«Ведь врет все, врет, чтобы мать успокоить!» Ну что это за работа такая – бедняком на велоферме? Наверно, что-то здесь нечисто. А то каждый бы побежал. Вот вы – скажите мне по совести: есть такая работа в Америке или нет?
– Во всяком случае бедняков довольно много… Как-то они проживают, заставляют концы встречаться… Есть много путей и средств…
– Пишет она мне, скажем, что поначалу они пошли и получили заем на учебу, который дают только бедным-бедным. На эти деньги купили автомобиль, и зять стал возить бедных пенсионерок к врачу по имени Медик Эдик. Этому Эдику государство за все платит, даже за доставку бедных пациентов. Нет больных старушек – подвезет куда надо здоровых. Тоже и отсюда стали деньги капать. Дальше – больше. Зять уговорил дочку развестись с ним для виду, чтобы она стала совсем расперебедная мать-одиночка. А таким дают от вашего государства бесплатную квартиру. Квартиру они получили, но сами остались в старой, а новую сдают теперь за такие деньги, каких у нас даже мясник не заработает. Можно такому поверить?
– Знаете, – сказал Антон, – я слушаю с большим интересом. Весь глаза и уши. Здесь для меня много нового, но все очень похожее на возможность. Я постараюсь запомнить. Если потеряю свою текущую работу, это может мне очень прийтись по руке.
– Хорошо. Тогда слушайте дальше…
Женщина вдруг мотнула фетровыми цветами и послала сердитый взгляд над головой Антона:
– Тебе чего, красавица? Что ты на нас уставилась? Свободных местов много кругом. Садись себе в стороне и езжай без оглядки.
Антон обернулся.
Мелада стояла над ними, все так же обхватив себя за голые локти, поеживаясь то ли от озноба, то ли от отвращения. Лоб ее вспухал морщинами, глаза щурились, щеки раздувались и опадали, как будто за ними метались уже не осужденные чувства, а пернатые слова-воробьи, о которых потом придется жалеть и жалеть.
Так ничего и не сказав, она повернулась и побежала прочь.
Антон ринулся за ней.
Они бежали из вагона в вагон, оставляя позади себя хлопающие двери, сквозняки, грохот колес. Встревоженные пассажиры поднимали головы от журналов и книг и, неправильно истолковав причины их бега, нащупывали в карманах картонные уголки билетов.
В одном из тамбуров дверь оказалась заклинена.
Он настиг ее – рвущую железную ручку, – схватил за плечи.
– Что? Что я опять сделал не так? Я не должен был говорить с этой женщиной? Не должен был сознаваться, что я американец? Но что в этом такого страшного? Они приезжают теперь тысячами… Думаете, она может донести?… И вас выгонят с работы?…
Она не оборачивалась к нему, но и не вырывалась. Давила лбом на дверное стекло. Бормотала невнятно по-русски. Он расслышал несколько раз произнесенное слово «ложь». Наконец ему удалось повернуть ее к себе.
– В чем «ложь»?
– Вот в этом!.. В этом самом…
– Да в чем, наконец?
– В том, что вы… вы…
– Ну?
– В том, что вы свободно говорите по-русски!
Он опешил. Он почувствовал жар в щеках. Долгий разговор с Козулиным-старшим, видимо, растопил его осторожность, втянул в русскую жизнь, заставил пересечь и языковую границу тоже.
Он начал уверять ее, что это не так. Что просто откуда-то из подсознания стали выплывать давнишние уроки русского дедушки. Кроме того, и занятия с ней на «Вавилонии» дали ему очень много. Только поэтому он смог через пень на колоду понять рассказ случайной попутчицы. Но о знании языка нет и речи. Тем более не может быть и речи о том, чтобы ему отказаться от услуг переводчицы. Она нужна ему, нужна на все время путешествия в провинцию.
На ее лице блуждало выражение печальной обреченности. Потом новая мысль пришла ей в голову, и она начала отталкивать его, закрываться локтями, ладонями, откидывать голову, шлепать себя по щекам.
– Значит, вы всё понимали?! Все, что мы говорили о вас в посольстве, у мэра, на заводе… Все эти глупые реплики, все грубости… О, какой стыд, какой позор!.. Как вы могли так поступить со мной?! За что?… Это… это… – как подслушивать, как подсматривать в замочную скважину, как шпионить, как вскрывать чужие письма, как…
– Как писать ежедневные доносы? – подсказал он.
Она растерянно умолкла. Сняла его руки со своих плеч. Ушла в вагон.
Они молчали всю оставшуюся дорогу.
Поезд остановился.
Они вышли на перрон, прошли мимо музейного паровозика в стеклянной клетке, вышли на площадь. За рекой, на темном небе, сверкали сады антенн на крыше Дворца тайной полиции. Бронзовый вождь, привезенный когда-то из Финляндии легендарным паровозиком, стоял на башне броневика, указывал на сады бронзовой рукой.
Такси неслось по набережной. На горбатых мостиках космическая невесомость сладко подкатывала под сердце. Она вдруг накрыла его ладонь своей. Ее напряженное, застывшее лицо то исчезало, то появлялось в свете проносящихся фонарей. Антон почувствовал, что ожившая горошина в груди внезапно прорвалась острым ростком, который начал колко извиваться вправо и влево, словно в поисках обещанной щелки, просвета, натянутой струны.
– Сверните к Дворцовой, – сказала Мелада водителю. – …Остановите здесь. Дальше мы дойдем пешком.
В вечернем освещении Антон не сразу узнал улицу, на которой они оказались. Но потом увидел мостик над оперным каналом, гранитных гигантов, согнувшихся под тяжестью балюстрады. Мелада поманила его за собой. Полого поднимавшийся въезд отсвечивал черной брусчаткой, таил под сводами перестук старинных карет. Мелада уселась на огромную гранитную ступню Игнатия, поставила Антона перед собой, тронула его грудь пальцем острым, как указка, и ошарашила трудным вопросом, которого не могло, не должно было быть ни в одном из билетов:
– Кто вы?
Он смотрел на черную звездную доску над ее головой и молчал. Острый болезненный росток в груди медленно полз вверх, в сторону горла.
– Кто вы, кто вы, кто вы? Зачем вы здесь? Зачем вы посетили нас? Что ищете? Почему я должна ради вас разрушать весь родной порядок вещей? У меня так хорошо было все выстроено, так прилажено одно к другому… Ни страху, ни стыду, ни сомнению было не пролезть… Я хорошо, твердо стояла на своем островке… А теперь он уплывает из-под ног… Зачем вам нужно было сворачивать в Лондон? Плыли бы себе прямиком в Неву, как варяжский гость, и торговали бы своими кошачьими фрикадельками без меня – не хуже…
Он заставил ее подняться. Чуть запинаясь и подбирая русские слова, сказал:
– Я не могу вам выразить сейчас всю сокровенность… Но об одном должен известить… Что, если я вас сейчас немедленно не поцелую, я могу умирать.
Она задумалась – ответ был какой-то нестандартный, уклончивый, на тройку. Но потом с санитарной деловитостью подставила ему лицо, замерла. Уже прижимая ее к себе, он пытался вспомнить, – ведь последний раз это было с ним так давно! – что ему нужно делать с ее губами. Дышать через них? Или пить? Росток в груди напрягся и вдруг остро рванулся вверх, словно оттуда хлынул на него долгожданный поток кислорода, словно он открыл наконец, куда натянута долгожданная струна.
Гранитный Игнатий терпеливо держал над ними каменный балдахин.
Радиопередача, записанная на пленку в гостинице «Европейская» накануне отъезда в Псковские луга
(Начальник водолазов)
Почти полдня мы закупали в валютном магазине припасы, необходимые для поездки в русскую провинцию. Список продуктов и предметов, составленный моей переводчицей, был таким длинным, будто мы собирались в Антарктиду. Но я не считал себя вправе возражать. Я смолчал даже тогда, когда она вместе с ящиком водки купила целый ящик фонариков с батарейками. Кто знает – быть может, действительно ночи там так черны, что уличным фонарям не по силам разогнать мрак?
После закупок я поехал в порт, чтобы попрощаться с экипажем «Вавилонии», проверить, всё ли в порядке, оставить последние инструкции. Там Пабло-Педро познакомил меня со своим новым другом – начальником водолазно-ремонтного цеха. Этот своеобразный человек за свою жизнь переменил много профессий, работал в разных местах, в том числе и на Кубе. Там он научился немного говорить по-испански, так что они с Пабло-Педро могли объясняться.
Поначалу я не мог понять, что именно в этом человеке и в его судьбе приводило в восторг Пабло-Педро. Жизнь у него была вполне заурядная, если не считать того, что удача преследовала его во всем, как иного преследует несчастье. В детстве он был худым и болезненным мальчиком, но при этом учился так плохо, что его постоянно оставляли на второй год. Благодаря этому он скоро оказался самым старшим и сильным в классе и не испытал тех мучений, которые в школах всего мира выпадают на долю заморышей.
Потом его призвали служить в вооруженные силы. Отправили на флот. Но выяснилось, что никакие инструкторы и никакие наказания не могут заставить его научиться плавать. Тогда его стали использовать для тренировки группы спасателей. Его швыряли в бассейн, и он шел на дно с такой готовностью, что всякий спасатель мог тут же отработать на нем приемы поднятия на поверхность, откачивания воды из легких, искусственного дыхания. Он был отличным утопающим, без обмана и притворства, его награждали значками. После каждой тренировочной сессии ему давали дополнительную бутылку молока и день отпуска, который он проводил на черноморском пляже. Военная служба оставила у него самые радужные воспоминания.
Жизнь вне армии в Перевернутой стране почему-то называется словом, второе значение которого – равноправный член общества женского пола. Так вот вернувшись на эту самую «гражданку», наш водолаз-утопленник устроился чернорабочим на текстильную фабрику. На таких фабриках здесь работают исключительно женщины, так что даже низкорослый и щуплый чернорабочий был окружен постоянной лаской и вниманием. Зарплата была сначала небольшая, но потом профсоюзный начальник взял его себе в помощники, и платить ему стали гораздо больше. Этот начальник очень уставал от того, что вышестоящие ругали его за глупость и нерасторопность, и ему нужен был помощник еще глупее и нерасторопнее него, чтобы отводить на нем душу и возрастать в собственных глазах. Утопленник-доброволец был для него находкой. Его неспособность запомнить простейшие правила сбора профсоюзных взносов была неискоренимой, неподдельной и восхитительной. Начальник так полюбил его, что – перед своим уходом на пенсию – продвинул его на пост инженера по технике безопасности.
По просьбе Пабло-Педро его новый друг подробно и с удовольствием разъяснил мне, что требовала от него его новая должность. Нужно было каждый день проходить вдоль станков, проверять, чтобы все работницы носили косынку и чтобы кушаки их рабочих халатов были завязаны. Если ему казалось, что кушак болтается свободно, он любил подкрасться сзади и – подчиняясь своему профессиональному долгу – схватить работницу за талию и затянуть кушак потуже. Иногда из центрального управления присылали новые плакаты, призывающие не стоять под грузом, не браться голыми руками за неизвестные провода, не пить водку на работе. Эти плакаты нужно было развешивать на видных местах. Тут приходилось вступать в конфликт с начальником пожарной охраны, который (гад прожженный!) тоже искал пустые места на стенах для своих плакатов. А пустых мест оставалось, конечно, немного после того, как представитель партийного бюро залеплял их своими лозунгами и портретами вождей. Так что эта плакатная война требовала немалой выдержки и изворотливости. Все остальное время можно было сидеть у себя в кабинете и на все просьбы, проекты, замыслы и предложения отвечать уверенным «Нет, не пойдет, не велено, не треба». Только если из какого-то верхнего кабинета позвонят и дадут соответствующее распоряжение, тогда можно было ответить «да». Но это случалось крайне редко.
Именно в качестве инженера по технике безопасности этот человек был послан на строительство портовых сооружений на Кубе. Были, конечно, и другие претенденты на это заманчивое место, с настоящими инженерными дипломами, но у всех у них обнаруживалось какое-нибудь темное пятнышко в анкете. Этот же не имел родственников за границей, не имел предков, принадлежавших к эксплуататорским классам, никогда не оставался на территории, оккупированной врагом (это здесь тоже довольно серьезная провинность), не знал иностранных языков, не прочел ни одной книги, не имел друзей, не писал писем. Он был чист и прозрачен, как мыльный пузырь. Поэтому именно он был послан за границу, где получал двойную зарплату, а по возвращении устроился на престижный пост начальника портовых водолазов.
Сознаюсь, мне скоро надоело слушать историю этих завидных и незаслуженных удач. Человечек сидел за столиком в нашей кают-компании, посасывал виски и блаженно улыбался. Время от времени в дверь заглядывал кто-нибудь из его подчиненных, пытался задать вопрос. Тогда он багровел и рявкал: «Не видишь, что ли, – я занят!» И снова возвращался к стакану с заморским напитком.
Я спросил Пабло-Педро, что так привлекло его в этом человеке. Он попытался объяснить. Дело в том, что радикальное движение «Уравнителей пути», к которому принадлежит Пабло-Педро, давно было раздираемо спорами о том, осуществимо ли в принципе абсолютное равенство людей. Нет, они не спорили о сословном, или имущественном, или расовом неравенстве – эти проблемы теоретически давно были решены, и здесь оставалось только проводить теорию в жизнь. «Уравнители» с большим вниманием следят за успехами пластической хирургии и трансплантации органов – тут, им кажется, есть огромные возможности уравнять высоких с низкими, красивых с уродами, здоровых с увечными и так далее. Но вот неравенство способностей – это до сих пор остается камнем преткновения, источником споров. Как уравнять умных с глупыми, энергичных с вялыми, талантливых с бездарными? Головоломка.
Так вот, судьба водолаза-ремонтника, который никогда не спускается под воду и не способен ничего отремонтировать, кажется Пабло-Педро блистательным примером решения проблемы, нащупанного только в Перевернутой стране и нигде больше. Не нужно связывать руки энергичным, не нужно лишать умников доступа к образованию, не нужно отнимать кисти, бумагу, краски, перья у талантливых. Нет – достаточно только все руководящие посты отдавать ленивым, глупым и бездарным. Нужно компенсировать их чувство второсортности властью, повышенными окладами, дачами, безответственностью. Ведь талантливые и энергичные часто сознаются, что успешная работа радует их сама по себе. Вот пусть они и остаются при своих чистых радостях. А бедным, обделенным судьбой бездарностям нужно дать материальные блага, ибо блага духовные им недоступны. Пусть «нищим духом» принадлежит не только Царствие Небесное, но уже и земное.
Я сказал, что проведение в жизнь такого принципа очень скоро должно привести к общему упадку государства. Урожай будет гнить на полях, реки – мелеть, больные – умирать, корабли – тонуть, дороги – трескаться, самолеты – разбиваться. Что и наблюдается в Перевернутой стране прямо-таки в неправдоподобных масштабах. На что Пабло-Педро возразил, что именно это его и восхищает. Вот на какие материальные жертвы готова идти эта страна ради соблюдения высокого принципа уравнивания людей! Он собирается использовать свое пребывание здесь для максимально подробного изучения их опыта. Но и со своей стороны ему хотелось бы внести в их нравы и обычаи что-то полезное и передовое. Поэтому завтра он обещал научить водолаза и его сотрудников игре в коммунистический покер.
Вы догадываетесь, дорогие радиослушатели, что я внимал разглагольствованиям Пабло-Педро с известным скептицизмом. Но, с другой стороны, я вспоминаю директора консервного завода, его извилистую карьеру, включавшую в себя и разведение тутового шелкопряда, и заведование областной оперой, и начинаю думать, что отбор и выдвижение руководителей в этой стране действительно подчинены каким-то причудливым, не совсем понятным для нас принципам.
Я буду сообщать вам о всех новых наблюдениях в этой интереснейшей сфере – в этом вы можете быть уверены.
15. Псков
Тенистая деревянная страна пролетает за окнами автомобиля «фиат-жигуль». Деревянные домики, окруженные деревянными частоколами, покрытые деревянной дранкой, украшенные деревянной резьбой.
Штабеля бревен и досок, деревянные колодцы, деревянные столбы, деревянные вывески, деревянные шлагбаумы. Поленницы дров – в форме башен, в форме стен, в форме лестниц, в форме развалин. Деревянные телеги, деревянные дуги, деревянные оглобли. Деревянные колеса грохочут по деревянным мостам. Березы, дубы, ели, сосны – это лишь другая стадия бытия древесины: плод в кожуре, жук в личинке. Застыли на поверхности озер деревянные челноки, в каждом – фигурка с тонким деревянным прутом, сделавшим человека быстрее рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Во всяком случае бедняков довольно много… Как-то они проживают, заставляют концы встречаться… Есть много путей и средств…
– Пишет она мне, скажем, что поначалу они пошли и получили заем на учебу, который дают только бедным-бедным. На эти деньги купили автомобиль, и зять стал возить бедных пенсионерок к врачу по имени Медик Эдик. Этому Эдику государство за все платит, даже за доставку бедных пациентов. Нет больных старушек – подвезет куда надо здоровых. Тоже и отсюда стали деньги капать. Дальше – больше. Зять уговорил дочку развестись с ним для виду, чтобы она стала совсем расперебедная мать-одиночка. А таким дают от вашего государства бесплатную квартиру. Квартиру они получили, но сами остались в старой, а новую сдают теперь за такие деньги, каких у нас даже мясник не заработает. Можно такому поверить?
– Знаете, – сказал Антон, – я слушаю с большим интересом. Весь глаза и уши. Здесь для меня много нового, но все очень похожее на возможность. Я постараюсь запомнить. Если потеряю свою текущую работу, это может мне очень прийтись по руке.
– Хорошо. Тогда слушайте дальше…
Женщина вдруг мотнула фетровыми цветами и послала сердитый взгляд над головой Антона:
– Тебе чего, красавица? Что ты на нас уставилась? Свободных местов много кругом. Садись себе в стороне и езжай без оглядки.
Антон обернулся.
Мелада стояла над ними, все так же обхватив себя за голые локти, поеживаясь то ли от озноба, то ли от отвращения. Лоб ее вспухал морщинами, глаза щурились, щеки раздувались и опадали, как будто за ними метались уже не осужденные чувства, а пернатые слова-воробьи, о которых потом придется жалеть и жалеть.
Так ничего и не сказав, она повернулась и побежала прочь.
Антон ринулся за ней.
Они бежали из вагона в вагон, оставляя позади себя хлопающие двери, сквозняки, грохот колес. Встревоженные пассажиры поднимали головы от журналов и книг и, неправильно истолковав причины их бега, нащупывали в карманах картонные уголки билетов.
В одном из тамбуров дверь оказалась заклинена.
Он настиг ее – рвущую железную ручку, – схватил за плечи.
– Что? Что я опять сделал не так? Я не должен был говорить с этой женщиной? Не должен был сознаваться, что я американец? Но что в этом такого страшного? Они приезжают теперь тысячами… Думаете, она может донести?… И вас выгонят с работы?…
Она не оборачивалась к нему, но и не вырывалась. Давила лбом на дверное стекло. Бормотала невнятно по-русски. Он расслышал несколько раз произнесенное слово «ложь». Наконец ему удалось повернуть ее к себе.
– В чем «ложь»?
– Вот в этом!.. В этом самом…
– Да в чем, наконец?
– В том, что вы… вы…
– Ну?
– В том, что вы свободно говорите по-русски!
Он опешил. Он почувствовал жар в щеках. Долгий разговор с Козулиным-старшим, видимо, растопил его осторожность, втянул в русскую жизнь, заставил пересечь и языковую границу тоже.
Он начал уверять ее, что это не так. Что просто откуда-то из подсознания стали выплывать давнишние уроки русского дедушки. Кроме того, и занятия с ней на «Вавилонии» дали ему очень много. Только поэтому он смог через пень на колоду понять рассказ случайной попутчицы. Но о знании языка нет и речи. Тем более не может быть и речи о том, чтобы ему отказаться от услуг переводчицы. Она нужна ему, нужна на все время путешествия в провинцию.
На ее лице блуждало выражение печальной обреченности. Потом новая мысль пришла ей в голову, и она начала отталкивать его, закрываться локтями, ладонями, откидывать голову, шлепать себя по щекам.
– Значит, вы всё понимали?! Все, что мы говорили о вас в посольстве, у мэра, на заводе… Все эти глупые реплики, все грубости… О, какой стыд, какой позор!.. Как вы могли так поступить со мной?! За что?… Это… это… – как подслушивать, как подсматривать в замочную скважину, как шпионить, как вскрывать чужие письма, как…
– Как писать ежедневные доносы? – подсказал он.
Она растерянно умолкла. Сняла его руки со своих плеч. Ушла в вагон.
Они молчали всю оставшуюся дорогу.
Поезд остановился.
Они вышли на перрон, прошли мимо музейного паровозика в стеклянной клетке, вышли на площадь. За рекой, на темном небе, сверкали сады антенн на крыше Дворца тайной полиции. Бронзовый вождь, привезенный когда-то из Финляндии легендарным паровозиком, стоял на башне броневика, указывал на сады бронзовой рукой.
Такси неслось по набережной. На горбатых мостиках космическая невесомость сладко подкатывала под сердце. Она вдруг накрыла его ладонь своей. Ее напряженное, застывшее лицо то исчезало, то появлялось в свете проносящихся фонарей. Антон почувствовал, что ожившая горошина в груди внезапно прорвалась острым ростком, который начал колко извиваться вправо и влево, словно в поисках обещанной щелки, просвета, натянутой струны.
– Сверните к Дворцовой, – сказала Мелада водителю. – …Остановите здесь. Дальше мы дойдем пешком.
В вечернем освещении Антон не сразу узнал улицу, на которой они оказались. Но потом увидел мостик над оперным каналом, гранитных гигантов, согнувшихся под тяжестью балюстрады. Мелада поманила его за собой. Полого поднимавшийся въезд отсвечивал черной брусчаткой, таил под сводами перестук старинных карет. Мелада уселась на огромную гранитную ступню Игнатия, поставила Антона перед собой, тронула его грудь пальцем острым, как указка, и ошарашила трудным вопросом, которого не могло, не должно было быть ни в одном из билетов:
– Кто вы?
Он смотрел на черную звездную доску над ее головой и молчал. Острый болезненный росток в груди медленно полз вверх, в сторону горла.
– Кто вы, кто вы, кто вы? Зачем вы здесь? Зачем вы посетили нас? Что ищете? Почему я должна ради вас разрушать весь родной порядок вещей? У меня так хорошо было все выстроено, так прилажено одно к другому… Ни страху, ни стыду, ни сомнению было не пролезть… Я хорошо, твердо стояла на своем островке… А теперь он уплывает из-под ног… Зачем вам нужно было сворачивать в Лондон? Плыли бы себе прямиком в Неву, как варяжский гость, и торговали бы своими кошачьими фрикадельками без меня – не хуже…
Он заставил ее подняться. Чуть запинаясь и подбирая русские слова, сказал:
– Я не могу вам выразить сейчас всю сокровенность… Но об одном должен известить… Что, если я вас сейчас немедленно не поцелую, я могу умирать.
Она задумалась – ответ был какой-то нестандартный, уклончивый, на тройку. Но потом с санитарной деловитостью подставила ему лицо, замерла. Уже прижимая ее к себе, он пытался вспомнить, – ведь последний раз это было с ним так давно! – что ему нужно делать с ее губами. Дышать через них? Или пить? Росток в груди напрягся и вдруг остро рванулся вверх, словно оттуда хлынул на него долгожданный поток кислорода, словно он открыл наконец, куда натянута долгожданная струна.
Гранитный Игнатий терпеливо держал над ними каменный балдахин.
Радиопередача, записанная на пленку в гостинице «Европейская» накануне отъезда в Псковские луга
(Начальник водолазов)
Почти полдня мы закупали в валютном магазине припасы, необходимые для поездки в русскую провинцию. Список продуктов и предметов, составленный моей переводчицей, был таким длинным, будто мы собирались в Антарктиду. Но я не считал себя вправе возражать. Я смолчал даже тогда, когда она вместе с ящиком водки купила целый ящик фонариков с батарейками. Кто знает – быть может, действительно ночи там так черны, что уличным фонарям не по силам разогнать мрак?
После закупок я поехал в порт, чтобы попрощаться с экипажем «Вавилонии», проверить, всё ли в порядке, оставить последние инструкции. Там Пабло-Педро познакомил меня со своим новым другом – начальником водолазно-ремонтного цеха. Этот своеобразный человек за свою жизнь переменил много профессий, работал в разных местах, в том числе и на Кубе. Там он научился немного говорить по-испански, так что они с Пабло-Педро могли объясняться.
Поначалу я не мог понять, что именно в этом человеке и в его судьбе приводило в восторг Пабло-Педро. Жизнь у него была вполне заурядная, если не считать того, что удача преследовала его во всем, как иного преследует несчастье. В детстве он был худым и болезненным мальчиком, но при этом учился так плохо, что его постоянно оставляли на второй год. Благодаря этому он скоро оказался самым старшим и сильным в классе и не испытал тех мучений, которые в школах всего мира выпадают на долю заморышей.
Потом его призвали служить в вооруженные силы. Отправили на флот. Но выяснилось, что никакие инструкторы и никакие наказания не могут заставить его научиться плавать. Тогда его стали использовать для тренировки группы спасателей. Его швыряли в бассейн, и он шел на дно с такой готовностью, что всякий спасатель мог тут же отработать на нем приемы поднятия на поверхность, откачивания воды из легких, искусственного дыхания. Он был отличным утопающим, без обмана и притворства, его награждали значками. После каждой тренировочной сессии ему давали дополнительную бутылку молока и день отпуска, который он проводил на черноморском пляже. Военная служба оставила у него самые радужные воспоминания.
Жизнь вне армии в Перевернутой стране почему-то называется словом, второе значение которого – равноправный член общества женского пола. Так вот вернувшись на эту самую «гражданку», наш водолаз-утопленник устроился чернорабочим на текстильную фабрику. На таких фабриках здесь работают исключительно женщины, так что даже низкорослый и щуплый чернорабочий был окружен постоянной лаской и вниманием. Зарплата была сначала небольшая, но потом профсоюзный начальник взял его себе в помощники, и платить ему стали гораздо больше. Этот начальник очень уставал от того, что вышестоящие ругали его за глупость и нерасторопность, и ему нужен был помощник еще глупее и нерасторопнее него, чтобы отводить на нем душу и возрастать в собственных глазах. Утопленник-доброволец был для него находкой. Его неспособность запомнить простейшие правила сбора профсоюзных взносов была неискоренимой, неподдельной и восхитительной. Начальник так полюбил его, что – перед своим уходом на пенсию – продвинул его на пост инженера по технике безопасности.
По просьбе Пабло-Педро его новый друг подробно и с удовольствием разъяснил мне, что требовала от него его новая должность. Нужно было каждый день проходить вдоль станков, проверять, чтобы все работницы носили косынку и чтобы кушаки их рабочих халатов были завязаны. Если ему казалось, что кушак болтается свободно, он любил подкрасться сзади и – подчиняясь своему профессиональному долгу – схватить работницу за талию и затянуть кушак потуже. Иногда из центрального управления присылали новые плакаты, призывающие не стоять под грузом, не браться голыми руками за неизвестные провода, не пить водку на работе. Эти плакаты нужно было развешивать на видных местах. Тут приходилось вступать в конфликт с начальником пожарной охраны, который (гад прожженный!) тоже искал пустые места на стенах для своих плакатов. А пустых мест оставалось, конечно, немного после того, как представитель партийного бюро залеплял их своими лозунгами и портретами вождей. Так что эта плакатная война требовала немалой выдержки и изворотливости. Все остальное время можно было сидеть у себя в кабинете и на все просьбы, проекты, замыслы и предложения отвечать уверенным «Нет, не пойдет, не велено, не треба». Только если из какого-то верхнего кабинета позвонят и дадут соответствующее распоряжение, тогда можно было ответить «да». Но это случалось крайне редко.
Именно в качестве инженера по технике безопасности этот человек был послан на строительство портовых сооружений на Кубе. Были, конечно, и другие претенденты на это заманчивое место, с настоящими инженерными дипломами, но у всех у них обнаруживалось какое-нибудь темное пятнышко в анкете. Этот же не имел родственников за границей, не имел предков, принадлежавших к эксплуататорским классам, никогда не оставался на территории, оккупированной врагом (это здесь тоже довольно серьезная провинность), не знал иностранных языков, не прочел ни одной книги, не имел друзей, не писал писем. Он был чист и прозрачен, как мыльный пузырь. Поэтому именно он был послан за границу, где получал двойную зарплату, а по возвращении устроился на престижный пост начальника портовых водолазов.
Сознаюсь, мне скоро надоело слушать историю этих завидных и незаслуженных удач. Человечек сидел за столиком в нашей кают-компании, посасывал виски и блаженно улыбался. Время от времени в дверь заглядывал кто-нибудь из его подчиненных, пытался задать вопрос. Тогда он багровел и рявкал: «Не видишь, что ли, – я занят!» И снова возвращался к стакану с заморским напитком.
Я спросил Пабло-Педро, что так привлекло его в этом человеке. Он попытался объяснить. Дело в том, что радикальное движение «Уравнителей пути», к которому принадлежит Пабло-Педро, давно было раздираемо спорами о том, осуществимо ли в принципе абсолютное равенство людей. Нет, они не спорили о сословном, или имущественном, или расовом неравенстве – эти проблемы теоретически давно были решены, и здесь оставалось только проводить теорию в жизнь. «Уравнители» с большим вниманием следят за успехами пластической хирургии и трансплантации органов – тут, им кажется, есть огромные возможности уравнять высоких с низкими, красивых с уродами, здоровых с увечными и так далее. Но вот неравенство способностей – это до сих пор остается камнем преткновения, источником споров. Как уравнять умных с глупыми, энергичных с вялыми, талантливых с бездарными? Головоломка.
Так вот, судьба водолаза-ремонтника, который никогда не спускается под воду и не способен ничего отремонтировать, кажется Пабло-Педро блистательным примером решения проблемы, нащупанного только в Перевернутой стране и нигде больше. Не нужно связывать руки энергичным, не нужно лишать умников доступа к образованию, не нужно отнимать кисти, бумагу, краски, перья у талантливых. Нет – достаточно только все руководящие посты отдавать ленивым, глупым и бездарным. Нужно компенсировать их чувство второсортности властью, повышенными окладами, дачами, безответственностью. Ведь талантливые и энергичные часто сознаются, что успешная работа радует их сама по себе. Вот пусть они и остаются при своих чистых радостях. А бедным, обделенным судьбой бездарностям нужно дать материальные блага, ибо блага духовные им недоступны. Пусть «нищим духом» принадлежит не только Царствие Небесное, но уже и земное.
Я сказал, что проведение в жизнь такого принципа очень скоро должно привести к общему упадку государства. Урожай будет гнить на полях, реки – мелеть, больные – умирать, корабли – тонуть, дороги – трескаться, самолеты – разбиваться. Что и наблюдается в Перевернутой стране прямо-таки в неправдоподобных масштабах. На что Пабло-Педро возразил, что именно это его и восхищает. Вот на какие материальные жертвы готова идти эта страна ради соблюдения высокого принципа уравнивания людей! Он собирается использовать свое пребывание здесь для максимально подробного изучения их опыта. Но и со своей стороны ему хотелось бы внести в их нравы и обычаи что-то полезное и передовое. Поэтому завтра он обещал научить водолаза и его сотрудников игре в коммунистический покер.
Вы догадываетесь, дорогие радиослушатели, что я внимал разглагольствованиям Пабло-Педро с известным скептицизмом. Но, с другой стороны, я вспоминаю директора консервного завода, его извилистую карьеру, включавшую в себя и разведение тутового шелкопряда, и заведование областной оперой, и начинаю думать, что отбор и выдвижение руководителей в этой стране действительно подчинены каким-то причудливым, не совсем понятным для нас принципам.
Я буду сообщать вам о всех новых наблюдениях в этой интереснейшей сфере – в этом вы можете быть уверены.
15. Псков
Тенистая деревянная страна пролетает за окнами автомобиля «фиат-жигуль». Деревянные домики, окруженные деревянными частоколами, покрытые деревянной дранкой, украшенные деревянной резьбой.
Штабеля бревен и досок, деревянные колодцы, деревянные столбы, деревянные вывески, деревянные шлагбаумы. Поленницы дров – в форме башен, в форме стен, в форме лестниц, в форме развалин. Деревянные телеги, деревянные дуги, деревянные оглобли. Деревянные колеса грохочут по деревянным мостам. Березы, дубы, ели, сосны – это лишь другая стадия бытия древесины: плод в кожуре, жук в личинке. Застыли на поверхности озер деревянные челноки, в каждом – фигурка с тонким деревянным прутом, сделавшим человека быстрее рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57