, – скорбно сказал подполковник. – Хотя – только это между нами – в Хикеме раздали такую прорву «Серебряных звезд», и живым, и посмертно, что, к сожалению, это мне тоже мало о чем говорит.
– Да, наверно, вы правы.
– Я и сам получил «Серебряную звезду», – сказал он.
Карен взглянула на его китель: ленточка «Серебряной звезды» поблескивала на орденской планке рядом с ленточкой «Пурпурного сердца».
– Да нет, я никакого подвига не совершил, – торопливо сказал он. – Просто меня контузило. Укрыться от взрывной волны при всем желании было невозможно. Но орден я тем не менее принял, – добавил он. – Хотя, вероятно, не следовало. – Он пытливо, по-мальчишески посмотрел на нее.
– Не понимаю почему.
– Потому что многие действительно его заслужили, но их никто не наградил.
– Если бы вы отказались, им бы это все равно ничего не дало.
– Да, конечно, – с облегчением согласился он. – Я говорил себе то же самое. – Облокотившись о поручни, подполковник скрестил ноги. – Так, значит, вы из Балтимора, – продолжал он. – Невероятно. Как все же тесен мир.
– Да, очень. – Карен улыбнулась. – Настолько тесен, что вы себе и не представляете. – Вот сейчас, подумала она, сейчас он спросит, нельзя ли будет заехать ко мне в гости, если его в Вашингтоне одолеет тоска.
Но он не спросил. Он спросил другое.
– Вас в ресторане посадили за какой столик?
– За одиннадцатый. А вы за каким?
– Тоже за одиннадцатым. – Подполковник усмехнулся. – Видите, какое совпадение? – Он оторвался от перил. – В таком случае увидимся за ужином. Мне сейчас надо еще уладить кое-какие дела.
– Хорошо, – улыбнулась Карен. – Мне и самой надо пойти разобрать вещи.
Она смотрела ему вслед. Но, сделав несколько шагов, он вдруг остановился и вернулся к ней.
– Если честно, то я не за одиннадцатым, – сказал он. – Меня посадили за девятый. Я вам соврал. Но к ужину непременно буду за одиннадцатым. Это, кстати, одно из тех дел, которые мне надо уладить.
– Только не тратьте слишком много усилий, – улыбнулась Карен. – А то еще устанете.
– Ни в коем случае. – Он обаятельно улыбнулся. – Надеюсь, вы не против?
– Почему я должна быть против? Ценю вашу честность.
– Я решил, что обязан сказать вам правду. – Он пристально, но вполне вежливо взглянул на нее, потом улыбнулся: – Значит, до ужина?
– Мы с сыном будем вовремя.
Ответив на его улыбку, она повернула голову посмотреть, чем занимается Дейне-младший. Мальчики все еще играли на площадке для «шафлборда», и их там было уже пятеро.
Молодой подполковник тоже посмотрел на детей, потом приветливо кивнул Карен, и она повернулась к перилам.
Мыс Дайамонд давно остался позади. И они уже почти прошли мыс Коко. Восточное его массивного горба, всегда напоминавшего ей голову кита, Карен разглядела плоскую вершину скалы над заливом Ханаума, где была та самая автостоянка. С такого расстояния ее можно было различить, только если ты и раньше знал, что она – там.
За спиной у нее мальчишеская компания тем временем разрослась, вместо пяти их стало семь; они бросили прежнюю игру и теперь прятались по углам за деревянными столбами опор, а потом выскакивали, целились друг в друга из воображаемых пистолетов и оглушительно орали: «Бах! Ба-бах! Бах!»
Она сняла с себя шесть гирлянд из живых цветов и бросила через перила. Какая разница, где? Мыс Дайамонд, мыс Коко, мыс Макапуу – не все ли равно? Может быть, у мыса Коко даже лучше. Все шесть гирлянд полетели вниз вместе, но ветром их прибило к борту, и она не увидела, как они коснулись воды.
– Мама, я есть хочу, – сказал сзади ее сын. – Когда на этом корыте будут кормить?
– Скоро, – ответила она.
– Мам, а как ты думаешь, война будет долго? Я успею кончить училище и пойти воевать? Джерри Уилкокс говорит, не успею.
– Да, – сказала она, – вряд ли.
– Но это же нечестно! Я тоже хочу воевать.
– Не горюй, – сказала Карен. – Война от тебя никуда не уйдет. Эту ты, может быть, пропустишь, зато подрастешь к следующей.
– Правда? – спросил сын с надеждой.
Солдатская судьба
Срок вышел в понедельник.
И я беру расчет,
Такую кучу денег
Не просадить за год.
В кармане тяжело – неужто так бывает?
Когда еще судьба солдата приласкает?
Махнул во вторник в город,
Снял номер экстра-класс.
Дела пока отложим,
Живем один лишь раз.
Сегодня мы живем, а завтра что – не знаем,
С солдатскою судьбой мы втемную играем.
По кабакам всю среду
С друзьями пил дай бог,
Японочку-красотку
Кто пропустить бы мог?
Шептала мне: «Люблю» – и прижималась страстно,
Солдатская судьба была в ту ночь прекрасна.
В четверг еле поднялся,
Разбитый и больной,
Японочка исчезла
Со всей моей казной.
Солдата обобрать любая шлюха может,
Солдатская судьба сама ей в том поможет.
По барам шарю в пятницу,
Друзья, вы где? Их нет.
«А ну, катись, рванина!» –
Кричит мне бармен вслед.
История моя, увы, совсем не нова,
Солдатская судьба порою так сурова.
В тюрьме в субботу скучно,
Сквозит изо всех дыр,
Залез я на скамейку,
Гляжу в окно на мир.
Из армии слинять я до смерти был рад,
Но, кажется, судьба Зовет меня назад.
А в воскресенье в сквере
Я на скамейке спал,
Живот мой с голодухи,
Как саксофон, рычал.
Порядочные люди с утра тянулись в храм,
Эх, кабы не судьба, я тоже был бы там.
И снова понедельник.
Вербуюсь я опять.
Когда солдат без денег,
Ему не выбирать.
Мечтать о лучшей доле любой солдат горазд,
Ты справиться с судьбою сумей хотя бы раз.
Солдатик, хочешь выжить,
Не гнить все тридцать лет?
В тюрьму не попадайся –
Единственный совет.
Солдатское житье – нелегкая наука,
Солдатская судьба – паскуднейшая штука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Оба засмеялись.
– Чистая правда, клянусь вам, – с жаром сказал он. – Потому меня и забраковали. Говорят, что-то с вестибулярным аппаратом. – Он сказал это так, будто поведал ей трагедию всей своей жизни.
– Обидно, – посочувствовала она.
– C'est la guerre. Так что теперь я возвращаюсь в Вашингтон. Не знаю там ни одной живой души. Буду обеспечивать нашу победу оттуда. А на Гавайях я прослужил два с половиной года и всех знаю.
– У меня в Вашингтоне довольно много знакомых. Я могла бы дать вам потом кое-какие адреса, – предложила Карен.
– Вы серьезно?
– Вполне. Хотя, конечно, среди моих друзей нет ни сенаторов, ни президентов и с начальником генштаба они дружбу не водят.
– Дареному коню в зубы не смотрят, – сказал подполковник.
Оба снова засмеялись.
– Зато я гарантирую, что все они очень милые люди, – улыбнулась Карен. – Сама я, кстати, из Балтимора.
– Да что вы говорите! И сейчас едете тоже в Балтимор?
– Да. Мы с сыном пробудем там до конца войны.
– Плюс еще шесть месяцев, – подсказал подполковник. – Вы говорите, с сыном?
– Вон он там, видите? Самый большой.
– Да, настоящий мужчина.
– Вот именно. И уже продал душу Пойнту.
Молодой подполковник искоса поглядел на Карен, и ей подумалось, что последние ее слова, вероятно, прозвучали у нее слишком горько.
– Я вообще-то начинал резервистом, – сказал он.
И снова изучающе посмотрел на нее своими мальчишескими глазами, потом оторвался от перил и выпрямился. Карен поймала себя на том, что внимание молодого подполковника слегка ей льстит.
– Мы с вами еще, конечно, увидимся. Не забудьте про обещанные адреса. И между прочим, берег уже далеко, вы так все глаза проглядите. – Он вдруг замер и положил руки на перила. – Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, – грустно сказал он. – Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.
Карен повернула голову и увидела среди прибрежной зелени знакомое розовое пятно. Именно его в первую очередь показывали ей все на палубе, когда их пароход приближался к Гонолулу. Это было два с половиной года назад. А рядом с «Ройялом» тускло белел отель «Моана». Но его, насколько она помнила, ей тогда не стремился показать никто.
Когда она повернулась, молодой подполковник уже ушел. Она была одна, только чуть поодаль у перил стояла невысокая хрупкая девушка в черном.
Карен Хомс – с любовью в ее жизни было покончено – почувствовала некоторое облегчение. И ей стало еще приятнее оттого, что молодой подполковник был с ней так галантен. По-прежнему глядя вперед, она следила, как из-за носа парохода медленно выступает мыс Дайамонд.
Если цветы понесет к берегу, ты сюда еще вернешься. А если гирлянда поплывет в открытое море – не вернешься никогда. Она бросит в воду все семь гирлянд – лучше так, чем хранить их и смотреть, как они уныло вянут и засыхают. Но потом она передумала. Она оставит себе ту бумажную, от полка, из черно-красных цветов. На память. Наверно, такая гирлянда лежит в солдатском сундучке каждого краткосрочника, который когда-либо служил в их полку и вернулся в Штаты. За последние десять месяцев солдатская душа открылась ей по-новому, она нашла в ней много родного и понятного.
– Как красиво, – сказала стоявшая поодаль девушка в черном.
– Да. – Карен улыбнулась. – Очень красиво.
Держась за перила, девушка вежливо подошла ближе. На ней не было ни одной гирлянды.
– Не хочется отсюда уезжать, – тихо сказала она.
– Да, – снова улыбнулась Карен, смиряясь с тем, что ее одиночество нарушено. На эту девушку она обратила внимание еще раньше. Может быть, кинозвезда, подумала она сейчас, глядя, с какой элегантной непринужденностью та держится: может быть, отдыхала на Гавайях и из-за войны не сумела уехать вовремя. Одета необыкновенно просто, с аскетической строгостью, но это скромное черное платье явно стоит немалых денег. И удивительно похожа на Хеди Ламар.
– Никогда не подумаешь, что там война, – сказала девушка.
– Да, отсюда все выглядит так мирно, спокойно. – Карен украдкой скользнула глазами по ее драгоценностям: всего одно кольцо с жемчугом и жемчужное ожерелье ненавязчиво подчеркивали совершенную в своей простоте изысканность туалета. Жемчуг, судя по всему, натуральный, не выращенный. Такая безупречная простота достигается не просто. Когда-то Карен тоже занималась собой, но это было давно. Что бы так выглядеть, нужно либо иметь пару горничных, либо самой тратить массу времени и сил. И, глядя на это совершенство, она чувствовала себя чуть ли не замарашкой. Когда у женщины ребенок, она не может конкурировать с такими девушками.
– Отсюда даже видно, где я работала.
– Да? Где?
– Я могу вам показать, но, если вы этот дом не знаете, вы не разглядите.
– А где вы работали? – Карен располагающе улыбнулась.
– В компании «Америкэн Факторс». Личным секретарем президента компании. – Девушка повернулась к Карен, и улыбка мягко осветила ее нежное детское лицо, очень бледное, почти не тронутое солнцем, в рамке черных как смоль волос, разделенных на прямой пробор и падающих на плечи.
Лицо как у мадонны, восхищенно подумала Карен. Будто сошла с картины.
– Терять такое место, по-моему, обидно, – сказала она. – Это же прекрасная работа.
– Я… – Девушка запнулась, и на лицо мадонны набежала тень. – Да, работа прекрасная, – просто сказала она. – Но я не могла остаться.
– Извините. Это у меня случайно вырвалось, я совсем не хотела быть назойливой.
– Нет-нет, дело не в этом. – Девушка улыбнулась ей. – Понимаете, у меня седьмого декабря погиб жених.
– Ради бога, простите. – Карен была поражена.
Девушка снова ей улыбнулась:
– Потому я и уезжаю. Мы собирались через месяц пожениться. – Она повернулась и снова стала смотреть на удаляющийся берег, лицо ее было печально и задумчиво. – Я очень люблю Гавайи, но оставаться здесь я не могла, вы понимаете.
– Да, конечно. – Карен не знала, что сказать. Иногда поговоришь, и становится легче. Особенно если делишься горем с женщиной. Лучше всего дать ей выговориться.
– Его сюда перевели год назад. Я приехала позже и устроилась на работу – мне хотелось быть поближе к нему. Мы с ним откладывали почти все деньги. Хотели купить над Каймуки небольшой дом. Думали, сначала купим дом, а потом поженимся. Он рассчитывал прослужить здесь еще один срок или даже больше. Вы, конечно, понимаете, почему я не могла остаться.
– Боже мой, бедная девочка, – беспомощно пробормотала Карен.
– Вы меня извините. – Девушка бодро улыбнулась. – Получается, что я вам плачусь.
– Если вам хочется, вы говорите, – сказала Карен. Это им, молодым людям вроде этой пары, это их не воспетому в песнях, никем не прославленному, скромному героизму и присутствию духа обязана Америка своим величием, благодаря им с самого начала предрешена победа в этой войне. Потрясенная мужеством этой девушки, Карен чувствовала себя рядом с ней никчемной, пустой бездельницей. – Рассказывайте, не стесняйтесь, – повторила она.
Девушка благодарно улыбнулась и снова перевела взгляд на берег. Они уже прошли мыс Дайамонд, и вдали начали проступать размытые очертания мыса Коко.
– Он был летчиком. Летал на бомбардировщике. У них была база в Хикеме. Он разворачивался на площадке, хотел вырулить к укрытию. Его самолет накрыло прямым попаданием. Об этом было в газетах, вы, может быть, читали.
– Нет, – виновато покачала головой Карен. – Не читала.
– Его посмертно наградили «Серебряной звездой». – Девушка по-прежнему смотрела на берег. – Орден переслали его матери. Я потом получила от нее письмо: она хочет, чтобы я взяла его себе.
– Очень благородно с ее стороны, – сказала Карен.
– Они вообще прекрасные люди. – Улыбка ее задрожала. – Он ведь из очень хорошей семьи. Старая виргинская аристократия, Пруиты. Они жили в Виргинии еще до революции. Прадед у него был генерал, в Гражданскую войну сражался вместе с генералом Ли. Поэтому его так и назвали: Роберт Эдвард Ли Пруит.
– Как? – Карен не поверила своим ушам.
– Роберт Эдвард Ли Пруит. – В голосе девушки зазвенели слезы. – Такое нелепое старомодное имя.
– Почему же? Очень хорошее имя.
– Боб… – всхлипнула девушка, не отрывая взгляда от берега. – Ах, Боб, милый…
– Не надо, успокойтесь, – сказала Карен. Только что переполнявшая ее скорбь сменилась безумным желанием рассмеяться во весь голос. Она обняла девушку за плечи: – Будьте умницей.
– Уже все. – Девушка судорожно вздохнула. – Уже прошло, честное слово. – Она прижала к глазам платой.
– Хотите, я вас провожу до каюты? – предложила Карен.
– Нет-нет. Спасибо. Все уже в порядке. Мне перед вами ужасно неловко. И я вам очень благодарна. Пожалуйста, извините меня.
Девушка ушла. Безукоризненные манеры, изысканная, непринужденная элегантность, изысканно простой и дорогой черный туалет, вполне натуральный на вид жемчуг – все как из журнала «Вог».
Так, значит, это и есть Лорен из «Нью-Конгресса», подумала Карен, глядя ей вслед. И еще подумала, что впервые в жизни познакомилась с настоящей проституткой, вернее, с женщиной, про которую точно знает, что это ее профессия.
– Кто эта ваша приятельница? – спросил сбоку молодой подполковник ВВС. Он только что вновь появился на палубе. – Потрясающе красивая женщина.
– Она чудо, правда? – Карен все еще боролась с желанием громко расхохотаться. – Не знаю, как ее зовут, но, думаю, могла бы вас представить.
– Нет, спасибо, не надо, – отказался подполковник, провожая глазами Лорен. – Она такая красивая, что я просто теряюсь. А кто она? Кинозвезда?
– Нет, но, кажется, имеет отношение к театру. Честно говоря, я думаю, из вашего знакомства все равно бы ничего не вышло. У нее седьмого декабря погиб жених. Он был летчик. В Хикеме.
– Вот оно что, – скорбно понизив голос, отозвался подполковник. – Бедняжка.
– Она очень страдает.
– Я ведь седьмого тоже был в Хикеме, – тем же похоронным тоном сказал подполковник. – Как его звали? Может быть, я его знал.
– Пруит. Роберт Эдвард Ли Пруит. Из старой виргинской аристократии, как она говорит.
– Нет. – Молодой подполковник задумался и грустно покачал головой. – По-моему, я такого не знал. В Хикеме ведь было очень много летчиков, – словно извиняясь, пояснил он. – И погибло их тоже много.
– Его наградили «Серебряной звездой», – добавила Карен. Затаившаяся в душе странная горькая досада была так сильна, что устоять перед искушением было невозможно.
– Тогда я должен его знать, – скорбно сказал подполковник. – Хотя – только это между нами – в Хикеме раздали такую прорву «Серебряных звезд», и живым, и посмертно, что, к сожалению, это мне тоже мало о чем говорит.
– Да, наверно, вы правы.
– Я и сам получил «Серебряную звезду», – сказал он.
Карен взглянула на его китель: ленточка «Серебряной звезды» поблескивала на орденской планке рядом с ленточкой «Пурпурного сердца».
– Да нет, я никакого подвига не совершил, – торопливо сказал он. – Просто меня контузило. Укрыться от взрывной волны при всем желании было невозможно. Но орден я тем не менее принял, – добавил он. – Хотя, вероятно, не следовало. – Он пытливо, по-мальчишески посмотрел на нее.
– Не понимаю почему.
– Потому что многие действительно его заслужили, но их никто не наградил.
– Если бы вы отказались, им бы это все равно ничего не дало.
– Да, конечно, – с облегчением согласился он. – Я говорил себе то же самое. – Облокотившись о поручни, подполковник скрестил ноги. – Так, значит, вы из Балтимора, – продолжал он. – Невероятно. Как все же тесен мир.
– Да, очень. – Карен улыбнулась. – Настолько тесен, что вы себе и не представляете. – Вот сейчас, подумала она, сейчас он спросит, нельзя ли будет заехать ко мне в гости, если его в Вашингтоне одолеет тоска.
Но он не спросил. Он спросил другое.
– Вас в ресторане посадили за какой столик?
– За одиннадцатый. А вы за каким?
– Тоже за одиннадцатым. – Подполковник усмехнулся. – Видите, какое совпадение? – Он оторвался от перил. – В таком случае увидимся за ужином. Мне сейчас надо еще уладить кое-какие дела.
– Хорошо, – улыбнулась Карен. – Мне и самой надо пойти разобрать вещи.
Она смотрела ему вслед. Но, сделав несколько шагов, он вдруг остановился и вернулся к ней.
– Если честно, то я не за одиннадцатым, – сказал он. – Меня посадили за девятый. Я вам соврал. Но к ужину непременно буду за одиннадцатым. Это, кстати, одно из тех дел, которые мне надо уладить.
– Только не тратьте слишком много усилий, – улыбнулась Карен. – А то еще устанете.
– Ни в коем случае. – Он обаятельно улыбнулся. – Надеюсь, вы не против?
– Почему я должна быть против? Ценю вашу честность.
– Я решил, что обязан сказать вам правду. – Он пристально, но вполне вежливо взглянул на нее, потом улыбнулся: – Значит, до ужина?
– Мы с сыном будем вовремя.
Ответив на его улыбку, она повернула голову посмотреть, чем занимается Дейне-младший. Мальчики все еще играли на площадке для «шафлборда», и их там было уже пятеро.
Молодой подполковник тоже посмотрел на детей, потом приветливо кивнул Карен, и она повернулась к перилам.
Мыс Дайамонд давно остался позади. И они уже почти прошли мыс Коко. Восточное его массивного горба, всегда напоминавшего ей голову кита, Карен разглядела плоскую вершину скалы над заливом Ханаума, где была та самая автостоянка. С такого расстояния ее можно было различить, только если ты и раньше знал, что она – там.
За спиной у нее мальчишеская компания тем временем разрослась, вместо пяти их стало семь; они бросили прежнюю игру и теперь прятались по углам за деревянными столбами опор, а потом выскакивали, целились друг в друга из воображаемых пистолетов и оглушительно орали: «Бах! Ба-бах! Бах!»
Она сняла с себя шесть гирлянд из живых цветов и бросила через перила. Какая разница, где? Мыс Дайамонд, мыс Коко, мыс Макапуу – не все ли равно? Может быть, у мыса Коко даже лучше. Все шесть гирлянд полетели вниз вместе, но ветром их прибило к борту, и она не увидела, как они коснулись воды.
– Мама, я есть хочу, – сказал сзади ее сын. – Когда на этом корыте будут кормить?
– Скоро, – ответила она.
– Мам, а как ты думаешь, война будет долго? Я успею кончить училище и пойти воевать? Джерри Уилкокс говорит, не успею.
– Да, – сказала она, – вряд ли.
– Но это же нечестно! Я тоже хочу воевать.
– Не горюй, – сказала Карен. – Война от тебя никуда не уйдет. Эту ты, может быть, пропустишь, зато подрастешь к следующей.
– Правда? – спросил сын с надеждой.
Солдатская судьба
Срок вышел в понедельник.
И я беру расчет,
Такую кучу денег
Не просадить за год.
В кармане тяжело – неужто так бывает?
Когда еще судьба солдата приласкает?
Махнул во вторник в город,
Снял номер экстра-класс.
Дела пока отложим,
Живем один лишь раз.
Сегодня мы живем, а завтра что – не знаем,
С солдатскою судьбой мы втемную играем.
По кабакам всю среду
С друзьями пил дай бог,
Японочку-красотку
Кто пропустить бы мог?
Шептала мне: «Люблю» – и прижималась страстно,
Солдатская судьба была в ту ночь прекрасна.
В четверг еле поднялся,
Разбитый и больной,
Японочка исчезла
Со всей моей казной.
Солдата обобрать любая шлюха может,
Солдатская судьба сама ей в том поможет.
По барам шарю в пятницу,
Друзья, вы где? Их нет.
«А ну, катись, рванина!» –
Кричит мне бармен вслед.
История моя, увы, совсем не нова,
Солдатская судьба порою так сурова.
В тюрьме в субботу скучно,
Сквозит изо всех дыр,
Залез я на скамейку,
Гляжу в окно на мир.
Из армии слинять я до смерти был рад,
Но, кажется, судьба Зовет меня назад.
А в воскресенье в сквере
Я на скамейке спал,
Живот мой с голодухи,
Как саксофон, рычал.
Порядочные люди с утра тянулись в храм,
Эх, кабы не судьба, я тоже был бы там.
И снова понедельник.
Вербуюсь я опять.
Когда солдат без денег,
Ему не выбирать.
Мечтать о лучшей доле любой солдат горазд,
Ты справиться с судьбою сумей хотя бы раз.
Солдатик, хочешь выжить,
Не гнить все тридцать лет?
В тюрьму не попадайся –
Единственный совет.
Солдатское житье – нелегкая наука,
Солдатская судьба – паскуднейшая штука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111