Простой и безотказный трюк. К тому же разнообразие – каждый раз новая мачеха. А дома что? Надо учиться, надо ходить к врачу, надо стелить за собой постель, надо пылесосить комнату, надо помогать по саду, надо нянчить младших. Одни сплошные «нады».
– Вы опять на чем-нибудь сцепились?
– О, этого я ждала. Теперь он меня же выставит виноватой. Да, если вежливо попросить унести из домашней оранжереи чужие растения, которые были там поставлены без спроса, есть очередное проявление родительского деспотизма, то я признаю себя виновной в деспотизме. А если доказывать свою точку зрения с излишним жаром – агрессивность, то я виновна и в этом. Тем более что спор-то был чисто академический. Тема: что вырастил в горшках вундеркинд-сокурсник – эвкалипты или марихуану? Такие развесистые кусты, вполне подсудное дело, года на четыре потянет. Так что можно считать, что да – мы сцепились накануне. Поэтому я хочу, чтобы ты выехал сегодня же.
– Куда?
– Я хочу, чтобы ты совершил полный объезд. Начни с той, которая живет в Питсбурге. Номер пятый – забыла, как ее зовут. Оттуда – в Вашингтон. Я почти уверена, что дальше ехать не придется. Голда всегда обожала твою вторую. И не мудрено. Ведь у нее есть все, чего нет у меня. Включая две бороды под мышками. Найдешь ее либо там, либо там. И привезешь ко мне в Детройт.
– Ольга, ты спятила. Питсбург, Детройт… Да у меня нет денег доехать до аптеки.
– Боже, что я слышу? Кто это говорит? Не тот ли это знаменитый богач-страховальщик, которому каких-нибудь два года назад ничего не стоило нанять частный реактивный самолет, чтобы слетать с новой дамой сердца на Гавайи? Не он ли нарожал дюжину детей и отдавал половину своих доходов на алименты? И за что же судьба его так страшно покарала, что нынче даже на скромный автобусный билет ему не наскрести нескольких долларов? На что же ты живешь, идол поверженный?
– Миссис Дарси снабжает меня всем необходимым. Она даже не берет с меня денег за флигель, в котором я живу.
Когда доходишь до самого дна унижения, когда падать дальше некуда, вдруг чувствуешь в собственном голосе какую-то перемену, сам слышишь его словно сквозь мутную болотную воду, но в то же время ощущаешь в нем неожиданную ровность. Дно все же твердое – на нем, по крайней мере, можно стоять. Или лежать. Но так, чтоб уж не шевелиться.
– О, миссис Дарси! Ее я могу понять. Как не отблагодарить бывшего зятя, который подарил ей две пары внуков! Этот человек скоро начнет размножаться делением. А почему же этот наш чадолюбец не поищет себе работу?
– Я работаю. Я веду важный отдел в бизнесе миссис Дарси.
– Ай-я-яй, про это мы тоже что-то слышали. Местная радиостанция, покрывающая целых два квартала. В эфире каждую субботу мистер Энтони Себеж с новой порцией откровений. Хорошо, я пришлю тебе деньги на дорогу. Но об автобусе забудь. Возьми машину напрокат и жарь в Питсбург сегодня же. Или а Вашингтон. Где у вас ближайший телеграф?… Подожди, я запишу… Надеюсь, ты в своих бегах еще фамилию не сменил?… Лэдисвиль, Нью-Джерси?… Ну и названьице…
Он мог бы сказать, что в Вашингтон нет смысла ехать, потому что жена-2 никогда бы не стала укрывать Голду у себя (ответственность – как можно!). Он мог бы начать объяснять, что даже до телеграфа добраться ему будет нелегко, потому что миссис Дарси, теща-3, может отказаться подвезти его на машине (ключи она ему никогда не доверяла), а ведь с телеграфа надо будет еще как-то доползти до бюро проката (ближайшее – за пять миль). А что если теща-3 заявит, что он ей нужен позарез, что без очередной передачи она его не отпустит? Но все эти препятствия и трудности он уже перечислял не жене-1, а самому себе, и уже выдумывал обходные хитрости, как их преодолеть, и одной рукой нашаривал кеды под кроватью, а другой пытался вырвать брюки из двух железных пастей на проволочной вешалке.
Он чувствовал, что дрожит от нетерпения. Он не мог понять почему.
Конечно, он не видел детей целую вечность, не выезжал за пределы Лэдисвиля, не держал в руках руль, не заходил в придорожный ресторан, не заказывал себе бифштекс с кровью, истекающий холестерином и канцерогенами. Иногда он прогуливался в сумерках по главной улочке Лэдисвиля, глядел на закрывающиеся лавки и воображал себя иностранцем, который не знает языка, не может прочесть вывеску, не имеет ни одного знакомого, не запасся местными деньгами, но и в свою страну уже вернуться не может, потому что она каким-то диковинным образом ушла под землю, затонула, распалась на кусочки грязи.
Он очень хотел поехать, но опять же не потому, что впервые со времен Большого несчастья он был в силах прийти на помощь кому-то из своих детей, мог сделать для них, для нее – для Голды, для любимой дочери-1-1 – что-то, чего не могли сделать все эти их новые отцы, со всеми их респектабельными службами, автомобилями, счетами в банке, шикарными связями, дачами на океане. Впервые за долгие месяцы он испытал толчок забытого восхитительного чувства – злости. В этом, в этом была вся загвоздка. Чувство только мелькнуло и пропало, но Антону казалось – если напрячься, если не оставлять попыток, его снова можно будет поймать, как ускользающую волну в приемнике, как потерянную строчку в книжной странице. И злость была не на жену-1, не на боль в десне, не на затерявшийся носок – нет, это был явно отблеск той большой, былой злости на главного врага всей его жизни до катастрофы, злости, которая, оказывается, составляла стержень и опору, потому что, когда ее не стало, он и превратился в тряпицу, в мягкий комочек сохнущей на ветру плоти.
Он так хотел поехать, что даже забыл бояться за – убежавшую? похищенную? загулявшую? – дочь-1-1.
2. Миссис Дарси
Когда будущая жена-3 везла Антона знакомиться с будущей тещей-3, она предупредила его, что если ему покажется, что миссис Дарси кокетничает с ним, даже заигрывает и завлекает, то пусть он не думает, что ему это только кажется. И если он заметит, что миссис Дарси говорит прямо противоположное тому, что говорила пятнадцать минут назад, пусть не вздумает поправлять, если не хочет сделать будущую тещу врагом с первой встречи. И не дай ему Бог заговорить о равенстве полов – миссис Дарси глубоко убеждена в изначальном, вечном, неколебимом превосходстве женщин. А сейчас они сделают крюк миль в пять, заедут в зоомагазин и купят специальные семечки для попугая миссис Дарси, коробку деликатесов для обеих кошек и кусок буженины для спаниеля по кличке Сэр. («Представляешь, сколько мужских голов в парке нервно оборачиваются, когда она зовет „Сэр, Сэр – сюда!"»)
За прошедшие десять лет зверинец миссис Дарси разросся.
Сверкнув розовыми неоновыми ушами, кролик Мао Цзедун скакнул из-под ног Антона за свисавшую со стола скатерть. Спаниель Сэр (уже другой, Сэр-2) с разгона ударил сзади под коленки. Зашевелился за стеклом террариума крокодил Никсон, выкатил свой бильярдный глаз, окунул кончик хвоста в ручеек с резиновыми берегами. Теща-3 обернулась от клетки с лисятами, улыбнулась, пошевелила пальцами поднятой в приветствии ладони. Дикий голубь Элвис спикировал с лампы под потолком на рояль.
Иногда казалось: приди к миссис Дарси убийца с исповедью о только что совершенном преступлении, она и его бы выслушала все с той же мягкой, чуть снисходительной улыбкой, подбадривая то поднятой бровью, то наклоном корпуса вперед, все запомнила бы ничего не простила и незаметно накинула бы ту веревочку о двух концах – огорчение с поджатыми губами на одном, восторженное сияние на другом, – при помощи которой она так успешно вертела всем сонмом людей, клубившихся вокруг нее.
Пока Антон рассказывал о телефонном звонке жены-1 и о пропаже дочери-1-1, она то прижимала Сэра к груди, то зарывалась лицом в его шерсть, словно прячась от ужасов заоконной жизни. Но как только замелькали в рассказе слова «ехать», «искать», как только стало ясно, к чему он клонит, теща-3 сбросила собаку с колен, отбежала к окну и повисла на нем, как испуганная девочка, которой карты нагадали хлопоты, разлуку, дорогу, расходы.
Антон сказал, что деньги не понадобятся, потому что жена-1 высылает ему телеграфом.
Теща-3 сказала, что где-то в романах она читала и видела в кинофильмах, что бывает на свете такая черная неблагодарность, но в жизни до сих пор не встречала. Что он способен уехать вот так, накануне субботы, бросить все, не подготовив передачу, когда ее радиостанция переживает такой трудный момент, – этого она просто не ожидала.
Антон сказал, что до субботы еще целых четыре дня, что поездка не продлится долго, что, возможно, он найдет Годду уже в Вашингтоне и вернется в тот же день.
Теща-3 сказала, что примерно те же слова он говорил ее дочери, его жене-3, перед своей невинной поездкой в Лос-Анджелес, где он встретил эту – с плечами, как вешалка, и, как мы видим, отъезд его затянулся уже на восемь лет и конца ему не видно.
Антон сказал, что эгоизм в соединении с деспотизмом и вообще-то не украшает человека, а когда он еще пытается натянуть маску обиженной беспомощности, то выглядит вдвойне отвратительно.
Теща-3 сказала, что следует только поражаться тому, что не кто иной, как замаскированный эгоизм, подобрал раздавленного, никому не нужного неудачника, кормит и поит его, дает ему кров над головой, а также снабжает работой, благодаря чему этот неудачник может сохранять хотя бы крохи собственного достоинства.
Антон сказал, что человек, который не смеет высунуть носа на улицу, позвонить по телефону, человек, у которого нет ни одного ключа в кармане, потому что ему нечего отпирать или запирать, человек, который вот уже третий день мучается зубной болью, потому что ему стыдно попросить денег на дантиста, такой человек о достоинстве и не помышляет, но тем-то он и опасен, потому что ему ничего не стоит выйти на улицу и пойти за деньгами на телеграф все пять миль пешком, невзирая на палящее солнце.
Теща-3 сказала, что деньги деньгами, но если он попытается арендовать машину, используя свои водительские права, имя его полетит от компьютера к компьютеру и очень скоро попадет в один из трех штатов, где его разыскивают за неуплату долгов, после чего полиция Вашингтона будет немедленно оповещена о необходимости задержать такого-то джентльмена, едущего в таком-то автомобиле.
Антон задумался над ее словами. Боль в десне тронулась с места и пошла рывками одолевать очередной подъем. Спаниель Сэр спрыгнул с кресла, подошел и сел перед ним, наклонив голову ухом до пола.
Антон услышал сдавленное рыдание.
Теща-3 смотрела на него светлым выжидающим взглядом.
Тогда он понял, что плачет сам.
За десять месяцев затворничества во флигеле он успел забыть, как опасно бывает захотеть чего-то. Сильно захотеть. Змеиная головка надежды с шипением уползала обратно в нору.
Теща-3 пришла силуэтом от окна, села на ковер рядом с Сэром. Сдвоенная нитка красного стекляруса вилась по ее черной блузке, как ночное шоссе, которое различаешь в окне, перелетая последние холмы перед аэродромом. У него всегда было чувство, что стареть она не боится и чуть не с любопытством поджидает каждую новую морщину на лице или шее, заранее предвкушая, как с ней можно будет схватиться, одолеть и приспособить для косметических нужд автопортрета, рисуемого каждый день заново перед трехстворчатым зеркалом. Когда она заговорила, ему сразу стало легче, но тут же мелькнул и новый страх – неужели он так уже повязан, так зависит от нее, то есть не только уже от ее денег и помощи, а и от слов – тоже? от веревочки, которой она крутит людей направо и налево, то слезами, то улыбками, налево и направо?
– …Ну пусть я перехватила, пусть перегнула палку, не такие уж они быстрые, может, и не найдут тебя на короткой дороге до Вашингтона, но дело ведь не в этом, не потому тебе нельзя уезжать, а потому, что жалко до слез прерывать растительный процесс, с тобой что-то важное происходит все эти месяцы, ты, может, не замечаешь, а мне со стороны видно, это какое-то преображение, только не говори мне, что я опять лезу с церковными бреднями, тебя явно испытывают свыше, ты сейчас – как Иов в пустыне, хотя я, конечно, стараюсь, чтобы у тебя пустыня была с комфортом, с ванной и холодильником, зато с советами, как те друзья, не лезу и других не подпускаю, и, может быть, напрасно я это делаю, может, меня Бог накажет, чтобы помнила Писание и не вмешивалась в Его дела, когда Он так ясно показывает, что готовит тебя для чего-то специального, когда сыплет на твою голову несчастье за несчастьем, совсем уже почти в порошок растер на дне своей ступки, но что-то ведь из этого порошка вылепляется, вот и дар речи ты вдруг обрел, этого же никогда у тебя не было, хотя язык-то с юности был подвешен неплохо, иначе как бы ты продал свой миллион страховок, как бы завлек всех своих жен и не жен, но я не об этом сейчас, я о даре речей, потому что не зря все эти люди слушают тебя у приемников по субботам, чем-то ты берешь их за душу, даже когда они сердятся на тебя, то сердятся именно за то, что ты их растревожил, вырвал из спячки, я по себе это чувствую, так бы, кажется, бросила все и сидела у твоих ног, и вот это-то созревание дара нельзя тебе прерывать, нельзя погружаться назад в суетню своих многоженских дрязг, ну что там с ней могло случиться, с Голдой твоей, убежала из дому, эка невидаль, найдется и без тебя, а вот передачу за тебя никто подготовить не сможет, здесь ты единственный и неповторимый, то есть еще не настоящий проповедник, наверное, иначе я бы не смела так тобой помыкать, хотя, по совести сказать, я ведь в душу к тебе не лезу, только внешней оболочкой занимаюсь, так сказать, сосудом, тленным скафандром нетленной души, и сдается мне, что этому скафандру пора подкрепиться, у меня в холодильнике как раз пара свежайших омаров, а первой твоей я сама позвоню потом, объясню, что никуда поехать ты не сможешь, у тебя важная и срочная работа, а беглых детей гораздо скорее разыщут частные детективы, она вполне может нанять на те деньги, что они высосали из тебя за все эти годы, и номер твоего телефона надо будет не забыть сменить – сегодня же.
Теща-3 легко вскочила с ковра, нагнулась близко-близко к лицу Антона, словно вглядывалась в глазок камеры, и, как бы убедившись, что узник внутри вернулся к полезному для него состоянию полной послушности, умчалась на кухню.
Антон встал и поплелся за ней. Открыл шкаф с лекарствами, начал шарить в нем, но она не дала, тут же подскочила, сама достала бутылочку с обезболивающим, высыпала таблетки на ладонь, заставила его открыть рот, хлопнула ладошкой по губам, подала запить.
Она снова говорила, распоряжалась, командовала самой себе – «Тарелки сюда, вилка налево, нож направо, а где же крышка от кастрюли? марш на место! теперь рюмки, нет, не те, ну-ка быстро, все по местам!»
Кочан салата поскрипывал под быстрым ножом. Хвосты омаров забились в предсмертной судороге, высовываясь из бурлящей пучины, краснея на глазах. Лимон распался на две золотые лодочки, которые закачались, задевая друг друга бортами. Извлеченная из бутылки пробка издала звук вороватого поцелуя.
В первый год жизни с женой-3 у Антона иногда возникало чувство, что он может подбить ее на что угодно, если только сумеет доказать, что матери ее это не понравилось бы. Даже в свои двадцать пять лет Сьюзен жила и как будто не жила, а все выдиралась – с криками и проклятиями – из гущи пеленок, намотанных на нее матерью за долгие годы детства и отрочества.
– Уедем отсюда! – умоляла она Антона. – В Дакоту, Юту, Небраску. Или на Западный берег. Ты изобретешь страховку от землетрясений и разбогатеешь в Калифорнии за полгода.
Но никуда бы она не поехала, потому что пеленки-тесемки держали крепко и она места себе не находила, если мать не звонила два дня подряд. Теща-3 потеряла недавно мужа, и гнев на эту несправедливость судьбы, покружив над крышами и бассейнами графства Бергамон, обрушился вдруг на Антона и его профессию.
– Значит, вы хотите откупаться деньгами, одними лишь деньгами, всегда и только деньгами? И есть у вас расценки на пустоту, которую нечем заполнить, на шок одиночества? Когда Стивен умирал у меня на руках, знаете, что я ему говорила? Я поносила его последними словами, кричала: «А обо мне ты подумал, негодяй? Меня-то кто будет держать, когда настанет моя очередь?» Вы обязаны предупреждать своих клиентов обо всем этом, должны заставлять их ходить на специальные курсы, готовящие людей к одиночеству. Я очень хочу, чтобы вы с Сьюзен записались уже сейчас на эти курсы. Они открылись недавно в Принсто-не и стоят совсем недорого. Или хотя бы прочли книгу «Запланированная смерть». Скальтесь, скальтесь… Потом горько пожалеете, что не слушались меня, но будет поздно.
Муж ее, тесть-3, в последние дни жизни пристрастился читать газеты. Он требовал, чтобы ему приносили и местные, и центральные, и даже заокеанские. Газеты лежали горой в больничной палате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Вы опять на чем-нибудь сцепились?
– О, этого я ждала. Теперь он меня же выставит виноватой. Да, если вежливо попросить унести из домашней оранжереи чужие растения, которые были там поставлены без спроса, есть очередное проявление родительского деспотизма, то я признаю себя виновной в деспотизме. А если доказывать свою точку зрения с излишним жаром – агрессивность, то я виновна и в этом. Тем более что спор-то был чисто академический. Тема: что вырастил в горшках вундеркинд-сокурсник – эвкалипты или марихуану? Такие развесистые кусты, вполне подсудное дело, года на четыре потянет. Так что можно считать, что да – мы сцепились накануне. Поэтому я хочу, чтобы ты выехал сегодня же.
– Куда?
– Я хочу, чтобы ты совершил полный объезд. Начни с той, которая живет в Питсбурге. Номер пятый – забыла, как ее зовут. Оттуда – в Вашингтон. Я почти уверена, что дальше ехать не придется. Голда всегда обожала твою вторую. И не мудрено. Ведь у нее есть все, чего нет у меня. Включая две бороды под мышками. Найдешь ее либо там, либо там. И привезешь ко мне в Детройт.
– Ольга, ты спятила. Питсбург, Детройт… Да у меня нет денег доехать до аптеки.
– Боже, что я слышу? Кто это говорит? Не тот ли это знаменитый богач-страховальщик, которому каких-нибудь два года назад ничего не стоило нанять частный реактивный самолет, чтобы слетать с новой дамой сердца на Гавайи? Не он ли нарожал дюжину детей и отдавал половину своих доходов на алименты? И за что же судьба его так страшно покарала, что нынче даже на скромный автобусный билет ему не наскрести нескольких долларов? На что же ты живешь, идол поверженный?
– Миссис Дарси снабжает меня всем необходимым. Она даже не берет с меня денег за флигель, в котором я живу.
Когда доходишь до самого дна унижения, когда падать дальше некуда, вдруг чувствуешь в собственном голосе какую-то перемену, сам слышишь его словно сквозь мутную болотную воду, но в то же время ощущаешь в нем неожиданную ровность. Дно все же твердое – на нем, по крайней мере, можно стоять. Или лежать. Но так, чтоб уж не шевелиться.
– О, миссис Дарси! Ее я могу понять. Как не отблагодарить бывшего зятя, который подарил ей две пары внуков! Этот человек скоро начнет размножаться делением. А почему же этот наш чадолюбец не поищет себе работу?
– Я работаю. Я веду важный отдел в бизнесе миссис Дарси.
– Ай-я-яй, про это мы тоже что-то слышали. Местная радиостанция, покрывающая целых два квартала. В эфире каждую субботу мистер Энтони Себеж с новой порцией откровений. Хорошо, я пришлю тебе деньги на дорогу. Но об автобусе забудь. Возьми машину напрокат и жарь в Питсбург сегодня же. Или а Вашингтон. Где у вас ближайший телеграф?… Подожди, я запишу… Надеюсь, ты в своих бегах еще фамилию не сменил?… Лэдисвиль, Нью-Джерси?… Ну и названьице…
Он мог бы сказать, что в Вашингтон нет смысла ехать, потому что жена-2 никогда бы не стала укрывать Голду у себя (ответственность – как можно!). Он мог бы начать объяснять, что даже до телеграфа добраться ему будет нелегко, потому что миссис Дарси, теща-3, может отказаться подвезти его на машине (ключи она ему никогда не доверяла), а ведь с телеграфа надо будет еще как-то доползти до бюро проката (ближайшее – за пять миль). А что если теща-3 заявит, что он ей нужен позарез, что без очередной передачи она его не отпустит? Но все эти препятствия и трудности он уже перечислял не жене-1, а самому себе, и уже выдумывал обходные хитрости, как их преодолеть, и одной рукой нашаривал кеды под кроватью, а другой пытался вырвать брюки из двух железных пастей на проволочной вешалке.
Он чувствовал, что дрожит от нетерпения. Он не мог понять почему.
Конечно, он не видел детей целую вечность, не выезжал за пределы Лэдисвиля, не держал в руках руль, не заходил в придорожный ресторан, не заказывал себе бифштекс с кровью, истекающий холестерином и канцерогенами. Иногда он прогуливался в сумерках по главной улочке Лэдисвиля, глядел на закрывающиеся лавки и воображал себя иностранцем, который не знает языка, не может прочесть вывеску, не имеет ни одного знакомого, не запасся местными деньгами, но и в свою страну уже вернуться не может, потому что она каким-то диковинным образом ушла под землю, затонула, распалась на кусочки грязи.
Он очень хотел поехать, но опять же не потому, что впервые со времен Большого несчастья он был в силах прийти на помощь кому-то из своих детей, мог сделать для них, для нее – для Голды, для любимой дочери-1-1 – что-то, чего не могли сделать все эти их новые отцы, со всеми их респектабельными службами, автомобилями, счетами в банке, шикарными связями, дачами на океане. Впервые за долгие месяцы он испытал толчок забытого восхитительного чувства – злости. В этом, в этом была вся загвоздка. Чувство только мелькнуло и пропало, но Антону казалось – если напрячься, если не оставлять попыток, его снова можно будет поймать, как ускользающую волну в приемнике, как потерянную строчку в книжной странице. И злость была не на жену-1, не на боль в десне, не на затерявшийся носок – нет, это был явно отблеск той большой, былой злости на главного врага всей его жизни до катастрофы, злости, которая, оказывается, составляла стержень и опору, потому что, когда ее не стало, он и превратился в тряпицу, в мягкий комочек сохнущей на ветру плоти.
Он так хотел поехать, что даже забыл бояться за – убежавшую? похищенную? загулявшую? – дочь-1-1.
2. Миссис Дарси
Когда будущая жена-3 везла Антона знакомиться с будущей тещей-3, она предупредила его, что если ему покажется, что миссис Дарси кокетничает с ним, даже заигрывает и завлекает, то пусть он не думает, что ему это только кажется. И если он заметит, что миссис Дарси говорит прямо противоположное тому, что говорила пятнадцать минут назад, пусть не вздумает поправлять, если не хочет сделать будущую тещу врагом с первой встречи. И не дай ему Бог заговорить о равенстве полов – миссис Дарси глубоко убеждена в изначальном, вечном, неколебимом превосходстве женщин. А сейчас они сделают крюк миль в пять, заедут в зоомагазин и купят специальные семечки для попугая миссис Дарси, коробку деликатесов для обеих кошек и кусок буженины для спаниеля по кличке Сэр. («Представляешь, сколько мужских голов в парке нервно оборачиваются, когда она зовет „Сэр, Сэр – сюда!"»)
За прошедшие десять лет зверинец миссис Дарси разросся.
Сверкнув розовыми неоновыми ушами, кролик Мао Цзедун скакнул из-под ног Антона за свисавшую со стола скатерть. Спаниель Сэр (уже другой, Сэр-2) с разгона ударил сзади под коленки. Зашевелился за стеклом террариума крокодил Никсон, выкатил свой бильярдный глаз, окунул кончик хвоста в ручеек с резиновыми берегами. Теща-3 обернулась от клетки с лисятами, улыбнулась, пошевелила пальцами поднятой в приветствии ладони. Дикий голубь Элвис спикировал с лампы под потолком на рояль.
Иногда казалось: приди к миссис Дарси убийца с исповедью о только что совершенном преступлении, она и его бы выслушала все с той же мягкой, чуть снисходительной улыбкой, подбадривая то поднятой бровью, то наклоном корпуса вперед, все запомнила бы ничего не простила и незаметно накинула бы ту веревочку о двух концах – огорчение с поджатыми губами на одном, восторженное сияние на другом, – при помощи которой она так успешно вертела всем сонмом людей, клубившихся вокруг нее.
Пока Антон рассказывал о телефонном звонке жены-1 и о пропаже дочери-1-1, она то прижимала Сэра к груди, то зарывалась лицом в его шерсть, словно прячась от ужасов заоконной жизни. Но как только замелькали в рассказе слова «ехать», «искать», как только стало ясно, к чему он клонит, теща-3 сбросила собаку с колен, отбежала к окну и повисла на нем, как испуганная девочка, которой карты нагадали хлопоты, разлуку, дорогу, расходы.
Антон сказал, что деньги не понадобятся, потому что жена-1 высылает ему телеграфом.
Теща-3 сказала, что где-то в романах она читала и видела в кинофильмах, что бывает на свете такая черная неблагодарность, но в жизни до сих пор не встречала. Что он способен уехать вот так, накануне субботы, бросить все, не подготовив передачу, когда ее радиостанция переживает такой трудный момент, – этого она просто не ожидала.
Антон сказал, что до субботы еще целых четыре дня, что поездка не продлится долго, что, возможно, он найдет Годду уже в Вашингтоне и вернется в тот же день.
Теща-3 сказала, что примерно те же слова он говорил ее дочери, его жене-3, перед своей невинной поездкой в Лос-Анджелес, где он встретил эту – с плечами, как вешалка, и, как мы видим, отъезд его затянулся уже на восемь лет и конца ему не видно.
Антон сказал, что эгоизм в соединении с деспотизмом и вообще-то не украшает человека, а когда он еще пытается натянуть маску обиженной беспомощности, то выглядит вдвойне отвратительно.
Теща-3 сказала, что следует только поражаться тому, что не кто иной, как замаскированный эгоизм, подобрал раздавленного, никому не нужного неудачника, кормит и поит его, дает ему кров над головой, а также снабжает работой, благодаря чему этот неудачник может сохранять хотя бы крохи собственного достоинства.
Антон сказал, что человек, который не смеет высунуть носа на улицу, позвонить по телефону, человек, у которого нет ни одного ключа в кармане, потому что ему нечего отпирать или запирать, человек, который вот уже третий день мучается зубной болью, потому что ему стыдно попросить денег на дантиста, такой человек о достоинстве и не помышляет, но тем-то он и опасен, потому что ему ничего не стоит выйти на улицу и пойти за деньгами на телеграф все пять миль пешком, невзирая на палящее солнце.
Теща-3 сказала, что деньги деньгами, но если он попытается арендовать машину, используя свои водительские права, имя его полетит от компьютера к компьютеру и очень скоро попадет в один из трех штатов, где его разыскивают за неуплату долгов, после чего полиция Вашингтона будет немедленно оповещена о необходимости задержать такого-то джентльмена, едущего в таком-то автомобиле.
Антон задумался над ее словами. Боль в десне тронулась с места и пошла рывками одолевать очередной подъем. Спаниель Сэр спрыгнул с кресла, подошел и сел перед ним, наклонив голову ухом до пола.
Антон услышал сдавленное рыдание.
Теща-3 смотрела на него светлым выжидающим взглядом.
Тогда он понял, что плачет сам.
За десять месяцев затворничества во флигеле он успел забыть, как опасно бывает захотеть чего-то. Сильно захотеть. Змеиная головка надежды с шипением уползала обратно в нору.
Теща-3 пришла силуэтом от окна, села на ковер рядом с Сэром. Сдвоенная нитка красного стекляруса вилась по ее черной блузке, как ночное шоссе, которое различаешь в окне, перелетая последние холмы перед аэродромом. У него всегда было чувство, что стареть она не боится и чуть не с любопытством поджидает каждую новую морщину на лице или шее, заранее предвкушая, как с ней можно будет схватиться, одолеть и приспособить для косметических нужд автопортрета, рисуемого каждый день заново перед трехстворчатым зеркалом. Когда она заговорила, ему сразу стало легче, но тут же мелькнул и новый страх – неужели он так уже повязан, так зависит от нее, то есть не только уже от ее денег и помощи, а и от слов – тоже? от веревочки, которой она крутит людей направо и налево, то слезами, то улыбками, налево и направо?
– …Ну пусть я перехватила, пусть перегнула палку, не такие уж они быстрые, может, и не найдут тебя на короткой дороге до Вашингтона, но дело ведь не в этом, не потому тебе нельзя уезжать, а потому, что жалко до слез прерывать растительный процесс, с тобой что-то важное происходит все эти месяцы, ты, может, не замечаешь, а мне со стороны видно, это какое-то преображение, только не говори мне, что я опять лезу с церковными бреднями, тебя явно испытывают свыше, ты сейчас – как Иов в пустыне, хотя я, конечно, стараюсь, чтобы у тебя пустыня была с комфортом, с ванной и холодильником, зато с советами, как те друзья, не лезу и других не подпускаю, и, может быть, напрасно я это делаю, может, меня Бог накажет, чтобы помнила Писание и не вмешивалась в Его дела, когда Он так ясно показывает, что готовит тебя для чего-то специального, когда сыплет на твою голову несчастье за несчастьем, совсем уже почти в порошок растер на дне своей ступки, но что-то ведь из этого порошка вылепляется, вот и дар речи ты вдруг обрел, этого же никогда у тебя не было, хотя язык-то с юности был подвешен неплохо, иначе как бы ты продал свой миллион страховок, как бы завлек всех своих жен и не жен, но я не об этом сейчас, я о даре речей, потому что не зря все эти люди слушают тебя у приемников по субботам, чем-то ты берешь их за душу, даже когда они сердятся на тебя, то сердятся именно за то, что ты их растревожил, вырвал из спячки, я по себе это чувствую, так бы, кажется, бросила все и сидела у твоих ног, и вот это-то созревание дара нельзя тебе прерывать, нельзя погружаться назад в суетню своих многоженских дрязг, ну что там с ней могло случиться, с Голдой твоей, убежала из дому, эка невидаль, найдется и без тебя, а вот передачу за тебя никто подготовить не сможет, здесь ты единственный и неповторимый, то есть еще не настоящий проповедник, наверное, иначе я бы не смела так тобой помыкать, хотя, по совести сказать, я ведь в душу к тебе не лезу, только внешней оболочкой занимаюсь, так сказать, сосудом, тленным скафандром нетленной души, и сдается мне, что этому скафандру пора подкрепиться, у меня в холодильнике как раз пара свежайших омаров, а первой твоей я сама позвоню потом, объясню, что никуда поехать ты не сможешь, у тебя важная и срочная работа, а беглых детей гораздо скорее разыщут частные детективы, она вполне может нанять на те деньги, что они высосали из тебя за все эти годы, и номер твоего телефона надо будет не забыть сменить – сегодня же.
Теща-3 легко вскочила с ковра, нагнулась близко-близко к лицу Антона, словно вглядывалась в глазок камеры, и, как бы убедившись, что узник внутри вернулся к полезному для него состоянию полной послушности, умчалась на кухню.
Антон встал и поплелся за ней. Открыл шкаф с лекарствами, начал шарить в нем, но она не дала, тут же подскочила, сама достала бутылочку с обезболивающим, высыпала таблетки на ладонь, заставила его открыть рот, хлопнула ладошкой по губам, подала запить.
Она снова говорила, распоряжалась, командовала самой себе – «Тарелки сюда, вилка налево, нож направо, а где же крышка от кастрюли? марш на место! теперь рюмки, нет, не те, ну-ка быстро, все по местам!»
Кочан салата поскрипывал под быстрым ножом. Хвосты омаров забились в предсмертной судороге, высовываясь из бурлящей пучины, краснея на глазах. Лимон распался на две золотые лодочки, которые закачались, задевая друг друга бортами. Извлеченная из бутылки пробка издала звук вороватого поцелуя.
В первый год жизни с женой-3 у Антона иногда возникало чувство, что он может подбить ее на что угодно, если только сумеет доказать, что матери ее это не понравилось бы. Даже в свои двадцать пять лет Сьюзен жила и как будто не жила, а все выдиралась – с криками и проклятиями – из гущи пеленок, намотанных на нее матерью за долгие годы детства и отрочества.
– Уедем отсюда! – умоляла она Антона. – В Дакоту, Юту, Небраску. Или на Западный берег. Ты изобретешь страховку от землетрясений и разбогатеешь в Калифорнии за полгода.
Но никуда бы она не поехала, потому что пеленки-тесемки держали крепко и она места себе не находила, если мать не звонила два дня подряд. Теща-3 потеряла недавно мужа, и гнев на эту несправедливость судьбы, покружив над крышами и бассейнами графства Бергамон, обрушился вдруг на Антона и его профессию.
– Значит, вы хотите откупаться деньгами, одними лишь деньгами, всегда и только деньгами? И есть у вас расценки на пустоту, которую нечем заполнить, на шок одиночества? Когда Стивен умирал у меня на руках, знаете, что я ему говорила? Я поносила его последними словами, кричала: «А обо мне ты подумал, негодяй? Меня-то кто будет держать, когда настанет моя очередь?» Вы обязаны предупреждать своих клиентов обо всем этом, должны заставлять их ходить на специальные курсы, готовящие людей к одиночеству. Я очень хочу, чтобы вы с Сьюзен записались уже сейчас на эти курсы. Они открылись недавно в Принсто-не и стоят совсем недорого. Или хотя бы прочли книгу «Запланированная смерть». Скальтесь, скальтесь… Потом горько пожалеете, что не слушались меня, но будет поздно.
Муж ее, тесть-3, в последние дни жизни пристрастился читать газеты. Он требовал, чтобы ему приносили и местные, и центральные, и даже заокеанские. Газеты лежали горой в больничной палате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57