Что-то, словно вызванное ее беспокойными воспоминаниями, вышло из густого пара и остановилось перед запотевшим окном. Ребенок, мальчик, самый обыкновенный, если бы не темно-каштановые кудряшки и чуть слишком пухлое личико, – но была в нем еще какая-то странность, которую Поппи не могла сразу определить. Руки и ноги были немного короче, чем у большинства детей его возраста, особенно же удивляли глаза – не фиолетовые, изумрудные или небесно-голубые, какие Поппи привыкла видеть в цветочных семьях, а карие. Лишь через некоторое время она поняла, что его черты и пропорции не просто слегка отклоняются от нормы. Этот мальчик был смертный.
– Вот он. – Антон старался говорить весело, но это плохо у него получалось. – Помашите ему.
Мальчик смотрел на нее без всякого выражения, с расстояния меньше вытянутой руки, отделенный только стеклом. Его глаза притягивали ее, и не только своим необычайным цветом, похожим на грязь со дна взбаламученной лужи: ум, который виднелся в них, не совмещался с прочими детскими чертами, а взгляд глубиной и холодом напоминал ясное зимнее небо. Он улыбнулся, медленно обнажив зубы, и по сравнению с этой улыбкой хищные усмешки его приемного отца могли показаться образцом тепла и доброй воли. Поппи отшатнулась, схватившись за горло.
– Подождите! – крикнул Антон, когда она помчалась обратно к лифту. – Разве вы не хотите взглянуть на мои опыты?

Она отыскала обратную дорогу в приемную через лабиринт коридоров. Русалка-секретарша слегка испугалась при виде нее и снова предложила ей чай.
– Нет, спасибо. – Поппи с трудом заставляла себя говорить. Что-то словно визжало ей в ухо, наказывая бежать отсюда со всех ног. Она села, барабаня пальцами по нераскрытому журналу. Ее привели сюда, как племенную телку, на смотрины. Но если ее даже и выдадут за этого длинного недоумка, у нее нет иллюзий насчет того, которого из бычков она будет ублажать. Она прочла это в холодном, удовлетворенном взгляде Чемерицы-старшего.
И это существо в наполненной паром комнате...
Поппи встала, и ей показалось, что она сейчас упадет в обморок, если немедленно не побрызжет в лицо холодной водой. Но она удержалась на ногах и пошла к двери.
– Куда же вы, госпожа? – воскликнула секретарша. – Вам не подобает ходить по дому одной.
Поппи открыла дверь в коридор.
– Передать что-нибудь вашему отцу?
Поппи захлопнула за собой дверь.

31
ГОДЫ РАСЦВЕТА

Караденус Примула вошел в палатку с лицом обвиняемого, приведенного на суд. Нет, не так: скорее с лицом короля, призванного к ответу простолюдинами, подумал Тео.
– Вы здесь уже несколько дней, – сказал эльф, – а мой долг до сих пор не уплачен. – В его голосе звучала не отражавшаяся на лице забота, и Тео сразу смягчился.
Он, наверное, ничего не может с этим поделать – так его выдрессировали в какой-нибудь привилегированной школе. Хотя он уж слишком чопорен даже для Цветка.
– Я же говорил, что не хочу принуждать вас.
– Говорили – но меня, если быть откровенным, угнетает скорее сознание собственной неправоты, чем какое-либо принуждение с вашей стороны, мастер Вильмос.
– Тут, кажется, навонял кто-то? – осведомилась госпожа Колика. – Или упомянул о принципах чести? В любом случае тут становится душновато для пэков – мы ведь понятия не имеем, что это за штука такая, честь. Пойду-ка я прогуляюсь. Колышек, не хочешь ли мне помочь найти Стриди? Я его не видала с самого завтрака – как бы кто из твоих дружков-гоблинов не обдурил его и не отобрал у него башмаки.
– Гоблины никого не обдуривают, – нахмурился Колышек.
– Кроме тех, кто сам на это напрашивается, – так, что ли? Допустим. – Колика сунула в рот сигару, зажгла ее, вызывающе щелкнув пальцами, и удалилась, оставив за собой шлейф густого, как патока, дыма. Колышек, ворча, поплелся за ней.
– Эта пэкона всегда пытается шокировать меня – без особого, впрочем, успеха, – сказал Примула с тенью улыбки, когда оба вышли. – Они славные, ваши друзья.
– Они были добры к нам, но я пока недостаточно хорошо их знаю, чтобы назвать своими друзьями. Извини, Кумбер. Не обижайся, но я правда никак не разберусь, как все здесь устроено. – «А Кочерыжка? – спросил себя Тео. – Она была тебе лучшим другом, чем те, которых ты называл так годами». Но ему сейчас не хотелось думать о Кочерыжке, и он сказал: – Да, кстати – можно вам предложить что-нибудь? Многого не обещаю, но бутылка вина из одуванчиков у Колики под одеялом точно припрятана.
– Спасибо, не надо. – Примула нашел относительно свободный угол и сел. Он был грациозен во всем, что делал, но явно не чувствовал себя удобно в этом захламленном и, что уж там скрывать, неважно пахнущем помещении. Тео спросил себя, стоит ли рассказ об Эйемоне подобных лишений.
– Вы в самом деле знали моего двоюродного деда? Вернее, человека, которого я считал своим родственником?
– Мне уйти, Тео? – спросил Кумбер.
– Нет, останься, пожалуйста. Ты уже один раз спас меня и лорда Примулу от последствий этого... недоразумения. В мире эльфов ты у меня вроде гида-переводчика.
Примула сделал незнакомый жест, сведя почти вплотную обе ладони.
– Я тоже благодарен вам, мастер Осока. И если вам так удобнее, мастер Вильмос, вы можете называть меня Примулой или даже Караденусом.
Тео не удержался от смеха.
– Идет, но тогда и вы зовите меня не мастером Вильмосом, а Тео. Итак, продолжим. Расскажите, как вы познакомились с Эйемоном Даудом.
– С тех пор прошло порядочно времени – было это, кажется, между двумя последними войнами. Я его встретил на одном званом вечере.
– «Между последними двумя войнами»? Должен напомнить, что я в эльфландской истории не очень силен. Что это за войны и когда они происходили?
– Между завершающей Великанской войной и самой последней из Цветочных. Не считая этой, – с затвердевшим лицом добавил Примула. – Да падет злодей Нидрус Чемерица в Колодезь за то, что снова обрек нас на эти страдания!
– Около двух с половиной веков назад – по нашему времени, – внес свой вклад Кумбер.
– Господи Боже, Стало быть, на тридцать – сорок наших лет у вас приходится вчетверо или впятеро больше?
– Разница не всегда вычисляется таким простым способом, – напомнил ему Кумбер.
– Как бы там ни было, это произошло в так называемые Годы Расцвета, – возобновил свой рассказ Примула. – Сейчас на них смотрят как на золотой век, время высокого уровня жизни и волнующих перемен. Я тогда, конечно, был намного моложе, но все-таки думаю, что дело обстоит не так просто. Большинство верит в это только потому, что хочет верить. Тогдашний воздух кружил головы многим. Король и королева погибли во время войны, однако же все испытывали облегчение. Город устоял, Эльфландия сохранилась, жизнь, как казалось, шла своим чередом, и недавние страхи понемногу забывались. Сейчас это трудно себе представить, но поймите, тогда никто не мог припомнить такого времени, когда Оберон и Титания не правили бы страной, – даже в библиотеках не было книг о таком времени! И когда их не стало, а жизнь и порядок между тем не рухнули, то все, само собой, испытали облегчение и предвкушение чего-то нового. Перемены, вводимые Цветочным Парламентом, совпадали, казалось, с общими желаниями – создавалось впечатление, что король с королевой сдерживали прогресс самим своим существованием, и только теперь все начало бурно развиваться. Тогда еще не все уяснили, что парламент управляется, в сущности, Семью Семьями – а мы, молодежь, и вовсе не имели об этом никакого понятия. Наша семья входила в правящую семерку, и я ведать не ведал, что другие не так уж счастливы, – не замечал нищих на улицах, не задумывался о том, что война с великанами многих лишила домов и имущества. И сегодня среди оставленных в живых Цветов есть, вероятно, такие, которых совершенное Чемерицей зло не слишком волнует – они живут себе дальше и думают о том, кто в этом году завоюет Строевое Знамя. Еще лет через сто никто и не вспомнит о нынешних жертвах и разрушениях.
Тео невольно подумал о скучающей Поппи Дурман с ее школьническим цинизмом.
– С ним я, кажется, встретился у Левкоев, – продолжал Примула. – Их клан нажил большие деньги на Великанской войне – они хотели, чтобы все знали об этом, и потому каждую неделю закатывали грандиозные приемы. Новомодные безлошадные экипажи выстраивались у их ворот на целые мили, и все окна в башне ярко светились. Музыка слышалась еще за несколько кварталов. В каком-то смысле ненастоящая, – улыбнулся он, – однако волнующая.
В ту пору смертных в Эльфландии осталось совсем немного. Во время войны парламент принял ряд законов, ограничивающих как вход в страну, так и выход из нее – хотя великаны вряд ли могли пробраться к нам незамеченными. Тогда же вступил в действие и эффект Клевера. Мощнейшие научные методы предотвращали нарушения и ставили множество препятствий, особенно для тех, кто имел крепкие связи с миром смертных. Общество поддерживало эту систему. Мы ведь едва не проиграли войну – вам нужно помнить об этом, чтобы понять, почему народ зачастую мирился с тем, чему следовало бы воспротивиться. Только во время последней битвы великаны разрушили добрую половину Города. Их катапульты разнесли в пыль чуть ли не весь район Длинные Тени, недалеко от места, где мы с вами сейчас сидим, – теперь этот участок называется «Руинами». Не знаю, видели ли вы его, – Руины так и не отстроили полностью. Битва была ужасна даже на расстоянии – посмотрели бы вы на великана в полных боевых доспехах... Но простите, я теряю нить своего повествования.
Итак, смертных после войны осталось мало, и ваш дед поэтому стал своего рода знаменитостью. Его охотно приглашали в знатные дома, особенно к Левкоям – они, будучи тем, что сейчас называется Симбионтами или даже Вьюнами, симпатизировали смертным. Терциус Левкой привечал его, как младшего брата. Впоследствии Терциус погиб на Цветочной войне, которая разразилась несколькими годами позже. Его семья выступила вместе с Фиалкой против шести других и потерпела поражение, но это уже другая история...
– Каким же он был, Эйемон Дауд? Не забудьте, я его ни разу не видел. Он умер за четверть века до того, как я впервые узнал о его существовании.
Примула задумался и долго сидел молча. Снаружи, радуясь солнечному дню, перекликались взрослые и визжали дети.
– Мне трудно описать его беспристрастно – на мое к нему отношение слишком повлияло то, как поступил он позже с моей сестрой... – Он закрыл глаза. Тео ждал со всем доступным ему терпением, а Кумбер тем временем записывал что-то в книжечку. – Он был забавен – это бросалось в глаза прежде всего. Он понимал, что его внешность и привычки кажутся нам донельзя странными, и умело на этом играл. Думаю, отчасти из-за этого Левкои так его и любили – он был у них ручным смертным, вроде собачки, выделывающей разные фокусы. Прошу прощения, если я вас обидел, но мы относились к смертным именно так, и Эйемон Дауд очень умно этим воспользовался. Трудно бояться того, кто сам над собой потешается.
– Как он выглядел?
Караденус пришел в замешательство.
– Как выглядел? Обыкновенно, как всякий смертный. Я, честно говоря, с трудом отличаю одного от другого. Думаю, по меркам своей расы он был весьма зауряден – не слишком высок и не слишком толст. Кожа, как у вас, темные волосы, темная поросль над верхней губой.
– Усы.
– Да-да. У нас их не носят, разве что гномы, а те отращивают их до невероятной длины. Дауд, обыгрывая это, часто подписывался в письмах «Большой гном».
– Он писал письма кому-то?
– Мы все их писали. Тогда считалось невежливым использовать более быстрые способы связи, чтобы, например, ответить на приглашение. Я в то время был юн и обращал мало внимания на некоторые вещи, но помню, что одна наша кухарка, боясь, что не успеет купить к званому обеду что-то особенное, по-настоящему летала на рынок! Поднималась, махала крыльями и летела. Матушку это, конечно, приводило в ужас – у нас в семье такого не случалось со времен Зимней Династии. И все мы писали письма и записки, которые порой доставлялись слугами.
– Он вам нравился?
– Опять-таки трудно сказать, – нахмурился Примула. – Наверное, да, но не так, как Левкоям. Я восхищался тем, как он старается приспособиться к нам и как беззлобно воспринимает отповеди, которые он, надо сказать, получал частенько Когда кто-то из ненавистников смертных наносил ему публичное оскорбление, он превращал это в шутку и продолжал в том же духе. Встретившись с такой же позицией в деловом вопросе, он улыбался и искал другое решение. Теперь я спрашиваю себя – а что, если он все это время ненавидел нас за то, как мы с ним обращались?
– Судя по его записям, нет.
– Простите?
– У меня хранится его тетрадь – сейчас она вообще-то у Кумбера. О Новом Эревоне – так он назвал этот город – он пишет почти всегда с восхищением. Записки, правда, охватывают не все время, что он здесь пробыл...
Примула подался вперед, весь дрожа, как пойнтер, почуявший дичь.
– Что он там пишет о нас? О моей сестре?
От этого внезапного интереса Тео занервничал.
– Да ничего, собственно. Я перечитал тетрадь после того, как... после нашей встречи. О вашей сестре, если она тоже Примула, ничего не сказано, а вы упоминаетесь мельком –он вспоминает, как вы, накушавшись лунника, вышли с какими-то кобо...
– С кобольдами, – вставил Кумбер.
– Да. Клин и Янтарь, – произнес Караденус, подняв глаза к потолку палатки.
– Что-что?
– Те двое кобольдов. Я помню только имена, без фамилий. Мы дружили в Годы Расцвета. – Тео впервые увидел, как эльф улыбается по-настоящему. – Эти двое были любовниками. И художниками. Теперь уже их, наверное, никто не помнит – разве что ценители искусства, не одобряемого цветочной элитой. Они были в моде у богемной публики, но после начала Цветочной войны я потерял их след. Где-то они теперь? Прошу прощения, – спохватился, выйдя из задумчивости, Караденус. – О чем мы говорили?
– О записках Эйемона Дауда. Обрываются они как-то неожиданно, и в последних строках чувствуется отчаяние. Возможно, из-за того, что случилось с вашей сестрой.
– Не могу ли и я ознакомиться с ними? Возможно, мне как очевидцу откроется то, что ускользнет от внимания мастера Осоки.
– Конечно. Можете поработать над текстом вместе с Кумбером. Знаете, я не хотел бы бередить раны и все такое, но что же все-таки стряслось с вашей сестрой?
Лицо эльфа потемнело, сделавшись бледно-золотым, почти как его волосы.
– История самая банальная. Мы, Примулы, всегда гордились широтой своих взглядов, но Эрефина, моя сестра, была настоящей бунтаркой. Родители проявляют терпимость к смертным? Прекрасно – она возьмет смертного себе в любовники и посмотрит, что они скажут тогда. Это само по себе было достаточно плохо – родители вовсе не желали, чтобы их принципы испытывались до такой степени, – но затем Эйемон Дауд перешел все границы. Он обесчестил сестру и всю нашу семью, но первоначальное бесчестье было еще ничто по сравнению с завершающим ударом.
– Что же он сотворил такое? Она... забеременела?
В первый момент Примула смешался, потом у него вырвался лающий смех.
– Тень и ручей, нет! Мы живем долго, и даже смертный любовник – скорее скандальный эпизод, чем позор, а ребенок-полукровка... достаточно будет сказать, что в старину, по преданию, около десятой доли эльфийских младенцев рождались наполовину смертными. Вырастившая вас раса возмещает короткую жизнь плодовитостью. Нет, он уговорил ее выйти за него замуж.
– Замуж? Вот, значит, в чем позор заключался!
– Одно дело заниматься со смертным любовью, даже родить от него ребенка – женщина за свою жизнь может иметь много детей от разных мужчин, – и совсем другое, если смертный пытается втереться в один из старейших кланов. Женясь на дочери дома Примулы, ваш дед приобщался к чему-то не менее древнему и бесценному, чем сама Эльфландия. На такое бесчестье родители закрывать глаза уже не могли.
– Вы, возможно, меня не поймете, – сказал Тео, – но мне это не кажется таким уж страшным оскорблением.
– Для того, кто вырос у смертных, как вы, такая позиция объяснима – но поверьте, для знатной семьи это тягчайшее оскорбление. Более того – опасность. Чистая кровь и наследование власти имеют для нас значение, возможно, непонятное вам...
– Пусть так, но почему во всем надо винить одного Дауда? Разве она не была виновата в такой же степени?
Примула нахмурился, но учтивость не изменила ему.
– Она согласилась на это только под его нажимом. В нашей истории о таком упоминается всего два или три раза, хотя в мире смертных подобных случаев было гораздо больше, – но дочь одной из Семи Семей? Неслыханно! С тем же успехом он мог бы поджечь самый дом Примулы. Нет, еще хуже, ибо дом можно отстроить, а пятно с чести не смоешь ничем. – Караденуса затрясло. – Простите мне мой гнев – я все еще принимаю эти события близко к сердцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74