сказал он вместо «здравствуйте».
— За что? — спросила Анька. Ей было неловко называть взрослого человека вот так, без отчества, Петром.
— Вы очень хорошо относитесь к Василию Ивановичу. Знайте, это только благодаря вам ваши родители до сих пор не вернули его в приют.
— Они не собираются никуда его возвращать! — обиделась Анька за родителей.
— Я знаю. Но если бы не вы, обязательно собрались бы. Я хочу вас также поблагодарить за то, что вы взяли именно его. Я тогда обратил на вас самое серьезное внимание.
— Вас же там не было! — не поверила Анька.
— Там — не было, но в том приюте я бывал часто. И для меня очень важно, что Василий Иванович у хороших людей.
— Вы его сын?! — догадалась Анька. Василию Ивановичу было за пятьдесят, Гурову за тридцать, хоть и лысый, так что они вполне могли…
— Хорошо придумываете, Аня, — одобрил Гуров. — Нет, не сын, мы вообще не родственники. Василий Иванович, как вы понимаете, человек непростой. Он замечательный сказитель, и мне его судьба не безразлична.
— Но тогда… тогда почему… — начала Анька и осеклась.
— Почему я не взял его сам? — спокойно спросил Гуров. — Вы ведь это хотели сказать? Потому что я, видите ли, почти не живу дома. Много разъездов, работа такая. А постоянно таскать его с собой — выше моих сил. Вы, наверное, заметили, что он совершенно беспомощен в быту. Оставить его одного в квартире — значит почти наверняка убить.
— У него этот синдром… в самой крайней стадии? испугалась Анька.
— Я бы сказал, в самой высшей. Но не в синдроме дело Забудьте про синдром. То, что с ним, — это не болезнь. Это особый склад характера, не более. И я рад, что вы с ним подружились. Теперь слушайте меня внимательно. Именно в этом человеке может оказаться спасение и для вас, и для всей вашей семьи.
Анька испугалась, и было отчего. Они были одни с Гуровым в скверике, где уже болезненно краснел холодный закат и быстро темнело.
— Наступают плохие времена, Аня, очень плохие. Вы сами это понимаете, и я хочу, чтобы у вас не было иллюзий Страна при нынешнем правительстве никак не выдержит кризиса, и кончится дело войной. Мы сейчас никому особо не нужны, кроме одного нашего давнего врага, и враг этот обязательно воспользуется моментом. Поэтому война будет, что бы вам ни говорили в школе. Это будет не совсем обычная война. Ее никто не будет так называть. Но имейте в виду, все по-настоящему. И убивать будут, и врагов везде искать Вам будет очень трудно сберечь Василия Ивановича. Может случиться всякое. Я не все время в Москве, говорю вам, по этому от вас зависит очень многое. Пожалуйста, если что то заметите, звоните сразу. Или мне, или вот, — он протянул ей клочок бумаги с телефоном и адресом. Анька мельком взглянула на адрес: Сиреневый бульвар.
— Да ведь мы там были, — еле выговорила она.
— Я знаю. Там живут верные люди, они помогут в случае чего. Берегите Василия Ивановича, Аня. Это очень важный человек. Мы с вами гадаем, а он все знает, только не обо всем говорит.
— А… чем все кончится?
— Да ничем, как обычно, — сказал Гуров и вдруг улыбнулся. — Вы же знаете, тут при всяком ужесточении бывает большая война. Или небольшая, неважно. Я не стану вам сейчас забивать голову ерундой. Моя задача одна: чтобы в этой войне погибло как можно меньше коренного населения. У меня, собственно, всегда такая задача. Василий Иванович — из самых главных представителей этого населения. Пусть вас не удивляет, что он васька. Васьки — непростые люди.
— Я поняла, — кивнула Анька.
— Я понял, что вы поняли. Кстати, откуда родом ваши родители?
— Папа из Москвы, мама из Саратова. А что? Ничего, неважно. Вы каких-то хороших корней. Аболок на потолок, косолоток на позолоток? — Чего? — испугалась Анька.
Ничего, присловье такое. Я же фольклорист. В общем, я очень прошу вас беречь Василия Ивановича, что бы ни случилось, Ладно?
Анька кивнула, — Слово даю.
— Я и так верю, — и Гуров, отступив за деревья, исчез, словно его и не было. Анька побежала домой.
А потом начались столкновения в центре, демонстрации, драки и самая настоящая война. Накануне все московские ЖД стремительно бежали из столицы — это у них было хорошо придумано, потому что в Москве была армия и милиция, здесь они еще кого-то слушались, а в остальной России, как оказалось, ни армии, ни милиции толком нет. Целые банды ЖД свободно хозяйничали почти по всем южным губерниям, где было тепло, и по северным, где была нефть; ЖД захватывали целые деревни, как сообщали радиоголоса, но в Москве стояли хорошие глушилки, и расслышать эти радиоголоса было почти невозможно. Анькин отец рассказывал ужасы. Сведения с остальных территорий поступали противоречивые и смутные. Бабушка из Саратова писала, что ЖД дважды входили в город, но их выбивали. Еще появились какие-то партизаны. Они все время взрывали железные дороги — думали, наверное, что, если взорвать, ЖД не доберутся до Москвы. Впрочем, на чьей стороне они действовали — никто не знал. Наверное, им просто нравилось взрывать дороги.
2
После голодной и холодной зимы, когда даже школа работала не каждый день, потому что учителям опять перестали платить, как в конце прошлого века, в эпоху дестабилизации, — родители впервые заговорили о том, чтобы сдать Василия Ивановича в приют. Анька подслушала этот разговор и ворвалась в родительскую комнату с криком и слезами. На этот раз обошлось, но не было никакой гарантии, что они не вернутся к этому разговору.
Анька превратилась к концу восьмого класса в высокую, стройную и симпатичную девушку, только лицо у нее было нервное и тревожное. Она почти не плакала теперь, но все время боялась. Телевизор она старалась не смотреть — по нему не говорили ничего ужасного, но ужасное было очевидно без всяких сводок. Страна себе больше не принадлежала. Ни федералы, ни ЖД не знали, какая часть страны у них в руках. В Москве кое-что еще было, а в Саратове уже почти ничего. В программе «Время» показывали какие-то репортажи с посевной, но они были старые, явно прошлогодние — Анька их помнила, у нее была фотографическая память.
Гуров объявился к началу июня. Он похудел, сбрил бороду и уже не улыбался. На этот раз он не стал подкарауливать Аньку в скверике, а заявился прямо домой: где только адрес взял?
— Здравствуйте, Вячеслав Викторович, здравствуйте, Марина Андреевна, — поздоровался он с Анькиными родителями. — Можно позвать Василия Ивановича? Разговор и его касается.
— С кем имею честь? — напряженно спросил отец.
— Гуров Петр Антонович, инспектор Генерального штаба, — Гуров показал красную книжечку с орлом. Вот какой он был, оказывается, фольклорист.
— Чем обязаны? — так же напряженно спросил отец.
— Прежде всего я очень вас прошу никому не рассказывать об этом визите, — сказал Гуров. — Я существенно нарушаю должностные полномочия, навещая вас. Но ничего не поделаешь, ситуация критическая. На следующей неделе в стране будет введен план «Антициклон». Начинается масштабная зачистка. Всех так называемых васек отловят, вывезут из города и… — Гуров сглотнул, — …и, по моим сведениям, уничтожат.
Все оглянулись на Василия Ивановича. Он был очень бледен, но спокоен.
— Я не думаю, что вы сможете спрятать Василия Ивановича, и не уверен, что захотите этого. Я могу забрать его сейчас и приехал именно за этим. Если вы к нему привязались, простите меня.
— Я знал, — тихо сказал Василий Иванович.
— Давно знали? — вскинулся Гуров.
— Соколок, — ответил Василий Иванович.
— И молчали?! — укоризненно спросил Гуров.
— Что говорить, коли ничего не сделаешь. Я не поеду с вами, Петр Антонович.
— Почему?!
— Я знаю, куда мне надо. Я в Алабино пойду.
— В Алабине опасно, Василий Иванович.
— Давно там не опасно, врут все. Наших много там.
— Но почему? В конце концов, я собираюсь в Дегунино В июле, я там бываю часто…
— Вы меня не трогайте, других спасайте. О них-то никто не позаботится, а обо мне есть кому.
— Василий Иванович, поймите, — Гуров даже прижал к груди короткие ручки. Ни на Аньку, ни на Анькиных родителей он не обращал теперь ни малейшего внимания. — Поймите, что вами рисковать невозможно, таких, как вы, у нас раз и обчелся…
— Мне ничего не будет, — сказал Василий Иванович с непривычной твердостью. — Мне они никогда ничего не сделают. А вам надо остальными заняться. Я все равно с вами не поеду, потому что есть еще неделя. Я за эту неделю три-четыре города успею обойти, всем скажу.
— Я уже работаю, люди предупреждены…
— Всех-то вы не предупредите. Да не все вас и послушают. А меня послушают, я как-никак им свой брат. Пойду, скажу. Я и чувствовал, что пора, но думал — может, мерещится… Вы же знаете, у меня с решениями трудно…
— Знаю.
— Но одно мое решение твердо, — сказал Василий Иванович. — Мной не занимайтесь, другими занимайтесь. Благословение мое вам на это, а чтобы со мной возиться — нет вам моего благословения. Спасибо, что предупредили, Петр Антоныч. Не забуду.
— Я и не ждал от вас другого, — после паузы сказал Гуров. — Не было такого, чтобы человек вашего склада позаботился о себе.
— Было, — горько сказал Василий Иванович. — Всяко было, но больше не будет.
— Василий Иванович, — с тоской проговорил Гуров. — Вы же беспомощны, простите меня…
— В чем беспомощен, а в чем и нет. Ходить — много ума не надо. Двадцать лет ходил, еще похожу. Поезжайте, Петр Антонович, у вас дел много. Я о себе позабочусь.
Гуров рассеянно оглядел Аньку и родителей, словно не понимая, зачем они, и стремительно вышел. Некоторое время все в оцепенении молчали.
— Пойду я собираться, — сказал Василий Иванович. Он был по-прежнему бледен, но руки у него не дрожали, голос тоже, он даже как-то выпрямился.
— Никуда ты не пойдешь, Василий Иванович, — твердо сказала Анька. — У нас есть куда тебя спрятать.
— Меня-то ты спрячешь, а остальным кто скажет?
— Можно, наверное, написать им или позвонить, — не сдавалась Анька.
— Да, по мобильному. У каждого васьки мобильник, — усмехнулся Василий Иванович. — Нет, Анечка, тут надо по-старому. Своими ногами, своим голосом. Полетел соколок, не догонишь. Завтра соберусь, послезавтра уйду.
— Подождите, Василий Иванович, — сказал отец. — Что за глупости? Что за уничтожение, какой-то человек из генштаба, темные слухи… Неужели вы верите, что кого-то будут… уничтожать?
— Что ж не верить, — сказал Василий Иванович. — Прокормить не могут, так уж конечно, уничтожать. Варяги — они как? Они народ жалостливый. Они, если прокормить не могут, всегда убивают. Сказки наши любят. Слезливый народ. А когда жрать нечего — так и убьют, опять же из жалости.
— Варяги? — переспросила мать.
— Ну, русы, — объяснил Василий Иванович. — Да как хотите назовите. Ладно, спасибо вам за все. Пойду я собираться.
И отправился на кухню, где под старой Анькиной кроватью все эти два года лежал в неизменной готовности его синий рюкзачок.
3
Следующая ночь была дождливая, сырая и холодная. Анька рано легла спать, сославшись на головную боль. Василий Иванович с ней попрощался и сказал, что уйдет ближе к утру, когда на улицах не останется даже случайных прохожих, да и милиция расползется греться. Кажется, он все понял, поэтому прощался с Анькой тихо и сдержанно, словно понарошку.
— Как так можно? — шепотом стонала мать. — Ребенок успел привязаться к нему, это же больше, чем собаку потерять…
— Он вернется, все это глупости, — повторял отец. — Какая зачистка, какое уничтожение? Я бы знал… Лично мне этот Гуров не внушает никакого доверия.
— А генштаб?!
— Мало ли подделок. Я тебе за час три таких наклепаю. Ты скажи, ты Василию Ивановичу с собой еды положила?
— Положила… Бутерброды там, термос я ему отдала…
— Зачем ему термос?! — взвился отец. — Ты бы лучше яблок там, хоть витамин какой-то…
Анька лежала под одеялом, не раздеваясь. Не то чтобы она боялась заснуть, но просто вылезать из-под теплого одеяла ночью неприятно. Лучше уж в одежде. Она никогда еще не выходила из дома по ночам. Все-таки ей было всего четырнадцать.
— Ну, вы ложитесь. Мне так спокойнее будет, — сказал Василий Иванович.
Отец и мать ушли к себе. Анька знала, что они не спят, но к трем часам ночи, надеялась она, заснут. До трех она читала под одеялом при помощи фонарика. Книжка была дурацкая, приключенческая, — этим она никогда не увлекалась. В четверть четвертого послышались шаги в коридоре. Василий Иванович встал и тихо пошел к дверям. Вскоре щелкнул замок — это Василий Иванович закрыл за собой дверь. Анька мысленно сосчитала до двадцати, вскочила, подхватила школьную сумку, куда с вечера сложила все необходимое, и выскользнула за ним.
Она догнала его уже в подъезде. Шел дождь, размывая классики во дворе. Василий Иванович стоял у подъезда — то ли ждал ее, то ли не знал, куда пойти. Все-таки отвык скитаться за два года.
— Что ж ты, Василий Иванович? — тихо сказала Анька, тронув его за плечо. — Или думал, что я тебя одного отпущу? После всех твоих сказок-то?
— Анька! — залепетал Василий Иванович. — Живо домой, я кому говорю!
— Мне, мне говоришь. Пошли, что ли?
— Вот хитрая какая! — прошептал Василий Иванович. — Ты думала, я всех перебужу дома, да? Потому и дождалась, пока выйду?
— Умный ты, Василий Иванович, — уважительно сказала Анька. — Но я тоже, видишь, не совсем деревянная.
— Ну, попрощались, и хорошо. У меня сердце болело, что не попрощаемся. Иди давай, видишь — дождь сыплет?
— У меня зонтик есть, — сказала Анька, только сейчас вспомнив о зонтике. Все-таки ей было тяжело уходить из дома, и она только сейчас поняла, что уходит отсюда в последний раз. Ну, пусть не в последний, но в любом случае надолго.
Она раскрыла зонт. Василий Иванович попытался перехватить его, чтобы держать над ней и над собою, но рукоятка выскользнула у него из руки, и зонт ветром понесло по двору. Анька еле догнала его.
— Вот видишь, — сказала она, запыхавшись. — Куда тебя одного отпускать, такого-то? Я до Алабина твоего тебя довезу, а там и вернусь. Нельзя же, чтобы тебя ловили, как бродягу. Понимаешь? А когда ты со мной, ты не бродяга, ты как бы меня сопровождаешь к родне в Саратов. Нормально? У меня и адрес бабушки записан, я у нее гостила однажды.
— Вот хитрая, — повторял Василий Иванович, и его мокрое лицо умильно морщилось. — Все придумала, все рассчитала… Что ж ты храбрая такая, Аня? Ты же знать не знаешь, какое оно — Алабино.
— Я тебя зато знаю, — просто сказала Анька. — Пошли, Василий Иванович. Где Алабино твое?
— Под Белгородом, — прошептал Василий Иванович.
— Вот и хорошо. Электричками поедем, так безопаснее. Я и денег взяла.
— Ах ты! — умилился Василий Иванович, но тут же посуровел. — Твои же решат, что я взял.
— Не решат, — сказала Анька. — Я записку оставила. Ну, скорей, а то вдруг они проснутся.
4
В электричке Анька задремала. Народу почти не было, только хмурый парень напротив исподлобья смотрел на нее. Василий Иванович явно боялся этого парня и отчего-то все время поджимал ноги, пряча их под скамейку.
Анька не понимала, почему парень так зол и почему Василий Иванович его боится. Это был обычный пьяный парень. Ну, не выспался, возвращается из каких-то гостей… Сиплый голос машиниста сказал, что поезд проследует до Тулы со всеми остановками, кроме Силикатной и Покровского. Анька свернулась калачиком и впервые за ночь провалилась в сон.
Проснулась она от того, что кто-то на нее навалился и, сопя, пытался раздвинуть ей ноги. Со сна она не сообразила, чего хочет от нее парень, который теперь сопел ей в лицо чесночным духом и лез то под свитер, то в штаны.
— Ааааа! — заорала Анька. — Спасите!
Вся надежда была на Василия Ивановича, но на Василия Ивановича в таких делах, прямо скажем, надежда была плохая. Он топтался рядом, воздевая руки к небу, и причитал: «Ах! Горе-то какое! Ах, Господи, что делается! Анечка! Анечка, что делать-то!»
— Кнопку! — взвизгнула Анька. — Кнопку нажми!
Она знала, что в электричках бывает экстренная связь с машинистом, но знала и то, что от этой связи нет никакого толку, не бросится же машинист в вагон, оставив управление поездом; а бригад милиции в поездах давно не было — все были брошены на отлов ЖД в Москве, в которой никаких ЖД давно уже не было, да и кавказцы как-то вдруг исчезли, словно тоже решили поучаствовать в войне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— За что? — спросила Анька. Ей было неловко называть взрослого человека вот так, без отчества, Петром.
— Вы очень хорошо относитесь к Василию Ивановичу. Знайте, это только благодаря вам ваши родители до сих пор не вернули его в приют.
— Они не собираются никуда его возвращать! — обиделась Анька за родителей.
— Я знаю. Но если бы не вы, обязательно собрались бы. Я хочу вас также поблагодарить за то, что вы взяли именно его. Я тогда обратил на вас самое серьезное внимание.
— Вас же там не было! — не поверила Анька.
— Там — не было, но в том приюте я бывал часто. И для меня очень важно, что Василий Иванович у хороших людей.
— Вы его сын?! — догадалась Анька. Василию Ивановичу было за пятьдесят, Гурову за тридцать, хоть и лысый, так что они вполне могли…
— Хорошо придумываете, Аня, — одобрил Гуров. — Нет, не сын, мы вообще не родственники. Василий Иванович, как вы понимаете, человек непростой. Он замечательный сказитель, и мне его судьба не безразлична.
— Но тогда… тогда почему… — начала Анька и осеклась.
— Почему я не взял его сам? — спокойно спросил Гуров. — Вы ведь это хотели сказать? Потому что я, видите ли, почти не живу дома. Много разъездов, работа такая. А постоянно таскать его с собой — выше моих сил. Вы, наверное, заметили, что он совершенно беспомощен в быту. Оставить его одного в квартире — значит почти наверняка убить.
— У него этот синдром… в самой крайней стадии? испугалась Анька.
— Я бы сказал, в самой высшей. Но не в синдроме дело Забудьте про синдром. То, что с ним, — это не болезнь. Это особый склад характера, не более. И я рад, что вы с ним подружились. Теперь слушайте меня внимательно. Именно в этом человеке может оказаться спасение и для вас, и для всей вашей семьи.
Анька испугалась, и было отчего. Они были одни с Гуровым в скверике, где уже болезненно краснел холодный закат и быстро темнело.
— Наступают плохие времена, Аня, очень плохие. Вы сами это понимаете, и я хочу, чтобы у вас не было иллюзий Страна при нынешнем правительстве никак не выдержит кризиса, и кончится дело войной. Мы сейчас никому особо не нужны, кроме одного нашего давнего врага, и враг этот обязательно воспользуется моментом. Поэтому война будет, что бы вам ни говорили в школе. Это будет не совсем обычная война. Ее никто не будет так называть. Но имейте в виду, все по-настоящему. И убивать будут, и врагов везде искать Вам будет очень трудно сберечь Василия Ивановича. Может случиться всякое. Я не все время в Москве, говорю вам, по этому от вас зависит очень многое. Пожалуйста, если что то заметите, звоните сразу. Или мне, или вот, — он протянул ей клочок бумаги с телефоном и адресом. Анька мельком взглянула на адрес: Сиреневый бульвар.
— Да ведь мы там были, — еле выговорила она.
— Я знаю. Там живут верные люди, они помогут в случае чего. Берегите Василия Ивановича, Аня. Это очень важный человек. Мы с вами гадаем, а он все знает, только не обо всем говорит.
— А… чем все кончится?
— Да ничем, как обычно, — сказал Гуров и вдруг улыбнулся. — Вы же знаете, тут при всяком ужесточении бывает большая война. Или небольшая, неважно. Я не стану вам сейчас забивать голову ерундой. Моя задача одна: чтобы в этой войне погибло как можно меньше коренного населения. У меня, собственно, всегда такая задача. Василий Иванович — из самых главных представителей этого населения. Пусть вас не удивляет, что он васька. Васьки — непростые люди.
— Я поняла, — кивнула Анька.
— Я понял, что вы поняли. Кстати, откуда родом ваши родители?
— Папа из Москвы, мама из Саратова. А что? Ничего, неважно. Вы каких-то хороших корней. Аболок на потолок, косолоток на позолоток? — Чего? — испугалась Анька.
Ничего, присловье такое. Я же фольклорист. В общем, я очень прошу вас беречь Василия Ивановича, что бы ни случилось, Ладно?
Анька кивнула, — Слово даю.
— Я и так верю, — и Гуров, отступив за деревья, исчез, словно его и не было. Анька побежала домой.
А потом начались столкновения в центре, демонстрации, драки и самая настоящая война. Накануне все московские ЖД стремительно бежали из столицы — это у них было хорошо придумано, потому что в Москве была армия и милиция, здесь они еще кого-то слушались, а в остальной России, как оказалось, ни армии, ни милиции толком нет. Целые банды ЖД свободно хозяйничали почти по всем южным губерниям, где было тепло, и по северным, где была нефть; ЖД захватывали целые деревни, как сообщали радиоголоса, но в Москве стояли хорошие глушилки, и расслышать эти радиоголоса было почти невозможно. Анькин отец рассказывал ужасы. Сведения с остальных территорий поступали противоречивые и смутные. Бабушка из Саратова писала, что ЖД дважды входили в город, но их выбивали. Еще появились какие-то партизаны. Они все время взрывали железные дороги — думали, наверное, что, если взорвать, ЖД не доберутся до Москвы. Впрочем, на чьей стороне они действовали — никто не знал. Наверное, им просто нравилось взрывать дороги.
2
После голодной и холодной зимы, когда даже школа работала не каждый день, потому что учителям опять перестали платить, как в конце прошлого века, в эпоху дестабилизации, — родители впервые заговорили о том, чтобы сдать Василия Ивановича в приют. Анька подслушала этот разговор и ворвалась в родительскую комнату с криком и слезами. На этот раз обошлось, но не было никакой гарантии, что они не вернутся к этому разговору.
Анька превратилась к концу восьмого класса в высокую, стройную и симпатичную девушку, только лицо у нее было нервное и тревожное. Она почти не плакала теперь, но все время боялась. Телевизор она старалась не смотреть — по нему не говорили ничего ужасного, но ужасное было очевидно без всяких сводок. Страна себе больше не принадлежала. Ни федералы, ни ЖД не знали, какая часть страны у них в руках. В Москве кое-что еще было, а в Саратове уже почти ничего. В программе «Время» показывали какие-то репортажи с посевной, но они были старые, явно прошлогодние — Анька их помнила, у нее была фотографическая память.
Гуров объявился к началу июня. Он похудел, сбрил бороду и уже не улыбался. На этот раз он не стал подкарауливать Аньку в скверике, а заявился прямо домой: где только адрес взял?
— Здравствуйте, Вячеслав Викторович, здравствуйте, Марина Андреевна, — поздоровался он с Анькиными родителями. — Можно позвать Василия Ивановича? Разговор и его касается.
— С кем имею честь? — напряженно спросил отец.
— Гуров Петр Антонович, инспектор Генерального штаба, — Гуров показал красную книжечку с орлом. Вот какой он был, оказывается, фольклорист.
— Чем обязаны? — так же напряженно спросил отец.
— Прежде всего я очень вас прошу никому не рассказывать об этом визите, — сказал Гуров. — Я существенно нарушаю должностные полномочия, навещая вас. Но ничего не поделаешь, ситуация критическая. На следующей неделе в стране будет введен план «Антициклон». Начинается масштабная зачистка. Всех так называемых васек отловят, вывезут из города и… — Гуров сглотнул, — …и, по моим сведениям, уничтожат.
Все оглянулись на Василия Ивановича. Он был очень бледен, но спокоен.
— Я не думаю, что вы сможете спрятать Василия Ивановича, и не уверен, что захотите этого. Я могу забрать его сейчас и приехал именно за этим. Если вы к нему привязались, простите меня.
— Я знал, — тихо сказал Василий Иванович.
— Давно знали? — вскинулся Гуров.
— Соколок, — ответил Василий Иванович.
— И молчали?! — укоризненно спросил Гуров.
— Что говорить, коли ничего не сделаешь. Я не поеду с вами, Петр Антонович.
— Почему?!
— Я знаю, куда мне надо. Я в Алабино пойду.
— В Алабине опасно, Василий Иванович.
— Давно там не опасно, врут все. Наших много там.
— Но почему? В конце концов, я собираюсь в Дегунино В июле, я там бываю часто…
— Вы меня не трогайте, других спасайте. О них-то никто не позаботится, а обо мне есть кому.
— Василий Иванович, поймите, — Гуров даже прижал к груди короткие ручки. Ни на Аньку, ни на Анькиных родителей он не обращал теперь ни малейшего внимания. — Поймите, что вами рисковать невозможно, таких, как вы, у нас раз и обчелся…
— Мне ничего не будет, — сказал Василий Иванович с непривычной твердостью. — Мне они никогда ничего не сделают. А вам надо остальными заняться. Я все равно с вами не поеду, потому что есть еще неделя. Я за эту неделю три-четыре города успею обойти, всем скажу.
— Я уже работаю, люди предупреждены…
— Всех-то вы не предупредите. Да не все вас и послушают. А меня послушают, я как-никак им свой брат. Пойду, скажу. Я и чувствовал, что пора, но думал — может, мерещится… Вы же знаете, у меня с решениями трудно…
— Знаю.
— Но одно мое решение твердо, — сказал Василий Иванович. — Мной не занимайтесь, другими занимайтесь. Благословение мое вам на это, а чтобы со мной возиться — нет вам моего благословения. Спасибо, что предупредили, Петр Антоныч. Не забуду.
— Я и не ждал от вас другого, — после паузы сказал Гуров. — Не было такого, чтобы человек вашего склада позаботился о себе.
— Было, — горько сказал Василий Иванович. — Всяко было, но больше не будет.
— Василий Иванович, — с тоской проговорил Гуров. — Вы же беспомощны, простите меня…
— В чем беспомощен, а в чем и нет. Ходить — много ума не надо. Двадцать лет ходил, еще похожу. Поезжайте, Петр Антонович, у вас дел много. Я о себе позабочусь.
Гуров рассеянно оглядел Аньку и родителей, словно не понимая, зачем они, и стремительно вышел. Некоторое время все в оцепенении молчали.
— Пойду я собираться, — сказал Василий Иванович. Он был по-прежнему бледен, но руки у него не дрожали, голос тоже, он даже как-то выпрямился.
— Никуда ты не пойдешь, Василий Иванович, — твердо сказала Анька. — У нас есть куда тебя спрятать.
— Меня-то ты спрячешь, а остальным кто скажет?
— Можно, наверное, написать им или позвонить, — не сдавалась Анька.
— Да, по мобильному. У каждого васьки мобильник, — усмехнулся Василий Иванович. — Нет, Анечка, тут надо по-старому. Своими ногами, своим голосом. Полетел соколок, не догонишь. Завтра соберусь, послезавтра уйду.
— Подождите, Василий Иванович, — сказал отец. — Что за глупости? Что за уничтожение, какой-то человек из генштаба, темные слухи… Неужели вы верите, что кого-то будут… уничтожать?
— Что ж не верить, — сказал Василий Иванович. — Прокормить не могут, так уж конечно, уничтожать. Варяги — они как? Они народ жалостливый. Они, если прокормить не могут, всегда убивают. Сказки наши любят. Слезливый народ. А когда жрать нечего — так и убьют, опять же из жалости.
— Варяги? — переспросила мать.
— Ну, русы, — объяснил Василий Иванович. — Да как хотите назовите. Ладно, спасибо вам за все. Пойду я собираться.
И отправился на кухню, где под старой Анькиной кроватью все эти два года лежал в неизменной готовности его синий рюкзачок.
3
Следующая ночь была дождливая, сырая и холодная. Анька рано легла спать, сославшись на головную боль. Василий Иванович с ней попрощался и сказал, что уйдет ближе к утру, когда на улицах не останется даже случайных прохожих, да и милиция расползется греться. Кажется, он все понял, поэтому прощался с Анькой тихо и сдержанно, словно понарошку.
— Как так можно? — шепотом стонала мать. — Ребенок успел привязаться к нему, это же больше, чем собаку потерять…
— Он вернется, все это глупости, — повторял отец. — Какая зачистка, какое уничтожение? Я бы знал… Лично мне этот Гуров не внушает никакого доверия.
— А генштаб?!
— Мало ли подделок. Я тебе за час три таких наклепаю. Ты скажи, ты Василию Ивановичу с собой еды положила?
— Положила… Бутерброды там, термос я ему отдала…
— Зачем ему термос?! — взвился отец. — Ты бы лучше яблок там, хоть витамин какой-то…
Анька лежала под одеялом, не раздеваясь. Не то чтобы она боялась заснуть, но просто вылезать из-под теплого одеяла ночью неприятно. Лучше уж в одежде. Она никогда еще не выходила из дома по ночам. Все-таки ей было всего четырнадцать.
— Ну, вы ложитесь. Мне так спокойнее будет, — сказал Василий Иванович.
Отец и мать ушли к себе. Анька знала, что они не спят, но к трем часам ночи, надеялась она, заснут. До трех она читала под одеялом при помощи фонарика. Книжка была дурацкая, приключенческая, — этим она никогда не увлекалась. В четверть четвертого послышались шаги в коридоре. Василий Иванович встал и тихо пошел к дверям. Вскоре щелкнул замок — это Василий Иванович закрыл за собой дверь. Анька мысленно сосчитала до двадцати, вскочила, подхватила школьную сумку, куда с вечера сложила все необходимое, и выскользнула за ним.
Она догнала его уже в подъезде. Шел дождь, размывая классики во дворе. Василий Иванович стоял у подъезда — то ли ждал ее, то ли не знал, куда пойти. Все-таки отвык скитаться за два года.
— Что ж ты, Василий Иванович? — тихо сказала Анька, тронув его за плечо. — Или думал, что я тебя одного отпущу? После всех твоих сказок-то?
— Анька! — залепетал Василий Иванович. — Живо домой, я кому говорю!
— Мне, мне говоришь. Пошли, что ли?
— Вот хитрая какая! — прошептал Василий Иванович. — Ты думала, я всех перебужу дома, да? Потому и дождалась, пока выйду?
— Умный ты, Василий Иванович, — уважительно сказала Анька. — Но я тоже, видишь, не совсем деревянная.
— Ну, попрощались, и хорошо. У меня сердце болело, что не попрощаемся. Иди давай, видишь — дождь сыплет?
— У меня зонтик есть, — сказала Анька, только сейчас вспомнив о зонтике. Все-таки ей было тяжело уходить из дома, и она только сейчас поняла, что уходит отсюда в последний раз. Ну, пусть не в последний, но в любом случае надолго.
Она раскрыла зонт. Василий Иванович попытался перехватить его, чтобы держать над ней и над собою, но рукоятка выскользнула у него из руки, и зонт ветром понесло по двору. Анька еле догнала его.
— Вот видишь, — сказала она, запыхавшись. — Куда тебя одного отпускать, такого-то? Я до Алабина твоего тебя довезу, а там и вернусь. Нельзя же, чтобы тебя ловили, как бродягу. Понимаешь? А когда ты со мной, ты не бродяга, ты как бы меня сопровождаешь к родне в Саратов. Нормально? У меня и адрес бабушки записан, я у нее гостила однажды.
— Вот хитрая, — повторял Василий Иванович, и его мокрое лицо умильно морщилось. — Все придумала, все рассчитала… Что ж ты храбрая такая, Аня? Ты же знать не знаешь, какое оно — Алабино.
— Я тебя зато знаю, — просто сказала Анька. — Пошли, Василий Иванович. Где Алабино твое?
— Под Белгородом, — прошептал Василий Иванович.
— Вот и хорошо. Электричками поедем, так безопаснее. Я и денег взяла.
— Ах ты! — умилился Василий Иванович, но тут же посуровел. — Твои же решат, что я взял.
— Не решат, — сказала Анька. — Я записку оставила. Ну, скорей, а то вдруг они проснутся.
4
В электричке Анька задремала. Народу почти не было, только хмурый парень напротив исподлобья смотрел на нее. Василий Иванович явно боялся этого парня и отчего-то все время поджимал ноги, пряча их под скамейку.
Анька не понимала, почему парень так зол и почему Василий Иванович его боится. Это был обычный пьяный парень. Ну, не выспался, возвращается из каких-то гостей… Сиплый голос машиниста сказал, что поезд проследует до Тулы со всеми остановками, кроме Силикатной и Покровского. Анька свернулась калачиком и впервые за ночь провалилась в сон.
Проснулась она от того, что кто-то на нее навалился и, сопя, пытался раздвинуть ей ноги. Со сна она не сообразила, чего хочет от нее парень, который теперь сопел ей в лицо чесночным духом и лез то под свитер, то в штаны.
— Ааааа! — заорала Анька. — Спасите!
Вся надежда была на Василия Ивановича, но на Василия Ивановича в таких делах, прямо скажем, надежда была плохая. Он топтался рядом, воздевая руки к небу, и причитал: «Ах! Горе-то какое! Ах, Господи, что делается! Анечка! Анечка, что делать-то!»
— Кнопку! — взвизгнула Анька. — Кнопку нажми!
Она знала, что в электричках бывает экстренная связь с машинистом, но знала и то, что от этой связи нет никакого толку, не бросится же машинист в вагон, оставив управление поездом; а бригад милиции в поездах давно не было — все были брошены на отлов ЖД в Москве, в которой никаких ЖД давно уже не было, да и кавказцы как-то вдруг исчезли, словно тоже решили поучаствовать в войне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81