Если министра смещают, можно спрятать концы в воду и начать новую жизнь с его преемником.3. Перестановки по душе премьер-министрам – помогают держать всех на коротком поводке.4. Перестановок панически боятся только министры.По мнению Б.В., любопытно посмотреть, что было бы, если бы министры оставались на местах, а постоянных заместителей переставляли туда-сюда. Полагаю, он сказал это исключительно из мальчишеского озорства. Пора ему понять, что подобные идеи подрывают саму основу системы, которая сделала Британию тем, чем она является в настоящее время.Для вящей убедительности я процитировал три заповеди Уайтхолла:– Сила в постоянстве!– Непостоянство ведет к бессилию!– Ротация – это кастрация!Кстати, эти мудрые мысли и меня наводят на мысль: не пора ли подыскать Бернарду новое место?»
(На следующий день сэр Хамфри получил от сэра Арнольда короткую записку с исключительно важной информацией. – Ред.)
Дорогой Хампи!Не спеши открывать шампанское. Не хочу тебя расстраивать, но, если Хэкер отправится в Брюссель, к вам могут назначить Б.К. (Бейзила Корбета. – Ред.) (Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)9 июля По-прежнему никаких известий о перестановках.Весь вечер корплю над красными кейсами. Сегодня их всего три.Газеты все еще полны намеков на предстоящие перемены в кабинете. Энни спросила, насколько им можно верить.Я признался, что не знаю.Она очень удивилась. По ее понятиям, кому же и знать, как не мне: ведь я – член кабинета. Но в том-то и дело – мы всегда узнаем обо всем последними!Энни с присущей ей непосредственностью предложила спросить у ПМ.Само собой разумеется, этого ни в коем случае делать нельзя. У него может создаться впечатление, будто я не уверен в собственных силах.Главное же – я до сих пор не знаю, чего ожидать. Хорошего или плохого.– Не знаю, куда я передвинусь – наверх или вниз, – объяснил я Энни.– Скорее, как всегда, будешь ходить вокруг да около, – пошутила она.– А скажи честно, по-твоему, как у меня выходит?– По-моему, у тебя выходит нормально, – ответила она, немного подумав.– Да, но достаточно ли?– Не знаю. А что достаточно?– Откуда я знаю?Мы переглянулись. Внезапно меня осенило.– А может, ПМ просто боится моего успеха? Боится открытого вызова своему лидерству?Энни удивленно заморгала.– Твоего?Собственно, я не имел в виду себя лично, но мне все равно было неприятно, что она была настолько удивлена.– Не моего, а Мартина. Но при моей поддержке. Так что, если ПМ решил избавиться от конкурентов и не может безболезненно убрать Мартина, а он этого не может – кого угодно, только не министра иностранных дел, – то… главной мишенью бесспорно становлюсь я. Понимаешь? Ему необходимо оставить Мартина в изоляции.Она спросила, что меня ожидает.– О, лорд-президент, лорд-хранитель печати, министр искусств, министр спорта, заодно отвечающий за наводнения и засухи… Бесполезных, никому не нужных постов хватает. И не надо забывать: на меня ополчился Бейзил Корбет!– Да он давно уже ополчился на весь белый свет, – заметила Энни.Так оно и есть.– Корбет – это красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – стараясь быть объективным, сказал я.Мои слова ее несколько озадачили.– Чем же тогда объясняется его успех?– Именно тем, что он – красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – объяснил я.К тому же он умеет подать себя, пользуется поддержкой множества рядовых членов партии (хотя рядовые члены парламента все его ненавидят) и каким-то образом сумел убедить общественность в своей искренности.Его излюбленное оружие – локти. Я должен спихнуть Корбета, иначе он спихнет меня. Локти, объяснил я Энни, – важнейшее орудие в арсенале политика.– Важнее порядочности?Давно я так не смеялся. Наверное, с самого детства. До слез. И долго – как минимум минут пять. Мою веселость еще поддерживал забавный вид Энни, которая смотрела на меня во все глаза, будто я спятил.Неизвестно, сколько бы еще продолжался этот приступ смеха, если бы внезапно не раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Гастон Ларусс из Брюсселя.– Добрый вечер, господин комиссар, – сказал я.Он звонил, чтобы узнать, согласен ли я на внесение моего имени в список кандидатур на пост комиссара ЕЭС. Я сказал ему, что для меня это большая честь, что мне надо подумать, что я весьма признателен за его заботу и т.д., и т.п. Затем я поинтересовался, знает ли об этом Номер Десять. Он что-то забормотал, завилял, но в конце концов все-таки признался: да, знает. (Запись этого телефонного разговора много лет спустя была обнаружена нами среди личных бумаг Гастона Ларусса. Из нее можно предположить, что Ларусс «вилять» вовсе не собирался, просто Хэкер, чтобы блеснуть своими познаниями во французском, спросил, знает ли об этом Numero Dix, а Гастон Ларусс не сразу понял, что Numero Dix – это Даунинг-стрит, 10. – Ред.) Что бы это могло значить?– Прежде всего – переезд в Брюссель, – высказалась Энни.Да, но что бы это могло значить? Что за этим стоит? Ловкий ход ПМ с целью избавиться от меня? Простое совпадение? Намек? Может, ПМ дает мне возможность уйти, не «потеряв лица»? Если так, то почему он прямо не сказал мне об этом? Возможно, ПМ и не имеет отношения к инициативе послать меня в Брюссель? К тому же, это большая честь, не так ли? И почему моя жизнь всегда полна вопросов, на которые нет ответов? Зато Энни пришел в голову еще один:– А сама работа ничего?Я покачал головой.– Хуже не бывает. Для меня это конец карьеры. Хуже, чем пэрство. Полный и окончательный провал. В такой ситуации вернуться на политическую арену можно, разве только создав новую партию.Энни поинтересовалась, что, собственно, стоит за этим назначением.Я начал перечислять:– Прежде всего – жизнь в самом сердце прогнившей европейской бюрократии, среди всей этой непотребной роскоши: пятьдесят тысяч в год плюс двадцать тысяч на представительские расходы, шампанское, крабы, бесконечные банкеты, зарубежные вояжи, отели, лимузины с кондиционерами и личные самолеты, послеобеденные сиесты и уик-энды на привилегированных пляжах…И тут только до меня дошло, что я говорю! До чего же мы привыкли говорить, не слыша самих себя, не задумываясь над последствиями своих слов. Уму непостижимо!– Может, имеет смысл съездить туда и посмотреть своими глазами? – неуверенно предложил я.– Почему бы и нет? – с надеждой откликнулась Энни. – Знаешь, иногда мне кажется: мы заслужили право быть в числе неудачников. 12 июля Сегодня утром по дороге в министерство состоялся интересный разговор с Роем. Конечно же, о перестановках мой шофер знал все.Я наивно полагал, что он, подобно мне, прочитал о них в газетах. Как выяснилось, нет. Он слышал об этом еще две недели назад. Почему же он ничего не сказал мне? Ведь прекрасно знает, что я рассчитываю на него!Оказывается, Рой был уверен, что я в курсе дела. Все шоферы знали об этом от шофера премьер-министра и шофера секретаря кабинета. Похоже, это была тайна, известная всем.Я ненавязчиво попытался выведать, что именно известно ему.– Да пустяки, сэр. Подошла очередь Корбета на повышение, и ПМ не может ее отсрочить. А старину Фреда – простите, сэр, министра занятости – собираются «вышибить наверх».Он говорил с уверенностью поистине сведущего человека. Я спросил, откуда ему это известно.– Его шофер получил другое назначение, сэр.– А что говорят про меня?– Ничего, сэр.Ничего? Может, он что-то скрывает? Должны же быть хоть какие-то слухи. Ведь я как-никак член кабинета, черт побери!– Вот смех-то, сэр! Парни до сих пор ничего не слыхали. – Рой лукаво посмотрел на меня в зеркальце. – Но вам, сэр, уж наверняка известно, что вас ожидает?Он прекрасно знает, что я практически ничего не знаю! Или пытается узнать? Дополнительная информация для торговли и обмена новостями на шоферской бирже.– М-да, – неопределенно промычал я.Конечно, надо были сразу оборвать этот разговор, но меня будто кто за язык тянул.– Про себя говорить, конечно, неловко, вы же понимаете… ну насчет того, как идут дела, хорошо или…Он не ответил.Я сделал новую попытку.– А что ваши парни… э-э…Он перебил меня и как-то покровительственно бросил:– Они все уверены, что у вас выходит нормально, сэр.Опять! 14 июля Вчера весь день прошел в бесконечных заседаниях: кабинет, комитет кабинета, голосование в парламенте… так что на беседу с Бернардом просто не нашлось времени. А побеседовать надо бы. Бернард всегда меня поддерживает. Он – способный парень и может дать полезный совет.Сегодня за чашкой чая поделился с ним своими трудностями.– Кстати, Бернард, к вопросу о перестановках…Он захихикал. Непонятно почему.– Ради бога, извините, господин министр. Мне показалось, вы… Нет-нет, пожалуйста, продолжайте.– В общем, дело приобретает сложный оборот. Только учтите, Бернард, наш разговор носит сугубо конфиденциальный характер. Так вот, у меня спрашивали согласия занять пост одного из британских комиссаров ЕЭС в Брюсселе.– Как здорово! – обрадовался Бернард. – При перестановках никогда не мешает иметь козырного туза в запасе.– Так ли здорово? – усомнился я. – Вот в чем дилемма.Он промолчал. Тогда я спросил, действительно ли он считает, что на посту министра у меня выходит нормально.В глубине души я надеялся услышать от него что-нибудь вроде «великолепно, господин министр». Но Бернард согласно кивнул и сказал:– Да, вполне нормально.Создается впечатление, будто в оценке моей деятельности никто не желает идти дальше, чем ни к чему не обязывающее «нормально». Это страшно деморализует. Разве я виноват, что не смог проявить себя во всем блеске? Ведь Хамфри только и делал, что ставил мне палки в колеса, он никогда не принимал мою сторону.– Послушайте, Бернард, давайте начистоту. Ведь «нормально» – это «недостаточно хорошо», так?– Ну-у… «нормально» – это нормально.Тогда я спросил его, не выудил ли он чего-нибудь интересного из своих неофициальных источников. Про меня.– Нет, ничего особенного, – ответил он, но затем добавил: – Слышал только о телеграмме британского комиссара ЕЭС в адрес МИДДСа и комитета по Европе. Да, и еще – что инициатива назначить вас комиссаром исходит от Брюсселя, хотя само назначение в конечном итоге является прерогативой премьер-министра. Собственно, ПМ уже обсудил вопрос с министерством иностранных дел и секретарем кабинета и разрешил официально обратиться к вам с этим предложением. Поскольку на Даунинг, 10 считают, что вы, скорее всего, не откажетесь от подобной чести, у одного из ваших коллег спросили, согласен ли он стать вашим преемником в МАДе. – Бернард помолчал и извиняющимся тоном сказал: – Боюсь, это все, что мне известно.– И не более того? – с мрачной иронией осведомился я. Мне было крайне важно узнать, кого из моих коллег прочат на мое место. Но этого Бернард не знал.Больше всего меня мучит неопределенность. Я ни на шаг не продвинулся в выяснении главного вопроса: куда меня переставят – вверх, вниз или… в сторону, если я откажусь от Брюсселя? 15 июля Ходят упорные слухи о грядущих перестановках. О них активно твердит и пресса. Обо мне по-прежнему ни слова. Очевидно, на этот счет парламентских корреспондентов также держат в полном неведении.Все это очень действует на нервы. Я просто не в состоянии сосредоточиться на министерских делах. Вопрос о моем будущем – или об отсутствии такового – превратился в навязчивую идею. А с меня вот-вот потребуют ответа, согласен ли я на предложение Брюсселя или отказываюсь от него.Сегодня встречался с сэром Хамфри. Хотел обсудить предстоящую конференцию. Сообщил ему, что решил поехать в Брюссель. Я-то имел в виду «поехать посмотреть», как мы договорились с Энни, однако сэр Хамфри понял меня иначе.– Неужели вы решили отказаться от министерства?Казалось, это известие потрясло его. Не скрою, мне было приятно. Видимо, он все-таки более высокого мнения обо мне, чем я предполагал. Надо его успокоить.– Ну что вы! Я говорю о конференции по ЭВМ.Он с облегчением вздохнул. А я добавил:– Кроме того, мне просто необходимо побывать в Брюсселе.– Почему? – тут же насторожился он.– Почему бы и нет?– Действительно, почему бы и нет? – согласился он. – Но все-таки почему?– Из любопытства.Затем я сказал Хамфри – своего рода подготовка на случай переезда в Европу, – что его убедительные доводы заставили меня взглянуть на Брюссель другими глазами и, поразмыслив, я признаю некоторую поспешность своих суждений.Такой ответ его, похоже, не удовлетворил. Более того, мой постоянный заместитель заявил, что, хорошенько поразмыслив над моими доводами, он во многом согласен с критическими замечаниями, которые я высказывал в адрес Брюсселя. Что я слышу? Неужели это сэр Хамфри? Я даже ущипнул себя, не веря, что это не сон.– Вы открыли мне глаза на царящую там атмосферу коррупции! – воскликнул он.– Нет, нет! – запротестовал я.– Да, да! – не уступал он.Меня вовсе не устраивало, что Хамфри приписывал мне слова о коррупции. Может, я и говорил что-то в этом роде, но теперь уже не уверен (Мы тоже не уверены, в чем именно не был уверен Хэкер: в том ли, что не хочет ссылок на свои слова о коррупции, или в том, что в Брюсселе царит такая атмосфера. – Ред.) и поэтому многозначительно заметил, что ему безусловно удалось меня убедить. Сейчас я отчетливо понимаю: в Брюсселе действительно немало честных и старательных государственных служащих, которым приходится переносить тяготы утомительных командировок и, прямо скажем, утомительных «развлечений».– Шампанское и икра, – осуждающе произнес сэр Хамфри. – «Мерседесы» с кондиционерами и личные самолеты.Я напомнил ему, что умеренная роскошь смазывает колеса дипломатии.– По уши в кормушке, – не унимался мой постоянный заместитель.Я указал ему на неуместность подобного сравнения.– Простите, господин министр, случайно сорвалось с языка. Ума не приложу, от кого я это слышал.В заключение я сообщил ему, что на следующей неделе мы все отправляемся в Брюссель на конференцию, как он того хотел.Уже у дверей кабинета сэр Хамфри вдруг остановился и спросил, действительно ли я изменил свое мнение о Брюсселе под воздействием его доводов.Естественно, я сказал «да».Он не поверил.– А не связано ли это со слухами о вакансии комиссара в Брюсселе?Догадался все-таки!– Такие подозрения недостойны вас, Хамфри, – с упреком сказал я. А затем, вспомнив наш разговор с Энни и с трудом удерживаясь от смеха, добавил: – Еще, слава богу, существует такое понятие, как порядочность политического деятеля.Хамфри смутился. (Позднее в тот же день сэр Хамфри Эплби обедал с секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном в клубе «Реформ». Запись этой беседы мы обнаружили в личных бумагах сэра Хамфри. – Ред.) «Я поделился с Арнольдом своими опасениями относительно возможного назначения Корбета министром административных дел. Лично мне такая перспектива представляется по меньшей мере катастрофой.Арнольд говорит, что не в его силах это предотвратить, так как членов кабинета назначает только премьер-министр. Я отказался принять такое объяснение: все прекрасно знают, что перестановки – забота секретаря кабинета. О чем я ему и сказал.Арнольд не отрицал этого, но продолжал настаивать, что, если ПМ настроился на некий конкретный вариант, секретарь кабинета – хочешь, не хочешь – должен подчиниться.И все же я убежден, что Арнольд по-прежнему держит руку на штурвале».
(Через несколько дней сэр Арнольд Робинсон и сэр Хамфри Эплби обменялись нижеприведенными записками. – Ред.)
Дорогой Хампи!Внимательно обдумал вашу проблему и пришел к выводу, что единственный способ ее решения – отказ Дж. Хэкера от Брюсселя.
Дорогой Арнольд!Боюсь, Дж. Х. склонен принять это предложение. По его словам, он верит в европейский идеал! Непостижимо, не правда ли? Полагаю, он стал жертвой собственных речей. К тому же ему, очевидно, не дает покоя опасение, что он не добился выдающихся успехов в МАДе.
Дорогой Хамфри!В том, что он порет горячку, есть и твоя вина. Ты постоянно блокировал его (естественно, в интересах более разумного управления). В ближайшие пару дней Хэкеру нужна какая-нибудь эффектная и успешная акция. Рекомендую помочь ему в этом.
Арнольд!Эффектная и успешная акция? В ближайшие пару дней? Какого рода?
Хампи!Любого, дорогой мой. ПМ должен сам убедиться, что целесообразнее оставить Хэкера в МАДе. Для Корбета у нас имеется другая вакансия – министерство занятости. Фреду, безусловно, придется уйти, так как он спит на всех заседаниях кабинета. Я знаю – не он один, однако Фред уже дошел до того, что засыпает даже во время собственных выступлений. 22 июля По-прежнему болтаюсь между небом и землей. Неопределенность убивает всякое желание работать.Утром спросил у Хамфри, нет ли у него новостей. Нет, ответил он. Мне известно, что в конце недели он обедал с секретарем кабинета. И Арнольд Робинсон ничего ему не сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
(На следующий день сэр Хамфри получил от сэра Арнольда короткую записку с исключительно важной информацией. – Ред.)
Дорогой Хампи!Не спеши открывать шампанское. Не хочу тебя расстраивать, но, если Хэкер отправится в Брюссель, к вам могут назначить Б.К. (Бейзила Корбета. – Ред.) (Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)9 июля По-прежнему никаких известий о перестановках.Весь вечер корплю над красными кейсами. Сегодня их всего три.Газеты все еще полны намеков на предстоящие перемены в кабинете. Энни спросила, насколько им можно верить.Я признался, что не знаю.Она очень удивилась. По ее понятиям, кому же и знать, как не мне: ведь я – член кабинета. Но в том-то и дело – мы всегда узнаем обо всем последними!Энни с присущей ей непосредственностью предложила спросить у ПМ.Само собой разумеется, этого ни в коем случае делать нельзя. У него может создаться впечатление, будто я не уверен в собственных силах.Главное же – я до сих пор не знаю, чего ожидать. Хорошего или плохого.– Не знаю, куда я передвинусь – наверх или вниз, – объяснил я Энни.– Скорее, как всегда, будешь ходить вокруг да около, – пошутила она.– А скажи честно, по-твоему, как у меня выходит?– По-моему, у тебя выходит нормально, – ответила она, немного подумав.– Да, но достаточно ли?– Не знаю. А что достаточно?– Откуда я знаю?Мы переглянулись. Внезапно меня осенило.– А может, ПМ просто боится моего успеха? Боится открытого вызова своему лидерству?Энни удивленно заморгала.– Твоего?Собственно, я не имел в виду себя лично, но мне все равно было неприятно, что она была настолько удивлена.– Не моего, а Мартина. Но при моей поддержке. Так что, если ПМ решил избавиться от конкурентов и не может безболезненно убрать Мартина, а он этого не может – кого угодно, только не министра иностранных дел, – то… главной мишенью бесспорно становлюсь я. Понимаешь? Ему необходимо оставить Мартина в изоляции.Она спросила, что меня ожидает.– О, лорд-президент, лорд-хранитель печати, министр искусств, министр спорта, заодно отвечающий за наводнения и засухи… Бесполезных, никому не нужных постов хватает. И не надо забывать: на меня ополчился Бейзил Корбет!– Да он давно уже ополчился на весь белый свет, – заметила Энни.Так оно и есть.– Корбет – это красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – стараясь быть объективным, сказал я.Мои слова ее несколько озадачили.– Чем же тогда объясняется его успех?– Именно тем, что он – красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – объяснил я.К тому же он умеет подать себя, пользуется поддержкой множества рядовых членов партии (хотя рядовые члены парламента все его ненавидят) и каким-то образом сумел убедить общественность в своей искренности.Его излюбленное оружие – локти. Я должен спихнуть Корбета, иначе он спихнет меня. Локти, объяснил я Энни, – важнейшее орудие в арсенале политика.– Важнее порядочности?Давно я так не смеялся. Наверное, с самого детства. До слез. И долго – как минимум минут пять. Мою веселость еще поддерживал забавный вид Энни, которая смотрела на меня во все глаза, будто я спятил.Неизвестно, сколько бы еще продолжался этот приступ смеха, если бы внезапно не раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Гастон Ларусс из Брюсселя.– Добрый вечер, господин комиссар, – сказал я.Он звонил, чтобы узнать, согласен ли я на внесение моего имени в список кандидатур на пост комиссара ЕЭС. Я сказал ему, что для меня это большая честь, что мне надо подумать, что я весьма признателен за его заботу и т.д., и т.п. Затем я поинтересовался, знает ли об этом Номер Десять. Он что-то забормотал, завилял, но в конце концов все-таки признался: да, знает. (Запись этого телефонного разговора много лет спустя была обнаружена нами среди личных бумаг Гастона Ларусса. Из нее можно предположить, что Ларусс «вилять» вовсе не собирался, просто Хэкер, чтобы блеснуть своими познаниями во французском, спросил, знает ли об этом Numero Dix, а Гастон Ларусс не сразу понял, что Numero Dix – это Даунинг-стрит, 10. – Ред.) Что бы это могло значить?– Прежде всего – переезд в Брюссель, – высказалась Энни.Да, но что бы это могло значить? Что за этим стоит? Ловкий ход ПМ с целью избавиться от меня? Простое совпадение? Намек? Может, ПМ дает мне возможность уйти, не «потеряв лица»? Если так, то почему он прямо не сказал мне об этом? Возможно, ПМ и не имеет отношения к инициативе послать меня в Брюссель? К тому же, это большая честь, не так ли? И почему моя жизнь всегда полна вопросов, на которые нет ответов? Зато Энни пришел в голову еще один:– А сама работа ничего?Я покачал головой.– Хуже не бывает. Для меня это конец карьеры. Хуже, чем пэрство. Полный и окончательный провал. В такой ситуации вернуться на политическую арену можно, разве только создав новую партию.Энни поинтересовалась, что, собственно, стоит за этим назначением.Я начал перечислять:– Прежде всего – жизнь в самом сердце прогнившей европейской бюрократии, среди всей этой непотребной роскоши: пятьдесят тысяч в год плюс двадцать тысяч на представительские расходы, шампанское, крабы, бесконечные банкеты, зарубежные вояжи, отели, лимузины с кондиционерами и личные самолеты, послеобеденные сиесты и уик-энды на привилегированных пляжах…И тут только до меня дошло, что я говорю! До чего же мы привыкли говорить, не слыша самих себя, не задумываясь над последствиями своих слов. Уму непостижимо!– Может, имеет смысл съездить туда и посмотреть своими глазами? – неуверенно предложил я.– Почему бы и нет? – с надеждой откликнулась Энни. – Знаешь, иногда мне кажется: мы заслужили право быть в числе неудачников. 12 июля Сегодня утром по дороге в министерство состоялся интересный разговор с Роем. Конечно же, о перестановках мой шофер знал все.Я наивно полагал, что он, подобно мне, прочитал о них в газетах. Как выяснилось, нет. Он слышал об этом еще две недели назад. Почему же он ничего не сказал мне? Ведь прекрасно знает, что я рассчитываю на него!Оказывается, Рой был уверен, что я в курсе дела. Все шоферы знали об этом от шофера премьер-министра и шофера секретаря кабинета. Похоже, это была тайна, известная всем.Я ненавязчиво попытался выведать, что именно известно ему.– Да пустяки, сэр. Подошла очередь Корбета на повышение, и ПМ не может ее отсрочить. А старину Фреда – простите, сэр, министра занятости – собираются «вышибить наверх».Он говорил с уверенностью поистине сведущего человека. Я спросил, откуда ему это известно.– Его шофер получил другое назначение, сэр.– А что говорят про меня?– Ничего, сэр.Ничего? Может, он что-то скрывает? Должны же быть хоть какие-то слухи. Ведь я как-никак член кабинета, черт побери!– Вот смех-то, сэр! Парни до сих пор ничего не слыхали. – Рой лукаво посмотрел на меня в зеркальце. – Но вам, сэр, уж наверняка известно, что вас ожидает?Он прекрасно знает, что я практически ничего не знаю! Или пытается узнать? Дополнительная информация для торговли и обмена новостями на шоферской бирже.– М-да, – неопределенно промычал я.Конечно, надо были сразу оборвать этот разговор, но меня будто кто за язык тянул.– Про себя говорить, конечно, неловко, вы же понимаете… ну насчет того, как идут дела, хорошо или…Он не ответил.Я сделал новую попытку.– А что ваши парни… э-э…Он перебил меня и как-то покровительственно бросил:– Они все уверены, что у вас выходит нормально, сэр.Опять! 14 июля Вчера весь день прошел в бесконечных заседаниях: кабинет, комитет кабинета, голосование в парламенте… так что на беседу с Бернардом просто не нашлось времени. А побеседовать надо бы. Бернард всегда меня поддерживает. Он – способный парень и может дать полезный совет.Сегодня за чашкой чая поделился с ним своими трудностями.– Кстати, Бернард, к вопросу о перестановках…Он захихикал. Непонятно почему.– Ради бога, извините, господин министр. Мне показалось, вы… Нет-нет, пожалуйста, продолжайте.– В общем, дело приобретает сложный оборот. Только учтите, Бернард, наш разговор носит сугубо конфиденциальный характер. Так вот, у меня спрашивали согласия занять пост одного из британских комиссаров ЕЭС в Брюсселе.– Как здорово! – обрадовался Бернард. – При перестановках никогда не мешает иметь козырного туза в запасе.– Так ли здорово? – усомнился я. – Вот в чем дилемма.Он промолчал. Тогда я спросил, действительно ли он считает, что на посту министра у меня выходит нормально.В глубине души я надеялся услышать от него что-нибудь вроде «великолепно, господин министр». Но Бернард согласно кивнул и сказал:– Да, вполне нормально.Создается впечатление, будто в оценке моей деятельности никто не желает идти дальше, чем ни к чему не обязывающее «нормально». Это страшно деморализует. Разве я виноват, что не смог проявить себя во всем блеске? Ведь Хамфри только и делал, что ставил мне палки в колеса, он никогда не принимал мою сторону.– Послушайте, Бернард, давайте начистоту. Ведь «нормально» – это «недостаточно хорошо», так?– Ну-у… «нормально» – это нормально.Тогда я спросил его, не выудил ли он чего-нибудь интересного из своих неофициальных источников. Про меня.– Нет, ничего особенного, – ответил он, но затем добавил: – Слышал только о телеграмме британского комиссара ЕЭС в адрес МИДДСа и комитета по Европе. Да, и еще – что инициатива назначить вас комиссаром исходит от Брюсселя, хотя само назначение в конечном итоге является прерогативой премьер-министра. Собственно, ПМ уже обсудил вопрос с министерством иностранных дел и секретарем кабинета и разрешил официально обратиться к вам с этим предложением. Поскольку на Даунинг, 10 считают, что вы, скорее всего, не откажетесь от подобной чести, у одного из ваших коллег спросили, согласен ли он стать вашим преемником в МАДе. – Бернард помолчал и извиняющимся тоном сказал: – Боюсь, это все, что мне известно.– И не более того? – с мрачной иронией осведомился я. Мне было крайне важно узнать, кого из моих коллег прочат на мое место. Но этого Бернард не знал.Больше всего меня мучит неопределенность. Я ни на шаг не продвинулся в выяснении главного вопроса: куда меня переставят – вверх, вниз или… в сторону, если я откажусь от Брюсселя? 15 июля Ходят упорные слухи о грядущих перестановках. О них активно твердит и пресса. Обо мне по-прежнему ни слова. Очевидно, на этот счет парламентских корреспондентов также держат в полном неведении.Все это очень действует на нервы. Я просто не в состоянии сосредоточиться на министерских делах. Вопрос о моем будущем – или об отсутствии такового – превратился в навязчивую идею. А с меня вот-вот потребуют ответа, согласен ли я на предложение Брюсселя или отказываюсь от него.Сегодня встречался с сэром Хамфри. Хотел обсудить предстоящую конференцию. Сообщил ему, что решил поехать в Брюссель. Я-то имел в виду «поехать посмотреть», как мы договорились с Энни, однако сэр Хамфри понял меня иначе.– Неужели вы решили отказаться от министерства?Казалось, это известие потрясло его. Не скрою, мне было приятно. Видимо, он все-таки более высокого мнения обо мне, чем я предполагал. Надо его успокоить.– Ну что вы! Я говорю о конференции по ЭВМ.Он с облегчением вздохнул. А я добавил:– Кроме того, мне просто необходимо побывать в Брюсселе.– Почему? – тут же насторожился он.– Почему бы и нет?– Действительно, почему бы и нет? – согласился он. – Но все-таки почему?– Из любопытства.Затем я сказал Хамфри – своего рода подготовка на случай переезда в Европу, – что его убедительные доводы заставили меня взглянуть на Брюссель другими глазами и, поразмыслив, я признаю некоторую поспешность своих суждений.Такой ответ его, похоже, не удовлетворил. Более того, мой постоянный заместитель заявил, что, хорошенько поразмыслив над моими доводами, он во многом согласен с критическими замечаниями, которые я высказывал в адрес Брюсселя. Что я слышу? Неужели это сэр Хамфри? Я даже ущипнул себя, не веря, что это не сон.– Вы открыли мне глаза на царящую там атмосферу коррупции! – воскликнул он.– Нет, нет! – запротестовал я.– Да, да! – не уступал он.Меня вовсе не устраивало, что Хамфри приписывал мне слова о коррупции. Может, я и говорил что-то в этом роде, но теперь уже не уверен (Мы тоже не уверены, в чем именно не был уверен Хэкер: в том ли, что не хочет ссылок на свои слова о коррупции, или в том, что в Брюсселе царит такая атмосфера. – Ред.) и поэтому многозначительно заметил, что ему безусловно удалось меня убедить. Сейчас я отчетливо понимаю: в Брюсселе действительно немало честных и старательных государственных служащих, которым приходится переносить тяготы утомительных командировок и, прямо скажем, утомительных «развлечений».– Шампанское и икра, – осуждающе произнес сэр Хамфри. – «Мерседесы» с кондиционерами и личные самолеты.Я напомнил ему, что умеренная роскошь смазывает колеса дипломатии.– По уши в кормушке, – не унимался мой постоянный заместитель.Я указал ему на неуместность подобного сравнения.– Простите, господин министр, случайно сорвалось с языка. Ума не приложу, от кого я это слышал.В заключение я сообщил ему, что на следующей неделе мы все отправляемся в Брюссель на конференцию, как он того хотел.Уже у дверей кабинета сэр Хамфри вдруг остановился и спросил, действительно ли я изменил свое мнение о Брюсселе под воздействием его доводов.Естественно, я сказал «да».Он не поверил.– А не связано ли это со слухами о вакансии комиссара в Брюсселе?Догадался все-таки!– Такие подозрения недостойны вас, Хамфри, – с упреком сказал я. А затем, вспомнив наш разговор с Энни и с трудом удерживаясь от смеха, добавил: – Еще, слава богу, существует такое понятие, как порядочность политического деятеля.Хамфри смутился. (Позднее в тот же день сэр Хамфри Эплби обедал с секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном в клубе «Реформ». Запись этой беседы мы обнаружили в личных бумагах сэра Хамфри. – Ред.) «Я поделился с Арнольдом своими опасениями относительно возможного назначения Корбета министром административных дел. Лично мне такая перспектива представляется по меньшей мере катастрофой.Арнольд говорит, что не в его силах это предотвратить, так как членов кабинета назначает только премьер-министр. Я отказался принять такое объяснение: все прекрасно знают, что перестановки – забота секретаря кабинета. О чем я ему и сказал.Арнольд не отрицал этого, но продолжал настаивать, что, если ПМ настроился на некий конкретный вариант, секретарь кабинета – хочешь, не хочешь – должен подчиниться.И все же я убежден, что Арнольд по-прежнему держит руку на штурвале».
(Через несколько дней сэр Арнольд Робинсон и сэр Хамфри Эплби обменялись нижеприведенными записками. – Ред.)
Дорогой Хампи!Внимательно обдумал вашу проблему и пришел к выводу, что единственный способ ее решения – отказ Дж. Хэкера от Брюсселя.
Дорогой Арнольд!Боюсь, Дж. Х. склонен принять это предложение. По его словам, он верит в европейский идеал! Непостижимо, не правда ли? Полагаю, он стал жертвой собственных речей. К тому же ему, очевидно, не дает покоя опасение, что он не добился выдающихся успехов в МАДе.
Дорогой Хамфри!В том, что он порет горячку, есть и твоя вина. Ты постоянно блокировал его (естественно, в интересах более разумного управления). В ближайшие пару дней Хэкеру нужна какая-нибудь эффектная и успешная акция. Рекомендую помочь ему в этом.
Арнольд!Эффектная и успешная акция? В ближайшие пару дней? Какого рода?
Хампи!Любого, дорогой мой. ПМ должен сам убедиться, что целесообразнее оставить Хэкера в МАДе. Для Корбета у нас имеется другая вакансия – министерство занятости. Фреду, безусловно, придется уйти, так как он спит на всех заседаниях кабинета. Я знаю – не он один, однако Фред уже дошел до того, что засыпает даже во время собственных выступлений. 22 июля По-прежнему болтаюсь между небом и землей. Неопределенность убивает всякое желание работать.Утром спросил у Хамфри, нет ли у него новостей. Нет, ответил он. Мне известно, что в конце недели он обедал с секретарем кабинета. И Арнольд Робинсон ничего ему не сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64