В прибрежном кафе, арендованном для прощального ланча, официантки кривыми ножами вскрывали устриц. Четыре пароходных винта, вертящихся под потолком, тщетно пытались вознести обеденный зал над землей. Провожающие со стаканами в руках толпились на танцевальном пятачке. Ждали стариков Козулиных. Они позвонили, что задерживаются на полчаса.
Миссис Дарси, теща-3, печально улыбнулась Антону, выпустила рукав его новенького капитанского кителя.
– И все же это не то, совсем не то, что тебе нужно.
– Я ведь не для своего удовольствия ввязался…
– Радиопроповеди – это такой большой бизнес сейчас. Ты бы мог приобрести имя, тебя бы начали приглашать другие станции…
– Мы же договорились: я буду присылать передачи каждую неделю.
– Конечно, мне противно даже подумать, что тебя могут увести от меня другие студии. Но я понимаю, что наш городок тесноват для твоего дара…
– …Это будет очень эффектно звучать: от нашего заморского корреспондента, специально для жителей Лэдисвиля…
– В будущем можно было бы думать и о телевизионной программе…
– …Голде удалось переслать нам еще одно сообщение. Это был уже настоящий вопль, крик о помощи.
– Да-да, я слыхала. Вы будете плыть мимо Монреаля? Хочешь, я попробую уговорить Сьюзен, чтобы она позволила тебе повидать детей? Все же перед такой опасной экспедицией отец имеет право…
– Попробуйте. Но вряд ли получится. Вы же знаете свою дочь.
Теща-3 смотрела на него с выражением грустного упрека. Мужчины так безответственны. Ни с того ни с сего они решают вдруг уехать, решают умереть. Они непредсказуемы. Наброшенные петли слов и фраз соскальзывают с них, как часы с руки, как кольца – с исхудавших пальцев. Кажется, вот он уже совсем твой, совсем рядом, совсем послушен – для своей же пользы! – каждому подтягиванию бечевки. Но стоит на минуту отвлечься – и вот уже в твоих руках нет ничего, одна пустая упряжь. Это так печально.
Новое известие от Голды – вопль, призыв, плач – на этот раз долетело до них завернутым в чужие слова, в чужой голос. Незнакомая женщина позвонила из Филадельфии, назвалась миссис Глендейл, сказала, что только что вернулась из туристской поездки в Москву. Да, там все было восхитительно за исключением обязательного похода в эту их гробницу на главной площади, потому что она страшно боится покойников, а тут пришлось пройти совсем-совсем близко мимо трупа под стеклянной крышкой. Других важных покойников они замуровывают рядом в стену, но это не очень надежно, потому что позднее могут найти какие-то ошибки в прожитой жизни и вынуть из стены. И их группа уже закончила свой тур, все накупили сувениров, шли от гостиницы к автобусу, чтобы ехать в аэропорт, когда эта девушка подбежала к ней на улице, и миссис Глендейл сперва подумала, что просто любительница значков и сувениров, но по выговору сразу поняла, что это американка, и она очень торопилась, сунула записку с номером телефона, говорила сбивчиво, просила позвонить только и сказать ее родителям, что их отправляют на работу, на сбор урожая («я забыла, как у них называется эта помесь фермы и плантации?»), на несколько месяцев. Кажется, она назвала город Псков. Но тут подбежали два молодых человека и буквально оттащили ее.
– Они, правда, улыбались и делали вид, что заигрывают с девушкой, но я видела, как она испугалась, и мне это очень не понравилось, так что я в автобусе на всякий случай переписала телефон в свою записную книжку, а бумажку изорвала мелко-мелко, я знаю, что в таких случаях надо съесть, но у меня не было томатного сока, чтобы запить, другого я не пью, а в аэропорту меня пригласили в кабинет главного таможенника и долго выспрашивали, что эта девушка мне сказала или передала, но я наврала, что она просто разыскивала какого-то Джерри Ньюкасла из Сиэтла и что я сказала, что такого у нас в группе нет, но вслед за нами едет другая группа, и они держали меня почти час, и это был второй очень неприятный момент в Москве, даже хуже, чем визит в гробницу, но раз вы говорите, что известие важное, я рада, что могла помочь американке и что все это было не зря, потому что наша группа была очень недовольна мною, что из-за меня им пришлось долго ждать отлета.
Этот рассказ добил жену-1. Она уже была обескуражена своей неудачей в Вашингтоне. Отец ее оказался прав (вечно, невыносимо прав!), в посольстве ей сказали, что ее заявление о визе будет рассматриваться обычным порядком, то есть три месяца, и при этом не предложили даже сесть, не то что красной икры, а потом еще этот звонок миссис Глендейл…
Она стояла между двумя своими бывшими мужьями, маленькая, нахохлившаяся, обмякшая, будто вляпалась опереньем, крыльями в нефтяной разлив, поминутно поправляя шляпку с черным хохолком. Снова стало заметно, как она располнела и укоротилась от наземной жизни. «Да, я стала уродиной, – казалось, говорило ее лицо, – но это уродство – от горя, а горе – оттого, что вы добились своего, заставили меня опуститься в ваше болото, где детей похищают, увозят, отправляют на тяжелые работы. Вот теперь и возитесь со мной такой, получайте то, что хотели, чего заслужили».
Точно такое же лицо, тон, вид, точно такое же уползание в раковину нарочитого уродства – последнее оружие в борьбе за свободу перелетов – было обрушено на Антона пятнадцать лет назад, когда он отказался рожать ребенка для – вместо – в пользу – Моррисонов.
Мистер Моррисон работал в библиотеке. Кроме того, он спекулировал домами и участками. Он был долговязый, седой и сутулый и любил говорить, что давно распрямился бы, если бы не тяжесть налогов. Чем успешнее шла торговля домами, тем тяжелее давили налоги. Однажды они ездили вместе на пляж, и Антон увидел на груди библиотекаря татуировку. Поверх кучерявой седой поросли, как арка над входом в пыльный парк, шла надпись: «У дверей грех лежит: он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним (Быт. 4:7)». Не эта ли надпись отпугивала нерожденных потомков Моррисонов, мешала им появиться на свет? Мысль о том, что жене придется зарыться лицом в эту пожухлую рощу или, по крайней мере, прочесть грозную цитату, – пять? десять? сколько им понадобится раз? – наполняла Антона содроганием.
– Ты безграмотный дикарь! Невежда! – кричала жена-1. – Безмозглый и пошлый ревнивец! Неужели ты думаешь, что я могла бы просить тебя о разрешении лечь в постель с чужим мужчиной? Неужели ты никогда не слышал про искусственное осеменение?
Он слышал. Он читал. Он пытался себе представить, как это происходит. Их поместят в соседние палаты. Или даже кабинки. Путь сперматозоидов через бездну комнатного космоса должен быть сокращен до предела. Мистеру Моррисону дадут почитать журнал с картинками. Наверное, довольно зачитанный, с загнутыми углами. Или они достаточно богаты, чтобы позволить себе иметь полную подписку? Наверное, там есть целая книжная полка с эротикой на любой вкус. Антон однажды видел на стенде газетного киоска рядом три конкурирующих журнала: для любителей крошечных – с грецкий орех – грудей, для любителей гигантских, тыквоподобных, и для поклонников отвислых, болтающихся, как кабачки на забора Наверно, у каждого журнала были свои подписчики. Пациенты бывают такие разные. Клиника должна быть готова удовлетворить любые запросы. Может быть, даже есть медсестра, обученная делать стриптиз?
Жена-1 больше не настаивала, не просила, не жаловалась. Она просто начала тихо угасать. Часами сидела у письменного стола, подперев виски кулаками, уставясь в студенческую работу, раскрытую на одной и той же странице. «Базаров обладал сильным характером и время от времени хотел обладать Одинцовой…» Или лежала спиной к разоренной комнате, отданной во власть торжествующим вещам. Моррисоны почти не показывались. По вечерам Антон забирал у них детей и вез ужинать в пиццерию с огромными механическими куклами, игравшими на гитарах, приплясывавшими, поздравлявшими гостей с днем рождения, раздававшими призы, обнимавшими смельчаков, просившими заходить снова и снова. Дети умоляли его разрешить им остаться ночевать здесь, с этими замечательными меховыми плясунами, не везти домой, к матери, которая разучилась разговаривать, улыбаться, летать.
Немудрено, что он так ухватился тогда за эту поездку. Фирме нужно было послать кого-то в техасское отделение. «Но это ведь на четыре недели. Вы уверены, что не запроситесь через неделю обратно? У вас ведь семья, дети…» Он был уверен. Он рвался прочь из дома. Перед отъездом он сказал жене-1:
– У тебя есть месяц. Решай сама. Но я ничего не хочу знать. Не могу я этого захотеть – хоть ты меня режь.
На десятый день жизни в Хьюстоне он напился. Бар был украшен портретами автогонщиков, вынутых из кабин, их шатало на земле от недостатка скорости, и все посетители у стойки дружно, как на параде, поворачивали головы к телевизору, когда с экрана доносился очередной рев стадиона. Потом он брел по ночным улицам и нес в руке зажженную зажигалку, потому что девушки в коротких кожаных юбках просили у него прикурить чуть не на каждом углу. Потом он сидел на кровати в своем номере, и одна из девушек торопливо раздевалась в углу – видимо, ей казалось, что он вот-вот заснет, а он был ничуть, ни в одном глазу, только ему хотелось прочесть название ее книжки, он и выбрал ее за то, что у нее была книжка в руках, ко она вдруг открыла книжку, которая оказалась коробкой, и вытряхнула из нее на столик кучу предохранительных причиндалов, свернула полученные деньги в рулончик и спрятала их в пластмассовую статуэтку третьего-лишнего, и пошла к нему, неся на растопыренных пальцах резиновый чехольчик – его всегда поражало, насколько мал этот выступ на конце, – неужели они думают, что там достаточно места для всех его молодцов? – но в этот раз ни выступ, ни сам чехольчик не понадобились, потому что третий-лишний не проявлял ни малейшего интереса, как они его ни уговаривали вдвоем, он только мотал головой на мягкой шее и рвался без разрешения исполнять другие свои функции, которые в этот момент казались ему не в пример более важными. Девушка оделась и ушла с гордым и обиженным видом, а неопытный Антон не знал, имеет ли он право попросить назад часть своих денег в такой ситуации.
Он вскочил посреди ночи, разбуженный простой и все примиряющей идеей. Он схватил телефон, набрал номер и стал кричать, не дав жене-1 даже проснуться как следует:
– Я придумал!.. Это же так просто!.. Как нам раньше не пришло в голову… Почему ты – с мистером Моррисоном? Почему не я – с миссис Моррисон? Насколько это проще и быстрее. Она, конечно, не красавица и не первой молодости, но лучше мне отмучиться девять минут, чем тебе – девять месяцев. Что?… Нам наплевать на фаллопиевы трубы. Мои ребята прорвут любую закупорку, любую оборонительную линию, просочатся, если надо, в обход! Ты же их знаешь. Подготовим специальный десантный отряд – и вперед!.. Ты говоришь «нет», даже не дав себе труда обдумать… Это значит, что все разговоры о благотворительности – камуфляж, а тебе просто очень-очень захотелось попробовать цветочной жизни. Ну и как проходит опыление? Мистер Моррисон тобой доволен? Или все же понадобится случка?
Жена-1 обругала его плохим словом и бросила трубку.
Но когда он прилетел обратно, приехала встречать в аэропорт. И от одного вида ее третий-лишний впал в такое волнение, что Антону пришлось побежать к ней и спрятать восставшего хулигана в коротком приветственном объятии, а потом еще усесться на стул и полчаса просидеть в зале ожидания, прежде чем ему было разрешено идти дальше, к автомобилю.
– Бедный, бедный, – говорила жена-1, косясь на него растроганно и насмешливо, – не знает, что ему придется ждать еще дня два… Да, так неудачно совпало… Вчера началось… Да, как видишь… Бедные Моррисоны… Ничего у нас не вышло. Но зато с этим покончено. Пойми, мне нужно было хотя бы попытаться…
Он понимал. Он понимал теперь не только ее, но – как ему казалось – начал догадываться и о секретах третьего-лишнего. Именно тогда у него впервые мелькнуло предположение, что этот его непредсказуемый Ванька-встанька помешан на производстве детей. Что он готов заниматься этим хоть в одиночку, хоть в компании, хоть взаправду, хоть понарошку, хоть с женой, хоть с подругой жены. Но если этого нет, если производство детей по каким-то причинам исключается, этот извращенец готов объявить забастовку в любую минуту!
О, Моррисоны, Моррисоны, с их неисполненной, мучительной мечтой! Зачем они поселились рядом? Зачем прошли в жизни так близко – как айсберг мимо «Титаника» – и задели где-то в невидимой глубине их прочный счастливый мирок? Ибо пробоина осталась, и она сделала бы свое дело, даже если бы не случилась вскоре эта – за кустами цветущего сумаха, в дыму жарившегося барана – встреча с Кэтлин на пикнике.
Вслед за стариками Козулиными из лимузина вылезли двое рабочих в комбинезонах, извлекли длинный рулон. Корреспонденты побросали стаканчики с питьем, ринулись к дверям кафе, на ходу доставая свои фотоаппараты, магнитофоны, авторучки, телекамеры. Рабочие, с рулоном на плечах, прошли по мосткам на борт яхты, опустили его на палубу, начали разворачивать. Нацеленные объективы поймали огромные сияющие глаза и шелковистый лоб рыжего спаниеля – над краем приоткрытой банки – как раз в тот момент, когда рекламный плакат раскатывали по борту «Вавилонии» мягкими малярными роликами на длинных палках.
– Кошачью голову – на левый борт, – распоряжался старый Козулин. – Но ближе к корме. Требования симметрии нам не указ. А миску с телячьими фрикадельками и надписью «Пиргорой» – на крышу рубки. Надо ведь подумать и о тех, кто будет снимать с вертолетов. Кстати, дорогие друзья, отметьте в своих блокнотах: рекламное бюро заверило меня, что эти плакаты выполнены из специального пластика и должны выдержать и бури, и соленые брызги, и палящее солнце. Если оторвется хоть уголок, они вернут мне деньги.
Козулин был похож на старого адмирала, вызванного из ссылки спасти – в который уже раз! – родину от врага. Или завоевать последний заморский остров, без которого империи – не жить. За завтраком он сказал речь:
– Вы все, наверное, знаете, что наше путешествие, еще не успев начаться, стало объектом злобных домыслов, враждебных интриг, шуток на грани клеветы, клеветы за гранью правдоподобия. И в бульварной прессе, и в клубных кулуарах, и на площадках для гольфа кто-то упорно распространяет слухи, будто под прикрытием торговли и рекламы мы собираемся заниматься сбором шпионских сведений. (Интересно знать, о чем? О числе блох у перевернутых кошек?) Или что в консервных банках очень удобно перевозить наркотики и бриллианты. Или что мы намерены заниматься злобной пропагандой, тайно внушая людям, что мир между двумя великими странами так же невозможен, как мир между собакой и кошкой.
Мы не пытаемся даже выяснять, кто распространяет эти слухи. (Наши конкуренты? Политические радикалы? Любители газетных сенсаций?) За долгие годы жизни я убедился: клевета, будучи проявлением человеческой порочности, нападает только на проявления человеческой порядочности и достоинства. Гордитесь, когда на вас клевещут! Смело идите вперед – вы на верном пути.
Какова же настоящая цель нашего плавания?
На это так же непросто ответить, как и на вопрос, зачем семьсот лет тому назад Марко Поло отправился из родной Венеции навстречу восходящему солнцу? За наживой, скажете вы? Наживу он мог получить, не покидая Европы, и с гораздо меньшим риском. Он поехал, потому что его мучила стена – стена незнания и непонимания, вечно разделяющая Восток и Запад. Он хотел открыть им глаза друг на друга, а заодно и себе – на весь мир. И он знал, что в этом мире нет более универсального языка, чем язык торговли.
Торговать не считается возвышенным занятием. Во всяком случае, не таким, как убивать. Воин по статусу всегда выше купца. Торг для многих – это спор, конфликт, ссора. И мало кто способен осознать, что рынок – это храм свободы. Недаром во всем мире рынки так нарядны и праздничны. Ибо там и только там предельно свободный покупатель встречается с предельно свободным продавцом и они осуществляют таинство свободного товарообмена. Недаром в английском языке слова «ярмарка», «красивый» и «справедливый» – fair! – синонимы.
Пожелаем же нашему капитану – этому новому Марко Поло, этому миссионеру свободного предпринимательства – благополучно достичь далеких берегов и наглядно показать тамошним жителям, как много они потеряли, разрушив храмы свободы. Пожелаем ему также благополучно вернуться и, может быть, приоткрыть глаза и нам. Может быть, он узнает и расскажет нам, как, отчего, какими путями это самоубийственное наваждение, эта жажда разрушения свободного праздничного рынка может внезапно охватить миллионы людей. Мы видим, что наваждение это расползается по всему миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57