Стеклянный флакончик с остатками молотого перца выбросили за борт – от одного взгляда на него жажда начинала сушить горло.
Потом устроили военный совет. Оставаться на «Вавилонии» и ждать помощи? Или попытаться построить плот? А может быть, соорудить парус из простыней? Но яхта была слишком велика, простынкой ее не сдвинешь с места. А ведь Рональд предлагал в свое время запастись настоящими парусами. Но его не послушали, пожалели места. Впрочем, ведь и паруса были бы похищены всеядными морскими налетчиками.
Педро-Пабло сидел молча и мрачно, в обсуждении участия не принимал. Казалось, он не мог поверить, что торжество победы позади и надо возвращаться к несносным мелочам выживания. Пальцы его все еще сжимали автомат, словно это был некий универсальный инструмент, способный разрешить все жизненные трудности, согреть и накормить, смастерить все нужные предметы, привести корабль в спасительную бухту. Никто не решился спросить у него, откуда он взял оружие. Его презрительная мина, казалось, говорила всем: «Стоило мне заснуть – и вот до чего вы довели корабль. Расхлебывайте теперь эту кашу без меня».
У Рональда левая рука была на перевязи. Барахтаясь в сетях, он то ли вывихнул, то ли сломал средний палец. Антон отделался разодранной щекой.
За дверью каюты плакал морской подкидыш. Размоченный крекер не пошел ему в горло, кашей вылезал обратно по губам. Молока не было. За какие-то полчаса атаки они были отброшены в доэлектрические, доконсервные, доводопроводные времена, в пещерный век.
Страх заползал в них медленно, как ледник.
Усилившийся западный ветер перекатывал омертвевшую «Вавилонию» с волны на волну, гнал ее все дальше и дальше, на вспухающий над океаном солнечный желток.
Радиопередача, сочиненная посреди бездушного Атлантического океана
(Ошибка Творца)
Однажды я проводил отпуск на берегу океана в штате Мэйн. (О, как бы я хотел перенестись туда сейчас, снова оказаться в теплой комнате мотеля, в двух шагах от облюбованного мною ресторана!) Из окна моего номера был виден небольшой остров, с одним-единственным домом на нем. Мне рассказали, что там живет одинокий чудак. Иногда он переплывает пролив на лодке, чтобы купить себе продуктов. Местные стараются не вступать с ним в разговор. Помашут рукой, поздороваются и убегают. Потому что он всегда говорит только об одном. Они уже заранее знают наизусть все, что он скажет. Это – как заезженная пластинка. Одинокий островитянин ловит неопытных туристов в ресторане или на пляже и заставляет их выслушивать свои защитительные речи.
Поймал он и меня.
– Вот вы говорите, что в мироздании Он наделал ошибок, – начал он, ставя свою порцию джина рядом с моей. (Хотя, конечно, я ничего подобного не говорил.) – А я вам готов доказать, что Он шел шаг за шагом только вверх и каждый раз находил оптимальное решение. Если всмотреться внимательнее, то нигде, нигде вы не найдете ни одного сбоя, ни одного неверного хода.
Да, на первый взгляд может показаться, что Он просто развлекается, что безжалостно отдает каждой новой своей твари старую на поедание. Сегодня Он создал красивых рачков, плавающих в океане, завтра создаст китов, которые будут миллиардами пожирать этих рачков. Сегодня полюбуется рыбками, резвящимися подо льдом, завтра напустит на них свою новую игрушку – тюленей, послезавтра тюленей начнут хватать зубами белые медведи, а еще через миллион лет по медведям начнут стрелять бесхвостые обезьяны.
Но всмотритесь внимательно – и вы увидите, как бережно отделена одна тварь от другой, как заботливо выстроены загончики времени-пространства для каждого существа. Стены этих загончиков созданы из невидимого и неразрушимого – пересечением времени и пространства порожденного – материала, именуемого скорость. Льву никогда не догнать здоровую газель, и кошка всегда удерет от собаки на дерево, но белка всегда успеет вскарабкаться от кошки на более высокие и тонкие ветки, и ласточка всегда увернется от ястреба, и суслик добежит до своей норки раньше лисы. Если же тварь слишком медлительна, Он строит вокруг нее стену из чистого – без посторонних примесей – времени. Он множит ее до бесконечности, как крабов в пучине морской, как гусениц на листьях, как червей в толще земли, как леммингов во мху. Эй, быстрый кальмар, проворная синица, неутомимый крот, вечно голодный волк – попробуй-ка сразу съесть всех крабов, гусениц, червей, леммингов! Нет, не успеешь – они наплодятся быстрее.
Иные говорят, что вымершие динозавры и птеродактили и прочие исчезнувшие с лица Земли твари – вот бесконечный перечень Его неудач и ошибок. Что и в наши дни многие виды продолжают исчезать и Он не в силах продлить им жизнь даже на два-три столетия. Но откуда мы знаем, что Он хочет продлевать жизнь до бесконечности? Видели вы когда-нибудь ребенка, который одинаково и всегда любил бы все свои игрушки? Если какая-то надоест, он забросит ее и даст исчезнуть в подвальном хламе. Да, какие-то твари исчезают на наших глазах. Но что же неудачного найдете вы в бенгальском тигре, в лысом орле, в дюгоне, бизоне, в снежном леопарде? И наши судорожные попытки спасти их – разве не отражают наше восхищение? Не похожи ли мы на бедных детей, которые кидаются к игрушкам, выброшенным из богатого дома, уносят к себе, подклеивают, подкрашивают, подшивают?
Конечно, у Него бывали проблемы. И весьма серьезные. И уходило, видимо, немало времени на решение их. Когда Он перешел от неподвижных растений к перемещающимся в пространстве животным, нужно было научить их искать и находить себе еду. Он наделил их муками голода и наслаждением насыщения. Они радостно побежали отыскивать себе пропитание. Эгоизм был сделан синонимом жизнеспособности любой твари. Ешь все, что сможешь ухватить своими зубами, когтями, щупальцами. Самка жука-богомола пожирает самца сразу после оплодотворения, а самка-щука – иногда и не дожидаясь, чтобы самец обрызгал молоками ее икру, а крокодил покрупнее съест крокодила поменьше и не проронит ни одной своей знаменитой слезинки.
Но потом столкнулись две задачи – им нужно было есть, но в то же время и размножаться. Выполняя замысел Творца, животные ели все, что им попадалось, не оставляя никакой еды своим потомкам. Часто они пожирали и потомков, стоило тем зазеваться. Вымирали целые виды, о которых мы теперь и понятия не имеем. Его же постепенно начинало тянуть к более сложным созданиям. Созданиям, которые умели бы быстрее откликаться на разные ходы в Его игре, на смены холода и тепла, тьмы и света, и главное – на появление новых созданий. То есть они должны были уметь обучаться друг у друга – младшие у старших. Но как оставить младших рядом со старшими – ведь те их тут же съедят?
И тогда Он придумал одну деталь, ход – изящнейший штрих во всем Творении. Мне кажется, Он до сих пор втайне гордится им – и по праву. Во всем мироздании я не нахожу ничего более восхитительно остроумного.
Он изобретает любовь.
Любовь к собственным щенятам, котятам, утятам, львятам, ребятам, цыплятам, дельфинятам. Любовь к другим существам своей породы. Вообще любовь.
Мне кажется, именно в этот момент Он забросил ихтиозавров, птеродактилей, бронтозавров и прочих простодушных набивателей живота. Ему просто перестало быть интересно с ними, и Он дал им исчезнуть в земном прахе. Теперь он занимался в первую очередь только теми, кто сумел подхватить посланный им заряд любви. То есть птицами и млекопитающими. А потом и людьми.
И как быстро у него все завертелось! Раньше на создание новой твари уходили миллионы лет. А теперь? Домашних животных не было на свете еще двести тысяч лет назад. Все коровы, курицы, кошки, свиньи, козы, ламы, верблюды, даже домашние пчелы – все были созданы на ферменте любовного обмена едой, все сгустились вокруг человека любовью.
Конечно, Он выделяет нас, конечно, любит по-особенному. Ибо мы – единственные из его созданий, способные оценить и восхититься Его творением. Именно для этого Он дал нам способность имитировать Его, то есть творить.
Однако есть один вопрос, одна загадочная недоделка, которую я пока не знаю, как объяснить. Нет-нет, я не обвиняю Его – я просто, по человеческому убожеству и скудоумию, не могу себе представить, как Он справится с этим. Мы должны верить, что Ему и это по силам, что Он разрешит неразрешимое. Ибо иначе погибнет эта чудная, голокожая, двуногая находка – съест, уничтожит сама себя.
Повторяю: мы не должны, мы не смеем вменять Ему в вину муки неразделенной любви.
Это лишь наше недомыслие – полагать, будто Ему ничего не стоило устроить так, чтобы любовь любящего немедленно рождала ответную любовь в любимом, как ток огня рождает тепло, как луч света вызывает отблеск. Мы не должны бояться неразделенной любви, а когда нам нечем дышать от боли, мы должны верить, что Он найдет, придумает – скоро, скоро, через каких-нибудь десять тысяч лет – избавление.
Да, неразделенная любовь мучает нас, как неутоленный голод. Но, может быть, мы сами в этом виноваты? Потому что мы непременно хотим любви этой женщины, этого друга, этого – своего – ребенка. Быть может, наказывая неразделенной любовью, Он учит нас любить всех? Или Он слегка ревнив и хочет, чтобы мы обратили нашу любовь к Нему? А может быть, эта недоделка – бессмысленные, не имеющие рационального оправдания муки неразделенной любви – и делает нас интересными Ему? И в тот момент, когда Он справится и с ней, когда одолеет, когда мы станем спокойно любить только в обмен, с гарантией, на равных, я – ее, она – меня, Ему станет скучно с нами и Он забросит нас, как забросил сотни других своих созданий?
Дорогие радиослушатели, если мне удастся вернуться к вам живым, я, как всегда, с нетерпением буду ждать ваших ответов на вопросы, поставленные одиноким островитянином – непрошеным защитником Творца.
10. Дрейф
Однажды вернувшийся из конторы Антон увидел повязку на глазах жены-5. Да, ее зрению необходим отдых. Так сказал врач. Нет, очки ей не нужны. Это просто усталость сетчатки. Довольно редкое заболевание. Врач обещает, что через неделю все пройдет. Только нужен полный покой, полное отсутствие световых раздражений. И витамины. Она заранее накупила нужных витаминов. Не подаст ли он ей зеленую коробочку со столика рядом с буфетом? Ему и детям придется целую неделю обходиться без ее услуг и даже помогать ей во всем. Как он думает, это будет им не очень тяжело?
Дети были в восторге. Особенно старшие, от ее первого брака. Они водили мать на прогулку, набирали для нее номер телефона, наливали ей кофе, вытирали рот салфеткой, одергивали, выговаривали за неосторожность, пугали последствиями. Смена ролей превратила их жизнь в завлекательный спектакль. Они научились готовить обед, ухаживать за младшими, запускать стиральную машину, подстригать газон, орудовать пылесосом.
Жена-5 настаивала на том, что повязку нельзя снимать даже ночью. Ведь кто-то может оставить включенный свет в ванной, и одному Богу известно, что случится с сетчаткой, если по ней вдруг полоснет внезапный луч. Антон смирился и с этим. Третий-лишний поначалу был в некоторой растерянности – ведь ему еще ни разу не доводилось иметь дело со слепыми женщинами, способными действовать только на ощупь. Но потом он даже, кажется, вошел во вкус и, как и дети, начал находить в ситуации карнавальную новизну.
Все же Антон был встревожен. Что должно было случиться с сетчаткой, чтобы она начала бояться того, для чего была создана, – лучей света? Он никогда не слыхал о таком. Прошла уже неделя, а повязка по-прежнему оставалась на глазах жены-5. Антон решил съездить к их окулисту и поговорить с ним подробно. Может быть, нужны какие-то дополнительные лекарства помимо витаминов? Он поехал, ничего не сказав жене-5. Он вышел из приемной врача взбешенный. Выяснилось, что окулист и понятия ни о чем не имел. Судя по ее карточке, жена-5 не проверяла зрение больше двух лет.
Зачем ей нужен был этот обман? Чего она хотела добиться? Получить отпуск от домашних забот, отдохнуть? Но разве не могла она сказать об этом открыто, обсудить, договориться? Конечно, он разрешил бы ей просто уехать на неделю к тете Кларенс, или на Багамы, или даже в Европу. Они могли бы нанять экономку на эти дни, которая следила бы за детьми и за домом. Как она могла заставить его так волноваться?
Жена-5 не оправдывалась. Слезы текли у нее из-под повязки. Она сидела на кровати, уронив голову, и молча слушала его брань и попреки, вздрагивая от каждого громкого «зачем?».
– Затем, что я хотела, – наконец выдавила она из себя, – мне было очень важно… А ты бы ни за что не позволил… Ты начал бы смеяться… И рассказывать нашим друзьям… Я понимаю, что это звучит дико… Но мне было просто необходимо испытать… Самой почувствовать, как… КАК ЖИВУТ СЛЕПЫЕ…
Жена-5 ничем – решительно ничем – не была похожа на его прежних жен. В отличие от жены-4, она постоянно думала о ком и о чем угодно, только не о себе. В отличие от жены-3, она не презирала ни одного человека на свете, а только себя. В отличие от жены-2, она не верила в возможность обретения безопасности в этой жизни. И в отличие от жены-1, она не бунтовала против окружающих каждого человека «налов» и «над», а жила у них в полном и безоглядном рабстве.
Как от окрика, как от удара кнутом, могла она в любой момент подскочить и помчаться на зов очередной «нады». Впрочем, слово «очередной» здесь не годилось. Разные «нады» не сговаривались между собой, не выстраивались в правильную очередь, а окликали ее наперебой, как сварливые постояльцы отеля, не умеющие поделить одну служанку. Пробегая на зов «нады поливания цветов», жена-5 могла быть перехвачена «надой звонка тете Кларенс», но, опять же, не успев дойти до телефона, замирала на месте под окриком «нады вынуть рыбу из морозильника», а взявшись за ручку холодильника, вдруг покрывалась испариной при мысли о «наде уплаты просроченного счета за электричество». Ее лицо постоянно было искажено напряженным ожиданием, в глазах переливался радужный, мыльный, щиплющий пузырь испуга.
Друзья время от времени приносили ей бумажки с телефонами психотерапевтов, которые вот-вот, совсем недавно спасли их знакомого от очень похожей беспричинной тревоги. Или от преувеличенного чувства вины. О, наши родители и наши учителя так научились накачивать в нас чувство вины – про запас, на всякий случай, чтобы обеспечить себе комфортабельную старость. Без профессиональной медицинской помощи выкачать эту отраву прочь очень трудно.
Она соглашалась, брала бумажки, звонила. Но ей не везло. Все ее психотерапевты оказывались сами со странностями. Один заявил ей, что лечение может быть успешным только в том случае, если она будет пытаться – да-да, она правильно расслышала – соблазнить его. Другой – вернее, другая – приходила в восторг от ее ночных кошмаров, завидовала, выспрашивала мельчайшие детали, говорила, что в жизни ей не доводилось слышать ничего более спонтанного, творческого, непредсказуемого. Третий на каждый тревожащий ее случай извлекал что-то похожее из истории своей жизни, разъяснял, насколько у него все болезненней и тяжелее, но вот посмотрите – он же не разваливается на части, продолжает трудиться, ведет нормальную полноценную жизнь.
Правда, скоро она узнала, что ничего полноценного в его жизни не было. Он сознался, что медленно сползает в долговую дыру, что подросшие дети отказываются его видеть, что пациенты пишут на него жалобы в психиатрические журналы, что он в одиночку напивается на ночь, чтобы заснуть хоть на три часа. Она жалела его, приносила протрезвляющий бульон. Еще одного психотерапевта она пыталась помирить с женой. Ей нравилось заботиться о них, именно потому, что никто ее не обязывал это делать. Видимо, это даже давало какой-то лечебный эффект – она веселела ненадолго. Но очень скоро и здесь все ее «хочу» – людьми ли, судьбой, ею самой – превращались в «должна». Она словно несла вокруг себя некое магнитное поле, которое наполняло тяжестью всякое приближающееся желание, безжалостно превращало его все в ту же кусачую, неусыпную «наду».
Именно жену-5 чаще всего вспоминал по утрам Антон, просыпаясь в душной, покачивающейся каюте. Ему казалось, что она – единственная на свете – могла бы получать удовольствие от случившейся с ними катастрофы, даже радоваться ей. Ибо никаким назойливым «надам» не удалось бы заглушить – даже в ней, он был в этом уверен – два могучих «хочу», заполонивших их души. Есть. Пить. Есть и пить. Пить. Есть.
Судовой журнал был спрятан у Рональда в сейфе. Он уцелел, поэтому можно было продолжать вести записи единственной оставшейся у них – в записной книжке Линь Чжан – шариковой ручкой.
1 июля
Третий день дрейфа. Утром допили последнюю воду. Вся надежда на дождь. Но на небе ни облачка. Жарко даже ночью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Потом устроили военный совет. Оставаться на «Вавилонии» и ждать помощи? Или попытаться построить плот? А может быть, соорудить парус из простыней? Но яхта была слишком велика, простынкой ее не сдвинешь с места. А ведь Рональд предлагал в свое время запастись настоящими парусами. Но его не послушали, пожалели места. Впрочем, ведь и паруса были бы похищены всеядными морскими налетчиками.
Педро-Пабло сидел молча и мрачно, в обсуждении участия не принимал. Казалось, он не мог поверить, что торжество победы позади и надо возвращаться к несносным мелочам выживания. Пальцы его все еще сжимали автомат, словно это был некий универсальный инструмент, способный разрешить все жизненные трудности, согреть и накормить, смастерить все нужные предметы, привести корабль в спасительную бухту. Никто не решился спросить у него, откуда он взял оружие. Его презрительная мина, казалось, говорила всем: «Стоило мне заснуть – и вот до чего вы довели корабль. Расхлебывайте теперь эту кашу без меня».
У Рональда левая рука была на перевязи. Барахтаясь в сетях, он то ли вывихнул, то ли сломал средний палец. Антон отделался разодранной щекой.
За дверью каюты плакал морской подкидыш. Размоченный крекер не пошел ему в горло, кашей вылезал обратно по губам. Молока не было. За какие-то полчаса атаки они были отброшены в доэлектрические, доконсервные, доводопроводные времена, в пещерный век.
Страх заползал в них медленно, как ледник.
Усилившийся западный ветер перекатывал омертвевшую «Вавилонию» с волны на волну, гнал ее все дальше и дальше, на вспухающий над океаном солнечный желток.
Радиопередача, сочиненная посреди бездушного Атлантического океана
(Ошибка Творца)
Однажды я проводил отпуск на берегу океана в штате Мэйн. (О, как бы я хотел перенестись туда сейчас, снова оказаться в теплой комнате мотеля, в двух шагах от облюбованного мною ресторана!) Из окна моего номера был виден небольшой остров, с одним-единственным домом на нем. Мне рассказали, что там живет одинокий чудак. Иногда он переплывает пролив на лодке, чтобы купить себе продуктов. Местные стараются не вступать с ним в разговор. Помашут рукой, поздороваются и убегают. Потому что он всегда говорит только об одном. Они уже заранее знают наизусть все, что он скажет. Это – как заезженная пластинка. Одинокий островитянин ловит неопытных туристов в ресторане или на пляже и заставляет их выслушивать свои защитительные речи.
Поймал он и меня.
– Вот вы говорите, что в мироздании Он наделал ошибок, – начал он, ставя свою порцию джина рядом с моей. (Хотя, конечно, я ничего подобного не говорил.) – А я вам готов доказать, что Он шел шаг за шагом только вверх и каждый раз находил оптимальное решение. Если всмотреться внимательнее, то нигде, нигде вы не найдете ни одного сбоя, ни одного неверного хода.
Да, на первый взгляд может показаться, что Он просто развлекается, что безжалостно отдает каждой новой своей твари старую на поедание. Сегодня Он создал красивых рачков, плавающих в океане, завтра создаст китов, которые будут миллиардами пожирать этих рачков. Сегодня полюбуется рыбками, резвящимися подо льдом, завтра напустит на них свою новую игрушку – тюленей, послезавтра тюленей начнут хватать зубами белые медведи, а еще через миллион лет по медведям начнут стрелять бесхвостые обезьяны.
Но всмотритесь внимательно – и вы увидите, как бережно отделена одна тварь от другой, как заботливо выстроены загончики времени-пространства для каждого существа. Стены этих загончиков созданы из невидимого и неразрушимого – пересечением времени и пространства порожденного – материала, именуемого скорость. Льву никогда не догнать здоровую газель, и кошка всегда удерет от собаки на дерево, но белка всегда успеет вскарабкаться от кошки на более высокие и тонкие ветки, и ласточка всегда увернется от ястреба, и суслик добежит до своей норки раньше лисы. Если же тварь слишком медлительна, Он строит вокруг нее стену из чистого – без посторонних примесей – времени. Он множит ее до бесконечности, как крабов в пучине морской, как гусениц на листьях, как червей в толще земли, как леммингов во мху. Эй, быстрый кальмар, проворная синица, неутомимый крот, вечно голодный волк – попробуй-ка сразу съесть всех крабов, гусениц, червей, леммингов! Нет, не успеешь – они наплодятся быстрее.
Иные говорят, что вымершие динозавры и птеродактили и прочие исчезнувшие с лица Земли твари – вот бесконечный перечень Его неудач и ошибок. Что и в наши дни многие виды продолжают исчезать и Он не в силах продлить им жизнь даже на два-три столетия. Но откуда мы знаем, что Он хочет продлевать жизнь до бесконечности? Видели вы когда-нибудь ребенка, который одинаково и всегда любил бы все свои игрушки? Если какая-то надоест, он забросит ее и даст исчезнуть в подвальном хламе. Да, какие-то твари исчезают на наших глазах. Но что же неудачного найдете вы в бенгальском тигре, в лысом орле, в дюгоне, бизоне, в снежном леопарде? И наши судорожные попытки спасти их – разве не отражают наше восхищение? Не похожи ли мы на бедных детей, которые кидаются к игрушкам, выброшенным из богатого дома, уносят к себе, подклеивают, подкрашивают, подшивают?
Конечно, у Него бывали проблемы. И весьма серьезные. И уходило, видимо, немало времени на решение их. Когда Он перешел от неподвижных растений к перемещающимся в пространстве животным, нужно было научить их искать и находить себе еду. Он наделил их муками голода и наслаждением насыщения. Они радостно побежали отыскивать себе пропитание. Эгоизм был сделан синонимом жизнеспособности любой твари. Ешь все, что сможешь ухватить своими зубами, когтями, щупальцами. Самка жука-богомола пожирает самца сразу после оплодотворения, а самка-щука – иногда и не дожидаясь, чтобы самец обрызгал молоками ее икру, а крокодил покрупнее съест крокодила поменьше и не проронит ни одной своей знаменитой слезинки.
Но потом столкнулись две задачи – им нужно было есть, но в то же время и размножаться. Выполняя замысел Творца, животные ели все, что им попадалось, не оставляя никакой еды своим потомкам. Часто они пожирали и потомков, стоило тем зазеваться. Вымирали целые виды, о которых мы теперь и понятия не имеем. Его же постепенно начинало тянуть к более сложным созданиям. Созданиям, которые умели бы быстрее откликаться на разные ходы в Его игре, на смены холода и тепла, тьмы и света, и главное – на появление новых созданий. То есть они должны были уметь обучаться друг у друга – младшие у старших. Но как оставить младших рядом со старшими – ведь те их тут же съедят?
И тогда Он придумал одну деталь, ход – изящнейший штрих во всем Творении. Мне кажется, Он до сих пор втайне гордится им – и по праву. Во всем мироздании я не нахожу ничего более восхитительно остроумного.
Он изобретает любовь.
Любовь к собственным щенятам, котятам, утятам, львятам, ребятам, цыплятам, дельфинятам. Любовь к другим существам своей породы. Вообще любовь.
Мне кажется, именно в этот момент Он забросил ихтиозавров, птеродактилей, бронтозавров и прочих простодушных набивателей живота. Ему просто перестало быть интересно с ними, и Он дал им исчезнуть в земном прахе. Теперь он занимался в первую очередь только теми, кто сумел подхватить посланный им заряд любви. То есть птицами и млекопитающими. А потом и людьми.
И как быстро у него все завертелось! Раньше на создание новой твари уходили миллионы лет. А теперь? Домашних животных не было на свете еще двести тысяч лет назад. Все коровы, курицы, кошки, свиньи, козы, ламы, верблюды, даже домашние пчелы – все были созданы на ферменте любовного обмена едой, все сгустились вокруг человека любовью.
Конечно, Он выделяет нас, конечно, любит по-особенному. Ибо мы – единственные из его созданий, способные оценить и восхититься Его творением. Именно для этого Он дал нам способность имитировать Его, то есть творить.
Однако есть один вопрос, одна загадочная недоделка, которую я пока не знаю, как объяснить. Нет-нет, я не обвиняю Его – я просто, по человеческому убожеству и скудоумию, не могу себе представить, как Он справится с этим. Мы должны верить, что Ему и это по силам, что Он разрешит неразрешимое. Ибо иначе погибнет эта чудная, голокожая, двуногая находка – съест, уничтожит сама себя.
Повторяю: мы не должны, мы не смеем вменять Ему в вину муки неразделенной любви.
Это лишь наше недомыслие – полагать, будто Ему ничего не стоило устроить так, чтобы любовь любящего немедленно рождала ответную любовь в любимом, как ток огня рождает тепло, как луч света вызывает отблеск. Мы не должны бояться неразделенной любви, а когда нам нечем дышать от боли, мы должны верить, что Он найдет, придумает – скоро, скоро, через каких-нибудь десять тысяч лет – избавление.
Да, неразделенная любовь мучает нас, как неутоленный голод. Но, может быть, мы сами в этом виноваты? Потому что мы непременно хотим любви этой женщины, этого друга, этого – своего – ребенка. Быть может, наказывая неразделенной любовью, Он учит нас любить всех? Или Он слегка ревнив и хочет, чтобы мы обратили нашу любовь к Нему? А может быть, эта недоделка – бессмысленные, не имеющие рационального оправдания муки неразделенной любви – и делает нас интересными Ему? И в тот момент, когда Он справится и с ней, когда одолеет, когда мы станем спокойно любить только в обмен, с гарантией, на равных, я – ее, она – меня, Ему станет скучно с нами и Он забросит нас, как забросил сотни других своих созданий?
Дорогие радиослушатели, если мне удастся вернуться к вам живым, я, как всегда, с нетерпением буду ждать ваших ответов на вопросы, поставленные одиноким островитянином – непрошеным защитником Творца.
10. Дрейф
Однажды вернувшийся из конторы Антон увидел повязку на глазах жены-5. Да, ее зрению необходим отдых. Так сказал врач. Нет, очки ей не нужны. Это просто усталость сетчатки. Довольно редкое заболевание. Врач обещает, что через неделю все пройдет. Только нужен полный покой, полное отсутствие световых раздражений. И витамины. Она заранее накупила нужных витаминов. Не подаст ли он ей зеленую коробочку со столика рядом с буфетом? Ему и детям придется целую неделю обходиться без ее услуг и даже помогать ей во всем. Как он думает, это будет им не очень тяжело?
Дети были в восторге. Особенно старшие, от ее первого брака. Они водили мать на прогулку, набирали для нее номер телефона, наливали ей кофе, вытирали рот салфеткой, одергивали, выговаривали за неосторожность, пугали последствиями. Смена ролей превратила их жизнь в завлекательный спектакль. Они научились готовить обед, ухаживать за младшими, запускать стиральную машину, подстригать газон, орудовать пылесосом.
Жена-5 настаивала на том, что повязку нельзя снимать даже ночью. Ведь кто-то может оставить включенный свет в ванной, и одному Богу известно, что случится с сетчаткой, если по ней вдруг полоснет внезапный луч. Антон смирился и с этим. Третий-лишний поначалу был в некоторой растерянности – ведь ему еще ни разу не доводилось иметь дело со слепыми женщинами, способными действовать только на ощупь. Но потом он даже, кажется, вошел во вкус и, как и дети, начал находить в ситуации карнавальную новизну.
Все же Антон был встревожен. Что должно было случиться с сетчаткой, чтобы она начала бояться того, для чего была создана, – лучей света? Он никогда не слыхал о таком. Прошла уже неделя, а повязка по-прежнему оставалась на глазах жены-5. Антон решил съездить к их окулисту и поговорить с ним подробно. Может быть, нужны какие-то дополнительные лекарства помимо витаминов? Он поехал, ничего не сказав жене-5. Он вышел из приемной врача взбешенный. Выяснилось, что окулист и понятия ни о чем не имел. Судя по ее карточке, жена-5 не проверяла зрение больше двух лет.
Зачем ей нужен был этот обман? Чего она хотела добиться? Получить отпуск от домашних забот, отдохнуть? Но разве не могла она сказать об этом открыто, обсудить, договориться? Конечно, он разрешил бы ей просто уехать на неделю к тете Кларенс, или на Багамы, или даже в Европу. Они могли бы нанять экономку на эти дни, которая следила бы за детьми и за домом. Как она могла заставить его так волноваться?
Жена-5 не оправдывалась. Слезы текли у нее из-под повязки. Она сидела на кровати, уронив голову, и молча слушала его брань и попреки, вздрагивая от каждого громкого «зачем?».
– Затем, что я хотела, – наконец выдавила она из себя, – мне было очень важно… А ты бы ни за что не позволил… Ты начал бы смеяться… И рассказывать нашим друзьям… Я понимаю, что это звучит дико… Но мне было просто необходимо испытать… Самой почувствовать, как… КАК ЖИВУТ СЛЕПЫЕ…
Жена-5 ничем – решительно ничем – не была похожа на его прежних жен. В отличие от жены-4, она постоянно думала о ком и о чем угодно, только не о себе. В отличие от жены-3, она не презирала ни одного человека на свете, а только себя. В отличие от жены-2, она не верила в возможность обретения безопасности в этой жизни. И в отличие от жены-1, она не бунтовала против окружающих каждого человека «налов» и «над», а жила у них в полном и безоглядном рабстве.
Как от окрика, как от удара кнутом, могла она в любой момент подскочить и помчаться на зов очередной «нады». Впрочем, слово «очередной» здесь не годилось. Разные «нады» не сговаривались между собой, не выстраивались в правильную очередь, а окликали ее наперебой, как сварливые постояльцы отеля, не умеющие поделить одну служанку. Пробегая на зов «нады поливания цветов», жена-5 могла быть перехвачена «надой звонка тете Кларенс», но, опять же, не успев дойти до телефона, замирала на месте под окриком «нады вынуть рыбу из морозильника», а взявшись за ручку холодильника, вдруг покрывалась испариной при мысли о «наде уплаты просроченного счета за электричество». Ее лицо постоянно было искажено напряженным ожиданием, в глазах переливался радужный, мыльный, щиплющий пузырь испуга.
Друзья время от времени приносили ей бумажки с телефонами психотерапевтов, которые вот-вот, совсем недавно спасли их знакомого от очень похожей беспричинной тревоги. Или от преувеличенного чувства вины. О, наши родители и наши учителя так научились накачивать в нас чувство вины – про запас, на всякий случай, чтобы обеспечить себе комфортабельную старость. Без профессиональной медицинской помощи выкачать эту отраву прочь очень трудно.
Она соглашалась, брала бумажки, звонила. Но ей не везло. Все ее психотерапевты оказывались сами со странностями. Один заявил ей, что лечение может быть успешным только в том случае, если она будет пытаться – да-да, она правильно расслышала – соблазнить его. Другой – вернее, другая – приходила в восторг от ее ночных кошмаров, завидовала, выспрашивала мельчайшие детали, говорила, что в жизни ей не доводилось слышать ничего более спонтанного, творческого, непредсказуемого. Третий на каждый тревожащий ее случай извлекал что-то похожее из истории своей жизни, разъяснял, насколько у него все болезненней и тяжелее, но вот посмотрите – он же не разваливается на части, продолжает трудиться, ведет нормальную полноценную жизнь.
Правда, скоро она узнала, что ничего полноценного в его жизни не было. Он сознался, что медленно сползает в долговую дыру, что подросшие дети отказываются его видеть, что пациенты пишут на него жалобы в психиатрические журналы, что он в одиночку напивается на ночь, чтобы заснуть хоть на три часа. Она жалела его, приносила протрезвляющий бульон. Еще одного психотерапевта она пыталась помирить с женой. Ей нравилось заботиться о них, именно потому, что никто ее не обязывал это делать. Видимо, это даже давало какой-то лечебный эффект – она веселела ненадолго. Но очень скоро и здесь все ее «хочу» – людьми ли, судьбой, ею самой – превращались в «должна». Она словно несла вокруг себя некое магнитное поле, которое наполняло тяжестью всякое приближающееся желание, безжалостно превращало его все в ту же кусачую, неусыпную «наду».
Именно жену-5 чаще всего вспоминал по утрам Антон, просыпаясь в душной, покачивающейся каюте. Ему казалось, что она – единственная на свете – могла бы получать удовольствие от случившейся с ними катастрофы, даже радоваться ей. Ибо никаким назойливым «надам» не удалось бы заглушить – даже в ней, он был в этом уверен – два могучих «хочу», заполонивших их души. Есть. Пить. Есть и пить. Пить. Есть.
Судовой журнал был спрятан у Рональда в сейфе. Он уцелел, поэтому можно было продолжать вести записи единственной оставшейся у них – в записной книжке Линь Чжан – шариковой ручкой.
1 июля
Третий день дрейфа. Утром допили последнюю воду. Вся надежда на дождь. Но на небе ни облачка. Жарко даже ночью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57