В растерянности наблюдает он, как слов
но по какому-то тайному знаку рушится дисциплина, составлявшая славу эт
ой армии, и у камерадов, людей вокруг него, нет теперь иных потребностей, к
ак сбросить с плеч ставший вдруг невыносимым груз четырех лет, положить
конец всему этому, вернуться домой и не прятать больше страхи и унижения
солдатского бытия за патриотическими формулировками и позами воинов: «
Итак, всё было напрасным. Напрасными были все эти жертвы и лишения, напрас
ными Ч голод и жажда в течение иной раз нескольких месяцев, зряшными Ч ч
асы, когда мы, охваченные цепкими лапами смертельного страха, всё-таки вы
полняли свой долг, и напрасной оказалась смерть миллионов, которые погиб
ли при этом»
Ibid. S. 223 f.
.
Вот это-то, а не революционные события, глубоко поразило Гитлера, а его пр
ивязанность к правившему дому была столь же мала, как и его уважение к рук
оводящим кругам рейха, он просто не был «белым». В шок его повергли неожид
анное поражение, а также та утрата роли, которая отсюда вытекала. Тягостн
ые явления, которыми сопровождалась революция, не давали ему и никакой э
рзац-роли, скорее, они были отрицанием всего того, что он подсознательно п
очитал, Ч величия, пафоса, смертельной любви; никакая не революция, а, нес
мотря на весь шум на авансцене, всего лишь стачка против войны, продиктов
анная самым элементарным, и, на его взгляд, банальнейшим мотивом, Ч желан
ием выжить.
Революция, не являвшаяся таковой, вылилась главным образом в поверхност
ную, представляющуюся удивительно беспомощной жестикуляцию. Начиная с
первых ноябрьских дней все дороги в Германии были запружены дезертирам
и, охотившимися на офицеров. Они сбивались в группы, подстерегали офицер
ов, задерживали и, осыпая их руганью и оскорблениями, срывали с них знаки о
тличия, погоны и кокарды Ч это было актом запоздалого бунта против рухн
увшего режима, бессмысленным, хотя и объяснимым. Но он порождал и со сторо
ны офицеров и вообще всех сторонников закона и порядка неистребимое, чре
ватое тяжёлыми последствиями ожесточение и глубокую ненависть по отно
шению к революции и тем самым к режиму, начавшему своё существование под
знаком таких побочных явлений.
К этому добавилось ещё и то, что история не дала революции возможности до
йти до апогея, который бы достойно закрепил её в сознании нации. Ещё в октя
бре 1918 года новый канцлер, принц Макс Баденский, ответил на требования аме
риканского президента, равно как и общественности страны, рядом внутрип
олитических реформ, принёсших Германии парламентскую реформу правлени
я, и наконец утром 9 ноября объявил ничтоже сумняшеся и в немалой мере на с
вой страх и риск об отречении кайзера Ч и революция, ещё даже не начавшис
ь, как бы сразу же оказалась у самой цели; во всяком случае, она не получила
возможности показать себя при достижении какой-либо политической цели.
Нечаянным образом её лишили повода для клятвы у её Зала для игры в мяч
23 июня 1789 г. де
путаты французских Генеральных штатов, собравшиеся в Версале в Зале для
игры в мяч, приняли клятву Ч не расходиться до тех пор, пока не будет выра
ботана конституция. Ч Прим. перев.
и для штурма Бастилии.
При наличии таких побочных обстоятельств у революции существовала тол
ько одна благоприятная перспектива стать таковой Ч она должна была вос
пользоваться той притягательной силой, которой обладает все новое. Одна
ко новые властители, Фридрих Эберт и социал-демократы, были солидными и о
забоченными людьми, преисполненными скепсиса и благой рассудочности. О
тменив в первые же дни звания тайных советников и советников коммерции,
а также ордена и другие знаки отличия, они на этом и успокоились
Зафиксировано в ст
атье 109 Веймарской конституции.
. Удивительный педантизм и отсутствие интуиции, выражавшиеся во вс
ём их поведении, объясняют и тот факт, что у них совершенно не было чутья н
а требования момента, ни какого-либо большого замысла в общественном пл
ане. Это была «абсолютно безыдейная революция», как подметил ещё тогда о
дин из современников
Kessler H. Graf Tagebuecher 1918-1937, S. 173.
, во всяком случае, она не давала ответа на эмоциональные нужды побе
ждённого и разочарованного народа. Конституция, обсуждавшаяся в первой
половине 1919 года и принятая 11 августа в Веймаре, не сумела даже достаточно
убедительно сформулировать свой собственный смысл. Строго говоря, она в
идела себя лишь техническим инструментом строя демократической власти
, но инструментом, лишённым понятия о целях этой власти.
Так что нерешительность и недостаток смелости уже вскоре отняли у револ
юции и её второй шанс. Конечно, новые деятели могли ссылаться на огромную
всеобщую усталость, на довлевший надо всеми страх перед страшнейшими ка
ртинами русской революции, да они и находили в своей беспомощности перед
лицом тысяч проблем, стоявших перед побеждённой страной, немало причин
для ограничения стремления к политическому обновлению, которое вырази
лось в лице рабочих и солдатских советов. Так или иначе, но события побужд
али к отказу от традиционных подходов, чего, однако, так и не последовало.
Даже правые первоначально приветствовали революцию, а слова «социализ
м» и «социализация» именно в среде консервативной интеллигенции воспр
инимались как волшебные заклинания ситуации. Но новые властители не пре
дложили никакой иной программы, кроме установления спокойствия и поряд
ка, реализовывать которую они к тому же брались только в союзе с традицио
нными властями. Не было предпринято ни единой, даже самой робкой, попытки
социализации, феодальные позиции немецкого землевладения остались нез
атронутыми, а чиновникам были в спешном порядке гарантированы их места.
За исключением династий, все общественные группы, имевшие до того опреде
ляющее влияние, вышли из перехода к новой форме государства почти без по
терь. И у Гитлера будет потом причина издеваться над действующими лицами
ноябрьской революции: кто же мешал им строить социалистическое государ
ство Ч ведь для этого у них в руках была власть
Adolf Hitler in Franken, S. 38 (речь, произнесён
ная 23 марта 1927 г.).
.
Скорее всего, какую-то революционную картину будущего могли предложить
только левые радикалы, но у них не было ни поддержки в массах, ни искры «эн
ергии Катилины»
Катилина Луций Сергий (108 Ч 62 до н.э.) Ч римский политический деятель и
з обедневших патрициев, обладал незаурядными демагогическими способно
стями, вовлёк в заговор против республики представителей разных слоёв н
аселения. Ему не удалось добиться единоличной власти, собранные им войск
а были разбиты в сражении при Пистории, сам он пал в бою. Ч Прим. перев.
, коей они не обладали изначально
Слова Макса Вебера, см.: Mommsen W. J. Max Weber und die deutsche Politik 1890-
1920. Tuebingen, 1959. S.99 f.
. Знаменитое 6 января 1919 года, когда революционно настроенная масса в
несколько десятков тысяч человек собралась на Зигесаллее в Берлине и до
самого вечера тщетно ожидала команды занятого непрерывными дебатами р
еволюционного комитета, пока не замёрзла и, усталая и разочарованная, ра
зошлась по домам, доказывает, какой, как и прежде, непроходимой осталась п
ропасть между идеей и делом. Правда, левые революционеры, главным образо
м до убийства их выдающихся вождей Розы Люксембург и Карла Либкнехта кон
трреволюционными военными, отпугнули страну в середине января волнени
ями, беспорядками и стачками, от которых было рукой подать до гражданско
й войны. Но то, что оказалось исторически безуспешным, все же не осталось т
олько лишь в силу этого без последствий.
Дело в том, что запутавшееся и лишённое ориентиров общество уже в скором
времени все схватки и столкновения того этапа стало сваливать на респуб
ликанский строй, который на самом-то деле лишь оборонялся, Ч все ставило
сь в вину «революции», а государство, которое родилось наконец в те несча
стливые времена, в самом широком сознании непостижимым образом ассоции
ровалось уже не только с восстанием, поражением и национальным унижение
м Ч эти представления стали теперь все в большей степени сливаться с ка
ртинами уличных боев, хаоса и непорядка в обществе, что всегда мобилизов
ало мощные защитные инстинкты нации. Ничто не повредило так республике и
её успехам в общественном сознании, как тот факт, что у её истоков стояла
«грязная», да и к тому же половинчатая революция. Вскоре у подавляющей ча
сти населения, даже в умеренных в политическом отношении кругах, в памят
и от тех месяцев не осталось ничего, кроме стыда, печали и отвращения.
Условия Версальского мирного договора ещё более усугубили эту неприяз
нь. Нация чувствовала себя втянутой в оборонительную войну, абстрактная
дискуссия во второй половине войны о её цели едва ли была понята национа
льным сознанием, в то время как ноты американского президента Вильсона п
ородили самые широкие иллюзии, будто крушение монархии и принятие запад
ных конституционных принципов смягчат гнев победителей и настроят их п
римирительно по отношению к тем, кто, по сути, делал не что иное, как продол
жал все так же вершить делами в бозе почившего режима уже после его кончи
ны. Многие верили также, что «мирный мировой порядок», основы которого, ка
к это прокламировалось в самом Версальском договоре, оным договором зак
ладывались, исключал и стремление отомстить, и акты явной несправедливо
сти, да и любые формы диктата вообще. Время этих вполне объяснимых, но всё
же несбыточных надежд очень точно было названо «утопией периода прекра
щения огня»
Troeltsch E. Spectator-Briefe. Tuebingen, 1924. S. 69; см. также: Klemperer K. v. Konservative Bewegungen zwischen Kaiserreich und Nationalsozialismus, S. 86 ff.
. Тем растеряннее, буквально возгласом возмущения, реагировала стр
ана на то, какими условиями стало обставляться заключение мирного догов
ора в начале мая 1919 года. Это общественное возбуждение нашло своё политич
еское отражение в отставке канцлера Филиппа Шайдемана и министра иност
ранных дел графа Брокдорфа-Ранцау.
Сегодня совершенно ясно, что внешнеполитические условия были поставле
ны державами-победительницами с мстительной и оскорбительной обдуман
ностью. Конечно, было понятно, почему они открыли конференцию 19 января 1919 г
ода Ч в день, когда почти за пятьдесят лет до того был провозглашён герма
нский рейх, и выбрали местом подписания договора тот же Зеркальный зал, г
де проходила церемония этого провозглашения; но тот факт, что датой подп
исания мирного договора было установлено 28 июня Ч день годовщины убийс
тва австрийского престолонаследника Франца Фердинанда в Сараево, Ч на
ходился в циничном противоречии с помпезными заверениями Вильсона о чи
стоте намерений победителей.
Вообще накладывавшийся договором груз был не столько материального, ск
олько психологического характера, и это травмировало всех, и правых, и ле
вых, все лагери и все партии, и порождало чувство несмываемого унижения. Т
ерриториальные притязания, возмещение убытков и репарации, вызвавшие п
оначалу по меньшей мере столь же ожесточённую полемику, конечно же, не бы
ли такими «по-карфагенски жестокими», как об этом потом говорили, и, несом
ненно, вполне выдерживали сравнение с теми условиями, которые рейх стави
л в Брест-Литовске России и в Бухаресте Румынии, Ч невыносимыми же, по-на
стоящему оскорбительными и воспринимавшимися как «позор» Ч и это сыгр
ает вскоре весьма агрессивно-стимулирующую роль в агитации правых Ч бы
ли те положения договора, которые затрагивали момент чести, и в первую оч
ередь статья 228, требовавшая выдачи поимённо перечисленных немецких офи
церов для предания их военным судам союзников, а также пресловутая стать
я 231, однозначно приписывавшая моральную вину за развязывание войны Герм
ании. Совершенно очевидными были противоречия и проявления непорядочн
ости во всех 440 статьях этого договора-трактата, которым победители предъ
являли свои законные притязания в позе всемирного судьи и взывали к пока
янию в грехах, когда на деле-то речь шла об интересах, Ч вообще всему дого
вору был присущ абсолютно бессмысленный, хотя и вполне объяснимый дух жа
ждавшего мести морализирования, чем он породил столько ненависти и дешё
вых насмешек. Да и в самих странах Антанты договор подвергался ожесточён
ной критике. Например, право на самоопределение, возведённое в заявления
х американского президента в степень принципа всемирного примирения, о
тбрасывалось везде там, где оно могло бы проявиться в пользу рейха: такие
чисто немецкие территории как Южный Тироль, Судетская область или Данци
г отбирались либо получали самостоятельность, а вот на объединение Герм
ании с немецкой частью разгромленной габсбургской монархии был, напрот
ив, просто-напросто наложен запрет; наднациональные государственные об
разования были в одном случае Ч Австро-Венгрия Ч разрушены, а в других
Ч Югославия, Чехословакия Ч созданы заново, и вообще, национализм полу
чал триумфальное одобрение, но одновременно и Ч в идее Лиги наций Ч сво
ё отрицание, Ч едва ли хоть одна из проблем, являвшихся, собственно говор
я, предметом развернувшегося в 1914 году противоборства, нашла своё разреше
ние в этом трактате-договоре, слишком уж явно игнорировавшем ту мысль, чт
о высшая цель любого мирного договора есть мир.
Вместо этого оказалось в значительной степени разрушенным сознание ев
ропейской солидарности и общей судьбы, сохранявшееся на протяжении пок
олений и продолжавшее жить вопреки войнам и страданиям. Новое миротворч
ество не проявило особого желания к восстановлению этого сознания. Герм
ания, во всяком случае, была, строго говоря, навсегда отлучена от него, пон
ачалу её даже не допустили в Лигу наций. Такая дискриминация ещё в больше
й мере, чем когда бы то ни было, отвернула её от европейской общности, и ост
авалось лишь вопросом времени, когда появится человек, который поймает п
обедителей на слове и вынудит их отнестись к своему лицемерию всерьёз. Г
итлер и впрямь обязан немалой долей своих первоначальных внешнеполити
ческих успехов тому факту, что выдавал себя Ч не без показного простоду
шия Ч за самого что ни на есть решительного приверженца Вильсона и верс
альских максим и не столько за противника, сколько вершителя некоего пре
жнего утраченного порядка. «Страшные времена начинаются для Европы, Ч
написал один из самых проницательных наблюдателей в тот день, когда в Па
риже был ратифицирован мирный договор, Ч духота перед грозой, которая, в
ероятно, окончится ещё более страшным взрывом, чем мировая война»
Kessler H. Graf. Op. cit. S. 206.
.
Во внутриполитическом плане возмущение положениями мирного договора е
щё больше усилило настроение антипатии к республике Ч ведь она оказала
сь неспособной оградить страну от тягот и бесчестия этого «позорного ди
ктата». Собственно говоря, только теперь по-настоящему и выяснилось, нас
колько же непопулярной она была Ч во всяком случае, в этой форме, Ч явля
ясь результатом смятения умов, случая, усталости и ожиданий мира. К тем мн
огим сомнениям, которые порождались её бессилием во внутренней политик
е, добавилась теперь и дурная репутация, которую заработала она слабость
ю своей внешней политики, и все большему числу людей слово «республика»
стало уже представляться вскоре синонимом позора, бесчестия и беспомощ
ности. Так или иначе, но ощущение, будто республика была навязана немецко
му народу обманом и принуждением и является чем-то абсолютно чуждым ему,
закрепилось и, в общем и целом, уже не менялось. Правильно, конечно, что нес
мотря на весь этот груз у неё были все же шансы, но даже в немногие счастли
вые свои годы она «не сумела по-настоящему привлечь к себе ни преданност
и, ни политической фантазии людей»
Слова Уинстона Черчилля, цит. по: Deuerlein E. Aufstieg, S. 23. О
негативной оценке Веймарской конституции см.: Fleischmann. HdbDStR. Bd. 1, 18, S. 221 f. В 1918 году также
и Макс Вебер жаловался на увязывание демократизации с ожиданием мира: «В
нутри страны это в будущем отзовётся так: Заграница навязала нам демокра
тию! Плачевная история!»
.
Значение всех этих событий состояло в том, что они дали мощный толчок про
цессу политизации общественного сознания. Широкие слои, находившиеся д
о того в политическом подполье, оказались вдруг преисполненными полити
ческих страстей, надежд и отчаяний, и эти настроения захватили в лазарет
е в Пазевальке и повлекли за собой и Гитлера, которому было в то время уже
около тридцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
но по какому-то тайному знаку рушится дисциплина, составлявшая славу эт
ой армии, и у камерадов, людей вокруг него, нет теперь иных потребностей, к
ак сбросить с плеч ставший вдруг невыносимым груз четырех лет, положить
конец всему этому, вернуться домой и не прятать больше страхи и унижения
солдатского бытия за патриотическими формулировками и позами воинов: «
Итак, всё было напрасным. Напрасными были все эти жертвы и лишения, напрас
ными Ч голод и жажда в течение иной раз нескольких месяцев, зряшными Ч ч
асы, когда мы, охваченные цепкими лапами смертельного страха, всё-таки вы
полняли свой долг, и напрасной оказалась смерть миллионов, которые погиб
ли при этом»
Ibid. S. 223 f.
.
Вот это-то, а не революционные события, глубоко поразило Гитлера, а его пр
ивязанность к правившему дому была столь же мала, как и его уважение к рук
оводящим кругам рейха, он просто не был «белым». В шок его повергли неожид
анное поражение, а также та утрата роли, которая отсюда вытекала. Тягостн
ые явления, которыми сопровождалась революция, не давали ему и никакой э
рзац-роли, скорее, они были отрицанием всего того, что он подсознательно п
очитал, Ч величия, пафоса, смертельной любви; никакая не революция, а, нес
мотря на весь шум на авансцене, всего лишь стачка против войны, продиктов
анная самым элементарным, и, на его взгляд, банальнейшим мотивом, Ч желан
ием выжить.
Революция, не являвшаяся таковой, вылилась главным образом в поверхност
ную, представляющуюся удивительно беспомощной жестикуляцию. Начиная с
первых ноябрьских дней все дороги в Германии были запружены дезертирам
и, охотившимися на офицеров. Они сбивались в группы, подстерегали офицер
ов, задерживали и, осыпая их руганью и оскорблениями, срывали с них знаки о
тличия, погоны и кокарды Ч это было актом запоздалого бунта против рухн
увшего режима, бессмысленным, хотя и объяснимым. Но он порождал и со сторо
ны офицеров и вообще всех сторонников закона и порядка неистребимое, чре
ватое тяжёлыми последствиями ожесточение и глубокую ненависть по отно
шению к революции и тем самым к режиму, начавшему своё существование под
знаком таких побочных явлений.
К этому добавилось ещё и то, что история не дала революции возможности до
йти до апогея, который бы достойно закрепил её в сознании нации. Ещё в октя
бре 1918 года новый канцлер, принц Макс Баденский, ответил на требования аме
риканского президента, равно как и общественности страны, рядом внутрип
олитических реформ, принёсших Германии парламентскую реформу правлени
я, и наконец утром 9 ноября объявил ничтоже сумняшеся и в немалой мере на с
вой страх и риск об отречении кайзера Ч и революция, ещё даже не начавшис
ь, как бы сразу же оказалась у самой цели; во всяком случае, она не получила
возможности показать себя при достижении какой-либо политической цели.
Нечаянным образом её лишили повода для клятвы у её Зала для игры в мяч
23 июня 1789 г. де
путаты французских Генеральных штатов, собравшиеся в Версале в Зале для
игры в мяч, приняли клятву Ч не расходиться до тех пор, пока не будет выра
ботана конституция. Ч Прим. перев.
и для штурма Бастилии.
При наличии таких побочных обстоятельств у революции существовала тол
ько одна благоприятная перспектива стать таковой Ч она должна была вос
пользоваться той притягательной силой, которой обладает все новое. Одна
ко новые властители, Фридрих Эберт и социал-демократы, были солидными и о
забоченными людьми, преисполненными скепсиса и благой рассудочности. О
тменив в первые же дни звания тайных советников и советников коммерции,
а также ордена и другие знаки отличия, они на этом и успокоились
Зафиксировано в ст
атье 109 Веймарской конституции.
. Удивительный педантизм и отсутствие интуиции, выражавшиеся во вс
ём их поведении, объясняют и тот факт, что у них совершенно не было чутья н
а требования момента, ни какого-либо большого замысла в общественном пл
ане. Это была «абсолютно безыдейная революция», как подметил ещё тогда о
дин из современников
Kessler H. Graf Tagebuecher 1918-1937, S. 173.
, во всяком случае, она не давала ответа на эмоциональные нужды побе
ждённого и разочарованного народа. Конституция, обсуждавшаяся в первой
половине 1919 года и принятая 11 августа в Веймаре, не сумела даже достаточно
убедительно сформулировать свой собственный смысл. Строго говоря, она в
идела себя лишь техническим инструментом строя демократической власти
, но инструментом, лишённым понятия о целях этой власти.
Так что нерешительность и недостаток смелости уже вскоре отняли у револ
юции и её второй шанс. Конечно, новые деятели могли ссылаться на огромную
всеобщую усталость, на довлевший надо всеми страх перед страшнейшими ка
ртинами русской революции, да они и находили в своей беспомощности перед
лицом тысяч проблем, стоявших перед побеждённой страной, немало причин
для ограничения стремления к политическому обновлению, которое вырази
лось в лице рабочих и солдатских советов. Так или иначе, но события побужд
али к отказу от традиционных подходов, чего, однако, так и не последовало.
Даже правые первоначально приветствовали революцию, а слова «социализ
м» и «социализация» именно в среде консервативной интеллигенции воспр
инимались как волшебные заклинания ситуации. Но новые властители не пре
дложили никакой иной программы, кроме установления спокойствия и поряд
ка, реализовывать которую они к тому же брались только в союзе с традицио
нными властями. Не было предпринято ни единой, даже самой робкой, попытки
социализации, феодальные позиции немецкого землевладения остались нез
атронутыми, а чиновникам были в спешном порядке гарантированы их места.
За исключением династий, все общественные группы, имевшие до того опреде
ляющее влияние, вышли из перехода к новой форме государства почти без по
терь. И у Гитлера будет потом причина издеваться над действующими лицами
ноябрьской революции: кто же мешал им строить социалистическое государ
ство Ч ведь для этого у них в руках была власть
Adolf Hitler in Franken, S. 38 (речь, произнесён
ная 23 марта 1927 г.).
.
Скорее всего, какую-то революционную картину будущего могли предложить
только левые радикалы, но у них не было ни поддержки в массах, ни искры «эн
ергии Катилины»
Катилина Луций Сергий (108 Ч 62 до н.э.) Ч римский политический деятель и
з обедневших патрициев, обладал незаурядными демагогическими способно
стями, вовлёк в заговор против республики представителей разных слоёв н
аселения. Ему не удалось добиться единоличной власти, собранные им войск
а были разбиты в сражении при Пистории, сам он пал в бою. Ч Прим. перев.
, коей они не обладали изначально
Слова Макса Вебера, см.: Mommsen W. J. Max Weber und die deutsche Politik 1890-
1920. Tuebingen, 1959. S.99 f.
. Знаменитое 6 января 1919 года, когда революционно настроенная масса в
несколько десятков тысяч человек собралась на Зигесаллее в Берлине и до
самого вечера тщетно ожидала команды занятого непрерывными дебатами р
еволюционного комитета, пока не замёрзла и, усталая и разочарованная, ра
зошлась по домам, доказывает, какой, как и прежде, непроходимой осталась п
ропасть между идеей и делом. Правда, левые революционеры, главным образо
м до убийства их выдающихся вождей Розы Люксембург и Карла Либкнехта кон
трреволюционными военными, отпугнули страну в середине января волнени
ями, беспорядками и стачками, от которых было рукой подать до гражданско
й войны. Но то, что оказалось исторически безуспешным, все же не осталось т
олько лишь в силу этого без последствий.
Дело в том, что запутавшееся и лишённое ориентиров общество уже в скором
времени все схватки и столкновения того этапа стало сваливать на респуб
ликанский строй, который на самом-то деле лишь оборонялся, Ч все ставило
сь в вину «революции», а государство, которое родилось наконец в те несча
стливые времена, в самом широком сознании непостижимым образом ассоции
ровалось уже не только с восстанием, поражением и национальным унижение
м Ч эти представления стали теперь все в большей степени сливаться с ка
ртинами уличных боев, хаоса и непорядка в обществе, что всегда мобилизов
ало мощные защитные инстинкты нации. Ничто не повредило так республике и
её успехам в общественном сознании, как тот факт, что у её истоков стояла
«грязная», да и к тому же половинчатая революция. Вскоре у подавляющей ча
сти населения, даже в умеренных в политическом отношении кругах, в памят
и от тех месяцев не осталось ничего, кроме стыда, печали и отвращения.
Условия Версальского мирного договора ещё более усугубили эту неприяз
нь. Нация чувствовала себя втянутой в оборонительную войну, абстрактная
дискуссия во второй половине войны о её цели едва ли была понята национа
льным сознанием, в то время как ноты американского президента Вильсона п
ородили самые широкие иллюзии, будто крушение монархии и принятие запад
ных конституционных принципов смягчат гнев победителей и настроят их п
римирительно по отношению к тем, кто, по сути, делал не что иное, как продол
жал все так же вершить делами в бозе почившего режима уже после его кончи
ны. Многие верили также, что «мирный мировой порядок», основы которого, ка
к это прокламировалось в самом Версальском договоре, оным договором зак
ладывались, исключал и стремление отомстить, и акты явной несправедливо
сти, да и любые формы диктата вообще. Время этих вполне объяснимых, но всё
же несбыточных надежд очень точно было названо «утопией периода прекра
щения огня»
Troeltsch E. Spectator-Briefe. Tuebingen, 1924. S. 69; см. также: Klemperer K. v. Konservative Bewegungen zwischen Kaiserreich und Nationalsozialismus, S. 86 ff.
. Тем растеряннее, буквально возгласом возмущения, реагировала стр
ана на то, какими условиями стало обставляться заключение мирного догов
ора в начале мая 1919 года. Это общественное возбуждение нашло своё политич
еское отражение в отставке канцлера Филиппа Шайдемана и министра иност
ранных дел графа Брокдорфа-Ранцау.
Сегодня совершенно ясно, что внешнеполитические условия были поставле
ны державами-победительницами с мстительной и оскорбительной обдуман
ностью. Конечно, было понятно, почему они открыли конференцию 19 января 1919 г
ода Ч в день, когда почти за пятьдесят лет до того был провозглашён герма
нский рейх, и выбрали местом подписания договора тот же Зеркальный зал, г
де проходила церемония этого провозглашения; но тот факт, что датой подп
исания мирного договора было установлено 28 июня Ч день годовщины убийс
тва австрийского престолонаследника Франца Фердинанда в Сараево, Ч на
ходился в циничном противоречии с помпезными заверениями Вильсона о чи
стоте намерений победителей.
Вообще накладывавшийся договором груз был не столько материального, ск
олько психологического характера, и это травмировало всех, и правых, и ле
вых, все лагери и все партии, и порождало чувство несмываемого унижения. Т
ерриториальные притязания, возмещение убытков и репарации, вызвавшие п
оначалу по меньшей мере столь же ожесточённую полемику, конечно же, не бы
ли такими «по-карфагенски жестокими», как об этом потом говорили, и, несом
ненно, вполне выдерживали сравнение с теми условиями, которые рейх стави
л в Брест-Литовске России и в Бухаресте Румынии, Ч невыносимыми же, по-на
стоящему оскорбительными и воспринимавшимися как «позор» Ч и это сыгр
ает вскоре весьма агрессивно-стимулирующую роль в агитации правых Ч бы
ли те положения договора, которые затрагивали момент чести, и в первую оч
ередь статья 228, требовавшая выдачи поимённо перечисленных немецких офи
церов для предания их военным судам союзников, а также пресловутая стать
я 231, однозначно приписывавшая моральную вину за развязывание войны Герм
ании. Совершенно очевидными были противоречия и проявления непорядочн
ости во всех 440 статьях этого договора-трактата, которым победители предъ
являли свои законные притязания в позе всемирного судьи и взывали к пока
янию в грехах, когда на деле-то речь шла об интересах, Ч вообще всему дого
вору был присущ абсолютно бессмысленный, хотя и вполне объяснимый дух жа
ждавшего мести морализирования, чем он породил столько ненависти и дешё
вых насмешек. Да и в самих странах Антанты договор подвергался ожесточён
ной критике. Например, право на самоопределение, возведённое в заявления
х американского президента в степень принципа всемирного примирения, о
тбрасывалось везде там, где оно могло бы проявиться в пользу рейха: такие
чисто немецкие территории как Южный Тироль, Судетская область или Данци
г отбирались либо получали самостоятельность, а вот на объединение Герм
ании с немецкой частью разгромленной габсбургской монархии был, напрот
ив, просто-напросто наложен запрет; наднациональные государственные об
разования были в одном случае Ч Австро-Венгрия Ч разрушены, а в других
Ч Югославия, Чехословакия Ч созданы заново, и вообще, национализм полу
чал триумфальное одобрение, но одновременно и Ч в идее Лиги наций Ч сво
ё отрицание, Ч едва ли хоть одна из проблем, являвшихся, собственно говор
я, предметом развернувшегося в 1914 году противоборства, нашла своё разреше
ние в этом трактате-договоре, слишком уж явно игнорировавшем ту мысль, чт
о высшая цель любого мирного договора есть мир.
Вместо этого оказалось в значительной степени разрушенным сознание ев
ропейской солидарности и общей судьбы, сохранявшееся на протяжении пок
олений и продолжавшее жить вопреки войнам и страданиям. Новое миротворч
ество не проявило особого желания к восстановлению этого сознания. Герм
ания, во всяком случае, была, строго говоря, навсегда отлучена от него, пон
ачалу её даже не допустили в Лигу наций. Такая дискриминация ещё в больше
й мере, чем когда бы то ни было, отвернула её от европейской общности, и ост
авалось лишь вопросом времени, когда появится человек, который поймает п
обедителей на слове и вынудит их отнестись к своему лицемерию всерьёз. Г
итлер и впрямь обязан немалой долей своих первоначальных внешнеполити
ческих успехов тому факту, что выдавал себя Ч не без показного простоду
шия Ч за самого что ни на есть решительного приверженца Вильсона и верс
альских максим и не столько за противника, сколько вершителя некоего пре
жнего утраченного порядка. «Страшные времена начинаются для Европы, Ч
написал один из самых проницательных наблюдателей в тот день, когда в Па
риже был ратифицирован мирный договор, Ч духота перед грозой, которая, в
ероятно, окончится ещё более страшным взрывом, чем мировая война»
Kessler H. Graf. Op. cit. S. 206.
.
Во внутриполитическом плане возмущение положениями мирного договора е
щё больше усилило настроение антипатии к республике Ч ведь она оказала
сь неспособной оградить страну от тягот и бесчестия этого «позорного ди
ктата». Собственно говоря, только теперь по-настоящему и выяснилось, нас
колько же непопулярной она была Ч во всяком случае, в этой форме, Ч явля
ясь результатом смятения умов, случая, усталости и ожиданий мира. К тем мн
огим сомнениям, которые порождались её бессилием во внутренней политик
е, добавилась теперь и дурная репутация, которую заработала она слабость
ю своей внешней политики, и все большему числу людей слово «республика»
стало уже представляться вскоре синонимом позора, бесчестия и беспомощ
ности. Так или иначе, но ощущение, будто республика была навязана немецко
му народу обманом и принуждением и является чем-то абсолютно чуждым ему,
закрепилось и, в общем и целом, уже не менялось. Правильно, конечно, что нес
мотря на весь этот груз у неё были все же шансы, но даже в немногие счастли
вые свои годы она «не сумела по-настоящему привлечь к себе ни преданност
и, ни политической фантазии людей»
Слова Уинстона Черчилля, цит. по: Deuerlein E. Aufstieg, S. 23. О
негативной оценке Веймарской конституции см.: Fleischmann. HdbDStR. Bd. 1, 18, S. 221 f. В 1918 году также
и Макс Вебер жаловался на увязывание демократизации с ожиданием мира: «В
нутри страны это в будущем отзовётся так: Заграница навязала нам демокра
тию! Плачевная история!»
.
Значение всех этих событий состояло в том, что они дали мощный толчок про
цессу политизации общественного сознания. Широкие слои, находившиеся д
о того в политическом подполье, оказались вдруг преисполненными полити
ческих страстей, надежд и отчаяний, и эти настроения захватили в лазарет
е в Пазевальке и повлекли за собой и Гитлера, которому было в то время уже
около тридцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47