И, отделав дела, как с домом оте
ческим, простился. Николай остался жить в Соломбале.
Потянулась ненастная осень. Залетали белые мухи. Варя дрогнула и с лица с
менилась. Он гостил у меня два дня. Варя не сказала с ним двух слов. По отъез
де в глазах ее установилась смертная тоска. Молчит, склоняясь над шитьем.
За оконцем неустанно-неуклонно падает снег…
Что же делает Егор в присутствии плачевной супруги?
Вознамерился презрение показывать и безотрадно в том преуспевал. Оледе
нело сердце, и страшная была зима душевная.
Думали, конца зиме-то не дождаться… Однажды Варя мне сказала:
Ц Егор Васильевич, Коля мне пишет. Письма все в красненьком столике.
Я процедил сквозь зубы:
Ц За низкость почитаю интересоваться подобными секретами.
Однажды ночью слышу: Варя вздыхает, плачет за своей перегородкой. Я выгов
орил ехидным тенорком:
Ц Бабушка, бывало, молилась: «Пошли мне, господи, слезную тучу». Я спишу дл
я вас?
Остегнул ее таким словом и Ц ужаснулся. Я ли это? Ей ли, бедной, говорю? Хоте
л зареветь, заместо того скроил рожу в улыбку.
Коля явился к нам на масленой. Я только охнул. Будто кто его похитил: глаза
ввалились, по привычке улыбается, но улыбка самая страдальческая.
Я был маленько выпивши и запел дурным голосом:
Где твое девалось белое тело?
Где твой девался алый румянец?
Белое тело на шелковой плетке,
Алый румянец на правой на ручке.
Плетью ударит тела убавит.
В щеку ударит румянца не станет.
Пою… И тяжкий груз, который меня всего давил, во едино место собрался: вот-
вот скину. Заплакать бы Ц еще не могу.
На другой день Барина мать мне «по тайности» высказывала:
Ц Коля без тебя заходил проститься. Они всегда молча сидят. А тут он гляд
ел-глядел, да и пал перед Варей. Обнял ей ноги, положил ей голову на колени и
заплакал навзрыд, как ребенок, Варя лила слезы безмолвно, прижимая к уста
м платок, чтобы заглушить рыданья. Потом отерла Колино лицо и сказала: «Ко
ля, много у нас цветов было посеяно, мало уродилось. Коленька, когда мы буд
ем в разлуке, не грусти безмерно. Моя душа всякий раз слышит твою печаль и
скорбит неутешно».
Я прибежал к себе, зачал бороду рвать и кусать: «Ирод ты! Журавлиная шея, же
лтая седина! Что ты, мимо себя, на людей нападаешь? Что ты свою жизнь надсаж
иваешь?!»
Опять весна пришла, большие воды, немеркнущие зори. Было слышно, что стары
е товарищи мои согласились поступить на «Обнову», Контора их ждала со дн
я на день. Но какое мне дело до вольных людей!
Какой-то вечер мы сидели с Варей, молчали. Приходит Зотов, пароходский зна
комый. К разговору спрашивает:
Ц Что это ваш Николай Зимний затевает? Подал в управление порта просьбу
о зачислении его в команду Новоземельской экспедиции. Вторую неделю жив
ет в городе. Остановился у меня.
Варя сделалась белее скатерти. Вышла из комнаты. Слышу, наверху, в светелк
е, дверь скрипнула.
Когда Зотов ушел, я поднялся к Варе. Она где плакала, у окна на сундучке, тут
и уснула. И столько было ейного воз-рыданья, что и рукав и плат мокры от сле
з. Негасимый свет летней ночи озарял лицо спящей. И грозно было видеть неи
зъяснимую печаль на сомкнутых глазах, горечь в сжатых устах.
Жалось пуще рогатины ударила мне в сердце. И, опрятно встав, руки к сердцу,
заплакал я со слезами. И тихостным гласом, чтобы не нарушить скорбного сн
а, зачал говорить:
Ц Дитятко мое прежалостное, горькая сиротиночка! Где твоя красота? Где т
воя премилая молодость? Ты мало со мной порадовалась. Горьки были тебе мо
и поцелуи. Я неладно делал, лихо к лиху прикладывал. Совесть меня укоряла
Ц я укорам совести не верил. Видел тебя во слезах Ц и стыдился утешать. С
колько раз твоя печаль меня умиляла, но гордость удержала.
Кукушица моя горемычная, горлица моя заунывная! Звери над детьми веселят
ся, птица о птенцах радуется, Ц ты в холодном гнезде привитала. Ты, как сол
нце за облаком, терялась, мое милое дитя ненаглядное! Был я тебе муж-досад
итель, теперь я тебе отец-покровитель…
Шепчу эти речи, у самого слезы до пят протекают. А красное всхожее солнышк
о золотит сосновые стены.
Так я в эту ночь свою гордость обрыдал и оплакал.
Но часы-время коротаются, утро Ц в полном лике. Прилетел морской ветерок
, и занавески по окнам залетали, как белые голуби. Внизу я наказал, чтобы по
караулили Варин сон, чтобы, как проснется, шла она к Коле, на квартиру и жда
ла меня там, у Зотова.
А сам достал из сундука поморскую свою одежу коричневых сукон, вязаную, с
нездешними узорами рубаху, бахилы с красными голенищами, обрядился, как
должно, и легкою походкой отправился в контору.
В конторе прямо подлетаю к начальнику, не обратив внимания на людей, сидя
щих вдоль стены:
Ц Господин начальник, я по личному делу.
Удивленно взглянув на меня, он показал рукой на сидящих:
Ц Ты с ними не знаком, Егор Васильевич?
Я оглянулся и… повалился в ноги им, старой дружине моей.
Сколько у меня было слов приготовлено на случай встречи с ними! А только и
мог выговорить:
Ц Голубчики… Единственные… Простите.
Они встали все, как один, и ответно поклонились мне большим поклоном:
Ц Здравствуй многолетно, дорогой кормщик и друг Егор Васильевич!
Меня усадили на стул. А я все гляжу на них, вековых моих друзей, на их спокой
ные лица, степенные фигуры. Начальник говорит:
Ц Ты пришел, Егор Васильевич, более чем кстати… Да ты ведь по личному дел
у?
Ц Я шел сюда проситься в команду «Обновы».
Начальник говорит:
Ц Я ожидал этого. Но правление не отпустит тебя, если не представишь заме
стителя. А такого не предвидится.
Я спрашиваю:
Ц Верны ли слухи, что Николай Зимний ушел с «Обновы»?
Ц Ушел. Отказался от этой службы категорически. По каким-то личным обсто
ятельствам.
Я говорю:
Ц Господин начальник, вот бы кто поставил мастерскую на должную высоту.
Николай Зимний Ц судовой механик с аттестатом.
Начальник даже крякнул:
Ц Эх, Егор! Лучшего бы выхода и для тебя и для меня не было. Но Николай Зимн
ий рвется в дальние края. Он заявил мне: «Если не устроите меня в Новоземел
ьскую экспедицию, я уйду в дальние зимовья на купеческих судах.» Уперся, у
говаривай его хоть год.
Я стукнул кулаком о стол и говорю:
Ц Господин начальник, я берусь уговорить Николая остаться в городе. И ср
оку мне понадобится не год, а пять минут.
Все глаза вытаращили
Ц Каким образом?
Ц Цепью его прикую к пристани.
Ц В добрый час, Егор! Орудуй!
Я побежал к Зотову, где жил Николай. Остался в сенях, слушаю… Варя плачет с
причетью:
Не одна родитель нас родила,
Одной участью-таланом наградила:
Что любовь наша Ц печаль без утешенья.
Мне не честь будет старого мужа бросить.
Он не грозно надо мной распоряжался.
Не обидел меня грубим словом.
Он много цветов посеял, мало уродилось.
Николай говорит:
Ц Мне должно уехать, Варенька, но не терплю без вас быть!
Я дверь размахнул, за порог высокоторжественно ступил:
Ц Принимайте меня с хлебом-солью! Доченька! Много ты потерпела бедносте
й, и ты ныне возрадуйся! Я, твой бывший муж, ныне же твой отец, торжествую над
собой пресветлую победу. Отдаю тебя Николаю на руки, Ивановичу навеки… Н
иколка, я твою думу разбойницкую всю знаю. Не затевай! Не езди!
Он прослезился горько и отер слезы:
Ц Егор Васильевич!… Мы вас не согласны обидеть…
Варя пала мне в ноги:
Ц Благодарствую, Егор Васильевич! Спасибо на великом желаньице. Ты досп
ел себе орлиные крылья, нашел в себе высокую силу.
Ты мужскую обиду прощаешь,
Превысоких степеней отцовских доступаешь,
Пред тобой мы безответны и немы.
Я подхватил ее с полу, как ребенка.
Ц Дочка, подыми лицо и более ни перед кем не опущай! Дети! Я упал больно, вс
тал здорово. Теперь буду вашей радости пайщик, вашего веселья дольщик, ва
шего счастья половинщик.
Видя мою радость, Коля с Варей стали краше утра. Я учредил их в моем домишк
е и, как куропать вырвавшись из силка, устремился к старой и вечно юной мор
ской жизни.
Радость одна не приходит: дружина моя объявила портовой конторе, что под
пишутся в службу только в том случае, ежели шкипером на «Обнове» положат
старого их кормщика Егора Васильевича.
Вот и настал этот торжественный день моего освобожденья, день отпущенья
. Все мы собрались сполна. Начальник конторы сам перо в чернильницу обмак
нул и подает мне:
Ц Подписывайся, кормщик.
Я говорю:
Ц Дозвольте, господин начальник, чин справить, у дружины спроситься.
Товарищи зашумели:
Ц Егор Васильевич! Это чин новоначальных. Ты старинный мореходец.
Я говорю:
Ц Совесть моя так повелевает.
Они сели вдоль стены чинно. Я встал перед ними, нога к ноге, рука к сердцу, и
выговорил:
Ц Челом бью всем вам, и большим, и меньшим, и середним: прошу принять меня в
морскую службу, в каков чин годен буду, И о том пречестности вашей челом б
ью, челом бью.
И, отведя руки от сердца, поклонился большим обычаем, дважды стукнув лбом
об пол.
Они встали все, как один, и выговорили гласом:
Ц Осударь, Егор Васильевич! Все мы, большие, и меньшие, и середние, у морско
й службы быть тебе велим, и быть тебе в чину кормщика. И править тебе кормщ
ицкую должность с нами однодумно и одномысленно. И будем мы тебе, нашему к
ормщику, послушны, подручны и пословны.
И вот я опять в море. Попутный ветер свистит в снастях. Волны идут рядами, г
рядами
Обгоняем поморскую лодью. Они кричат нам:
Ц Путем-дорогой здравствуйте!
Я отвечаю:
Ц Вам здоровья многолетнего на всех ветрах!
От них опять доносится:
Ц Куда путь правите?
Я отвечаю:
Ц Из Архангельского города в Мурманское море.
И опять только волны шумят да ветер разговаривает с парусами
О море! Души моей строитель!
Мимолетное виденье
Корытину Хионью Егоровну, наверно, знали?… Горлопаниха: на пристани паст
ь дерет Ц по всему Архангельскому городу слышно. И дом ее небось помните:
двоепередый, крашеный?… Дак от Хионии Егоровны через дорогу и наша С сест
рицей скромная обитель Ц модная мастерская…
… Дело давнишнее: после первых забастовок пустила Хионья Егоровна петер
бургского студента ссыльного… И видно, что Лев Павлович был не из просты
х. Разговор, манеры… Мы с сестрицей, несмотря на страшный недосуг, всякий д
ень забежим, бывало, к Корытихе чашечку кофейку выпить и, грешны богу, элег
антного квартиранта повидать. Его томной бледностью многие дамы восхищ
ались, но, казалось, его снедал роковой недуг. И мы с сестрицей сразу диагн
ост поставили: не столько суровость северного климата, сколько разлука с
любящей супругой истерзала молодую грудь. ДваЦ три письма еженедельно
в Питер Катюше своей пошлет. Одно-два от нее получит. А уж ни с Хионьей Егор
овной, ни с нами, ейными приближенными фаворитками, не поделится своей се
рдечной тайной. А мы, не будь дуры, Левины-то письма да и супругины нежные о
тветы при случае распечатаем и прочитаем. Пособить не пособим, а хоть поп
лачем над ихней прелестной любовью.
Зима тот год была дождлива. Наш изгнанник поляживает да покашливает. И ве
сь он, как лебедь, унылый, который улететь-то не в силах.
Этак сидим однажды у Хионьи, не то по пятой, не то по девятой чашечке кофей
ку налили, а Лев Павлович и заходит.
Ц Не откажите в любезности бросить письмо. (Почтовый ящик у нас на ворота
х.)
Хионья и осмелилась:
Ц В свою очередь, Лев Павлович, окажите любезность дамам выпить с нами ко
фейку. Также извините за нескромный вопрос, почему бы вашей супруге не пр
иехать сюда? Я чужих писем не читаю, но по всему видать, что ее счастие Ц бы
ть возле вас.
Ц Да. Катя там тоскует без меня, но климат здешний На! Чем этта не климант
Ц у дров да у рыбы?! У Кати там должность.
Ц Этта тоже можно, писменны упражненья найти!
Ц Катя такая хрупкая…
Ц Будь она хоть рюмочка хрустальная Ц она бы здесь кофейком отпилась!
Зима пошла на извод, наш Левушка Ц вовсе на исход. А свою принцессу все ус
покаивает: здоров да благополучен Мы с сестрицей взяли да, на семи ли, на в
осьми страницах, вкратце и открыли этой Кате всю ужасную действительнос
ть. Ответа ждем, а она сама является, как майский день! И знаете, действител
ьно принцесса! Такой тип красоты парижанки: блондинка при черных бровях.
При этом ежели парижанкин тип, то лик неизбежно втолсту отщекатурен. Но у
Кати, окроме добродетелей, ничего в лице не выражалось. И одета просто, но
с громадным вкусом: во все белое и во все черное. Мы с сестрицей портнихи н
е из последних: в туалетах можем понимать!
Боже, как они с Левой встретились! Конечно, может ли какой презент быть пре
восходнее сего. Даже нам с Хионьюшкой досталось по нескольку поцелуев… А
багажу-то дорогая гостьюшка не ахти сколько привезла. Один чемодан, да и
тот веретеном тряхнуть… Но не поспела она этот чемоданчик расстегнуть, к
ак сразу разговор на копылья поставила: какие в городе конторы и насколь
ко личность, много знающая в науках, может найти упражнения. А мы с сестриц
ей не последние люди в городе. В деловых кругах знакомства, и весь бомонд н
а вестях. Раскинули умом да, несмотря на страшный недосуг, на другое же утр
о и порхнули в роскошный особняк купцов Маляхиных.
Фирма «Маляхин и сын» преименитая Ц свои пароходы, рыбой торговали.
Об эту пору мы молодого Маляхина супруге Настасье Романовне шили гардер
об домашний и а-ля променад. Заказчицы обычно к нам являлись на примерку,
но на сей раз мы сделали исключение, в рассуждении застать домовладыку.
И папенька и сын дома оказались. Простодушно беседуя с заказчицей, расст
авляю я свои коварные сети насчет но воприезжей особы, что-де умна и прекр
асна, как мечта, и на двенадцати языках поет и говорит А Федька, молодой-то
Маляхин, ужасти какой был бабеляр. Закатался, будто кот, на бархатных-то д
иванах.
Ц Папенька, какой сюрприз для нашей фирмы! При наших связях с заграницей!
А папенька, медведь такой
Ц Хм. Какая-нибудь на велисапеде приехала.
Одним словом, принялась наша протеже служить в маляхинской конторе. И мы
с сестрицей ходим, поднявши нос, как две виновницы торжества Ох, ежели бы з
нать, к каким это приведет плачевным результатам, дак волосы бы на себе лу
чше было драть и свою безумную главу толченым кирпичом посыпать… Тем бол
ее под ярким впечатлением видела я сон: будто катаемся в шлюпке при тихой
погоде я с сестрой и Катя с Левой. И вдруг нас качнуло… Агромадный пароход
валит на нас, обдавая рыбным запахом… Я заревела… Сон сестре рассказываю
, а она:
Ц Вольно тебе рыбну кулебяку на ночь под носом оставлять…
Ну ладно… Не успела наша Катя на должности показаться, все мужчины приня
лись кидать на нее умильные взоры, а молодой хозяин ус крутить и ножкой ша
ркать… И нельзя винить: прежде за диковину была служащая дамочка. Притом
Федькина жена, Настасья Романовна, взята была их поморского быта. Платья
по журналам шить согласилась, а уж парчового повойника с головы сложить
не соизволила: «Это женский венец! Не от нас заведено…» Ну куда же совреме
нный муж такую патриархальность поведет? Ни в театр, ни в концерт. А тут на
глазах, при своей конторе, богиня красоты Ц юбка плиссе с воланом, блузка
с утюга…
Обзадорился Феденька на свою подчиненную, а какими средствами ее достиг
нуть, не знает. Это не певичка, в «Золотой якорь» не позовешь.
Каких только промыслов он над Катей не чинил! В Пасху плюшевое яйцо, росто
м с бочку, четыре оленя к Хионьиным воротам подвезли. Из яйца выпал карлик
и подал Кате самовар с французскими духами. Хионья этими духами больше г
ода поливалась.
Опять на Катин день рожденья пряник от Маляхина, в пуд весу, прикатили. И л
итеры «К» и «Ф» Ц Катя и Федя Ц сахаром на прянике выделаны…
На улице молва пошла: ссыльная барыня купеческого сына присушила, привор
отным зельем опоила…
Убежала Катерина из маляхинской конторы. Хотя мы и советовали: «Терпи с в
ыжиданием». Да уж Федька-то… что ступит, то стукнет. А ведь этаку фарфоров
ую штучку, вроде Катеньки, надо полегонечку обдерживать, вкруг да около м
анежно переступывать.
Соболезнуя Настасье Романовне, мы не раз к Маляхиным для-ради примерки я
влялись, испытующим оком выраженье ейной личности изучали. Но ничего про
честь не могли. Уродится же такая дура не от мира сего!
А Левушка недолго прожил после этого. В июньскую сияющую ночь смерть ист
оргла его из объятий рыдающей супруги.
На провожании мы с сестрой Катю под руки вели. Хионья Егоровна заместо ду
ховенства впереди ступала. Шла в старинном косоклинном сарафане, в шитом
золотом платке. Несла в руке ветвь благоцветущего шиповника и пела плач
ную причеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
ческим, простился. Николай остался жить в Соломбале.
Потянулась ненастная осень. Залетали белые мухи. Варя дрогнула и с лица с
менилась. Он гостил у меня два дня. Варя не сказала с ним двух слов. По отъез
де в глазах ее установилась смертная тоска. Молчит, склоняясь над шитьем.
За оконцем неустанно-неуклонно падает снег…
Что же делает Егор в присутствии плачевной супруги?
Вознамерился презрение показывать и безотрадно в том преуспевал. Оледе
нело сердце, и страшная была зима душевная.
Думали, конца зиме-то не дождаться… Однажды Варя мне сказала:
Ц Егор Васильевич, Коля мне пишет. Письма все в красненьком столике.
Я процедил сквозь зубы:
Ц За низкость почитаю интересоваться подобными секретами.
Однажды ночью слышу: Варя вздыхает, плачет за своей перегородкой. Я выгов
орил ехидным тенорком:
Ц Бабушка, бывало, молилась: «Пошли мне, господи, слезную тучу». Я спишу дл
я вас?
Остегнул ее таким словом и Ц ужаснулся. Я ли это? Ей ли, бедной, говорю? Хоте
л зареветь, заместо того скроил рожу в улыбку.
Коля явился к нам на масленой. Я только охнул. Будто кто его похитил: глаза
ввалились, по привычке улыбается, но улыбка самая страдальческая.
Я был маленько выпивши и запел дурным голосом:
Где твое девалось белое тело?
Где твой девался алый румянец?
Белое тело на шелковой плетке,
Алый румянец на правой на ручке.
Плетью ударит тела убавит.
В щеку ударит румянца не станет.
Пою… И тяжкий груз, который меня всего давил, во едино место собрался: вот-
вот скину. Заплакать бы Ц еще не могу.
На другой день Барина мать мне «по тайности» высказывала:
Ц Коля без тебя заходил проститься. Они всегда молча сидят. А тут он гляд
ел-глядел, да и пал перед Варей. Обнял ей ноги, положил ей голову на колени и
заплакал навзрыд, как ребенок, Варя лила слезы безмолвно, прижимая к уста
м платок, чтобы заглушить рыданья. Потом отерла Колино лицо и сказала: «Ко
ля, много у нас цветов было посеяно, мало уродилось. Коленька, когда мы буд
ем в разлуке, не грусти безмерно. Моя душа всякий раз слышит твою печаль и
скорбит неутешно».
Я прибежал к себе, зачал бороду рвать и кусать: «Ирод ты! Журавлиная шея, же
лтая седина! Что ты, мимо себя, на людей нападаешь? Что ты свою жизнь надсаж
иваешь?!»
Опять весна пришла, большие воды, немеркнущие зори. Было слышно, что стары
е товарищи мои согласились поступить на «Обнову», Контора их ждала со дн
я на день. Но какое мне дело до вольных людей!
Какой-то вечер мы сидели с Варей, молчали. Приходит Зотов, пароходский зна
комый. К разговору спрашивает:
Ц Что это ваш Николай Зимний затевает? Подал в управление порта просьбу
о зачислении его в команду Новоземельской экспедиции. Вторую неделю жив
ет в городе. Остановился у меня.
Варя сделалась белее скатерти. Вышла из комнаты. Слышу, наверху, в светелк
е, дверь скрипнула.
Когда Зотов ушел, я поднялся к Варе. Она где плакала, у окна на сундучке, тут
и уснула. И столько было ейного воз-рыданья, что и рукав и плат мокры от сле
з. Негасимый свет летней ночи озарял лицо спящей. И грозно было видеть неи
зъяснимую печаль на сомкнутых глазах, горечь в сжатых устах.
Жалось пуще рогатины ударила мне в сердце. И, опрятно встав, руки к сердцу,
заплакал я со слезами. И тихостным гласом, чтобы не нарушить скорбного сн
а, зачал говорить:
Ц Дитятко мое прежалостное, горькая сиротиночка! Где твоя красота? Где т
воя премилая молодость? Ты мало со мной порадовалась. Горьки были тебе мо
и поцелуи. Я неладно делал, лихо к лиху прикладывал. Совесть меня укоряла
Ц я укорам совести не верил. Видел тебя во слезах Ц и стыдился утешать. С
колько раз твоя печаль меня умиляла, но гордость удержала.
Кукушица моя горемычная, горлица моя заунывная! Звери над детьми веселят
ся, птица о птенцах радуется, Ц ты в холодном гнезде привитала. Ты, как сол
нце за облаком, терялась, мое милое дитя ненаглядное! Был я тебе муж-досад
итель, теперь я тебе отец-покровитель…
Шепчу эти речи, у самого слезы до пят протекают. А красное всхожее солнышк
о золотит сосновые стены.
Так я в эту ночь свою гордость обрыдал и оплакал.
Но часы-время коротаются, утро Ц в полном лике. Прилетел морской ветерок
, и занавески по окнам залетали, как белые голуби. Внизу я наказал, чтобы по
караулили Варин сон, чтобы, как проснется, шла она к Коле, на квартиру и жда
ла меня там, у Зотова.
А сам достал из сундука поморскую свою одежу коричневых сукон, вязаную, с
нездешними узорами рубаху, бахилы с красными голенищами, обрядился, как
должно, и легкою походкой отправился в контору.
В конторе прямо подлетаю к начальнику, не обратив внимания на людей, сидя
щих вдоль стены:
Ц Господин начальник, я по личному делу.
Удивленно взглянув на меня, он показал рукой на сидящих:
Ц Ты с ними не знаком, Егор Васильевич?
Я оглянулся и… повалился в ноги им, старой дружине моей.
Сколько у меня было слов приготовлено на случай встречи с ними! А только и
мог выговорить:
Ц Голубчики… Единственные… Простите.
Они встали все, как один, и ответно поклонились мне большим поклоном:
Ц Здравствуй многолетно, дорогой кормщик и друг Егор Васильевич!
Меня усадили на стул. А я все гляжу на них, вековых моих друзей, на их спокой
ные лица, степенные фигуры. Начальник говорит:
Ц Ты пришел, Егор Васильевич, более чем кстати… Да ты ведь по личному дел
у?
Ц Я шел сюда проситься в команду «Обновы».
Начальник говорит:
Ц Я ожидал этого. Но правление не отпустит тебя, если не представишь заме
стителя. А такого не предвидится.
Я спрашиваю:
Ц Верны ли слухи, что Николай Зимний ушел с «Обновы»?
Ц Ушел. Отказался от этой службы категорически. По каким-то личным обсто
ятельствам.
Я говорю:
Ц Господин начальник, вот бы кто поставил мастерскую на должную высоту.
Николай Зимний Ц судовой механик с аттестатом.
Начальник даже крякнул:
Ц Эх, Егор! Лучшего бы выхода и для тебя и для меня не было. Но Николай Зимн
ий рвется в дальние края. Он заявил мне: «Если не устроите меня в Новоземел
ьскую экспедицию, я уйду в дальние зимовья на купеческих судах.» Уперся, у
говаривай его хоть год.
Я стукнул кулаком о стол и говорю:
Ц Господин начальник, я берусь уговорить Николая остаться в городе. И ср
оку мне понадобится не год, а пять минут.
Все глаза вытаращили
Ц Каким образом?
Ц Цепью его прикую к пристани.
Ц В добрый час, Егор! Орудуй!
Я побежал к Зотову, где жил Николай. Остался в сенях, слушаю… Варя плачет с
причетью:
Не одна родитель нас родила,
Одной участью-таланом наградила:
Что любовь наша Ц печаль без утешенья.
Мне не честь будет старого мужа бросить.
Он не грозно надо мной распоряжался.
Не обидел меня грубим словом.
Он много цветов посеял, мало уродилось.
Николай говорит:
Ц Мне должно уехать, Варенька, но не терплю без вас быть!
Я дверь размахнул, за порог высокоторжественно ступил:
Ц Принимайте меня с хлебом-солью! Доченька! Много ты потерпела бедносте
й, и ты ныне возрадуйся! Я, твой бывший муж, ныне же твой отец, торжествую над
собой пресветлую победу. Отдаю тебя Николаю на руки, Ивановичу навеки… Н
иколка, я твою думу разбойницкую всю знаю. Не затевай! Не езди!
Он прослезился горько и отер слезы:
Ц Егор Васильевич!… Мы вас не согласны обидеть…
Варя пала мне в ноги:
Ц Благодарствую, Егор Васильевич! Спасибо на великом желаньице. Ты досп
ел себе орлиные крылья, нашел в себе высокую силу.
Ты мужскую обиду прощаешь,
Превысоких степеней отцовских доступаешь,
Пред тобой мы безответны и немы.
Я подхватил ее с полу, как ребенка.
Ц Дочка, подыми лицо и более ни перед кем не опущай! Дети! Я упал больно, вс
тал здорово. Теперь буду вашей радости пайщик, вашего веселья дольщик, ва
шего счастья половинщик.
Видя мою радость, Коля с Варей стали краше утра. Я учредил их в моем домишк
е и, как куропать вырвавшись из силка, устремился к старой и вечно юной мор
ской жизни.
Радость одна не приходит: дружина моя объявила портовой конторе, что под
пишутся в службу только в том случае, ежели шкипером на «Обнове» положат
старого их кормщика Егора Васильевича.
Вот и настал этот торжественный день моего освобожденья, день отпущенья
. Все мы собрались сполна. Начальник конторы сам перо в чернильницу обмак
нул и подает мне:
Ц Подписывайся, кормщик.
Я говорю:
Ц Дозвольте, господин начальник, чин справить, у дружины спроситься.
Товарищи зашумели:
Ц Егор Васильевич! Это чин новоначальных. Ты старинный мореходец.
Я говорю:
Ц Совесть моя так повелевает.
Они сели вдоль стены чинно. Я встал перед ними, нога к ноге, рука к сердцу, и
выговорил:
Ц Челом бью всем вам, и большим, и меньшим, и середним: прошу принять меня в
морскую службу, в каков чин годен буду, И о том пречестности вашей челом б
ью, челом бью.
И, отведя руки от сердца, поклонился большим обычаем, дважды стукнув лбом
об пол.
Они встали все, как один, и выговорили гласом:
Ц Осударь, Егор Васильевич! Все мы, большие, и меньшие, и середние, у морско
й службы быть тебе велим, и быть тебе в чину кормщика. И править тебе кормщ
ицкую должность с нами однодумно и одномысленно. И будем мы тебе, нашему к
ормщику, послушны, подручны и пословны.
И вот я опять в море. Попутный ветер свистит в снастях. Волны идут рядами, г
рядами
Обгоняем поморскую лодью. Они кричат нам:
Ц Путем-дорогой здравствуйте!
Я отвечаю:
Ц Вам здоровья многолетнего на всех ветрах!
От них опять доносится:
Ц Куда путь правите?
Я отвечаю:
Ц Из Архангельского города в Мурманское море.
И опять только волны шумят да ветер разговаривает с парусами
О море! Души моей строитель!
Мимолетное виденье
Корытину Хионью Егоровну, наверно, знали?… Горлопаниха: на пристани паст
ь дерет Ц по всему Архангельскому городу слышно. И дом ее небось помните:
двоепередый, крашеный?… Дак от Хионии Егоровны через дорогу и наша С сест
рицей скромная обитель Ц модная мастерская…
… Дело давнишнее: после первых забастовок пустила Хионья Егоровна петер
бургского студента ссыльного… И видно, что Лев Павлович был не из просты
х. Разговор, манеры… Мы с сестрицей, несмотря на страшный недосуг, всякий д
ень забежим, бывало, к Корытихе чашечку кофейку выпить и, грешны богу, элег
антного квартиранта повидать. Его томной бледностью многие дамы восхищ
ались, но, казалось, его снедал роковой недуг. И мы с сестрицей сразу диагн
ост поставили: не столько суровость северного климата, сколько разлука с
любящей супругой истерзала молодую грудь. ДваЦ три письма еженедельно
в Питер Катюше своей пошлет. Одно-два от нее получит. А уж ни с Хионьей Егор
овной, ни с нами, ейными приближенными фаворитками, не поделится своей се
рдечной тайной. А мы, не будь дуры, Левины-то письма да и супругины нежные о
тветы при случае распечатаем и прочитаем. Пособить не пособим, а хоть поп
лачем над ихней прелестной любовью.
Зима тот год была дождлива. Наш изгнанник поляживает да покашливает. И ве
сь он, как лебедь, унылый, который улететь-то не в силах.
Этак сидим однажды у Хионьи, не то по пятой, не то по девятой чашечке кофей
ку налили, а Лев Павлович и заходит.
Ц Не откажите в любезности бросить письмо. (Почтовый ящик у нас на ворота
х.)
Хионья и осмелилась:
Ц В свою очередь, Лев Павлович, окажите любезность дамам выпить с нами ко
фейку. Также извините за нескромный вопрос, почему бы вашей супруге не пр
иехать сюда? Я чужих писем не читаю, но по всему видать, что ее счастие Ц бы
ть возле вас.
Ц Да. Катя там тоскует без меня, но климат здешний На! Чем этта не климант
Ц у дров да у рыбы?! У Кати там должность.
Ц Этта тоже можно, писменны упражненья найти!
Ц Катя такая хрупкая…
Ц Будь она хоть рюмочка хрустальная Ц она бы здесь кофейком отпилась!
Зима пошла на извод, наш Левушка Ц вовсе на исход. А свою принцессу все ус
покаивает: здоров да благополучен Мы с сестрицей взяли да, на семи ли, на в
осьми страницах, вкратце и открыли этой Кате всю ужасную действительнос
ть. Ответа ждем, а она сама является, как майский день! И знаете, действител
ьно принцесса! Такой тип красоты парижанки: блондинка при черных бровях.
При этом ежели парижанкин тип, то лик неизбежно втолсту отщекатурен. Но у
Кати, окроме добродетелей, ничего в лице не выражалось. И одета просто, но
с громадным вкусом: во все белое и во все черное. Мы с сестрицей портнихи н
е из последних: в туалетах можем понимать!
Боже, как они с Левой встретились! Конечно, может ли какой презент быть пре
восходнее сего. Даже нам с Хионьюшкой досталось по нескольку поцелуев… А
багажу-то дорогая гостьюшка не ахти сколько привезла. Один чемодан, да и
тот веретеном тряхнуть… Но не поспела она этот чемоданчик расстегнуть, к
ак сразу разговор на копылья поставила: какие в городе конторы и насколь
ко личность, много знающая в науках, может найти упражнения. А мы с сестриц
ей не последние люди в городе. В деловых кругах знакомства, и весь бомонд н
а вестях. Раскинули умом да, несмотря на страшный недосуг, на другое же утр
о и порхнули в роскошный особняк купцов Маляхиных.
Фирма «Маляхин и сын» преименитая Ц свои пароходы, рыбой торговали.
Об эту пору мы молодого Маляхина супруге Настасье Романовне шили гардер
об домашний и а-ля променад. Заказчицы обычно к нам являлись на примерку,
но на сей раз мы сделали исключение, в рассуждении застать домовладыку.
И папенька и сын дома оказались. Простодушно беседуя с заказчицей, расст
авляю я свои коварные сети насчет но воприезжей особы, что-де умна и прекр
асна, как мечта, и на двенадцати языках поет и говорит А Федька, молодой-то
Маляхин, ужасти какой был бабеляр. Закатался, будто кот, на бархатных-то д
иванах.
Ц Папенька, какой сюрприз для нашей фирмы! При наших связях с заграницей!
А папенька, медведь такой
Ц Хм. Какая-нибудь на велисапеде приехала.
Одним словом, принялась наша протеже служить в маляхинской конторе. И мы
с сестрицей ходим, поднявши нос, как две виновницы торжества Ох, ежели бы з
нать, к каким это приведет плачевным результатам, дак волосы бы на себе лу
чше было драть и свою безумную главу толченым кирпичом посыпать… Тем бол
ее под ярким впечатлением видела я сон: будто катаемся в шлюпке при тихой
погоде я с сестрой и Катя с Левой. И вдруг нас качнуло… Агромадный пароход
валит на нас, обдавая рыбным запахом… Я заревела… Сон сестре рассказываю
, а она:
Ц Вольно тебе рыбну кулебяку на ночь под носом оставлять…
Ну ладно… Не успела наша Катя на должности показаться, все мужчины приня
лись кидать на нее умильные взоры, а молодой хозяин ус крутить и ножкой ша
ркать… И нельзя винить: прежде за диковину была служащая дамочка. Притом
Федькина жена, Настасья Романовна, взята была их поморского быта. Платья
по журналам шить согласилась, а уж парчового повойника с головы сложить
не соизволила: «Это женский венец! Не от нас заведено…» Ну куда же совреме
нный муж такую патриархальность поведет? Ни в театр, ни в концерт. А тут на
глазах, при своей конторе, богиня красоты Ц юбка плиссе с воланом, блузка
с утюга…
Обзадорился Феденька на свою подчиненную, а какими средствами ее достиг
нуть, не знает. Это не певичка, в «Золотой якорь» не позовешь.
Каких только промыслов он над Катей не чинил! В Пасху плюшевое яйцо, росто
м с бочку, четыре оленя к Хионьиным воротам подвезли. Из яйца выпал карлик
и подал Кате самовар с французскими духами. Хионья этими духами больше г
ода поливалась.
Опять на Катин день рожденья пряник от Маляхина, в пуд весу, прикатили. И л
итеры «К» и «Ф» Ц Катя и Федя Ц сахаром на прянике выделаны…
На улице молва пошла: ссыльная барыня купеческого сына присушила, привор
отным зельем опоила…
Убежала Катерина из маляхинской конторы. Хотя мы и советовали: «Терпи с в
ыжиданием». Да уж Федька-то… что ступит, то стукнет. А ведь этаку фарфоров
ую штучку, вроде Катеньки, надо полегонечку обдерживать, вкруг да около м
анежно переступывать.
Соболезнуя Настасье Романовне, мы не раз к Маляхиным для-ради примерки я
влялись, испытующим оком выраженье ейной личности изучали. Но ничего про
честь не могли. Уродится же такая дура не от мира сего!
А Левушка недолго прожил после этого. В июньскую сияющую ночь смерть ист
оргла его из объятий рыдающей супруги.
На провожании мы с сестрой Катю под руки вели. Хионья Егоровна заместо ду
ховенства впереди ступала. Шла в старинном косоклинном сарафане, в шитом
золотом платке. Несла в руке ветвь благоцветущего шиповника и пела плач
ную причеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40