Не считая,
конечно, альбиносов.
Был второй Спас - яблочный, Преображение Господне. День выдался
пасмурный, то хмурилось небо и веяло прохладой, то из облаков показывалось
солнце, и воздух теплел; по давней примете яблочный Спас обещал каким быть
январю.
Но мало кто в тот день замечал превратности погоды, Москву
лихорадило, вместе с ней лихорадило весь мир.
Пока отряд готовился к отражению атаки, войска в городе перемещались
с места на место, осыпаемые негодующим свистом, бранью и неизменным
вопросом: "неужели вы будете в нас стрелять?" Правда, многие жители
подкармливали солдат, которые целый день торчали в танках и боевых машинах
пехоты без еды: командиры и политики о еде не подумали.
Те, кто двигал войска, надеялись напугать людей, однако население не
испугалось, а напротив, высыпало на улицы, преисполненное негодования и
отваги; политики и военные, затеявшие переворот, не могли взять в толк,
что происходит, растерянно недоумевали и, судя по всему, не знали, что
делать.
Все три дня отряд провел на позициях под зданием. Першин время от
времени по одному отпускал личный состав на поверхность дышать свежим
воздухом. В первый день обстановка вокруг здания напоминала народную
стройку: люди тащили со всех окрестностей арматуру, трубы, решетки и
доски, парни приволокли телефонную будку, парковые скамейки и выломанные
заборы, в воздухе повсюду висели азартные крики, веселый гомон и смех.
Было пасмурно, но тепло, с разных сторон к зданию тянулся народ.
Поднявшись наверх, Ключников с любопытством бродил среди снующих
людей и вдруг почувствовал, как у него замерло сердце: он увидел Аню. Она
была в куртке и джинсах, словно собралась на загородную прогулку, он
смотрел, как деловито она тащила длинную доску, конец которой волочился по
асфальту.
Разумеется, не могло быть иначе, Аня оказалась здесь одной из первых.
На строительстве баррикад работали многие из ее знакомых, они не
сговаривались между собой, пришли сами и встретились тут случайно. Подойти
к ним Ключников не рискнул.
В редкие отлучки с позиции Бирс поднимался на одиннадцатый этаж, где
работали журналисты. Его тянуло в привычную редакционную суету, полную
новостей, вранья, досужих разговоров, сплетен, слухов, из которых время от
времени рождалась сенсация.
В коридорах и комнатах было тесно от операторов телевидения, их
аппаратуры, знаменитых обозревателей, фотографов, корреспондентов,
радиокомментаторов и огромного числа случайных людей, которые теснились
повсюду, наполняя помещения шумным гомоном и клубами дыма.
Антон встретил здесь множество знакомых, все кидались к нему с
расспросами - слухи о нем ходили самые невероятные, но он отшучивался,
отнекивался, отмалчивался, сожалея, что не может включиться в работу
по-настоящему и уповая, что приобретает бесценный материал на будущее.
В одну из отлучек Бирс вышел на улицу, чтобы осмотреться и понять
настроение людей. Он бродил в толпе, поражаясь выражению лиц, которые были
как бы освещены изнутри странным и непостижимым светом: решимостью и
надеждой. Трудно было поверить, что это те самые люди, которых он изо дня
в день встречал повсюду.
Неожиданно Антон замер и едва не открыл рот: вместе с оравой
разбитных московских парней металлическую решетку тащил Стэн Хартман. Вид
у него был сосредоточенный, как у всякого, кто занят серьезным и важным
делом.
Бирс дождался, пока они уложат решетку в баррикаду, и окликнул
американца.
- А, это вы, - признал его Стэн, оттирая руки от ржавчины. - О Джуди
что-нибудь известно?
- Ничего нового. Что вы здесь делаете?
- Работаю, как видите.
- Вам бы лучше остаться в стороне, - посоветовал Бирс.
- Почему?
- Это наше дело.
- Сидеть сложа руки? Из меня плохой зритель.
- Как бы вас не обвинили... Вмешиваетесь во внутренние дела. Внесут в
черный список.
- Наплевать!
- Вот уж не думал встретить вас здесь.
- А вы что поделываете?
Бирс не успел ответить, кто-то позвал его, он обернулся: к нему
направлялась Аня:
- Рада вас видеть, Антон. А где Джуди?
- Ее нет, - Бирс не хотел распространяться о том, что произошло.
- Она уехала? - поинтересовалась Аня, на которой работа и бессонная
ночь никак не сказывались: выглядела она прекрасно.
Бирс перехватил внимательный взгляд Хартмана. "Ишь, навострился, -
подумал Антон, - сразу стойку сделал".
- Аня, позвольте представить вам: мистер Хартман, банкир из
Голливуда. Ви-ай-пи, Ю-Эс-Эй [очень важная персона, Соединенные Штаты
Америки (англ. аббревиатура)], - церемонно сказал Бирс.
- Неужели?! Здесь?! Так просто?! С нами?! - высыпала ворох вопросов
Аня.
- Вы знаете Джуди? - плотный, внимательный взгляд Хартмана был
прикован к Ане.
- Конечно, - живо ответила Аня. - А вы ее тоже знаете?
- Тоже, - подтвердил Хартман. - Она, в некотором роде, моя невеста.
- Как?! - сделала большие глаза и таращилась то на одного, то на
другого Аня.
- Бросила меня ради мистера Бирса, - объяснил Хартман с предельной
откровенностью.
Антон прекрасно понимал, что Хартман никогда бы не признался, будто
кто-то бросил его, да еще ради кого-то, но он увидел красивую девушку, и
это был запев новой игры.
- Извините, мне пора, - прервал их Бирс. - Увидимся позже.
Он оставил их, сам направился в здание, в дверях обернулся - они
чирикали взахлеб, и он подумал, что, похоже, он сослужил плохую службу
Ключу, своему напарнику по отряду.
Изо дня в день оба вместе смотрели смерти в глаза, каждый доверял
другому, как себе. Только так и можно было там, внизу, а иначе нечего было
туда соваться: порознь каждый из них - что тот, что другой были обречены.
Весь отряд был разбит на такие пары, каждая пара знала свой маневр и
могла действовать самостоятельно, вместе с тем каждая пара
взаимодействовала с другими парами, когда Першин ставил перед отрядом
общую задачу.
Бирс и Ключников занимали позицию в сухом коллекторе под объектом
N_100, правительственным бункером. На случай газовой атаки Першин приказал
доставить противогазы, и сам то и дело обходил посты, чтобы
удостовериться, что все готовы.
Заминировав подходы, люки и колодцы, подготовив огневые средства,
Першин не прочь был, чтобы на Лубянке узнали о сделанных приготовлениях.
По крайней мере, там должны были понять, что в случае атаки тяжелые потери
неизбежны. Першин надеялся на здравый смысл командиров штурмовых групп: в
январском нападении на литовское телевидение, когда не было организованной
обороны, группа "Альфа" потеряла одного человека убитым и двенадцать
ранеными, а сейчас им противостояло несколько тысяч стволов и десятки
тысяч мужчин, вооруженных арматурой, камнями и бутылками с бензином,
притом, что многие из оборонявшихся прошли войну в Афганистане.
К вечеру в здании уже не было той неразберихи, какая царила здесь
утром и днем. На этажах была выставлена охрана из вооруженной милиции, по
направлениям возможной атаки были выдвинуты десантники и милиционеры,
вооруженные автоматами; омоновцы были в серебристых бронежилетах из ткани
СВМ, кое-кто из них надел пятнистые защитные маски с прорезями для глаз.
Позже у здания появилась дорожная и строительная техника, из толпы
через мегафон вызвали крановщиков, на глазах стали расти заграждения из
бетонных плит и опор, тяжелые, груженные плитами грузовики застыли поперек
основных проездов.
Люди напряженно работали, наращивая баррикады. Поднявшись в последний
раз, Ключников снова увидел Аню: вместе с долговязым иностранцем она
тащила железную трубу. На ходу они оживленно переговаривались по-английски
и никого не замечали, увлеченные разговором. Они прошли мимо; стоя в
стороне, он смотрел вслед - прошли, исчезли - затерялись в толпе, которая
плескалась вокруг и затапливала площадь.
Обстановка вокруг здания напоминала огромный пикник: горели костры,
звенели гитары, повсюду слышались веселые голоса и смех, как будто
предстояло не сражение, а общее гуляние, и не знай кто-нибудь, что
происходит, можно было решить, что люди собрались, чтобы поразвлечься и
сообща провести время.
Поздним вечером стал накрапывать дождь, кое-кто раскрыл зонтики, но
многие не обращали внимания, и дождь то стихал, то застенчиво кропил
людей, освещенную ярко гранитную набережную и черную реку, в которой
отражались огни.
Глядя на массу людей, трудно было поверить, что это те самые люди,
которые изо дня в день теснятся в транспорте, изнывают в очередях,
переругиваются в магазинах и конторах, судачат о ближних, недолюбливают
друг друга, завидуют, огорчаются чужим удачам и успехам... Да, это были те
самые грешные люди, задавленные, замордованные режимом, очумевшие от него,
уставшие от нищеты, в которую их ввергли слепые поводыри и лживые пророки.
Сейчас это были другие люди - гордые, независимые, веселые граждане,
отстаивающие свободу. Они были так открыты, так преданны друг другу, так
любили всех вокруг, кто пришел сюда, что и понятно было, какие они на
самом деле, когда живут свободно.

19
Около половины одиннадцатого динамики, развешанные на здании,
объявили о танках, которые депутатам удалось привести для обороны. Толпа с
ликованием встретила новость, потом услышала гул моторов, вскипела от
счастья и разразилась овацией. Танки поставили на главных направлениях,
где могла прорваться техника.
Ночью дождь усилился, однако строительные работы продолжались, тысячи
людей через всю площадь передавали из рук в руки тесаный торцовый камень и
укладывали в редут. Под утро Першин поднялся наверх и не поверил глазам:
люди стояли локоть к локтю под дождем и живыми цепями закрывали доступ к
зданию; он едва не прослезился, трудно было поверить, что шумная и пестрая
московская толпа за одну ночь превратилась в народ.
Это было зрелище! Ночь меркла; с востока, от Садового кольца неслышно
полз сырой рассвет, оттесняя сумерки за реку, в Дорогомилово и дальше, к
Филям и к Поклонной горе. Из мглы медленно проступал мокрый город,
открылось широкое пасмурное пространство, разрезанное излучиной реки, в
которой отражалось хмурое небо. Под дождем мокли набережные, мосты, парки,
уходящие вдаль улицы и крыши, крыши, теснящиеся поодаль, множество окон,
которые, насколько хватало глаз, выстилали пространство. Похоже, вся
Москва, затаив дыхание, смотрела, как цепи людей под дождем закрывают
доступ к зданию. От картины веяло библейским величием, Першин подумал, что
сейчас он свидетель истории. На глазах рухнул страх, в котором жил народ,
вместе со страхом рушилась эпоха.
С раннего утра к зданию по-прежнему сходились люди, к полудню на
площади перед домом и на прилегающих улицах яблоку негде было упасть.
Поднявшись на крышу, Першин увидел море людей и разрешил, меняя друг
друга, побывать на крыше всему отряду: они держали позиции под землей и не
знали, что происходит на поверхности; Першин хотел, чтобы каждый в отряде
почувствовал себя частью этой площади.
Несколько часов кипел митинг, позже обстановка на площади напоминала
праздничное гуляние. Толпа кружила среди троллейбусов, перекрывших
соседний мост, текла от баррикады к баррикаде, разглядывая стоящие по
углам танки, на которых тучами сидели дети; на каждом шагу туристы
фотографировались на фоне баррикад и танков, сноровистые операторы из
многих стран наводили камеры на русскую революцию.
Между тем здесь происходило нечто, о чем в толпе никто не подозревал:
командиры специальных штурмовых групп госбезопасности прибыли на
рекогносцировку. Они выехали с Лубянки на микроавтобусе и покружили
изрядно по городу, чтобы удостовериться, что за ними нет слежки. Но они не
знали, что охрана на набережной оповещена и их ждут.
Оставив "рафик" в квартале от здания, офицеры парами направились на
заполненную людьми площадь. В многолюдной сутолоке никому, казалось, нет
до них дела, и они добросовестно обошли здание и окрестности, усердно
осмотрели подступы, чтобы определить уязвимые места и наметить направление
атаки. Все пары исправно работали на местности, не подозревая, что за ними
наблюдают и каждый их шаг находится под контролем.
Вокруг здания поперек дорог дыбились баррикады, ощетинившиеся
досками, трубами и прутьями, издали каждая баррикада напоминала дикобраза
с растопыренными иглами. Конечно, для специальных машин разграждения,
тяжелой боевой техники и профессионалов из штурмовых групп это была
символическая преграда, но тысячи, десятки тысяч людей - над этим стоило
призадуматься. Мужчины были разбиты на взводы, роты и батальоны, вооружены
арматурой, камнями и бутылками с горючим, отряды самообороны должны были
пропустить атакующих за первую линию заграждений, потом окружить плотной
массой, сковать и блокировать.
Внутри здания атакующих поджидали милиция и десантники, вооруженные
автоматическим оружием, а штурмовать снизу, из-под земли командос
опоздали: подходы были заминированы и охранялись, об этом группы "Альфа",
"Зенит" и "Каскад" узнали загодя.
Понятно было, что, выполняя задание, многие из них обрекали себя на
верную гибель. Зачем? Ради чего? Все понимали, что они лишь растягивают
агонию режима. Разумеется, они имели доступ к кормушке, режим подкармливал
их, но по здравом размышлении, командиры групп решили, что риск не
оправдан и затея того не стоит. Не говоря уже о том, что они должны были
решиться на большую кровь, на проклятие, на неизбежную гражданскую войну и
на вечный позор.
Но больше всего их поразила странная особенность: в людях полностью
отсутствовал страх. Весело и резво прибывал народ - густой поток шел от
метро со стороны Пресни, из Дорогомилово - по мосту с другого берега реки,
толпы поспешали из Конюшков, торопливо катились по Девятинскому переулку,
выходящему на Садовое кольцо, а по проспекту, скандируя лозунги, двигались
из центра большие колонны под трехцветными флагами России.
Все эти дни альбиносы не объявлялись. Можно было подумать, что они
затаились и выжидают, чем кончится переворот. Видно, объявленный порядок
их устраивал, и удайся затея, они могли угомониться.
Отсыпаться Ключников поехал в общежитие. Буров сразу объявил
переворот еврейским заговором, правда, тех, кто противостоял перевороту,
он определил в сионисты. И выходило, что податься некуда: евреи не
оставили выбора.
- Ты пойми, это только им выгодно, только им! - талдычил Буров, как
заклинание, руки его беспокойно гнули расческу, наконец, он сломал ее и
принялся нервно грызть ногти. - Только им это на руку!
- Заткнись, я спать хочу! - окоротил его Ключников.
- Спать, спать... - с тоской упрекнул его Буров. - Россию проспали!

...едва наступила ясность, и Москва, ликуя, стала избавляться от
коммунизма, альбиносы возобновили боевые действия. Першин спустил под
землю весь отряд.
Поиски шли день и ночь. Машины с приборами объезжали дворы, улицы и
переулки. Чаще всего они использовали сейсмическую станцию "Талгар" и
ультразвуковые излучатели, в сложных условиях пользовались акустической
установкой "Гроза" и мощным немецким определителем электромагнитной
эмиссии, однако данные нужно было расшифровывать на специальных приборах в
лаборатории, и результаты запаздывали.
Отряд круглые сутки прочесывал подвалы, старинные галереи,
бомбоубежища, старые торговые склады, каких немало отыскалось в центре,
заброшенные горные выработки, оставшиеся от строительства метро. Почти все
подземелья были связаны воедино, образуя запутанную сеть, или, как
говорили специалисты - систему. Узкие лазы, подкопы и лестницы альбиносов
соединяли подземелья между собой, выходили в метро, в служебные бункеры
разных ведомств, в технические коллекторы и в секретные тоннели,
проложенные под городом и ведущие за его пределы.
Свои ходы альбиносы умело врезали в чужие сооружения, искусно
маскируя входные отверстия, так что обнаружить их можно было с трудом.
Постепенно круг поисков сужался. Двигаясь от окраины к центру, отряд
устраивал под землей засады, перехватывал альбиносов по одиночке и
группами, находил тайные ходы сообщений, однако их укрытия отыскать не
удавалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40