Люди пропадали по ночам, хотя ни одна машина не подъезжала, ни разу
никто не видел, чтобы человека куда-нибудь увезли. Следователи терялись в
догадках, свихнуться можно было. Все понимали, что без умысла не обошлось,
многие решили, что коммунисты, теряя позиции, перешли к тайному террору.
Правящая партия открещивалась, но кто поверит, кто поверит, если все годы
эта партия только и делала, что врала, морочила и надувала? Быть может,
она и не прочь была свести счеты, как, не колеблясь, делала это в прошлом,
но теперь настали другие времена, партия сама жила с оглядкой и
зябла-прозябала, особенно не разгуляешься, самой бы выжить.
Странный мор, казалось, напал на Москву: люди исчезали без следа,
повергая город в недоумение и растерянность. Сыскные собаки вели из
квартир в подвалы, где жалобно и сконфуженно скулили, потеряв след.
Опасность мнилась повсюду - за дверью, за углом, рядом и поодаль:
гнетущий безотчетный страх овладел Москвой.
Итак, следы вели в подвалы. Поисковые группы обнаружили в подвалах
странные лазы, уходящие под фундаменты, в ближние коллекторы или
технические колодцы, которые в свою очередь, сообщались с другими
подземными сооружениями.
Иногда поиски натыкались на загадочные двери - откроешь, а за ней
кирпичная стена, свежая кладка. Стоило однажды взломать кладку, открылся
узкий лаз, отрытый недавно, по которому при желании можно было ползком
добраться до заброшенной горной выработки.
Таких выработок было много на старых ветках метро. В тридцатые годы и
после войны примитивная техника строительства требовала большого числа
вспомогательных сооружений: подъездных штолен, дополнительных тоннелей,
штреков и забоев.
Старые выработки привели отряд в шахту, не обозначенную на схеме. Она
не имела выхода на поверхность, вернее, выход давно был заложен камнем,
завален породой, ствол уходил вниз, окруженный забоями. Шахтой, видимо,
пользовались при строительстве первых веток метро, позже забросили и
забыли; таких шахт было немало по всей Москве.
Ведя поиски, отряд время от времени натыкался на осыпавшиеся
котлованы, обвалившиеся траншеи, полузатопленные вассерштольни, служившие
когда-то для сбора и сброса подземных вод. Разведка находила
вспомогательные тоннели для вывоза породы, натыкалась на множество ходов,
ниш, камер, отсеков, карманов и каналов; они нередко соединялись с давними
подземельями, о которых никто не знал, - монастырскими и дворцовыми
переходами, подвалами, колодцами, руслами рек и ручьев, крепостными
погребами и казематами, а кроме того, существовали древние подкопы,
тайники, арсеналы, не говоря уже о каменоломнях, откуда Москва веками
добывала строительный камень. За столетия здесь образовались запутанные
катакомбы, в которых можно было заблудиться. В них и впрямь погибали люди,
забредшие туда ненароком, исследователи находили скелеты несчастных,
которые не смогли выбраться.
В Дорогомилово за гостиницей "Украина" на глубине десяти метров
Першин отыскал старые катакомбы: галереи из белого известняка высотой в
рост человека и шириной в несколько шагов тянулись во все стороны и
уходили под пивоваренный завод и дальше; Першин предполагал, что
каменоломни имеют выход в тоннели метро.
В заброшенных горных выработках на сводах повсюду висели белесые
мягкие, похожие на жирных червей, высолы, образуемые просачивающейся
сквозь грунт влагой. Иногда разведчикам приходилось брести по воде,
местами она поднималась до колен и даже по пояс и по грудь, но чаще в
узких сточных канавках с плеском бежал, неизвестно откуда и неизвестно
куда, бойкий ручей.
Сейчас мало кто знает о существовании этих подземелий, десятки лет
сюда никто не спускался и не забредал: пол покрывает полуметровая пыль,
кромешная чернота, глаз выколи, проблеска света не случилось здесь за все
годы - ни свечи, ни фонаря, даже спичка не чиркнула ни разу, темень
уплотнилась, стала твердой, как камень, и не верится, что огонь в
состоянии ее одолеть.
Без света здесь плохо, но зажег - и оторопь берет. Разбирает жуть от
давящей тяжести свода, с которого свисают длинные белые нити: для сведущих
- солевой выпот грунта, для несведущих - скопище белых червей,
тошнотворная картина, надо признаться. Свет теряется в бесчисленных
закоулках, поодаль шевелятся размытые тени, мнится всюду чужое
присутствие. И уже сожалеешь горько, что сунулся сюда, желание убраться
поскорее ест тебя поедом.

...мать хворала, Бирс ужаснулся, застав ее в постели, некому было
воды подать. Он метнулся в магазин и в аптеку, после помчался к бывшей
жене.
С женщинами Антону не везло. Он был занят всегда, жена называла себя
соломенной вдовой, и однажды, вернувшись из командировки, он нашел
записку, из которой узнал, что она ушла к кому-то.
Это была обычная история, вокруг все только и делали, что сходились и
расставались, но его мужское тщеславие было задето: трудно свыкнуться с
тем, что твоя женщина ушла к другому. Он сказал: "Не ты первый, не ты
последний" - и уговорил бы себя, что ничего не стряслось, если бы не сын:
жена забрала его с собой.
Да, с женщинами Бирсу не везло. Вот ведь незадача: все тебя знают, на
улицах узнают, все у тебя есть, о чем другие мечтают, квартира на
Патриаршьих прудах, дом за городом, автомобиль, но как объяснить кому-то,
что нет у тебя любви?
Он умел знакомиться и сходился легко, но потом на дороге возникали
колдобины и ухабы. Секрет заключался в том, что у него была своя жизнь,
куда он никого не пускал, а женщинам это было не по нраву, и они начинали
жить своей жизнью, что, как известно, до добра не доводит.
Приехав к жене, Бирс обнаружил застолье. Было шумно и многолюдно, его
пытались усадить за стол, но он отказался, и это вызвало обиду, которая
переросла в ссору. Несколько мужчин вышли в прихожую, чтобы выяснить
отношения, Бирс сдерживался сколько мог, но потом не выдержал и в досаде
уложил их одного за другим, испортил торжество.
Он привез сына домой, наказал ухаживать за бабушкой и собрался
уходить, когда зазвонил телефон. Бирс услышал английскую речь, второпях
ничего не понял, а когда понял, внутри у него все оборвалось.
- Тони, это Джуди, - услышал он женский голос, калифорнийский диалект
и онемел, окаменел, так что она вынуждена была повторить. - Тони, ты меня
слышишь? Это я, Джуди.
Это было неправдоподобно. Что делать, если единственная женщина,
которая тебе нравится, живет на другом конце света - так далеко, что ее
как будто и нет?

12
Год назад Бирса по службе направили в Лос-Анджелес, где его принимала
телевизионная компания. Джуди встретила его на аэродроме и две недели
опекала, как ребенка, с утра до вечера.
Эти две недели Бирс вспоминал, как сказочный сон. Чтобы он не
тратился на гостиницу, Джуди поселила его у своих родителей в
фешенебельном районе Беверли Хиллс. Сама Джуди предпочитала жить отдельно
и снимала квартиру неподалеку от студии. В свободное время она играла в
клубе в теннис, плавала в бассейне и каталась на роликовых коньках.
Улица Оукхест, Дубовая роща, была тенистой и тихой, как парковая
аллея. Бирс насчитал в доме двенадцать больших комнат, маленькие были не в
счет, со стороны улицы у дома зеленела лужайка - аккуратно стриженые кусты
и газон, позади дома располагался бассейн, апельсиновый сад и гараж;
зрелые плоды висели среди зелени, как яркие желтые фонари.
Ему отвели спальню на втором этаже, по размерам она напоминала
скромный гимнастический зал, рядом помещалась просторная ванна и
гардеробная.
На другой день после его приезда родители Джуди устроили прием. Антон
удивился, насколько обстановка напоминала фильм из светской жизни: к дому
один за другим подкатывали лимузины, из которых выбирались породистые
гости и несли себя в дом, принося с собой веселую живость, блеск глаз,
лучезарные улыбки, громкий смех, оживленные возгласы, аромат духов... О
да, это была та ослепительная жизнь, какую все мы знали понаслышке, Бирс в
том числе.
Хозяева встречали гостей в просторном холле, знакомили с Антоном,
лица дам сияли преувеличенным восторгом, мужчины излучали сдержанное
улыбчивое дружелюбие, как и положено сильным мира сего. Бирс то и дело
пожимал чью-то руку, иногда вокруг него закипала легкая толчея, и он с
непривычки был скован, окруженный общим вниманием.
По правде сказать, он был изрядно смущен. Впрочем, кто из нас,
живущих в России, пусть даже из слывущих ушлыми, москвичей - кто из нас,
перемахнув второпях границы, почувствует себя непринужденно среди роскоши
Беверли-Хиллс в окружении знаменитостей и богачей, которые наперебой
расточают нам улыбки?
Он не мог с этим свыкнуться и чувствовал себя не в своей тарелке,
слишком разительной была перемена - лишь сутки отделяли его от дома, да и
как поверить, что ты представляешь для них хоть какой-то интерес?
В огромной, украшенной цветами гостиной бар поражал обилием и
разнообразием бутылок, наемный бармен угощал выпивкой, по залу скользили
официанты с подносами, на кухне колдовал черный повар из ресторана, и Бирс
помимо всего прочего испытывал неловкость, что доставил всем столько
хлопот.
С бокалами в руках гости разбрелись по гостиной и соседним парадным
комнатам, Бирс на ходу осваивал нелегкое бремя светской жизни.
Да, это требовало особой выучки и умения. Бирс своим умом дошел, что
следует улыбнуться каждому в отдельности, каждому сказать приветливые
слова, каждому показать, что ты расположен именно к нему. В то же время
нельзя было ни с кем уединяться или отдавать кому-то предпочтение.
Да, это было особое искусство: на глазах у всех следовало хоть на миг
как бы остаться с каждым наедине, высказать приязнь и уверить, что он
представляет для тебя особый интерес.
Приходилось быть начеку. Гости кружили вокруг, приближались и
удалялись, словно в причудливом общем танце с замысловатыми фигурами. Бирс
постепенно освоился, стал подходить к разным людям. Иногда ему удавалось
овладеть вниманием, вызвать смех и одобрительные возгласы. Джуди ужасно
переживала за него, он видел, она была, как мать, которая впервые вывела
своего ребенка в свет.
Яркое электричество заливало большую, с окнами в два этажа, гостиную,
искрящиеся хрустальные люстры и бра отражались в темных стеклах, в
бутылках бара, в бесчисленных бокалах. На стенах висели дорогие картины, с
трудом верилось, что ты в обычном жилом доме, скорее можно было подумать,
что ненароком забрел на праздник в музей или в картинную галерею.
Ах, эта праздничность, веселый гомон, свежие цветы, аромат духов,
волны которого обдают тебя что ни миг... Да, взрывы смеха, веселая
непринужденность, сияние глаз, ослепительные улыбки... Как описать красоту
длинного богатого стола, звон бокалов, наполненных шампанским,
всевозможными соками и прочим, прочим - кому что по вкусу.
Джуди была оживлена, лицо ее раскраснелось от возбуждения, глаза
горели. Она была счастлива, что вечер удался и гордилась Бирсом, как своей
собственностью. Ухватив его за руку, она таскала Антона за собой, он
каждый раз вынужден был с полуслова встревать в чужой разговор.
Стэнли Хартмана он отметил сразу. Тот припоздал и появился перед
ужином. Джуди вдруг поспешила к двери, Бирс увидел на пороге рослого
красавца. Тот помешкал немного, обозревая зал, и даже издали была очевидна
спокойная уверенность, с какой он держался. Было что-то победное в его
манере обозревать толпу, судя по всему, этот человек заведомо знал свою
силу - силу и власть, знал и верил, не сомневаясь в этом нисколько. В
глаза бросалась его победная осанка, снисходительность к окружающим, нечто
хозяйское, точно он пришел не в гости, а домой, и Бирс подумал, что у
этого человека есть все основания чувствовать себя здесь своим. Хотя люди
такого склада, подумал Бирс, чувствуют себя уверенно везде.
Новый гость был, пожалуй, с Бирса ростом, не меньше, такой же
поджарый, Антон сразу признал в нем спортсмена. Да, рост и стать - все при
нем, великолепная стрижка, безукоризненный пробор, волосы поблескивают
влажно, словно он только-только из бассейна или с теннисного корта и еще
не просох после душа. Лицо у него было сухощавое, гладкая чистая ухоженная
кожа, в теле угадывалась упругая сила, как и должно быть, когда к твоим
услугам любая еда, спорт, путешествия, да и вообще все, что взбредет в
голову. Так, вероятно, и должен выглядеть молодой миллионер, спортсмен,
плейбой, гений бизнеса, надежда нации, будущий президент или, по крайней
мере, сенатор, отпрыск знатной семьи, вожделенная дичь для всех мамаш, у
кого на выданьи дочь. Таким и должен быть жених Джуди - прекрасная партия,
идеальная пара, слияние капитала, мечта двух семей, чудесные дети, начало
нового могущественного клана.
Гость дружески поцеловал Джуди и, улыбаясь, уверенно приобнял одной
рукой; Бирс поймал себя на мимолетной досаде.
- Друг нашей семьи Стэнли Хартман, - представила она красавца.
- Надеюсь, и твой друг, - с усмешкой уточнил гость.
Как Бирс и предполагал, рукопожатие у него оказалось твердым -
сильная рука с мозолями, которые возникают от весел, ракетки, бегущего
парусного такелажа, - фалов и шкотов.
- Как поживаете, мистер Бирс? - улыбнулся Хартман вполне приветливо и
миролюбиво, даже дружелюбно, однако и сдержанно весьма, точно знал цену
своей улыбке и не транжирил попусту.
И снова Бирс отметил в его улыбке что-то победное, непререкаемую
уверенность в себе, снисходительность к собеседнику и даже что-то
покровительственное, словно у взрослого по отношению к ребенку.
Конечно, у него и в мыслях не было унизить кого-то, для этого он был
слишком умен, однако понималось внятно: человек привык повелевать и
побеждать, привычка, как водится, сказывалась на манерах.
Когда Джуди держала Бирса при себе или водила за руку по гостиной,
Антон несколько раз ловил на себе внимательный, плотный, ощутимый, как
прикосновение, взгляд Хартмана.
Вскоре произошел забавный эпизод, похожий на профессиональный тест
для тележурналиста - проверка на находчивость.
- Мистер Бирс! - громко обратился к нему подвыпивший ведущий одной из
местных программ, телевизионная знаменитость. - Я слышал, вы хорошо
работаете в эфире, это так?
В общем гомоне возникла пауза, гости услышали вопрос и обернулись к
Бирсу.
- Я думаю, слухи сильно преувеличены, - вежливо ответил Антон.
- Вы привезли кассету со своей программой? Или не рискнули? -
запальчиво поинтересовался собеседник, разгоряченный обильной выпивкой.
В гостиной смолкли голоса, стало тихо. Все смотрели на Бирса, ждали
ответа, он почувствовал себя на ринге: то ли примешь вызов и ответишь
ударом на удар, то ли сникнешь и тебя будут жалеть, а пожалев, отвергнут.
- Однажды русский писатель Куприн ехал в поезде. В купе он оказался с
итальянцем, который читал газету. Там было написано, что знаменитый
русский певец Федор Шаляпин едет на гастроли в Италию. Итальянца это
ужасно возмутило. Он с гневом сказал: "Ехать петь в Италию - все равно,
что... - Бирс умолк и обвел взглядом присутствующих: все смотрели на него
с интересом и ждали. И Джуди смотрела, распахнув глаза, даже издали было
заметно, как она волнуется за него - волнуется и переживает. Хартман ждал
спокойно, но был задумчив, словно размышлял над чем-то.
Антон выдержал паузу, пока в воздухе не повисло напряжение, и
подождал еще чуть-чуть, пока оно не сгустилось и не стало явным.
- Ехать петь в Италию - все равно, что... - повторил Бирс, - все
равно, что везти хлеб в Россию! - последние слова он произнес громко,
чтобы все слышали.
Миг еще держалась тишина, потом раздался взрыв хохота, грянули
дружные аплодисменты. Многие зашлись от хохота, на глаза навернулись
слезы. Джуди горделиво озиралась: знай, мол, наших!
Хартман улыбался, но был явно раздосадован. Он смотрел на Джуди,
которая искренне радовалась за Бирса, и понятно было, что он не одобряет
ее.
Среди общего смеха Бирс поднял руку, прося тишины, и когда все
притихли, сказал:
- Показывать свою программу в Лос-Анджелесе, все равно, что петь в
Италии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40