Прежде чем
его заделают, он представляет серьезную опасность: вездесущие мальчишки
норовят юркнуть в любую щель, не подозревая, как трудно выбраться из
лабиринта древних каменоломен.
Один из высокопоставленных офицеров охраны подтвердил мне, что
вариантом штурма "Белого дома" в августе девяносто первого было
проникновение в здание снизу, из-под земли. Подтвердилось и минирование
подземных коллекторов и ходов сообщений на подступах к зданию и вокруг.
Что касается американской линии романа, то она соответствует реалиям
даже в мелочах. В девяносто первом году мы с женой жили в прекрасном доме
на улице Оукхест (Дубовая роща), что в Беверли Хиллс, самом фешенебельном
районе Лос-Анджелеса.
Каждое утро машина увозила меня на киностудию, где я пропадал целые
дни, и каждый вечер мы с Наташей отправлялись на прием, который в нашу
честь давала какая-нибудь голливудская знаменитость.
Несмотря на жесткий рабочий распорядок - с этим в Америке строго даже
в кино - мне удалось тогда поработать в американской полиции. Вдвоем с
сержантом Майклом Диасом, мощным, как киногерой, мы патрулировали на
полицейской машине ночью криминальные кварталы Лос-Анджелеса. У меня до
сих пор хранятся полицейские документы и планшеты с обозначенными районами
действия банд и сфер влияния.
Надо сказать, мы с Майклом не скучали, как и наши задержанные,
которых мы доставляли в участок: они весьма удивлялись и пялились очумело,
узнав, что я из Москвы. И не эмигрант, нет, а как бы настоящий или, как у
нас сказали бы, - командировочный. Да и то правда: как такое взять в толк?
Когда всем на удивление мы с женой вернулись восвояси, наши знакомые
сочли нас слабоумными, в лицах мы читали один вопрос: зачем? Я дал им
ответ в романе и могу лишь добавить, что Россия - наша страна, нам следует
сделать ее приемлемой для жизни.
В марте девяносто третьего, незадолго до референдума я ненароком
попал в уютный Бетховенский зал Большого театра на встречу с Президентом.
В прежние времена мне случалось на съездах кинематографистов лицезреть в
Кремле партию и правительство, когда они одаривали нас своим посещением.
На редкие встречи творцов с вождями в узком кругу отбирали, понятное дело,
самых верноподданных, я, к счастью, никогда в них не значился. К счастью,
потому что видеть и слышать тот бред было тошно и невмоготу. Правда,
многие рвались, старались попасть на глаза, чтобы их заметили. Ох,
рвались, помню.
На этот раз я охотно отправился на встречу с первым Президентом
России, за которого я отдал свой голос. Не скрою, я прихватил роман: вдруг
случится оказия подарить. Охранники книгу сразу изъяли, унесли для
проверки, минут через пятнадцать вернули.
Едва Президент появился, творцы по давней привычке принялись его
просить - кто о чем. Судьба культуры в России сейчас трагична, но просьбы
выглядели неуместно: какие просьбы, страна над пропастью!
Я вообще не люблю, когда просят, по мне заповедь булгаковского
Мастера: не проси! Правда, мне по нраву и другие заповеди: Не верь! Не
бойся! Просителям я хотел бы напомнить слова другого Президента: "Не
думайте, что может сделать для вас Америка. Подумайте, что можете сделать
для нее вы". Это произнес Джон Кеннеди при вступлении в должность.
Надеюсь, слова годятся и для России.
Не выдержав обычного словоблудия, я рискнул подняться на трибуну.
Признаюсь, когда мне приходилось подниматься на ринг или спускаться под
землю, волнение было меньше. В зале было полно телекамер, со всех сторон
торчали микрофоны; лица и объективы уставились на меня. Хочу вспомнить
свои слова - причину объясню.
Тогда я сказал: "После второй мировой войны состоялся Нюренбергский
процесс над нацизмом. Наша общая ошибка в том, что после августа девяносто
первого не было суда над коммунизмом. Они тогда не смели головы поднять.
Но победа была упущена. После Нюренберга в Германии последовательно и
планомерно провели денацификацию. Мы декоммунизацию не проводили.
Почувствовав безнаказанность, они стали наглеть. Они всегда наглеют, не
получая отпор. Теперь мы расхлебываем последствия. Понадобился референдум.
Победив на референдуме, не упустите, Борис Николаевич, победу. Иначе все
повторится снова. Ради власти они пойдут на любую кровь".
В зале стояла мертвая тишина, работали все телекамеры. Я продолжал:
"Над своей книгой я работал тайком больше двадцати лет. В романе
последователи Сталина строят светлое будущее. Под землей. Строят коммунизм
в отдельно взятом бункере. Мы семьдесят с лишним лет жили в бункере и
строили под землей светлое будущее. Мы хотели загнать в этот бункер всех -
человечество, цивилизацию. Сейчас мы с трудом, с муками выбираемся на
поверхность. На свет Божий. Но нас снова хотят загнать под землю. Не дай
Бог им это удастся".
Я подарил Президенту книгу, написал несколько слов с пожеланиями
мужества и силы духа. В газетах были напечатаны подробные репортажи о
встрече, процитированы все выступления. Кроме моего. Ни одна газета словом
не обмолвилась. Полный молчок.
И телевидение широко освещало встречу: выпуски новостей, репортажи...
Транслировали речи, просьбы... Мое выступление было старательно и
тщательно вырезано. И только в одном репортаже ИТА (Информационное
телевизионное агентство) моя голова крупным планом заполнила кадр в виде
монтажной перебивки.
Я спросил о причинах умолчания журналистку одной крупной газеты,
давшей подробный отчет о встрече. "Не хотели разжигать страсти", -
ответила она. Однако страсти разгорелись и без меня.
События первого мая, лета и октября показали, что страсти горят в
полный накал. И никогда еще тактика умиротворения террориста не приносила
никому пользы. Напротив: поощряемый молчанием и уговорами, он расходился
во всю прыть.
К сожалению, России не свойственно учиться на ошибках. И уж совсем
непосильная для нее работа - делать выводы, извлекать уроки. В романе я
сказал, что мы - альбиносы человечества. И как ни горько, исторический
опыт нам ничего не дает.
К печали моей, октябрь девяносто третьего показал, что я был прав в
своих предостережениях. Уж лучше бы я ошибся. Толпы под красными флагами
вовсе не думали - разжигают они страсти или не разжигают: они делали свое
дело.
Едва я сошел с трибуны, ко мне приблизился человек из командного
состава охраны (я часто вижу его по телевидению).
- Как называется ваш роман? - спросил он.
- "Преисподняя".
- Да, правильно, - кивнул он и принялся на все лады расхваливать
роман внимающему начальству и охране.
- Вам известно, на какой глубине находятся сооружения? - неожиданно
наклонился ко мне С.Филатов, руководитель администрации Президента.
- По-разному. Зависит от года строительства.
- По-моему, около сорока метров...
- Это давние, в основном на Старой площади. Другие гораздо глубже.
Убежища ЦК КПСС строились давно, когда глубина в 40 метров
обеспечивала безопасность. На этой стандартной по тем временам глубине
построен и бункер Сталина в Самаре. Позже появились мощные авиабомбы,
которые без взрыва ввинчивались в грунт, проникали на глубину до сорока
метров и уже там, внизу, взрывались. Для такой бомбы глубина заложения в
сорок метров не помеха. Не говоря уже о ядерном взрыве.
Гигантский, с полной автономией жизнеобеспечения и замкнутым циклом
регенерации, как на подводных лодках, комфортабельный бункер на
юго-западе, в Раменках, как и другие сооружения семидесятых годов,
построен на гораздо большей глубине. Имея много горизонтов, бункер
занимает квадрат со стороной около километра. Брежнев посетил убежище,
осмотрел свои апартаменты, остался доволен, что привело к неизбежной
раздаче орденов.
В наш с Филатовым разговор вмешался А.Музыкантский, префект
Центрального округа Москвы и вице-премьер правительства города. Мы с ним
шапочно знакомы по августу девяносто первого, когда он опечатывал здание
ЦК КПСС. Тогда я предложил префекту спуститься вниз, под здание, объяснил
схему бункера и сообщений. Кстати, позже выяснилось, что этими ходами
вынесли много важных документов.
В суете и спешке нам тогда, 22 августа девяносто первого, спуститься
не удалось, я напомнил об этом префекту.
- Да, я потом спустился, все нашел, - подтвердил префект.
С.Филатов предложил мне совершить после референдума совместный спуск,
осмотреть сооружения, определить, что можно рассекретить, и пригласить
журналистов. Я решил, что это настоящая удача, но оказалось, это еще не
все везение. Через спинку кресла ко мне перегнулся В. Шумейко, первый
вице-премьер.
- Заходите после референдума. Есть о чем поговорить.
Без обид, но к слову, замечу с улыбкой, что из посулов ничего -
ничего! - не состоялось. Видно, на то и Россия. И лишь солидные визитные
карточки как память украшают мой письменный стол.
В дни, предшествующие октябрю, во время сидения и осады, в дни штурма
и после, с разных сторон поступала информация об использовании подземного
пространства.
За несколько дней до штурма генерал Ачалов известил депутатов о том,
что по неизвестному в августе 91-го подземному ходу прибыл осетинский
ОМОН. Сообщалось о прибытии через тоннели различных посланцев, о доставке
прессы.
Мне известно, что накануне штурма руководство "Белого дома", в том
числе и Хасбулатов, подробно изучало возможности подземных укрытий и ходов
сообщений.
Чтобы перекрыть доступ снаружи, осажденные заварили изнутри люки
запасных и аварийных выходов из бункера и тоннелей, расположенные в
окрестностях "Белого дома".
Газета "Московские новости" сообщила в те дни, что "архивы эксспикера
российского парламента Руслана Хасбулатова и экс-министра безопасности
Виктора Баранникова были вынесены из "Белого дома" подземными ходами".
Многие военные, слушатели академий, офицеры госбезопасности
свидетельствовали, как в момент штурма они группами выбирались в разных
направлениях под землей. Одни группы двигались в сторону зоопарка, другие
к Смоленской площади, третьи на Арбат, четвертые на Плющиху и далее к
Новодевичьему монастырю, пятые вдоль набережной Москвы-реки... Существуют
и другие ходы, которыми, судя по показаниям, никто не воспользовался, хотя
кто знает, может быть просто помалкивают. Могу сослаться на одного
профессионального военного, тесно связанного с высокими начальниками в
армии и госбезопасности, который в разгар событий постоянно находился
рядом с руководителями обороны здания. Он сообщил:
"Около 10 утра, когда по "Белому дому" вовсю палили танки, из бункера
под "Белым домом" пришли наши проводники по подземелью - профессиональные
спелеологи. Я подошел к их командиру. Они собирались уходить. Я запретил:
только по моему приказу. Проконсультировался с Баранниковым, он приказал
уходить и мне, чтобы вынести все его документы.
К этому времени группа чеченцев, охранявших Хасбулатова, вынесла его
документы. Они успели уйти подземным городом, выход в который тоже имеется
в "Белом доме". Судя по всему, у них была карта этого города. Задраив за
собой массивную сейфовую дверь, чеченцы отсекли всю массу людей,
ринувшихся за ними. Возможно, они даже уехали на машине: габариты
подземного города позволяли это сделать, есть безопасный выезд - на
Мичуринском проспекте". (Запись А.Горбунова, А.Колесникова).
Указанные сведения полностью соответствуют приведенным в романе
"Преисподняя". Мичуринский проспект составляет одну из сторон квадрата,
очерчивающего бункер в Раменках, неподалеку располагается академия КГБ.
Именно в этом направлении из центра города идет тоннель, связанный с
бывшим домом М.Горбачева и правительственными особняками на Воробьевых
горах.
Рассказы очевидцев о действиях под землей напоминают главы
"Преисподней" с той лишь разницей, что в рассказах конкретные реальные
лица. Они ползли по трубам, перебирались с горизонта на горизонт, бежали
под автоматным огнем по тоннелям и коллекторам, брели по пояс в горячей
воде, почти кипятке, задыхались от пара, смешанного с хлором, таились в
темноте, замирая от страха, что их вот-вот обнаружат, тряслись от ужаса не
в силах после многочасовых скитаний найти выход наружу, впадали в страшную
общую панику, когда без всякой причины все вдруг начинали истошно кричать,
заражая друг друга отчаянием. Подземелья требуют особой подготовки,
отсылаю читателя к предисловию.
В те дни я был непосредственным свидетелем многих событий. Вечером
третьего октября группа боевиков человек в двести, вооруженных палками и
железными прутьями, под красными флагами на моих глазах оцепила белое
здание военного ведомства на Арбатской площади. Человек с мегафоном
объявил перед строем, что командиром назначен капитан Широков, он военный,
все обязаны выполнять его приказания. Разбившись повзводно, боевики
блокировали подъезды.
К оцеплению время от времени подъезжали черные "Волги" с антеннами на
крышах. Командиры оцепления по-дружески, как с боевыми товарищами,
обнимались с ездоками, которые, меняя друг друга, безостановочно
переговаривались с кем-то по радиотелефонам. Машины приезжали и уезжали,
переговоры по радиотелефонам продолжались, по оцеплению прокатилась весть
- "наши взяли "Останкино"!" и все бурно радовались.
Иногда сановного вида седоки черных лимузинов передавали телефонные
трубки другим пассажирам, сами спешивались и, перейдя дорогу, направлялись
к подъездам Министерства обороны на Знаменке в том месте, где она впадает
в Арбатскую площадь. Из дверей министерства на улицу к ним выходили
озабоченные офицеры и вполне дружелюбно, по-свойски, если не задушевно,
вели приглушенные разговоры. Понятно было, что стороны о чем-то
сговариваются, все то и дело кивали головами. Это происходило у меня на
глазах, в подтверждениях или опровержениях не нуждаюсь.
Спустя два с лишним часа из проходящей машины автоматной очередью
было обстреляно здание телеграфного агентства у Никитских ворот, что в
квартале от оцепленного здания Министерства обороны.
Подъехавшему на служебной машине к воротам министерского гаража
солдату боевики перекрыли въезд. До меня долетели слова: "Уезжай! Кончился
твой гараж!"
Ночью боевики сняли оцепление, свернули флаги, быстро и молча ушли.
Я понимал, что если боевые действия перекинутся под землю, где
находятся коммуникации жизнеобеспечения города, могут возникнуть
непредсказуемые последствия. Не говоря уже о том, что обстановка
осложнится, бои приобретут затяжной характер. У меня состоялись телефонные
разговоры с разными должностными лицами, мы решили, что лучше предупредить
нежелательное развитие событий.
Нелепый штурм "Белого дома" к тому времени закончился, здание
дымилось, с крыш в окрестностях постреливали снайперы. Я приехал на
контрольно-пропускной пункт наружного оцепления, автоматчики сопровождения
передавали меня от одного офицера к другому, с поста на пост. Вскоре я
оказался в штабе, развернутом на первом этаже "Белого дома".
И вновь меня передавали от одних погон к другим, звания с каждой
передачей росли. Дело дошло до генералов, которые в свою очередь стали
передавать меня друг другу. На ходу состоялось маленькое совещание, мы
обсудили создавшееся положение.
Герметичные двери главного бункера, обозначенного в документах как
объект N_100, о котором я довольно подробно писал в романе, оказались
заблокированными изнутри, дверь пришлось взрывать. Выяснилось, что штурвал
герметичности с внутренней стороны оборонявшиеся заклинили металлическим
пожарным брандспойтом. За дверью никого не нашли, все успели уйти. Повсюду
валялись бутылки из-под выпивки, несколько фашистских нагрудных значков со
свастикой.
В сухом коллекторе под сотым бункером работали саперы, под ногами
повсюду звенело битое стекло, тянуло гарью, из торопливых разговоров
пробегающих военных я понял, что часть боевиков ушла подземными ходами, но
многие помещения еще не проверили и соваться туда опасно.
Не могу сказать, что мое присутствие вызывало у военных бурную
радость. "У нас свои специалисты, свои схемы, поэтажные планы", - с
досадой говорили мне полковники и генералы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40