ПРЕИСПОДНЯЯ

человек - явление временное

НИЖНИЙ МИР
Предисловие автора ко второму изданию романа "Преисподняя"
Не думал, что роман "Преисподняя" когда-нибудь выйдет в свет. По
крайней мере в России.
Я работал над ним два с лишним десятка лет, работа шла с неимоверным
трудом и была столь же опасной, сколь и безнадежной, я даже надеяться не
мог на публикацию.
Можно было, конечно, попытаться издать роман за рубежом с неизбежной
посадкой на долгий срок, хотя была вероятность и просто исчезнуть без
следа или угодить в психушку, что широко практиковалось в те годы.
И я отчетливо представляю, что со мной сталось бы, проведай власти,
над чем я работаю. За меньшее стирали в порошок.
Вот почему работа над романом все годы велась в глубокой тайне. Даже
в начале 1991 года, когда после удачной премьеры в Голливуде моего фильма
"Грешник" мне без конца задавали вопрос, над чем я работаю, я помалкивал о
"Преисподней" - слова не проронил.
После первой публикации отрывков из романа в газете "Совершенно
секретно" в марте 1992 года друзья осыпали меня упреками: ты, мол, написал
роман, а мы ничего не знали. Я неизменно всем отвечал: "Потому и написал,
что не знали".
Основная работа над романом заняла около 15 лет - с 1973 по 1986
годы, хотя материал я стал собирать значительно раньше. Закончив роман, я
возвращался время от времени к тексту: вставлял новые сведения, которые
удавалось раздобыть, что-то менял, переписывал.
В июле 1991 года я решил, что работа завершена и перепечатал текст
начисто. Роман заканчивался предчувствием военного переворота. Иногда меня
спрашивают, знал ли я о путче заранее. Конкретных сведений у меня не было,
но ощущение зреющего заговора я испытывал и передал его в заключительной
фразе романа: "...Если не унять страх, Москва ударится в панику. Паника
означала военное положение, комендантский час, и любой генерал, получивший
чрезвычайные полномочия, мог устроить переворот и захватить власть.
Впрочем, могло статься, что именно в этом заключался смысл происходящего".
Август и три дня, проведенные у Белого дома, заставили меня внести в
текст новые сведения и поправки. Получив достоверную информацию, я
использовал ее для описания боевых действий под землей в районе Белого
дома. Как выяснилось спустя два года, эти описания оказались весьма
схожими с реальными событиями октября 1993 года, и теперь меня часто
одолевают вопросами о причинах.
Разумеется, подробностей того, что произойдет, я не знал и писал,
исходя из своих ощущений. Однако, если говоришь и пишешь правду, слово
реченное или написанное становится явью.
Первые сведения о секретных подземных объектах дошли до меня в
середине 60-х. После медицинского института меня направили врачом в армию;
если быть точным, я получил назначение непосредственно в Министерство
обороны. Моими подопечными стали офицеры из разных родов войск - летчики,
подводники, личный состав ГРУ (Главное разведывательное управление) и
прочие, кто в процессе напряженной и сложной работы нуждался в помощи
врача.
В мои служебные обязанности входило разобраться в состоянии
пациентов, снять последствия различных нагрузок, провести профилактику
новых стрессов и разнообразных воздействий, связанных с риском, опасностью
и необычайно сложной работой. Изредка ко мне поступали офицеры, чья служба
проходила преимущественно под землей.
Я узнавал их с порога: бледные пастозные лица, еле заметная
скованность в движениях, чуть угасший взгляд, некоторая замкнутость и
оцепенелость... Кое-кто из них отличался разной степенью агарофобии
[боязнь открытого пространства] и нуждался в коррекции, а иные страдали
клаустрофобией [боязнь замкнутого пространства], и их приходилось
переводить на поверхность или вообще увольнять из армии.
Поначалу информация накапливалась сама собой, произвольно, лишь
значительно позже я повел направленный поиск и отбор. Поводом послужил
конкретный исторический факт: 6 ноября 1941 года, когда немецкие войска
подошли к Москве, в нижнем вестибюле станции метро "Маяковская" состоялся
торжественный праздничный митинг, на котором с речью выступил Сталин.
Очевидцы сообщили мне, что до митинга Сталин находился в своем
городском доме на Мясницкой, роскошном купеческом особняке (до революции
он принадлежал, кажется, известному богачу, купцу первой гильдии
Солдатенкову), где с началом войны располагалась Ставка Верховного
Главнокомандования. Как выяснилось, Сталин в тот день никуда не выезжал:
не было ни кортежа машин, ни сопровождения, и даже наружное наблюдение,
выставляемое на улицах по маршруту следования, в тот день отсутствовало.
Один из очевидцев рассказал мне, что Сталин прибыл на станцию по
тоннелю метро. Между тем особняк Ставки находится в стороне от веток
метро, и я сделал вывод, что Сталин воспользовался каким-то ходом или
тоннелем, соединявшим особняк с тоннелем метрополитена. Знатоки из военных
и гражданских специалистов подтвердили наличие ходов, а спустя время мне и
самому удалось побывать в знаменитом особняке. Выяснилось, что его
подвальный этаж соединен под землей с бункером соседнего штаба
противовоздушной обороны (ПВО). Система ходов, соединяющих на большой
глубине бункер с тоннелем метро и выходящих под платформу одной из
станций, существует и поныне и даже находится под охраной. Правда, не так
давно выход в тоннель заложили.
Удостоверившись воочию, что полученные сведения соответствуют
действительности, я расширил круг поисков, и постепенно из отдельных
разрозненных фактов сложилась общая картина: под землей Москва причудлива
и обширна не меньше, чем наверху. Так возник некий замысел, неопределенная
идея, которая маячила впереди размытым пятном. Сюжет не давался в руки.
Не могу сказать, что я работал над замыслом неусыпно. Поиски шли вяло
и от случая к случаю; мешала неопределенность цели. Много времени отнимали
служебные обязанности, армия не то место, где поощряются посторонние
интересы. Спустя несколько лет я перешел в Центральный спортивный клуб
армии (ЦСКА) и стал работать со спортсменами-профессионалами высокого
класса, со сборными командами по разным видам спорта. Тут мне пригодился
собственный спортивный опыт: с юношеских лет я боксировал и неплохо
стрелял, хотя любовь к странствиям и охота к перемене мест мешали
регулярным тренировкам.
Отныне время съедали бесконечные разъезды, сборы, тренировки,
соревнования, чемпионаты. К тому же я поступил в институт кинематографии и
совмещал работу с учебой. Те годы вспоминаются вечной спешкой, постоянным
цейтнотом и хроническим недосыпом: писать рассказы, сценарии, да и просто
поразмыслить удавалось только за счет сна.
И все годы странный, ускользающий сюжет о подземной Москве не давал
покоя: брезжил поодаль, с укоризной напоминал о себе, манил. Стоило о нем
подумать, как разбирали угрызения совести: слишком мало внимания я ему
уделял.
Однажды я сказал себе - "Сейчас или никогда!" и употребил все силы,
чтобы оставить службу. Переход на вольные хлеба был подобен прыжку головой
в омут: то ли выплыву, то ли утону. Надо сказать, отказ от постоянного
жалования или должностного оклада - рискованный шаг, многие знакомые сочли
меня безумцем, и я их понимаю: бросить все - ради чего?!
Странствия привели меня на Дальний Восток. Я исколесил Приморье,
забирался в глухие углы, ловил рыбу на маленьком сейнере в океане, тропил
зверя с егерями в тайге на Сихотэ-Алине. Однажды в далеком горном поселке
я спустился в шахту. Это был старый свинцовый рудник, принадлежавший
когда-то промышленному магнату Бринеру, от которого по сей день в крае
остались названия: Бринеровский маяк, Бринеровская железная дорога. Даже
управление Дальневосточным пароходством размещалось в красивом особняке
Бринера рядом с портом в центре Владивостока.
Мимоходом сообщу, что старик Бринер был отцом знаменитого
бритоголового голливудского актера Юла Бринера (до его переезда в Америку
он был Юлием), которого зрители помнят по "Великолепной семерке". В
американской версии "Тараса Бульбы" он исполнял главную роль. Забавно:
еврей в роли запорожского казака!
Спустившись в шахту, я излазил штреки и забои и вдруг обнаружил, что
подъемная клеть не работает. Пришлось подниматься по резервному шахтному
стволу с глубины в несколько сот метров.
Скрипучие шаткие деревянные лестницы тянулись вверх бесконечным
зигзагом. Пот заливал глаза. Надсадно дыша, я тяжело полз по хлипким
ослизлым прогнившим перекладинам, которые гнулись и казалось, вот-вот
обломятся. Я старался не смотреть вниз, чтобы не видеть пустоту под
ногами.
Не знаю, сколько это длилось, мне показалось - вечность. Помню
только, уже поздним вечером я с трудом выбрался из дыры на вершине сопки.
Далеко внизу, на дне распадка горели огни поселка. С высоты птичьего
полета пятиэтажные дома мнились не больше спичечных коробков. Я поозирался
и сел в снег - не держали ноги. Несколько дней я еле ходил, болело тело,
руки и ноги едва двигались. То был первый опыт подъема своим ходом с
большой глубины.
Спустя время я продолжил работу над старым замыслом о подземной
Москве. Материал приходилось собирать по крупицам. Иногда удавалось
повстречаться с пенсионером, который раньше работал под землей. Запуганные
режимом секретности и подписками о неразглашении, замордованные, на всю
жизнь ушибленные социализмом и советской властью, старики смертельно
боялись и помалкивали.
Боже, как они боялись! Страх неотступно держался в глазах: старики
слишком хорошо знали, что сталось с теми, кто открывал рот. Мне с большим
трудом удавалось раскрутить их на разговор. Пригодился врачебный опыт,
приобретенный в армии: как-никак я был профессионалом.
За годы врачебной практики я так научился строить беседу, что в
диалоге, в игре "вопрос-ответ" речь шла как бы на посторонние темы, но
пациент, сам того не замечая, раскрывался разными своими сторонами и
свойствами. Постепенно отдельные приемы сложились в определенную систему
сбора информации, которую впоследствии я применил для сбора материала о
подземельях.
Беседа со специалистом напоминала техничный бой на ринге. Внешне
разговор шел как бы произвольно, на вольные темы, без конкретного
интереса, но я скрытно управлял разговором, осторожно приближаясь к
интересующей меня теме, готовый мгновенно отступить, и то и дело уклоняясь
в стороны, чтобы не фиксировать внимание собеседника на предмете моего
интереса.
Чаще всего я общался со стариками, проработавшими под землей десятки
лет. В большинстве своем это были несчастные люди. Отдав силы и здоровье
режиму, они ничего не приобрели - как были нищими, так и остались, и
прозябали, мыкались, хворали, влачили жалкое существование.
Как правило, все они были убеждены, что это нормально, так и должно
быть. Лишь немногие испытывали горечь, смутно угадывая, что их
использовали и бросили на произвол судьбы. И только единицы осознавали
людоедскую суть режима, который требовал от человека слепой покорности,
безоговорочной преданности, а взамен предлагал голые лозунги, бредовые
идеи и сулил светлое будущее далеким потомкам.
Старики многое знали и помнили, но молчали, страшились последствий. В
то же время им льстило, что кто-то вспомнил о них, проявил интерес.
Забытые всеми, коротающие в нищете унылые дни, они тосковали по вниманию,
по человеческому слову. Им мучительно хотелось поговорить, но они боялись.
Обычно моя задача сводилась к тому, чтобы развеять страх.
Но иногда, изредка мне везло: я встречал людей, которые понимали, как
с ними обошлись, на кого они всю жизнь гнули спину и кому нужны
бессмысленные секреты, пожирающие труд народа, принуждающие его жить
впроголодь. Такие встречи были настоящей удачей: разговор шел легко,
свободно, без оглядки.
Собирая материал, я встречался с большим числом специалистов,
работающих под землей, но не имеющих отношения к секретам: строителями,
макшейдерами, связистами, электриками, работниками метро, археологами,
ремонтниками. Все они ссылались на некое "соседство" внизу, которое давало
о себе знать гулом, вибрацией, электромагнитными излучениями, ощущением
чужого присутствия. Мои расспросы приносили бытующую среди специалистов
молву о тайном подземном строительстве, объемы которого не поддавались
рассудку и здравому смыслу. В конце концов, я решил, что пора спускаться
самому. Это случилось нечаянно. Неопределенная причина, похожая на
странную прихоть или на повеление свыше, привела меня на стройку в центре
Москвы, где реставрировали старый дом. Необъяснимо, по внутреннему
побуждению, словно кто-то вел меня за руку, я спустился в подвал и стал
настороженно пробираться от проема к проему. Было полное ощущение, что я
бывал здесь когда-то - давно, неизвестно когда; хотя я твердо знал, что
никогда прежде сюда не забредал.
Пройдя немного, я обомлел: в глубь холма тянулись широкие галереи,
перед глазами открылись старинные своды, древняя кладка, арки и столбы.
После первого спуска, ставшего лишь коротким обзором, я понял, что
исследования требуют подготовки и снаряжения. И все же, я полагаю, первый
спуск был неким знаком свыше, знамением небес, поощрением избранного пути.
Впоследствии я убедился, что из старинных галерей, куда я спустился
впервые, при желании и наличии инструментов можно проникнуть в соседние
системы - в монастырские и церковные подвалы, склады, в винные погреба, в
старые заброшенные штреки и забои, в тоннели метро, в обширные
бомбоубежища. Москва стала разворачиваться в своем тайном, причудливом,
скрытом от людских глаз облике.
Со временем, спустя годы, приобретя опыт, знания, навыки и сноровку,
я пришел к выводу, что в пределах старой Москвы, во всяком случае, в
местности, именуемой Скородом и ограниченной Садовым кольцом, из любого
здания в любое можно попасть под землей, не поднимаясь на поверхность.
Чтобы удостовериться в своих предположениях, я часто исчезал из дома
и проникал в места, о которых прежде не подозревал. Понадобилось немного
времени, чтобы убедиться, что подземное пространство - зона повышенной
опасности. Обращаю особое внимание на это обстоятельство.
В старых ходах и подкопах в любую секунду может обрушиться свод.
Крепь зачастую ослаблена или отсутствует вовсе, обвал породы может
произойти от малейшего толчка, неловкого движения или вибрации, вызванной,
скажем, прошедшим вдали поездом метро. Неосторожный исследователь может
провалиться вниз - в грунте нередки пустоты, особенно там, куда подтекает
вода. Под землей таятся русла многочисленных речек и ручьев, гиблые
болотистые бочаги. В период дождей и таяния снега подземные системы
наполняются водой. Словом, сгинуть под землей проще простого. Даже
обыкновенная, невинная на вид труба может представлять смертельную
опасность: легкое прикосновение вызовет гибельный разряд по той причине,
что где-то вдали труба касается кабеля высокого напряжения с пробитой
изоляцией.
Мне постоянно задают вопрос: случалось ли мне попадать в рискованные
переделки и пострадал ли я за все годы? В переделках бывал: чаще всего
застрянешь в узком месте и ни вперед, ни назад. Случались и травмы, но я
всегда понимал, что передвижение под землей требует предельного внимания и
осмотрительности и старался предвидеть любую оплошность, предусмотреть
неожиданности, никогда не лез на рожон в угоду любопытству; безопасность
неизменно стояла на первом месте.
Иногда, прежде чем сделать первый шаг, приходилось прибегать к
длительному наблюдению, особенно в современных системах, имеющих
сигнализацию и охрану. Длительное наблюдение требует выдержки и терпения.
Приходилось подолгу неподвижно лежать или сидеть в укромном месте, нередко
в темноте - вслушиваться, всматриваться с надеждой что-то заметить.
Самое трудное в длительном наблюдении - ожидание. Вокруг ничего не
происходит, а ты ждешь, ждешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40