.. В бесплодном ожидании порой проходят
часы, и кажется, вроде бы все мирно вокруг, спокойно, тебя так и подмывает
подняться, сделать шаг, но внутреннее чутье подсказывает, что нельзя.
Чтобы не обнаружить себя, нельзя трогаться с места, пока досконально не
изучишь обстановку, сигнализацию, систему блокировки, маршрут движения,
способы защиты и отступления. Не менее важна под землей интуиция, умение
поймать в себе чувство опасности и чужого присутствия; о грозящей
опасности иногда получаешь подсказку на уровне подсознания.
Если нет повода для беспокойства, улучишь момент, да и метнешься по
тоннелю или боковой сбойке, нырнешь в устье воздушного канала, в силовой
коллектор, где все стены увешаны кронштейнами с кабелями высокого
напряжения, в запутанную систему перекачки, в скрученные улиткой или
спиралью бетонные ходы, которые могут привести неизвестно куда.
Кое-кто растревожил меня рассказами об автоматических самонаводящихся
пулеметах типа "Сова", об электронных ловушках, но мне везло, Бог миловал,
я с ними не сталкивался. Правда, часто попадались приборы, напоминающие
газоанализатор или иной датчик, видел телевизионные камеры, но обошлось:
техника всегда работала у нас плохо, что для России и не новость вовсе. На
это я и уповал, а иначе и соваться было нечего.
И шаг за шагом, год за годом, тайком от всех я кропотливо, как пчела,
по крохам собирал материал, и ни одна живая душа - никто! - не знал об
этой стороне моей жизни. Кроме жены, разумеется.
Обычно я уходил в ночь. Каждый раз жена провожала меня, как в
последний раз. Потому что, не вернись я утром, было бы неизвестно даже,
где меня искать. Исчез - как в воду канул. И разумеется, большого
энтузиазма это у жены не вызывало - ни энтузиазма, ни одобрения, ни
поощрения. Однако поделать ни она, ни я ничего не могли: автор - человек
подневольный, он пленник своих сюжетов. Мой роман к тому времени уже
объявил мобилизацию и прислал мне повестку: деться от призыва было некуда.
А дезертировать или уклоняться от риска я не привык.
И постепенно, постепенно, с каждым спуском, словно таинственный
Китеж-град, открывалась под землей другая Москва - параллельный город,
зеркальное отражение. Там, внизу, на глубине, существовали другие мы, наше
отражение: перевернутый мир, перевернутое существование... Семьдесят с
лишним лет мы вели подземную жизнь в отраженном нижнем мире.
Едва я понял, о чем роман, сюжет покатился сам собой со скоростью
курьерского поезда. Это был роман о нас, пленниках сумасбродной идеи
всеобщего счастья, загнавшей нас ради этого счастья под землю.
Десятки лет мы обитали там, во тьме, без всякой надежды выбраться на
поверхность и потому ненавидящие ее, готовые сражаться с ней, чтобы вслед
за нами все человечество оказалось внизу и подобно нам во имя пустых химер
влачило бы там жалкое существование.
Не только в сборе материала, но и в работе над текстом неоценимую
услугу мне оказал изрядный опыт, приобретенный в Министерстве обороны. Я
помню многих своих пациентов. Летчиков из особых секретных эскадрилий,
летающих над чужой территорией. Командный состав атомных подводных лодок,
которые многие месяцы дежурили под водой на стратегических ядерных точках
у берегов Америки, туда они ходили подо льдом через Северный полюс.
Помню профессионала-разведчика, который впервые за много лет попал на
родину.
Офицеры, связанные с подземными объектами, редко бывали на солнце, и,
хотя для профилактики их облучали ртутно-кварцевыми лампами, дозы
природного ультрафиолета оставались низкими, что препятствовало
образованию меланина, красящего пигмента. Эти пациенты отличались особой
бледностью, глаза и волосы их выглядели блеклыми.
Два-три раза я наблюдал альбиносов с полным отсутствием меланина. Они
обращали на себя внимание белыми волосами, необычайно бледной кожей, но
главное - дьявольскими глазами: красный зрачок, горящий взгляд... Правда,
в этом не было никакой мистики, просто сквозь прозрачную из-за отсутствия
красящего пигмента радужную оболочку виднелось глазное дно, кровеносные
сосуды.
Глаза альбиносов - зрелище не для слабонервных. В ярко красных
зрачках казалось, полыхают безумие и ненависть, к тому же глаза светились
в темноте, как у животных, и отдавали жутью - увидишь, кровь стынет в
жилах.
Альбиносами я населил подземную Москву, историческую и современную,
секретные бункеры.
Меня частенько пытают, почему я спускался один? Признаюсь: я вообще
индивидуалист. Так устроен. Коллективизм мне не свойственен. И, как
говорится, никогда не снился. Автор - должность монаршья, трон редко
делят. И хотя есть удачные примеры парного сочинительства, меня так и
подмывает осведомиться: кто из вас думает, а кто пером водит? Вдвоем, на
мой взгляд, лучше дрова пилить.
Следует, вероятно, учесть, что по зодиаку я - Лев, по восточному
знаку - Кот. Звери весьма самостоятельные, гуляют сами по себе.
Как я уже говорил в молодости я был боксером. Это вам не команда, где
можно уповать на партнера. И хотя боксеры поднимаются на ринг вдвоем,
каждый из них одинок: они соперники. Помню это мучительное одиночество в
переполненном зале, когда поверх перчаток смотришь сопернику в глаза. Да,
на ринг выходят, чтобы победить, ничьей в боксе не бывает, на ринге каждый
одинок.
Мне приходилось играть в команде - футбол, ручной мяч, но и там я
подыскал себе подходящее место: в воротах! И когда я бродяжничал, когда
скитался с рюкзаком и спальным мешком, ходил всегда один: больше народу
мне в дороге не вынести.
Спускаться под землю одному или кого-то с собою брать - вопрос
уместный и весьма спорный. Разумеется, если ты внизу один, никто тебе не
поможет, не подстрахует, а случись что, не выручит. Однако на двоих и
риска вдвое больше. Как и вероятность оплошности, опрометчивого шага, не
говоря уже о степени молчания. Недаром кто-то из умных сказал: знают двое,
знают все.
Но главная причина заключалась в другом. Я не проводил научные
изыскания. Я писал свою книгу, явно враждебную режиму, который тогда был в
полном соку и силе: тех, кто перечил, гноили заживо, любое слово поперек
вызывало неодобрение властей, тяжелые последствия. Сам я волен был
располагать собой, как мне вздумается, но подставлять еще кого-то,
подвергать риску - зачем? Это была моя затея, моя ноша, и рисковать я мог
лишь собой.
Итак, я спускался, как правило, по ночам. Ночь имеет свои
преимущества. Во-первых, безопаснее: многие подземелья так или иначе
связаны с метро, там всегда высокое напряжение и только ночью его
отключают. Во-вторых, безопаснее: меньше чужих глаз. И в-третьих,
безопаснее: ночью не ходят поезда. К слову сказать, токосниматели
моторного вагона выступают с каждой стороны на четверть метра, стоит
замешкаться или зазеваться, как рискуешь остаться без ног.
Из дома я выходил заполночь. Большого желания никогда не испытывал,
напротив, уходил неохотно: мало радости натягивать резиновые сапоги,
старую робу и тащиться из дома в ночь. Да и вообще спуск под землю - дело
скучное: пыль, грязь, сырость, зловоние, крысы, каждый шаг сопряжен с
опасностью. Не говоря уже о колоссальных физических и психических
нагрузках - кому это в радость?
Обычно спуск происходил по вертикальному шахтному стволу.
Окольцованный чугуном или бетоном ствол гигантской трубой прорезает толщу
земли, изнутри по стене тянется железная лестница вроде тех, что висят по
стенам домов на случай пожара. Спуск на большую глубину по отвесной
лестнице - тоска смертная. Брошенный вниз камень летит долго, целую
вечность, прежде чем снизу донесется глухой удар.
На тонкой перекладине (металлический прут толщиной в палец)
чувствуешь себя неуютно: внятно ощущаешь пустоту под собой и вокруг. И так
понятна, так очевидна бренность существования - врагу не пожелаешь.
Само собой разумеется, что для спуска и подъема требуется изрядная
подготовка. Цена физической и психической формы здесь одна: жизнь! И не
чужая, не чья-то и не когда-нибудь в будущем, за тридевять земель, а
здесь, сейчас, твоя, твоя собственная жизнь, единственная, Богом данная,
неповторимая, потерять которую страшится всякий. В романе я тогда написал:
"Начав спуск, смельчак вскоре понимал, что поступил опрометчиво. В темноте
ничего не стоило сорваться, да и вообще на висячей лестнице всякое могло
стрястись: соскользнет ли с перекладины нога, рука ли занемеет, сил ли не
хватит или испугаешься высоты - все, одним жильцом на свете меньше". Как
говорится, устанешь падать.
Чтобы повысить надежность, я разработал целую систему тренировок:
каждый день бегал многокилометровые кроссы, упражнялся с гантелями,
эспандером, штангой, учился складываться, группироваться, подолгу висеть и
ползать.
Да, физическая подготовка играет под землей огромную роль, однако
психическая выносливость гораздо важнее: стоит поддаться страху, удариться
в панику, тобой овладеет отчаяние, и никакая физическая форма тебя не
спасет: ты обречен.
Длительный подъем и спуск опасны еще и своим однообразием,
монотонностью: лезешь, лезешь, без конца повторяешь одни и те же движения
- рука, рука, нога, нога - внимание притупляется, мышцы наливаются
усталостью, кажется, что дремлешь на ходу, что время остановилось, и
только глянув на фосфоресцирующий циферблат, удивишься: неужели прошло
столько времени?
Некоторый опыт у меня уже был. Юношей я не раз взбирался на "Столбы"
- высоченные скалы в тайге под Красноярском. Честно говоря, это спорт для
самоубийц: многие лазы, проложенные по стенам, названы именами их жертв.
Обычно мы лазили вдвоем с приятелем, но порознь, в одиночку и без
страховки - лезли по отвесным стенам, проходили щели и карнизы, и когда,
вконец обессилев, мы одолевали подъем, и оказывались в поднебесьи, нас
била дрожь от страха и напряжения; с высоты скал тайга мнилась мохнатым
ковром, выстилающим сопки.
Спуск в шахту начинался с верхнего коллектора и проходил вслепую, в
полной темноте. В этом состояло известное преимущество: в темноте не так
страшит высота. Отдышавшись и передохнув, я внимательно изучал обстановку,
не обнаружив в нижнем коллекторе ничего подозрительного, зажигал фонарь.
Свет под землей - особая забота. Оказавшись без света, человек обречен.
Вот почему приходилось запасаться фонарями, батареями, брать фонарик с
ручным приводом и рассовывать по карманам свечи, спички, зажигалки... В
тех редких случаях, когда я ходил с проводниками, они признавались, что
без света вряд ли выберутся.
Итак, роман в полной тайне жил своей отдельной жизнью на обочине
моего привычного обыденного существования - вдали от насущной работы и
будничных забот. Я писал прозу, сценарии, работал в кино - роман, как
терпеливый затворник, ждал своего часа. Иногда я уделял ему какое-то время
и вновь удалялся, понукаемый спешкой, неотложными интересами, суетой. Как
исправный сиделец, роман неспешно тянул свой срок скрытно от чужих глаз.
Иногда работа над ним вообще замирала, слишком безнадежной казалась затея
- заведомо никчемный труд.
Дыхание цензуры в затылок угадывалось почти во всем, что
публиковалось тогда. И потому внутренний редактор властно вторгался в
работу каждого, кто думал о публикации. О, этот внутренний редактор,
искуситель и душегуб, могильщик многих прекрасных замыслов! Я никогда не
писал по заказу или в угоду, потому и хлебал сполна, однако мой внутренний
редактор которого я обычно гнал прочь, нашептывал иногда, взывал к
благоразумию; вкрадчивый шепот беса звучал за спиной у левого плеча, как и
положено нечистой силе.
В мои намерения входило написать нечто бесцензурное. В романе я
пытался отделаться от внутреннего редактора - прикончить и пуститься в
свободный полет. Само собой разумелось, что даже не касайся я запретных
подземелий, а выскажи в романе лишь свои воззрения на строй и на идею,
меня надолго упекут под замок; покушения на идейное целомудрие карались
строго.
Однако расправа стала бы намного строже, проведай власти о моих
посягательствах на тайны номенклатуры. Впрочем, замысел того стоил.
Поначалу информация поступала разрозненно, урывками, от случая к случаю, я
за деревьями не видел леса. Когда накопился материал, стала явной общая
картина: план номенклатуры выжить в будущей войне.
Это был грандиозный план. С его помощью номенклатура намеревалась
отмежеваться от судьбы народа. Построенные для этой цели исполинские
тайные подземные сооружения превосходят самую буйную и необузданную
фантазию. Я назвал их закрома Родины. Именно там, в гигантских невидимых
закромах исчезала значительная часть всего, что производил народ. Расхожий
штамп советской пропаганды был близок к истине: закрома оказались воистину
бездонными.
Объекты поражают своим безумством. Невероятно дорогие, они в такой же
степени бессмысленны и бесполезны. Случись, не дай Бог, ядерная война, те,
для кого они построены, не успели бы в них укрыться: время подлета ракеты
с баз в Европе исчисляется считанными минутами. Они не успели бы даже
спуститься.
И все же они строили на большой глубине свои бункеры, без счета
вколачивали деньги в полном смысле - в землю! - деньги, материалы,
ресурсы, труд людей - все то, чего так не хватало стране.
С маниакальным упорством они продолжали стройку, когда ее никчемность
стала очевидной. Экономика корчилась в судорогах - они строили. Строят и
сейчас. Так им спокойнее.
В строительстве комфортабельных бункеров и подземных транспортных
коммуникаций для номенклатуры я усматриваю символ безнравственности
режима. Номенклатура, как известно, никогда не разделяла судьбу народа.
Даже в ленинградскую блокаду самолеты специальными рейсами доставляли
Жданову и его окружению свежую клубнику и фрукты.
Системой закрытых распределителей номенклатура отгородилась от своего
народа - отгородилась, отделилась, отстранилась. У нее не было никакого
желания пожинать плоды своей деятельности. Гигантская всеохватывающая
система закрытого снабжения надежно обеспечивала существование
номенклатуры. С помощью этой системы номенклатуре удалось отмежеваться от
результатов своего правления. Как ни плачевны были результаты,
номенклатура не знала отказа в своих желаниях, ни в чем не испытывала
недостатка. Участь расхлебывать последствия своей власти номенклатура
уготовила другим. Нам с вами.
Следует отметить, что все расчеты, схемы и проекты выживания в
бункерах носили сугубо теоретический характер. Реального проку и пользы от
них быть не могло. Все безумные средства и ресурсы тратились на
умозрительную задачу. Только для ощущения безопасности. Ради мысли, что
что-то делается. Повторяю: так им спокойнее.
Ради этого покоя, ради химеры, столь же бессмысленной, что и другая -
построение коммунизма, они обрекли народ на прозябание. Нас с вами.
Сторонники советской власти нередко выдвигают возражения: дескать,
подземные сооружения на случай ядерной войны существуют во многих странах.
Верно, существуют. Я изучал характеристики бункеров конгресса и президента
США в горах Вирджинии и Западной Вирджинии. Могу сделать вывод: объем и
стоимость сооружений обусловлены конкретной и узкой задачей и ограничены
рамками функциональной необходимости. Кстати, объекты эти уже раскрыты,
туда водят экскурсии.
У нас о функциональной необходимости, здравом смысле и
целесообразности говорить не приходится. Объем затрат определялся
одним-единственным фактором: пользой и удобствами номенклатуры.
Разумеется, с точки зрения самой номенклатуры. Апартаменты высшей
номенклатуры в подземном бункере составляют 180 (сто восемьдесят!)
квадратных метров: отдельный блок 6 на 30 метров, приемная, кабинет,
комната отдыха, ванная...
Отмечу кое-что из области психологии... Номенклатура позволяла себе
маленькие слабости: интерьер помещений в подземном бункере повторял
интерьер помещений конкретного лица на поверхности. Спустился по тревоге
на большую глубину и вроде бы ничего не изменилось, та же обстановка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40