Sozialethik des Kommunismus. Berlin, 1920. По поводу
следующего размышления о средних слоях как носителях нормальной морал
и см.: Lepsius M. R. Extremer Nationalisms, S. 14.
. Но для восприятия самых широких буржуазных средних слоёв, всегда
рассматривавших себя как «представителей и хранителей нормальной мора
ли» и видевших в покушении на неё личную угрозу самим себе, брак как прост
ой акт регистрации Ч а именно так понимался он первоначально в Советско
м Союзе Ч был столь же неприемлем, как и «теория стакана воды», согласно к
оторой сексуальная потребность является такой же элементарной потребн
остью, как и жажда, и удовлетворяется без всяких церемоний. Фокстрот и кор
откие юбки, погоня за наслаждениями в этой «клоаке рейха Ч Берлине», «по
хабные картинки» сексопатолога Магнуса Хиршфельда и мужские типы того
времени («резиновый кавалер на креповых подошвах в брюках „чарльстон“ и
с причёской „шимми“ Ч гладким зачёсом назад») были для широкого сознани
я безнравственными, что, правда, весьма трудно понять вне исторического
контекста. Пользовавшиеся широчайшей популярностью театральные поста
новки 20-х годов провокационно увлекались такими темами как отцеубийств
о, кровосмешение и преступление; глубоким симптомом времени было высмеи
вание самих себя. Так, в заключительной сцене оперы Брехта и Вайля «Махаг
они» исполнители выходили к рампе и демонстрировали на плакатах лозунг
и «За хаос в наших городах!», «За продажную любовь!», «Честь и слава убийца
м!», «За бессмертие пошлости!»
Заключительная сцена из «Махагони» Б. Брех
та. In: Brecht В. GW in 20 Baenden. Bd. 2. Frankfurt.M., 1967. S. 561-562.
В изобразительном искусстве революционный прорыв произошёл ещё до пер
вой мировой войны, и сам Гитлер был нейтральным свидетелем этого сначала
в Вене, а затем в Мюнхене. Но то, что первоначально воспринималось как ори
гинальничанье кучки фантазёров, видится теперь, на фоне потока полотен о
перевороте, революции и избавлении, объявлением войны традиционной евр
опейской картине человека. Фове, «Голубой всадник», «Брюкке», «Дада» Ч в
се это кажется столь же радикальной угрозой, как и революция; это ощущени
е внутренней связи зафиксировано в популярном термине «культур-больше
визм». Соответственно и защитная реакция была не только такой же страстн
ой, но и пронизанной все той же нотой страха перед анархией, произволом и б
есформенностью; как гласил тогдашний характерный вердикт, современное
искусство Ч это «царство хаоса»
Rosenberg A. In: VB, 27.V.1922. О Пикассо он сказал, что его карти
ны становятся «грязнее по краскам, хаотичнее по штриху, нахальнее (!) по на
званиям». VB, 6.IV.1920 пишет об этом «кричащем искусстве негров и малоазиатов, эт
ой судорожной мазне дадаистов»; см. в этой связи также пронизанные анало
гичным неприятием современного искусства высказывания Адольфа Гитлер
а: Hitler A. Mein Kampf, S. 282 ff.
, и все эти симптомы выливаются в единое в своём многообразии полот
но страха, для которого модный пессимизм того времени нашёл формулировк
у «Закат Европы». И можно ли было не ожидать в страхе того дня, когда все эт
и чувства неприятия выльются в акт отчаянного сопротивления?
Радость разрушения устарелых или скомпрометированных социальных и кул
ьтурных форм спровоцирует консервативный темперамент немцев в особой
степени Ч ведь быстро проявлявшее себя сопротивление этому могло здес
ь сильнее, чем где бы то ни было, опираться на настроения и аргументы конца
XIX века. Процесс технической и экономической модернизации произошёл в Ге
рмании позднее, быстрее и радикальнее, чем в других странах, а решимость, с
которой Германия проводила промышленную революцию, была, по формулиров
ке Торстейна Веблена, «среди европейских стран беспримерной»
Veblen Th. I
mperial Germany and the Industrial Revolution. New York, 1954, S. 86.
. По той же причине этот процесс вызвал тут дикую боязнь поражения и
породил мощнейшие ответные реакции. Вопреки широко распространённому
мнению Германия, превратившаяся в прямо-таки неразрывный сплав достиже
ний и упущений, в коем соединились элементы феодализма и прогресса, авто
ритарности и социального государства, могла в канун первой мировой войн
ы, пожалуй, по праву претендовать на звание самого современного в промыш
ленном отношении государства Европы.
Только за последнюю четверть века её валовой национальный доход увелич
ился более чем вдвое, а доля населения с подлежащим налогообложению мини
мумом доходов выросла с тридцати до шестидесяти процентов, и выплавка ст
али, к примеру, ещё в 1887 году составлявшая только половину того, что выплавл
ялось в Англии, возросла почти в два раза. Покорялись колонии, строились г
орода, создавались промышленные империи, число акционерных обществ уве
личилось с 2143 до 5340, а товарооборот гамбургской гавани вышел, по мировой ста
тистике, на третье место Ч позади Нью-Йорка и Амстердама, но впереди Лонд
она. В то же время управление страной было достаточно корректным и эконо
мным и обеспечивало, вопреки всем антилиберальным вкраплениям, в немало
й степени внутреннюю свободу, соблюдение законности и социальную защищ
ённость.
Так что печать анахронизма на портрете кайзеровской Германии в целом об
ъясняется отнюдь не экономическими явлениями, равно как и не её многолик
ими феодальными структурами. Над этой занятой своими делами и, казалось
бы, так уверенной в своём завтрашнем дне страной, над её растущими крупны
ми городами и промышленными районами довлел некий своеобразный романт
ический небосвод, тёмный купол которого населяли мистические образы, др
евние герои и боги, Ч отсталость Германии имела идеологическую природу
. Конечно, в немалой степени к этому приложили свою руку академический об
скурантизм, фольклор германистов, а также потребности в украшательстве
со стороны того слоя буржуазии, которому так хотелось поверх материальн
ых целей; кои он преследовал с такой неугомонностью и динамизмом, увидет
ь более высокие ориентиры. Но в то же время за всеми этими пристрастиями п
остоянно ощущалась бюргерская строптивость в культурной сфере по отно
шению как раз к тому современному миру, возведению которого помогали сто
ль энергично и успешно, Ч это была своего рода оборонительная жестикул
яция в адрес новой, лишённой поэзии реальности, имевшая своим истоком не
дух скептицизма, а дух пессимистического романтизма, и позволявшая расп
ознавать в себе латентную готовность к контрреволюционному протесту.
Это противодействие проявит себя в первую очередь в настроениях критик
и в адрес цивилизации и найдёт своих апологетов в таких авторах как Паул
ь де Лагард, Юлиус Лангбен и Ойген Дюринг. Конечно, обличавшееся ими недом
огание относилось к симптомам общецивилизационного кризисного настро
ения, представлявшего собой реакцию на лишённый фантазии, прагматическ
ий оптимизм эпохи. На рубеже веков оно наделало немало шума как в Соединё
нных Штатах, так и во Франции, привлекло внимание к делу Дрейфуса, к «Аксьо
н франсэз», к манифестам Морраса и Барреса. Габриеле д'Аннунцио, Энрико Ко
ррадини, Мигель Унамуно, Дмитрий Мережковский и Владимир Соловьёв, Кнут
Гамсун, Якоб Буркхардт и Дэвид Герберт Лоуренс стали, при всех их индивид
уальных различиях, выразителями сходных страхов и противодействий. Одн
ако в Германии этот, подобный вторжению и чрезвычайно глубокий перелом,
так внезапно перебросивший страну из её бидермайера
Стилевое направление в ав
стрийском и немецком искусстве в первой половине XIX в. Название дано по фа
милии литературного персонажа, олицетворявшего простодушного, недалёк
ого обывателя. Ч Прим. перев.
в модерн и требовавший при этом все новых разрывов и расставаний, п
ридал здешнему протесту несравнимую с остальной Европой экзальтирован
ную окраску, где страх и отвращение по отношению к действительности соче
тались с романтической тоской по канувшим в Лету идиллическим порядкам.
И эта традиция тоже пришла издалека. Страдание по поводу «опустошений»,
приносимых процессом цивилизации, можно было проследить до Руссо или «В
ильгельма Майстера» Гёте. Апологеты этого неприятия презирали процесс
и не без гордости признавались в своей Ч не от мира сего Ч отсталости; вс
е они были наблюдателями вне своего времени, стремившимися, как писал Ла
гард, увидеть такую Германию, которой никогда не было и, может быть, никогд
а и не будет. Ко всем фактам-возражениям они относились с высокомерным пр
енебрежением и горько сетовали на «одноглазый разум». Свой порою весьма
остроумный иррационализм они обращали против биржевого дела и урбаниз
ации, принудительных прививок, мирового хозяйства и позитивистской нау
ки, против «коммунизации» и первых аэропланов Ч короче говоря, против в
сего процесса эмансипации современного мира, того процесса, из проявлен
ий которого они рисовали общее полотно катастрофического «заката души
».
Будучи «пророками озлобленной традиции», они жаждали прихода дня, когда
будет положен конец опустошению и «старые боги вновь выйдут из вод».
Противопоставлявшиеся ими новому времени представления о ценностях, в
ключали в себя естественность, искусство, прошлое, аристократию и любовь
к смерти, а также право сильной цезаристской личности. Бросается в глаза,
что этот протест, содержавший сетования по поводу упадка немецкой культ
уры, нередко был пронизан идеями империалистического мессианства, в кот
орых страх обращался в агрессию, а отчаяние искало утешения в величии. Са
мая известная книга, выразившая эту тенденцию времени, принадлежала пер
у Юлиуса Лангбена и называлась «Рембрандт-воспитатель». Вышедшая в свет
в 1890 году, она пользовалась невероятным успехом и уже за полтора-два года
насчитывала до сорока переизданий. Такая широкая популярность этого эк
сцентричного свидетельства паники, антисовременности и националистич
еского мессианского бреда приводит к мысли, что сама книга была выражени
ем того кризиса, который она изгоняла своими заклинаниями с такой страст
ью и ожесточением.
Чуть ли не ещё более чреватым последствиями нежели соединение враждебн
ого отношения к цивилизации с национализмом эпохи явилась Ч как это уже
имело место с социал-дарвинистскими и расистскими теориями Ч смычка э
тих чувств с антидемократическими идеями. И это было диагнозом, свидетел
ьствовавшим о болезни того либерального западного общества, которое ос
новало свой политический строй на принципах Просвещения и Великой фран
цузской революции. Этот поворот носил общеевропейский характер, так, «в
частности, во Франции и в Италии», как писал позднее Жюльен Бенда, около 1890
года писатели «с поразительной проницательностью осознали, что доктри
ны абсолютного авторитета, дисциплины, традиции, отрицания духа свободы
, утверждения нравственной оправданности войны и рабства дали возможно
сть занять гордые и несгибаемые позиции, и в то же время они в значительно
большей степени отвечали представлениям простых людей, нежели сентиме
нтальные либерализм и гуманизм»
Benda J. La trahison des clercs. Paris, 1928, цит. по: Stern F. Kulturpessimismus, S. 6. Своего рода д
обавлением к этому могут служить слова Грегора Штрассера, сказанные им в
июне 1932 г.: «Сознательно противопоставляя себя французской революции, бу
дучи её антиподом и преодолением, национал-социализм отвергает суеслов
ие об индивидуализме, исказившем внутреннее германское представление
о свободе понятием внутреннего экономического беспредела; он отвергае
т рационализм, учение о разуме, которое готово признавать властителями с
удеб народа и государства лишь ум и интеллект, а не полнокровную волю и ду
шу человека. Таким образом, национал-социалистическая идея государстве
нности подразумевает в конечном счёте смену либеральной эпохи…» См
.: Strasser G. Kampf um Deutschland, S. 381 f.
. И хотя страдание по поводу модерна, было, несмотря на все литератур
ные успехи, все ещё делом лишь какого-то исключительного меньшинства, эт
и настроения Ч снова говоря о Германии Ч постепенно станут, и в первую о
чередь через молодёжное движение, которое было не просто ими охвачено, а
стало прямо-таки фанатическим и чистым их выражением, сказываться всё с
ильнее и сильнее. «Вся великая тяга немцев, Ч опишет эту позицию Фридрих
Ницше, Ч направлялась против Просвещения и против революции в обществе
, которая с грубым непониманием принималась за следствие первого: пиетет
по отношению ко всему ещё существующему пытался обратиться в пиетет по
отношению ко всему, что существовало, только чтобы вновь наполнились сер
дце и дух и не оставили в себе места для будущих и обновляющих целей. На ме
сте культа разума был воздвигнут культ чувства…»
Nietzsche F. Morgenroete. In: Nietzsche F. Werke. Bd. 1, S. 1145.
И, наконец, враждебные цивилизации настроения времени сомкнутся и с анти
семитизмом. «Немецкий антисемитизм реакционен, Ч такой вывод сделает в
1894 году из обширных, проводившихся по всей Европе исследований Герман Ба
р, Ч это бунт маленьких бюргеров против промышленного развития»
Bahr H. Der Antisemitismus. Ein internationales Interview. Berlin, 1894. Публикация Бара основывалась на беседах со многим
и немецкими и европейскими писателями и общественными деятелями.
. Постановка знака равенства между евреями и модерном и впрямь не б
ыла лишена оснований, равно как и утверждение об их особой приспособляем
ости к условиям капиталистической экономики, построенной на конкуренц
ии. Вот это и являлось двумя сильнейшими мотивами всех страхов за будуще
е. Вернер Зомбарт напишет даже, что «еврейская миссия» заключается в том,
чтобы «ускорить переход к капитализму… (и) устранить пока ещё сегодня за
консервированные остатки докапиталистической организации, разлагая п
оследние ремесла и ремесленного толка торговлю»
Sombart W. Die Juden und das Wirtschaftsleben, S. 140 f. Интересн
ые мысли по этому поводу содержатся также в книге Э. Райхман: Reichmann E. G. Flucht in den Hass, S. 82 ff.
См. в этой связи кроме того: Neumann F. Behemoth, S. 121. Нойман уже в 1942 году считал, что антисем
итизм в Германии был чрезвычайно слабым, а «немецкий народ Ч наименее а
нтисемитским» и что именно это обстоятельство и позволило Гитлеру сдел
ать антисемитизм подходящим оружием.
(193). На фоне этого развития традиционно мотивировавшаяся религиозн
ыми причинами ненависть к евреям становится во второй половине XIX века ан
тисемитизмом, обосновывающимся уже причинами биологическими или социа
льными. В Германии для популяризации этой тенденции особенно много сдел
ают философ Ойген Дюринг и неудавшийся журналист Вильгельм Марр (в своём
труде под характерным заголовком «Победа иудеев над германцами, рассмо
тренная с неконфессиональной точки зрения. Via Victis!
Жертвенный путь. Ч Прим. п
ерев.
), но те же рефлексы были характерны и для Европы в целом. Антисемити
зм в Германии был, несомненно, не более интенсивен, чем во Франции, и, уж кон
ечно же, куда слабее, чем в России или в Австро-Венгрии, в антисемитских пу
бликациях того времени то и дело встречаются сетования на то, что их идеи
при столь широком распространении не могут все же похвастаться успехом.
Но в ту пору, когда иррациональные ожидания бродили повсюду, как бездомн
ые собаки, антисемитизм именно по причине содержавшейся в нём полуправд
ы представлял собой питательную среду для распространения дурных наст
роений, хотя он и не был ничем иным, как возведённым в мифологическую степ
ень проявлением страха. Воздействие и резонанс творчества Рихарда Вагн
ера как раз и состоят в том, что он, как никто другой, мобилизовал магию иск
усства против явственно просматривавшегося во всех этих явлениях проц
есса снятия чар и что это настроение времени, переведённое на язык мифа, о
брело в его творчестве всепокоряющий эффект Ч тут и пессимизм по отноше
нию к будущему, и осознание наступающего господства золота, и расовый ст
рах, и трепет перед грядущим веком плебейской свободы и уравниловки, и пр
едчувствие близящегося заката.
Многообразные самоуничижительные аффекты буржуазного времени будут, н
аконец, выпущены на свободу и одновременно радикализованы войной; она ве
рнёт бытию утерянную в безрадостных буднях цивилизации возможность не
слыханного самовозвышения, узаконит насилие и уготовит триумфы разруш
ению, явится, как писал Эрнст Юнгер, с помощью огнемётов «великим очищени
ем через ничто»
Tagebuch, 21.IX.1929, цит. по: Sontheimer К.Antidemokratisches Denken, S. 129.
. Война и была как раз отрицанием либеральной и гуманистической ид
еи цивилизации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
следующего размышления о средних слоях как носителях нормальной морал
и см.: Lepsius M. R. Extremer Nationalisms, S. 14.
. Но для восприятия самых широких буржуазных средних слоёв, всегда
рассматривавших себя как «представителей и хранителей нормальной мора
ли» и видевших в покушении на неё личную угрозу самим себе, брак как прост
ой акт регистрации Ч а именно так понимался он первоначально в Советско
м Союзе Ч был столь же неприемлем, как и «теория стакана воды», согласно к
оторой сексуальная потребность является такой же элементарной потребн
остью, как и жажда, и удовлетворяется без всяких церемоний. Фокстрот и кор
откие юбки, погоня за наслаждениями в этой «клоаке рейха Ч Берлине», «по
хабные картинки» сексопатолога Магнуса Хиршфельда и мужские типы того
времени («резиновый кавалер на креповых подошвах в брюках „чарльстон“ и
с причёской „шимми“ Ч гладким зачёсом назад») были для широкого сознани
я безнравственными, что, правда, весьма трудно понять вне исторического
контекста. Пользовавшиеся широчайшей популярностью театральные поста
новки 20-х годов провокационно увлекались такими темами как отцеубийств
о, кровосмешение и преступление; глубоким симптомом времени было высмеи
вание самих себя. Так, в заключительной сцене оперы Брехта и Вайля «Махаг
они» исполнители выходили к рампе и демонстрировали на плакатах лозунг
и «За хаос в наших городах!», «За продажную любовь!», «Честь и слава убийца
м!», «За бессмертие пошлости!»
Заключительная сцена из «Махагони» Б. Брех
та. In: Brecht В. GW in 20 Baenden. Bd. 2. Frankfurt.M., 1967. S. 561-562.
В изобразительном искусстве революционный прорыв произошёл ещё до пер
вой мировой войны, и сам Гитлер был нейтральным свидетелем этого сначала
в Вене, а затем в Мюнхене. Но то, что первоначально воспринималось как ори
гинальничанье кучки фантазёров, видится теперь, на фоне потока полотен о
перевороте, революции и избавлении, объявлением войны традиционной евр
опейской картине человека. Фове, «Голубой всадник», «Брюкке», «Дада» Ч в
се это кажется столь же радикальной угрозой, как и революция; это ощущени
е внутренней связи зафиксировано в популярном термине «культур-больше
визм». Соответственно и защитная реакция была не только такой же страстн
ой, но и пронизанной все той же нотой страха перед анархией, произволом и б
есформенностью; как гласил тогдашний характерный вердикт, современное
искусство Ч это «царство хаоса»
Rosenberg A. In: VB, 27.V.1922. О Пикассо он сказал, что его карти
ны становятся «грязнее по краскам, хаотичнее по штриху, нахальнее (!) по на
званиям». VB, 6.IV.1920 пишет об этом «кричащем искусстве негров и малоазиатов, эт
ой судорожной мазне дадаистов»; см. в этой связи также пронизанные анало
гичным неприятием современного искусства высказывания Адольфа Гитлер
а: Hitler A. Mein Kampf, S. 282 ff.
, и все эти симптомы выливаются в единое в своём многообразии полот
но страха, для которого модный пессимизм того времени нашёл формулировк
у «Закат Европы». И можно ли было не ожидать в страхе того дня, когда все эт
и чувства неприятия выльются в акт отчаянного сопротивления?
Радость разрушения устарелых или скомпрометированных социальных и кул
ьтурных форм спровоцирует консервативный темперамент немцев в особой
степени Ч ведь быстро проявлявшее себя сопротивление этому могло здес
ь сильнее, чем где бы то ни было, опираться на настроения и аргументы конца
XIX века. Процесс технической и экономической модернизации произошёл в Ге
рмании позднее, быстрее и радикальнее, чем в других странах, а решимость, с
которой Германия проводила промышленную революцию, была, по формулиров
ке Торстейна Веблена, «среди европейских стран беспримерной»
Veblen Th. I
mperial Germany and the Industrial Revolution. New York, 1954, S. 86.
. По той же причине этот процесс вызвал тут дикую боязнь поражения и
породил мощнейшие ответные реакции. Вопреки широко распространённому
мнению Германия, превратившаяся в прямо-таки неразрывный сплав достиже
ний и упущений, в коем соединились элементы феодализма и прогресса, авто
ритарности и социального государства, могла в канун первой мировой войн
ы, пожалуй, по праву претендовать на звание самого современного в промыш
ленном отношении государства Европы.
Только за последнюю четверть века её валовой национальный доход увелич
ился более чем вдвое, а доля населения с подлежащим налогообложению мини
мумом доходов выросла с тридцати до шестидесяти процентов, и выплавка ст
али, к примеру, ещё в 1887 году составлявшая только половину того, что выплавл
ялось в Англии, возросла почти в два раза. Покорялись колонии, строились г
орода, создавались промышленные империи, число акционерных обществ уве
личилось с 2143 до 5340, а товарооборот гамбургской гавани вышел, по мировой ста
тистике, на третье место Ч позади Нью-Йорка и Амстердама, но впереди Лонд
она. В то же время управление страной было достаточно корректным и эконо
мным и обеспечивало, вопреки всем антилиберальным вкраплениям, в немало
й степени внутреннюю свободу, соблюдение законности и социальную защищ
ённость.
Так что печать анахронизма на портрете кайзеровской Германии в целом об
ъясняется отнюдь не экономическими явлениями, равно как и не её многолик
ими феодальными структурами. Над этой занятой своими делами и, казалось
бы, так уверенной в своём завтрашнем дне страной, над её растущими крупны
ми городами и промышленными районами довлел некий своеобразный романт
ический небосвод, тёмный купол которого населяли мистические образы, др
евние герои и боги, Ч отсталость Германии имела идеологическую природу
. Конечно, в немалой степени к этому приложили свою руку академический об
скурантизм, фольклор германистов, а также потребности в украшательстве
со стороны того слоя буржуазии, которому так хотелось поверх материальн
ых целей; кои он преследовал с такой неугомонностью и динамизмом, увидет
ь более высокие ориентиры. Но в то же время за всеми этими пристрастиями п
остоянно ощущалась бюргерская строптивость в культурной сфере по отно
шению как раз к тому современному миру, возведению которого помогали сто
ль энергично и успешно, Ч это была своего рода оборонительная жестикул
яция в адрес новой, лишённой поэзии реальности, имевшая своим истоком не
дух скептицизма, а дух пессимистического романтизма, и позволявшая расп
ознавать в себе латентную готовность к контрреволюционному протесту.
Это противодействие проявит себя в первую очередь в настроениях критик
и в адрес цивилизации и найдёт своих апологетов в таких авторах как Паул
ь де Лагард, Юлиус Лангбен и Ойген Дюринг. Конечно, обличавшееся ими недом
огание относилось к симптомам общецивилизационного кризисного настро
ения, представлявшего собой реакцию на лишённый фантазии, прагматическ
ий оптимизм эпохи. На рубеже веков оно наделало немало шума как в Соединё
нных Штатах, так и во Франции, привлекло внимание к делу Дрейфуса, к «Аксьо
н франсэз», к манифестам Морраса и Барреса. Габриеле д'Аннунцио, Энрико Ко
ррадини, Мигель Унамуно, Дмитрий Мережковский и Владимир Соловьёв, Кнут
Гамсун, Якоб Буркхардт и Дэвид Герберт Лоуренс стали, при всех их индивид
уальных различиях, выразителями сходных страхов и противодействий. Одн
ако в Германии этот, подобный вторжению и чрезвычайно глубокий перелом,
так внезапно перебросивший страну из её бидермайера
Стилевое направление в ав
стрийском и немецком искусстве в первой половине XIX в. Название дано по фа
милии литературного персонажа, олицетворявшего простодушного, недалёк
ого обывателя. Ч Прим. перев.
в модерн и требовавший при этом все новых разрывов и расставаний, п
ридал здешнему протесту несравнимую с остальной Европой экзальтирован
ную окраску, где страх и отвращение по отношению к действительности соче
тались с романтической тоской по канувшим в Лету идиллическим порядкам.
И эта традиция тоже пришла издалека. Страдание по поводу «опустошений»,
приносимых процессом цивилизации, можно было проследить до Руссо или «В
ильгельма Майстера» Гёте. Апологеты этого неприятия презирали процесс
и не без гордости признавались в своей Ч не от мира сего Ч отсталости; вс
е они были наблюдателями вне своего времени, стремившимися, как писал Ла
гард, увидеть такую Германию, которой никогда не было и, может быть, никогд
а и не будет. Ко всем фактам-возражениям они относились с высокомерным пр
енебрежением и горько сетовали на «одноглазый разум». Свой порою весьма
остроумный иррационализм они обращали против биржевого дела и урбаниз
ации, принудительных прививок, мирового хозяйства и позитивистской нау
ки, против «коммунизации» и первых аэропланов Ч короче говоря, против в
сего процесса эмансипации современного мира, того процесса, из проявлен
ий которого они рисовали общее полотно катастрофического «заката души
».
Будучи «пророками озлобленной традиции», они жаждали прихода дня, когда
будет положен конец опустошению и «старые боги вновь выйдут из вод».
Противопоставлявшиеся ими новому времени представления о ценностях, в
ключали в себя естественность, искусство, прошлое, аристократию и любовь
к смерти, а также право сильной цезаристской личности. Бросается в глаза,
что этот протест, содержавший сетования по поводу упадка немецкой культ
уры, нередко был пронизан идеями империалистического мессианства, в кот
орых страх обращался в агрессию, а отчаяние искало утешения в величии. Са
мая известная книга, выразившая эту тенденцию времени, принадлежала пер
у Юлиуса Лангбена и называлась «Рембрандт-воспитатель». Вышедшая в свет
в 1890 году, она пользовалась невероятным успехом и уже за полтора-два года
насчитывала до сорока переизданий. Такая широкая популярность этого эк
сцентричного свидетельства паники, антисовременности и националистич
еского мессианского бреда приводит к мысли, что сама книга была выражени
ем того кризиса, который она изгоняла своими заклинаниями с такой страст
ью и ожесточением.
Чуть ли не ещё более чреватым последствиями нежели соединение враждебн
ого отношения к цивилизации с национализмом эпохи явилась Ч как это уже
имело место с социал-дарвинистскими и расистскими теориями Ч смычка э
тих чувств с антидемократическими идеями. И это было диагнозом, свидетел
ьствовавшим о болезни того либерального западного общества, которое ос
новало свой политический строй на принципах Просвещения и Великой фран
цузской революции. Этот поворот носил общеевропейский характер, так, «в
частности, во Франции и в Италии», как писал позднее Жюльен Бенда, около 1890
года писатели «с поразительной проницательностью осознали, что доктри
ны абсолютного авторитета, дисциплины, традиции, отрицания духа свободы
, утверждения нравственной оправданности войны и рабства дали возможно
сть занять гордые и несгибаемые позиции, и в то же время они в значительно
большей степени отвечали представлениям простых людей, нежели сентиме
нтальные либерализм и гуманизм»
Benda J. La trahison des clercs. Paris, 1928, цит. по: Stern F. Kulturpessimismus, S. 6. Своего рода д
обавлением к этому могут служить слова Грегора Штрассера, сказанные им в
июне 1932 г.: «Сознательно противопоставляя себя французской революции, бу
дучи её антиподом и преодолением, национал-социализм отвергает суеслов
ие об индивидуализме, исказившем внутреннее германское представление
о свободе понятием внутреннего экономического беспредела; он отвергае
т рационализм, учение о разуме, которое готово признавать властителями с
удеб народа и государства лишь ум и интеллект, а не полнокровную волю и ду
шу человека. Таким образом, национал-социалистическая идея государстве
нности подразумевает в конечном счёте смену либеральной эпохи…» См
.: Strasser G. Kampf um Deutschland, S. 381 f.
. И хотя страдание по поводу модерна, было, несмотря на все литератур
ные успехи, все ещё делом лишь какого-то исключительного меньшинства, эт
и настроения Ч снова говоря о Германии Ч постепенно станут, и в первую о
чередь через молодёжное движение, которое было не просто ими охвачено, а
стало прямо-таки фанатическим и чистым их выражением, сказываться всё с
ильнее и сильнее. «Вся великая тяга немцев, Ч опишет эту позицию Фридрих
Ницше, Ч направлялась против Просвещения и против революции в обществе
, которая с грубым непониманием принималась за следствие первого: пиетет
по отношению ко всему ещё существующему пытался обратиться в пиетет по
отношению ко всему, что существовало, только чтобы вновь наполнились сер
дце и дух и не оставили в себе места для будущих и обновляющих целей. На ме
сте культа разума был воздвигнут культ чувства…»
Nietzsche F. Morgenroete. In: Nietzsche F. Werke. Bd. 1, S. 1145.
И, наконец, враждебные цивилизации настроения времени сомкнутся и с анти
семитизмом. «Немецкий антисемитизм реакционен, Ч такой вывод сделает в
1894 году из обширных, проводившихся по всей Европе исследований Герман Ба
р, Ч это бунт маленьких бюргеров против промышленного развития»
Bahr H. Der Antisemitismus. Ein internationales Interview. Berlin, 1894. Публикация Бара основывалась на беседах со многим
и немецкими и европейскими писателями и общественными деятелями.
. Постановка знака равенства между евреями и модерном и впрямь не б
ыла лишена оснований, равно как и утверждение об их особой приспособляем
ости к условиям капиталистической экономики, построенной на конкуренц
ии. Вот это и являлось двумя сильнейшими мотивами всех страхов за будуще
е. Вернер Зомбарт напишет даже, что «еврейская миссия» заключается в том,
чтобы «ускорить переход к капитализму… (и) устранить пока ещё сегодня за
консервированные остатки докапиталистической организации, разлагая п
оследние ремесла и ремесленного толка торговлю»
Sombart W. Die Juden und das Wirtschaftsleben, S. 140 f. Интересн
ые мысли по этому поводу содержатся также в книге Э. Райхман: Reichmann E. G. Flucht in den Hass, S. 82 ff.
См. в этой связи кроме того: Neumann F. Behemoth, S. 121. Нойман уже в 1942 году считал, что антисем
итизм в Германии был чрезвычайно слабым, а «немецкий народ Ч наименее а
нтисемитским» и что именно это обстоятельство и позволило Гитлеру сдел
ать антисемитизм подходящим оружием.
(193). На фоне этого развития традиционно мотивировавшаяся религиозн
ыми причинами ненависть к евреям становится во второй половине XIX века ан
тисемитизмом, обосновывающимся уже причинами биологическими или социа
льными. В Германии для популяризации этой тенденции особенно много сдел
ают философ Ойген Дюринг и неудавшийся журналист Вильгельм Марр (в своём
труде под характерным заголовком «Победа иудеев над германцами, рассмо
тренная с неконфессиональной точки зрения. Via Victis!
Жертвенный путь. Ч Прим. п
ерев.
), но те же рефлексы были характерны и для Европы в целом. Антисемити
зм в Германии был, несомненно, не более интенсивен, чем во Франции, и, уж кон
ечно же, куда слабее, чем в России или в Австро-Венгрии, в антисемитских пу
бликациях того времени то и дело встречаются сетования на то, что их идеи
при столь широком распространении не могут все же похвастаться успехом.
Но в ту пору, когда иррациональные ожидания бродили повсюду, как бездомн
ые собаки, антисемитизм именно по причине содержавшейся в нём полуправд
ы представлял собой питательную среду для распространения дурных наст
роений, хотя он и не был ничем иным, как возведённым в мифологическую степ
ень проявлением страха. Воздействие и резонанс творчества Рихарда Вагн
ера как раз и состоят в том, что он, как никто другой, мобилизовал магию иск
усства против явственно просматривавшегося во всех этих явлениях проц
есса снятия чар и что это настроение времени, переведённое на язык мифа, о
брело в его творчестве всепокоряющий эффект Ч тут и пессимизм по отноше
нию к будущему, и осознание наступающего господства золота, и расовый ст
рах, и трепет перед грядущим веком плебейской свободы и уравниловки, и пр
едчувствие близящегося заката.
Многообразные самоуничижительные аффекты буржуазного времени будут, н
аконец, выпущены на свободу и одновременно радикализованы войной; она ве
рнёт бытию утерянную в безрадостных буднях цивилизации возможность не
слыханного самовозвышения, узаконит насилие и уготовит триумфы разруш
ению, явится, как писал Эрнст Юнгер, с помощью огнемётов «великим очищени
ем через ничто»
Tagebuch, 21.IX.1929, цит. по: Sontheimer К.Antidemokratisches Denken, S. 129.
. Война и была как раз отрицанием либеральной и гуманистической ид
еи цивилизации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47