За наши березы! За наших детей! Четыре беглым. Огонь!
И опять ревели пушки.
Под утро началось наступление. Мы перебрались в другой полк (6-й), который вел бой уже на улицах.
…Мы давали «агитконцерты» на широкой Адольф Гитлер Штрассе, на набережной канала Тринке. Расстояние до слушателей было, как правило, не более, чем ширина улицы или протяженность одного-двух кварталов. Машину загоняли в подворотню, рупор выносили на балкон или подвешивали на карниз. Мешало только то, что в городе почти не было темных кварталов. Горели дома, которые никто не тушил, все вокруг освещало трепыхающееся красновато-оранжевое зарево. Мы старались пробираться там, где дым стлался пониже, либо зажигали трофейные дымовые шашки и закрывали густым черным дымом простреливаемые участки, по которым наша клубная полуторка добиралась до места передач.
Ночью мы вели непрерывные передачи, а днем допрашивали новых пленных и перебежчиков. Прибавились еще и другие заботы. Стали набегать мародеры: отдыхающие разведчики из штрафников, обозники, шоферы и всякая тыловая шушера. Прошел слух, что Грауденц уже взят, и охотники за трофеями спешили поживиться.
Большинство жителей центральных улиц с начала осады переселились в «пивницы» – подвалы, оборудованные как бомбоубежища. Трофейщики вламывались в пустые квартиры и там хозяйничали примерно так же, как в Восточной Пруссии. Но иные, более ретивые искатели «ур» и чего позанятнее, забирались и в подвалы.
– Проверка документов. Где тут прячутся фрицы? – тыча автоматами, требовали часы, кольца, выволакивали женщин…
Раз, другой мы шуганули таких гостей, пытавшихся проверить документы в подвале нашего дома. И слух о советских офицерах, которые защищают цивильных, быстро проник в другие дома и даже на соседние улицы. За нами стали прибегать плачущие женщины, реже мужчины – «грабуйон», «гвалтуйон», «панове, ратуйце». И мы спешили на выручку…
Когда на крепостную гору приехал Забаштанский, он приказал отправить звуковую машину в корпус. Взамен нам дали дивизионную клубную полуторку. Репродуктор кинопередвижки можно было использовать для передач, ведь на улицах приходилось вещать на малые расстояния. Забаштанский говорил по телефону с Непочиловичем.
– Что это вы тут, в милицию перешли служить?… Мешаете воевать, отвлекаете солдат на милицейскую службу и сами отвлекаетесь от своих боевых задач. Тут командование выражает недовольство. Это не ваше дело мародеров ловить и голос поднимать, если где какой солдат немку сгреб… Или хоть польку, это не имеет значения… И вы, товарищ майор, со мной не пререкайтесь, а примите приказание и передайте майору Копелеву приказание, поскольку он ответственный за операцию – выполнять боевое задание, разлагать немецкофашистского противника, не отвлекаясь на посторонние дела, на всякий там гуманизьм… Направляю к вам уполномоченного комитета «Свободная Германия» майора Бехлера, используйте его на сто процентов, но чтоб беречь и не забывать за бдительность. Понятно?
После визита Забаштанского начальник политотдела корпуса полковник Смирнов стал требовать, чтобы я ежедневно докладывал ему о проделанной работе и дальнейших планах, представлял тексты передач. По нескольку раз в сутки прибегали посыльные из штаба полка звать «на провод». Я избегал этих вызовов, мол, веду передачу, допрашиваю, нет на месте, зато исправно отписывал четкие рапорты-телефонограммы: столько-то передач, столько-то опрошено пленных, на завтра намечаю продолжать передачи на таком-то перекрестке и т.п.
Второго или третьего марта начался новый штурм: мы двигались вместе с батальоном шестого полка. Командовал им коренастый подполковник с аккуратными усиками, спокойный, деловитый, решительный.
Полк в первую же ночь рванул через канал Тринке по взорванным мостам.
В здании гимназии у немцев был госпиталь. Мы подошли к нему со стороны большого сада. Улица перед садом еще простреливалась, однако на ограде, на железных прутах с узорными бронзовыми наконечниками, висело несколько белых флагов с красными крестами.
Начальник госпиталя оберштабсарцт в белом халате поверх шинели говорил по-русски совершенно чисто, с петебургской мягкостью.
– Я учился в Ленинграде – тогда еще Петрограде в гимназии, мой отец тоже был врачом, мы жили на Литейном проспекте… Мы сдаемся без сопротивления. Мы поверили вашим рупорам, мы верим в великодушие победоносной русской армии. Здесь в подвалах двести сорок шесть раненых, есть тяжелые. Мы надеемся на благородство и милосердие. Немецкое командование решило не вести боевых действий за госпиталь. Пожалуйста, очень прошу вас, не использовать госпиталь как позицию, как укрепление…
В сад просачивались все новые группы солдат. А на улице, на которую выходил фасад, были еще немцы. Несколько пожаров справа и слева освещали широкие прямые кварталы, а прямо перед парадным входом гимназии поднималась вверх узкая улочка, ущелье между высокими темными домами – Берггассе. Ближайший, более пологий отрезок упирался в кирпичную баррикаду; дальше улочка задиралась круче к темному холму, на откосе виднелись насыпи окопов, за ними кирпичные стены – форт.
По зданию гимназии-госпиталя немцы действительно не стреляли. Несколько наших солдат вышли из освещенного заревом подъезда. По обе стороны тянулись аккуратные, прямоугольные подстриженные кусты – живая ограда узких палисадников. Солдаты заметили на противоположной стороне, на углу, вывеску пивного бара, и двое сразу же припустили туда. Справа и слева рокотнули автоматы, хлестнули одиночные выстрелы.
Командир роты, коренастый лейтенант в кубанке и кожаной куртке немецкого летчика, матерился хриплым тенорком:
– Куда без приказа… сукины дети… назад!…
Другие солдаты залегли за кустами палисадника. По вестибюлю уже катили пулемет. Оберштабсарцт кричал испуганно:
– Господин офицер! Прошу вас, умоляю… ведь здесь госпиталь…
Лейтенант матюгнул и его, но вопросительно посмотрев на двух гостей-майоров, тут же, не ожидая, скомандовал:
– Отставить огонь! Занять оборону на всех этажах! Без приказа не стрелять!
Он пытался вернуть перебежавших на ту сторону. Но там уже надрывно дребезжала разбитая витрина, и мальчишеской голос кричал:
– Товарищ лейтенант! Обратно нельзя, стреляют гады! Мы тут охранение будем!
Ухари из дивизионной разведки успели расстрелять одного из раненых офицеров. «Это потому, что у него морда эсэсовская». Разведчики кричали, что хотят отомстить за убитого товарища. Другой свидетель уверял, что немец заговорил по-русски, да еще матом, и тогда разведчики сказали: «Ага, власовец», и сразу повели во двор, стрелять.
До рассвета мы успели навести порядок в госпитале. Действуя по принципу «кто палку взял, тот и капрал», я назначил Галину начальником госпиталя. Комбат, успевший перебросить в здание гимназии свой КП, дал ей для охраны несколько наших легкораненых… Они быстро очистили подвалы от посторонних. В дальней комнате стонали тяжелораненые, один с забинтованной головой метался, хрипло бредил: «Volle Deckung! Feuer!…» – и нечленораздельно выл.
А по соседству легкораненые уже мирно толковали с нашими солдатами, пили с ними из кружек и котелков нечто спиртное и галдели: «Война шайзе!… война капут… русс карош… русс зольдат карош…»
Галина и Непочилович проверили продуктовые склады, наставляли поваров, и раненые получили такой завтрак, какого, как некоторые уверяли, не едали с начала войны.
Мы с Бехлером наскоро опрашивали легкораненых, подбирали подходящих для заброски. Очень скоро нашлись добровольцы; мы выбрали двух молодых парней, обер-ефрейторов – одного, раненного в руку, другого с легким ранением плеча…
Бехлер и я дали им записки к коменданту форта, предлагая сдаться, обещая почетные условия плена и т.п. Кроме того, напихали им в карманы листовок Национального комитета.
Как только рассвело, они вышли из парадного с госпитальным флагом – белый с красным крестом – и двинулись прямо вверх по Берггассе. Никто по ним не стрелял, хотя справа и слева в смежных кварталах шла частая пальба и гулко хлопали разрывы гранат. Наше «боевое охранение» у бара – к утру там оказалось не двое, а добрая дюжина солдат – приветствовало их хмельными, но дружелюбными криками.
Лейтенант в кубанке выскочил из подъезда и хрипел:
– Не замайте их!., вашу мать! Пропустите парламентеров!
Мы с Непочиловичем тоже горланили: «Пропустите парламентеров!» Над кирпичной баррикадой в глубине улицы торчали головы в касках. На холме перед фортом показались солдаты в длинных серых шинелях.
Из нескольких окон на Берггассе высовывались головы в касках. Что-то вопросительно кричали. Наши посланцы им отвечали. Вдруг сверху на тротуар брякнул ручной пулемет. Из подъезда вышли два солдата, подошли к парламентерам, потом еще один и еще – посредине улицы столпилась группа немецких солдат без оружия; другие шли вслед за парламентерами.
Мы с Непочиловичем и Бехлером побежали на ту сторону, опасаясь, чтобы наше хмельное охранение не открыло боевых действий.
Справа, вдоль поперечной улицы, когда мы перебегали, хлестнули одиночные выстрелы, проскрежетала короткая автоматная очередь. Но спереди не стреляли.
Сзади нас, у входа в гимназию, вразнобой закричали «ура-а».
Лейтенант старался перекричать: «Отставить ура, не стрелять!» У немцев на улице мгновенное замешательство… Кто-то шарахнулся к домам. Мы размахивали шапками, «камрады, не бойтесь».
Непочилович кричал нашим: «Товарищи, соблюдайте порядок… Они же сдаются. Не стреляйте… Не пугайте… Принимайте достойно… Тогда все сдадутся». Бехлер и я кричали немцам:
– Камрады, пропустите парламентеров. Подойдите к нам!
Сверху из окон выглядывали солдаты. Один спросил:
– Wer seid ihr?
Впервые я говорил с вооруженными немецкими солдатами не по «звуковке», а непосредственно, лицом к лицу.
– Мы – офицеры Красной Армии и от имени нашего командования обещаем вам сохранение жизни. А это майор Бехлер из Национального комитета.
Бехлер кричал резко, командно:
– Всем слушать меня! Немедленно сдать оружие! Сойти вниз!
Парламентеры уже скрылись за баррикадой. Мы продолжали идти вверх то по мостовой, то по тротуару, переговариваясь с выходившими из домов солдатами. Непочилович присоединился к нам. Он не говорил понемецки, но тем более выразительно выкрикивал слова, которые запомнил: камрад, комм, комм! Гефангенге реттет… криг-шайзе!… камрад комм!… Непочилович – рослый плечистый белорус с доверчивыми светло-серыми глазами – располагал к себе широчайшей добродушной улыбкой, которая слегка сворачивала на сторону большой розоватый нос и очень украшала длинное скуластое лицо. Его спокойствие и приветливость ощущали и немецкие солдаты. Он весело разговаривал с ними на немецкопольском волапюке.
Из подворотни взвился ликующий мальчишеский голос:
– Русски пшишли! Русски пшишли! Теперь уже Непочилович был в своей стихии. Он затрубил:
– Hex жие вольна Польска! Hex жие радецко-польска пши-язнь!
На мне повисла глазастая паненка, еще одна, подпрыгнув, целовала в щеку, седоусый пан тряс руку, в другую вцепился паренек, оравший неумолчно: «Русски пшишли! Советы пшишли», еще кто-то совал в карман шинели бутылку водки. Непочиловича и вовсе не было видно в толпе восторженно галдящих женщин и ребят.
В это время сверху, с форта ревнул пулемет. Очередь вспорола воздух, тарарахнула по стенам. Брызнули окна.
Все шарахнулись к стенам, подъездам. На мостовой лежали трое убитых немецких солдат.
Наши пулеметчики из подворотни поближе к баррикаде дали длинную очередь. Лейтенант в кубанке, уже перегнавший нас, приказывал занять огневые точки на крышах и в окнах.
Бехлер торопливо сказал:
– Нужно их собрать во дворе. Назначить старшего.
Я орал немецкие команды.
В длинном, узком, коленчатом дворе мы выстроили колонну – семьдесят два человека. Двое тяжелораненых лежали тут же на досках, кое-как перевязанные своими товарищами. Их и нескольких легкораненых отправили в госпиталь. Бехлер и я наскоро опрашивали. Все это были солдаты 250-й дивизии генералмайора Фрике, он же комендант крепости Грауденц, то есть начальник всего гарнизона.
Непочилович мобилизовал нескольких польских парней, велел им вооружиться немецкими автоматами и карабинами и охранять пленных. Начальником охраны лейтенант назначил сержанта, которого только что ранило в руку.
Пока мы опрашивали пленных, разговаривали с жильцами, выходившими из подвалов, на Берггассе перебрался штаб полка и расположился в квартире первого этажа одного из первых домов. Хозяева квартиры – пожилой пан адвокат, его жена и их дочь, жена польского офицера, – принимали нас очень радушно. По всем комнатам разливался аромат жареного мяса, теплого теста и пряностей.
Подполковник и замполит были очень довольны – боевую задачу дня полк перевыполнил. Эти кварталы предполагалось штурмовать ночью, когда подтянут артиллерию. Соседний батальон тоже выдвинулся на завтрашний рубеж – там немцы просто ушли, когда увидели, что мы здесь гуляем.
С улицы закричали: «Идут!… Идут!» Вернулись парламентеры. Они принесли записку коменданта форта, командира батальона капитана Финдайзена: «Прошу г-на немецкого майора прийти для переговоров, прошу на это время прекратить огонь».
Наши посланцы были возбуждены, говорили наперебой: «Солдатам все осточертело… Им война уже из глотки вон лезет… Все нас расспрашивали… Нет, нет, никто не ругал, никто не грозил. Спрашивали, какие русские… не очень ли разъяренные?»
Мы с Бехлером сразу же отправили их с новыми записками. Я написал: «Капитан Финдайзен! Переговоры могут вестись только в расположении советских войск. Ваше положение безнадежно. Продолжая сопротивляться, вы будете виноваты в бессмысленном кровопролитии, в бессмысленной гибели своих солдат. Наши условия неизменны. Всем сдавшимся гарантируется жизнь и возвращение на родину. Все сопротивляющиеся будут беспощадно уничтожены». Бехлер написал, что советует капитану «внять голосу разума, понять, что долг и честь офицера велят ему думать о судьбе солдат и мирного населения».
Огня вдоль Берггассе больше никто не вел. Форт затих. На холме не было видно ни души. Наблюдатели уверяли, что немцы очистили все окопы на склоне. Оба парламентера ушли с записками и новыми пачками листовок. Наши солдаты в открытую расхаживали по улице. Тела трех убитых немцев оттащили в сторону и положили вдоль тротуара. Стрельба слышалась только из дальних кварталов.
За углом веселые крики: «Идут!… Идут!»
Шли четверо. Впереди оба парламентера все с тем же госпитальным флагом, а за ними офицер в каске, в длинной шинели, обмотанной белыми бинтами. Бинты охватывали и каску и грудь крест-накрест, опоясывали и болтались вдоль пол шинели. С ним шел солдат, тоже обмотанный бинтами.
Мы вышли навстречу толстому, багроволицему капитану. Всю группу немедленно окружили наши солдаты. Он козырнул и, таращась то ли испуганно, то ли удивленно, спросил у меня:
– Вы майор Бехлер?
– Нет, я русский майор. Но кто вы? Извольте представиться.
Он снова козырнул и пошатнулся. Он был пьян.
– Капитан Финдайзен, командир батальона, комендант форта. Я хочу говорить с немецким майором из комитета «Свободная Германия». Я прошу перемирия и времени на размышления.
– Вот майор Бехлер.
Майор Бехлер кивнул сухо, а капитан, приложив ладонь к каске, почти минуту не отрываясь таращился на Бехлера, пока я говорил:
– Все переговоры будем вести в штабе. Вы пойдете с нами к подполковнику, старшему офицеру, командующему этим участком.
Мы двинулись вниз по Берггассе. Солдаты гурьбой повалили за нами. Из подворотен выскакивали мальчишки, выглядывали цивильные. Проходя мимо трупов немецких солдат, Финдайзен козырял каждому.
Наши сзади переговаривались.
– Гляди, как своего солдата уважает… Так у них положено, мертвому почет, а живому в морду.
Бехлер, шедший рядом с капитаном, сказал:
– Эти немецкие солдаты убиты немецкими пулями… час тому назад… Из вашего форта обстреляли колонну пленных…
– Ужасно!… Шреклих!… Шреклих!… Я не хотел этого. Я не давал таких приказаний.
– Но стреляли ваши солдаты. Немцы стреляли в немцев. Вы видите сами, к чему вы пришли. Национальный комитет «Свободная Германия» предостерегал.
Подполковник вышел к нам навстречу. Он успел надеть китель с золочеными погонами – значит, и в боях возил с собой – и выглядел очень важно.
Я выскочил вперед, щелкнул каблуками, вытянулся изо всех сил и отрапортовал зычно, чтобы слышали все наши и поляки, какое торжественное событие происходит:
– Товарищ подполковник, комендант форта капитан Финдайзен просит разрешения доложить вам свою просьбу!
Финдайзен сопел, выпятив грудь, рука у каски ладонью наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
И опять ревели пушки.
Под утро началось наступление. Мы перебрались в другой полк (6-й), который вел бой уже на улицах.
…Мы давали «агитконцерты» на широкой Адольф Гитлер Штрассе, на набережной канала Тринке. Расстояние до слушателей было, как правило, не более, чем ширина улицы или протяженность одного-двух кварталов. Машину загоняли в подворотню, рупор выносили на балкон или подвешивали на карниз. Мешало только то, что в городе почти не было темных кварталов. Горели дома, которые никто не тушил, все вокруг освещало трепыхающееся красновато-оранжевое зарево. Мы старались пробираться там, где дым стлался пониже, либо зажигали трофейные дымовые шашки и закрывали густым черным дымом простреливаемые участки, по которым наша клубная полуторка добиралась до места передач.
Ночью мы вели непрерывные передачи, а днем допрашивали новых пленных и перебежчиков. Прибавились еще и другие заботы. Стали набегать мародеры: отдыхающие разведчики из штрафников, обозники, шоферы и всякая тыловая шушера. Прошел слух, что Грауденц уже взят, и охотники за трофеями спешили поживиться.
Большинство жителей центральных улиц с начала осады переселились в «пивницы» – подвалы, оборудованные как бомбоубежища. Трофейщики вламывались в пустые квартиры и там хозяйничали примерно так же, как в Восточной Пруссии. Но иные, более ретивые искатели «ур» и чего позанятнее, забирались и в подвалы.
– Проверка документов. Где тут прячутся фрицы? – тыча автоматами, требовали часы, кольца, выволакивали женщин…
Раз, другой мы шуганули таких гостей, пытавшихся проверить документы в подвале нашего дома. И слух о советских офицерах, которые защищают цивильных, быстро проник в другие дома и даже на соседние улицы. За нами стали прибегать плачущие женщины, реже мужчины – «грабуйон», «гвалтуйон», «панове, ратуйце». И мы спешили на выручку…
Когда на крепостную гору приехал Забаштанский, он приказал отправить звуковую машину в корпус. Взамен нам дали дивизионную клубную полуторку. Репродуктор кинопередвижки можно было использовать для передач, ведь на улицах приходилось вещать на малые расстояния. Забаштанский говорил по телефону с Непочиловичем.
– Что это вы тут, в милицию перешли служить?… Мешаете воевать, отвлекаете солдат на милицейскую службу и сами отвлекаетесь от своих боевых задач. Тут командование выражает недовольство. Это не ваше дело мародеров ловить и голос поднимать, если где какой солдат немку сгреб… Или хоть польку, это не имеет значения… И вы, товарищ майор, со мной не пререкайтесь, а примите приказание и передайте майору Копелеву приказание, поскольку он ответственный за операцию – выполнять боевое задание, разлагать немецкофашистского противника, не отвлекаясь на посторонние дела, на всякий там гуманизьм… Направляю к вам уполномоченного комитета «Свободная Германия» майора Бехлера, используйте его на сто процентов, но чтоб беречь и не забывать за бдительность. Понятно?
После визита Забаштанского начальник политотдела корпуса полковник Смирнов стал требовать, чтобы я ежедневно докладывал ему о проделанной работе и дальнейших планах, представлял тексты передач. По нескольку раз в сутки прибегали посыльные из штаба полка звать «на провод». Я избегал этих вызовов, мол, веду передачу, допрашиваю, нет на месте, зато исправно отписывал четкие рапорты-телефонограммы: столько-то передач, столько-то опрошено пленных, на завтра намечаю продолжать передачи на таком-то перекрестке и т.п.
Второго или третьего марта начался новый штурм: мы двигались вместе с батальоном шестого полка. Командовал им коренастый подполковник с аккуратными усиками, спокойный, деловитый, решительный.
Полк в первую же ночь рванул через канал Тринке по взорванным мостам.
В здании гимназии у немцев был госпиталь. Мы подошли к нему со стороны большого сада. Улица перед садом еще простреливалась, однако на ограде, на железных прутах с узорными бронзовыми наконечниками, висело несколько белых флагов с красными крестами.
Начальник госпиталя оберштабсарцт в белом халате поверх шинели говорил по-русски совершенно чисто, с петебургской мягкостью.
– Я учился в Ленинграде – тогда еще Петрограде в гимназии, мой отец тоже был врачом, мы жили на Литейном проспекте… Мы сдаемся без сопротивления. Мы поверили вашим рупорам, мы верим в великодушие победоносной русской армии. Здесь в подвалах двести сорок шесть раненых, есть тяжелые. Мы надеемся на благородство и милосердие. Немецкое командование решило не вести боевых действий за госпиталь. Пожалуйста, очень прошу вас, не использовать госпиталь как позицию, как укрепление…
В сад просачивались все новые группы солдат. А на улице, на которую выходил фасад, были еще немцы. Несколько пожаров справа и слева освещали широкие прямые кварталы, а прямо перед парадным входом гимназии поднималась вверх узкая улочка, ущелье между высокими темными домами – Берггассе. Ближайший, более пологий отрезок упирался в кирпичную баррикаду; дальше улочка задиралась круче к темному холму, на откосе виднелись насыпи окопов, за ними кирпичные стены – форт.
По зданию гимназии-госпиталя немцы действительно не стреляли. Несколько наших солдат вышли из освещенного заревом подъезда. По обе стороны тянулись аккуратные, прямоугольные подстриженные кусты – живая ограда узких палисадников. Солдаты заметили на противоположной стороне, на углу, вывеску пивного бара, и двое сразу же припустили туда. Справа и слева рокотнули автоматы, хлестнули одиночные выстрелы.
Командир роты, коренастый лейтенант в кубанке и кожаной куртке немецкого летчика, матерился хриплым тенорком:
– Куда без приказа… сукины дети… назад!…
Другие солдаты залегли за кустами палисадника. По вестибюлю уже катили пулемет. Оберштабсарцт кричал испуганно:
– Господин офицер! Прошу вас, умоляю… ведь здесь госпиталь…
Лейтенант матюгнул и его, но вопросительно посмотрев на двух гостей-майоров, тут же, не ожидая, скомандовал:
– Отставить огонь! Занять оборону на всех этажах! Без приказа не стрелять!
Он пытался вернуть перебежавших на ту сторону. Но там уже надрывно дребезжала разбитая витрина, и мальчишеской голос кричал:
– Товарищ лейтенант! Обратно нельзя, стреляют гады! Мы тут охранение будем!
Ухари из дивизионной разведки успели расстрелять одного из раненых офицеров. «Это потому, что у него морда эсэсовская». Разведчики кричали, что хотят отомстить за убитого товарища. Другой свидетель уверял, что немец заговорил по-русски, да еще матом, и тогда разведчики сказали: «Ага, власовец», и сразу повели во двор, стрелять.
До рассвета мы успели навести порядок в госпитале. Действуя по принципу «кто палку взял, тот и капрал», я назначил Галину начальником госпиталя. Комбат, успевший перебросить в здание гимназии свой КП, дал ей для охраны несколько наших легкораненых… Они быстро очистили подвалы от посторонних. В дальней комнате стонали тяжелораненые, один с забинтованной головой метался, хрипло бредил: «Volle Deckung! Feuer!…» – и нечленораздельно выл.
А по соседству легкораненые уже мирно толковали с нашими солдатами, пили с ними из кружек и котелков нечто спиртное и галдели: «Война шайзе!… война капут… русс карош… русс зольдат карош…»
Галина и Непочилович проверили продуктовые склады, наставляли поваров, и раненые получили такой завтрак, какого, как некоторые уверяли, не едали с начала войны.
Мы с Бехлером наскоро опрашивали легкораненых, подбирали подходящих для заброски. Очень скоро нашлись добровольцы; мы выбрали двух молодых парней, обер-ефрейторов – одного, раненного в руку, другого с легким ранением плеча…
Бехлер и я дали им записки к коменданту форта, предлагая сдаться, обещая почетные условия плена и т.п. Кроме того, напихали им в карманы листовок Национального комитета.
Как только рассвело, они вышли из парадного с госпитальным флагом – белый с красным крестом – и двинулись прямо вверх по Берггассе. Никто по ним не стрелял, хотя справа и слева в смежных кварталах шла частая пальба и гулко хлопали разрывы гранат. Наше «боевое охранение» у бара – к утру там оказалось не двое, а добрая дюжина солдат – приветствовало их хмельными, но дружелюбными криками.
Лейтенант в кубанке выскочил из подъезда и хрипел:
– Не замайте их!., вашу мать! Пропустите парламентеров!
Мы с Непочиловичем тоже горланили: «Пропустите парламентеров!» Над кирпичной баррикадой в глубине улицы торчали головы в касках. На холме перед фортом показались солдаты в длинных серых шинелях.
Из нескольких окон на Берггассе высовывались головы в касках. Что-то вопросительно кричали. Наши посланцы им отвечали. Вдруг сверху на тротуар брякнул ручной пулемет. Из подъезда вышли два солдата, подошли к парламентерам, потом еще один и еще – посредине улицы столпилась группа немецких солдат без оружия; другие шли вслед за парламентерами.
Мы с Непочиловичем и Бехлером побежали на ту сторону, опасаясь, чтобы наше хмельное охранение не открыло боевых действий.
Справа, вдоль поперечной улицы, когда мы перебегали, хлестнули одиночные выстрелы, проскрежетала короткая автоматная очередь. Но спереди не стреляли.
Сзади нас, у входа в гимназию, вразнобой закричали «ура-а».
Лейтенант старался перекричать: «Отставить ура, не стрелять!» У немцев на улице мгновенное замешательство… Кто-то шарахнулся к домам. Мы размахивали шапками, «камрады, не бойтесь».
Непочилович кричал нашим: «Товарищи, соблюдайте порядок… Они же сдаются. Не стреляйте… Не пугайте… Принимайте достойно… Тогда все сдадутся». Бехлер и я кричали немцам:
– Камрады, пропустите парламентеров. Подойдите к нам!
Сверху из окон выглядывали солдаты. Один спросил:
– Wer seid ihr?
Впервые я говорил с вооруженными немецкими солдатами не по «звуковке», а непосредственно, лицом к лицу.
– Мы – офицеры Красной Армии и от имени нашего командования обещаем вам сохранение жизни. А это майор Бехлер из Национального комитета.
Бехлер кричал резко, командно:
– Всем слушать меня! Немедленно сдать оружие! Сойти вниз!
Парламентеры уже скрылись за баррикадой. Мы продолжали идти вверх то по мостовой, то по тротуару, переговариваясь с выходившими из домов солдатами. Непочилович присоединился к нам. Он не говорил понемецки, но тем более выразительно выкрикивал слова, которые запомнил: камрад, комм, комм! Гефангенге реттет… криг-шайзе!… камрад комм!… Непочилович – рослый плечистый белорус с доверчивыми светло-серыми глазами – располагал к себе широчайшей добродушной улыбкой, которая слегка сворачивала на сторону большой розоватый нос и очень украшала длинное скуластое лицо. Его спокойствие и приветливость ощущали и немецкие солдаты. Он весело разговаривал с ними на немецкопольском волапюке.
Из подворотни взвился ликующий мальчишеский голос:
– Русски пшишли! Русски пшишли! Теперь уже Непочилович был в своей стихии. Он затрубил:
– Hex жие вольна Польска! Hex жие радецко-польска пши-язнь!
На мне повисла глазастая паненка, еще одна, подпрыгнув, целовала в щеку, седоусый пан тряс руку, в другую вцепился паренек, оравший неумолчно: «Русски пшишли! Советы пшишли», еще кто-то совал в карман шинели бутылку водки. Непочиловича и вовсе не было видно в толпе восторженно галдящих женщин и ребят.
В это время сверху, с форта ревнул пулемет. Очередь вспорола воздух, тарарахнула по стенам. Брызнули окна.
Все шарахнулись к стенам, подъездам. На мостовой лежали трое убитых немецких солдат.
Наши пулеметчики из подворотни поближе к баррикаде дали длинную очередь. Лейтенант в кубанке, уже перегнавший нас, приказывал занять огневые точки на крышах и в окнах.
Бехлер торопливо сказал:
– Нужно их собрать во дворе. Назначить старшего.
Я орал немецкие команды.
В длинном, узком, коленчатом дворе мы выстроили колонну – семьдесят два человека. Двое тяжелораненых лежали тут же на досках, кое-как перевязанные своими товарищами. Их и нескольких легкораненых отправили в госпиталь. Бехлер и я наскоро опрашивали. Все это были солдаты 250-й дивизии генералмайора Фрике, он же комендант крепости Грауденц, то есть начальник всего гарнизона.
Непочилович мобилизовал нескольких польских парней, велел им вооружиться немецкими автоматами и карабинами и охранять пленных. Начальником охраны лейтенант назначил сержанта, которого только что ранило в руку.
Пока мы опрашивали пленных, разговаривали с жильцами, выходившими из подвалов, на Берггассе перебрался штаб полка и расположился в квартире первого этажа одного из первых домов. Хозяева квартиры – пожилой пан адвокат, его жена и их дочь, жена польского офицера, – принимали нас очень радушно. По всем комнатам разливался аромат жареного мяса, теплого теста и пряностей.
Подполковник и замполит были очень довольны – боевую задачу дня полк перевыполнил. Эти кварталы предполагалось штурмовать ночью, когда подтянут артиллерию. Соседний батальон тоже выдвинулся на завтрашний рубеж – там немцы просто ушли, когда увидели, что мы здесь гуляем.
С улицы закричали: «Идут!… Идут!» Вернулись парламентеры. Они принесли записку коменданта форта, командира батальона капитана Финдайзена: «Прошу г-на немецкого майора прийти для переговоров, прошу на это время прекратить огонь».
Наши посланцы были возбуждены, говорили наперебой: «Солдатам все осточертело… Им война уже из глотки вон лезет… Все нас расспрашивали… Нет, нет, никто не ругал, никто не грозил. Спрашивали, какие русские… не очень ли разъяренные?»
Мы с Бехлером сразу же отправили их с новыми записками. Я написал: «Капитан Финдайзен! Переговоры могут вестись только в расположении советских войск. Ваше положение безнадежно. Продолжая сопротивляться, вы будете виноваты в бессмысленном кровопролитии, в бессмысленной гибели своих солдат. Наши условия неизменны. Всем сдавшимся гарантируется жизнь и возвращение на родину. Все сопротивляющиеся будут беспощадно уничтожены». Бехлер написал, что советует капитану «внять голосу разума, понять, что долг и честь офицера велят ему думать о судьбе солдат и мирного населения».
Огня вдоль Берггассе больше никто не вел. Форт затих. На холме не было видно ни души. Наблюдатели уверяли, что немцы очистили все окопы на склоне. Оба парламентера ушли с записками и новыми пачками листовок. Наши солдаты в открытую расхаживали по улице. Тела трех убитых немцев оттащили в сторону и положили вдоль тротуара. Стрельба слышалась только из дальних кварталов.
За углом веселые крики: «Идут!… Идут!»
Шли четверо. Впереди оба парламентера все с тем же госпитальным флагом, а за ними офицер в каске, в длинной шинели, обмотанной белыми бинтами. Бинты охватывали и каску и грудь крест-накрест, опоясывали и болтались вдоль пол шинели. С ним шел солдат, тоже обмотанный бинтами.
Мы вышли навстречу толстому, багроволицему капитану. Всю группу немедленно окружили наши солдаты. Он козырнул и, таращась то ли испуганно, то ли удивленно, спросил у меня:
– Вы майор Бехлер?
– Нет, я русский майор. Но кто вы? Извольте представиться.
Он снова козырнул и пошатнулся. Он был пьян.
– Капитан Финдайзен, командир батальона, комендант форта. Я хочу говорить с немецким майором из комитета «Свободная Германия». Я прошу перемирия и времени на размышления.
– Вот майор Бехлер.
Майор Бехлер кивнул сухо, а капитан, приложив ладонь к каске, почти минуту не отрываясь таращился на Бехлера, пока я говорил:
– Все переговоры будем вести в штабе. Вы пойдете с нами к подполковнику, старшему офицеру, командующему этим участком.
Мы двинулись вниз по Берггассе. Солдаты гурьбой повалили за нами. Из подворотен выскакивали мальчишки, выглядывали цивильные. Проходя мимо трупов немецких солдат, Финдайзен козырял каждому.
Наши сзади переговаривались.
– Гляди, как своего солдата уважает… Так у них положено, мертвому почет, а живому в морду.
Бехлер, шедший рядом с капитаном, сказал:
– Эти немецкие солдаты убиты немецкими пулями… час тому назад… Из вашего форта обстреляли колонну пленных…
– Ужасно!… Шреклих!… Шреклих!… Я не хотел этого. Я не давал таких приказаний.
– Но стреляли ваши солдаты. Немцы стреляли в немцев. Вы видите сами, к чему вы пришли. Национальный комитет «Свободная Германия» предостерегал.
Подполковник вышел к нам навстречу. Он успел надеть китель с золочеными погонами – значит, и в боях возил с собой – и выглядел очень важно.
Я выскочил вперед, щелкнул каблуками, вытянулся изо всех сил и отрапортовал зычно, чтобы слышали все наши и поляки, какое торжественное событие происходит:
– Товарищ подполковник, комендант форта капитан Финдайзен просит разрешения доложить вам свою просьбу!
Финдайзен сопел, выпятив грудь, рука у каски ладонью наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79