Но с
возрастом его состояние улучшается. Доктор сказал Розе, что, может быть,
годам к двадцати появится возможность снять шину. Она изрядно мешает
мальчику... Впрочем, кажется, болезнь его не слишком заботит.
- Возможно, это и помогло ему развить ум.
- Очень может быть.
На сем мы и расстались, так как моему новому другу уже едва удавалось
сдерживать зевоту. Я отыскал свою комнате и уснул мертвым сном. Думаю, у
меня это получилось не хуже, чем у любого усталого землянина.
Разбудил меня храп. Я с трудом открыл глаза - голова казалась
железобетонной - и посмотрел на наручные часы. Была половина пятого.
Состояние показалось мне странным: просыпаться с железобетонной головой не
входит в привычки сальваян. В мои привычки, во всяком случае, такое не
входило никогда.
Я прислушался. Храп доносился с первого этажа и был непомерно
громким. По-видимому, этими музыкальными упражнениями занимался Ферман. Я
вдруг обратил внимание на мерзкую сладковатую вонь, наполнявшую мою
комнату, и оторвал от подушки неподъемную голову. Что-то упало на пол, и
прорвавшийся сквозь сладкую вонь другой, очень знакомый запах, запах
марсианина, поднял меня на ноги. Не было бы странным, если бы запах был
мой, но этот запах оказался чужим.
Я щелкнул выключателем. На полу валялся упавший с подушки комок ваты,
пропитанный хлороформом.
Сначала мне показалось, что в комнате ничего не пропало. Потом я
добрался до флакона с дистроером и остолбенел: двух третей содержимого как
ни бывало.
Дверь оказалась приоткрытой. Выйдя в холл, я понял, почему храп был
таким громким: дверь в комнату Фермана тоже была приоткрыта. Уличный
фонарь сквозь окно освещал постель старика. Никаким хлороформом в его
комнате не пахло. Я удостоверился, что Ферман цел и невредим, что его
ненормально шумный сон является тем не менее вполне естественным.
Вернувшись к себе, я полез в комод. Бронзовое зеркало лежало на
месте. Потом я вдруг понял, что чужие руки касались моей одежды,
развешенной не стуле. Я достал бумажник. Денег не тронули, зато между
документами я нашел записку. Записка была написана нашим крошечным
сальваянским шрифтом, который человеческие глаза приняли бы за набор
разбросанных в беспорядке точек. В записке было всего два предложения:
"Заметьте, я играю честно. Ваша бутылка с д.з. не совсем пуста".
Подпись автора отсутствовала.
О боже, подумал я, докатиться до кражи со взломом в человеческом
стиле!.. И тут же рассмеялся: ведь Намир всего лишь последовал старейшему
правилу Наблюдателей - "Действуй по-человечески". Впрочем, мой смех быстро
затих, потому что я вспомнил об одном неземном факторе в этой земной
ситуации - я не могу сдать преступника в руки полиции, не предав свой
народ. А Намир сей фактор из виду не упустит и обязательно использует его
в своих интересах. Если бы мы играли в шахматы, получилось бы, что я дал
равному со мной по силам игроку фору в две ладьи.
Одно окно оказалось открытым шире, чем я оставил его, ложась спать.
Все стало ясно: Намир проник в дом с заднего двора. Лестница была
приставлена к стене прямо под моим окном - залезть проще некуда. Вчера она
лежала вдоль стены, словно забытая после недавней покраски оконных рам. А
где же бульдог?..
До рассвета было уже недалеко. В деревянной ограде заднего двора
виднелась открытая калитка на боковую улицу - Мартин-стрит. Возле калитки
валялась куча тряпья. Эта куча обеспокоила меня - по-моему, вчера ее там
не было.
Сопя, я напялил поверх пижамы купальный халат и снова вышел в холл.
Со второго этажа тоже доносился храп - словно собака ворчала за углом.
Запаха не ощущалось. Намир, разумеется, должен был уже убраться отсюда.
Вряд ли он стал бы зря растрачивать дистроер. Умнее было бы добраться до
места, где можно раздеться и смазать дистроером зоны запаховых желез. Тем
не менее я проверил второй этаж. Ванная была пуста, свободная комната надо
мной - тоже. Двери других комнат оказались приоткрытыми. Из средней
комнаты доносился храп-ворчание и легкий запашок, присущий
женщинам-землянкам. Никакого хлороформа. Анжело упоминал вчера о старых
леди. С ними, по-видимому, ничего не произошло.
Я прошел мимо и заглянул в переднюю комнату. Здесь запах хлороформа
присутствовал. Я включил свет, скинул комок ваты с подушки спящего
молодого человека и тряхнул его. Он с трудом разлепил веки, схватился за
голову:
- Кто вы такой, черт подери?!
Джек Макгуайр был сложен так, что вполне мог позволить себе подобный
тон. Этакая гранитная глыба, особенно - плечи. Рыжеволосый, голубоглазый и
резкий в движениях.
- Ваш новый сосед со вчерашнего дня, первый этаж. К нам проник вор,
но...
Я не успел еще закончить фразу, а Мак уже оказался в брюках и вылетел
в холл. Оттуда донеслось:
- Эй, мисс Мапп! Миссис Кит!
Славный мальчик. Откровенный. Он в три минуты поднял весь дом на
ноги. Тем временем я взглядом сфотографировал его комнату. Бедность
вперемежку с чувством собственного достоинства. Рабочая рубаха с масляными
пятнами - механик?.. Фотография на комоде - миловидная девушка с личиком в
форме сердечка. Рядом другая фотография - мускулистая леди. Без сомнения,
мамаша. Бритва, зубная щетка, расческа, полотенце - все разложено так,
словно ждет субботней проверки младшим лейтенантом. Чтобы доставить себе
удовольствие, я передвинул зубную щетку и, нарушив таким образом
казарменный порядок, вышел в холл. Шагнул в среднюю комнату, навстречу
истошным крикам.
Картина изображала приятных пожилых леди в растревоженном гнездышке.
Сдвоенное окно выходило на Мартин-стрит. В нормальной обстановке здесь,
наверное, была настоящая штаб-квартира, но сейчас тощая леди стояла прямо
на кровати и пронзительно вопила, а толстая спрашивала ее, все ли в
порядке. Мак сказал, что все. Вызвав извержение, он тут же голыми руками
запихал лаву назад, в кратер. Нет, Мак мне определенно нравился.
Полной была Агнес Мапп, а худой - Дорис Кит. Позже я узнал, что они
из Нью-Лондона и весьма невысокого мнения о Массачусетсе, хотя и живут
здесь на вдовьи пенсии в течение последних двадцати шести лет. Эта кража
со взломом была первым случаем, когда они вдруг утратили ощущение
бесконечной силы государства.
В конце концов миссис Кит приняла горизонтальное положение и утихла,
но тут ей на смену пришла Мапп. Нависнув над комодом, она завизжала:
- Тут все перепутано!
Я заглянул и удивился, как она могла узнать об этом в мешанине
пуговиц, кнопок, корсетов, вязальных спиц, китайских орнаментов,
салфеточек и прочих дамских чепуховин.
- Мы никогда не допускаем, чтобы красный футлярчик для иголок лежал
за розовыми щетками для волос, - говорила сквозь слезы миссис Мапп. -
Никогда!.. О Дорри, взгляни! Он похитил наш фотоальбом!
Я пробормотал, что вызову копов. Миссис Кит окончательно пришла в
себя и строгим баритоном потребовала, чтобы Мак немедленно предоставил им
объяснения. Мы с ним посмотрели друг на друга с симпатией, которая напрочь
уничтожила разницу между землянином и сльваянином. Я пошел вниз.
На лестнице я встретил Анжело. Одетый в желтую пижаму, он ковылял на
второй этаж. За ним брел поднятый воплями дам Ферман. Я попросил его
вызвать полицию, и он шмыгнул в холл, к телефону.
Анжело посмотрел на меня и пробормотал:
- Избавьте маму от необходимости подниматься по лестнице.
- Конечно, - сказал я. - Этого и не требуется. Пойдем-ка вниз. У нас
всего-навсего побывал вор. Он уже удрал, прихватив несколько долларов.
Лестница под моим окном. Хлороформ.
- Ого! - Анжело явно заволновался. - А что же Белла...
Едва мы вошли в жилую комнату полуподвала, он забыл о Белле и
бросился к матери. Роза Понтевеччио сидела в своем кресле-качалке, у нее
было серое лицо, пальцы вцепились в голубую накидку. Я вовсе не был
уверен, что она может подняться. В обстоятельном отчете о случившимся,
который я ей предоставил, я постарался быть раздраженно-смешным,
рассчитывая заменить собой успокоительное.
- Никогда ничего подобного не происходило, мистер Майлз, никогда!..
- Мама, - увещевал Анжело, - не волнуйся. Ничего и не произошло.
Она притянула к себе его голову. Он подвинулся добровольно, погладил
ее бесцельно бегающие руки. Цвет лица Розы несколько улучшился. А когда к
нам присоединился Ферман, дыхание ее стало почти нормальным.
Убедительно-важным тоном Ферман сказал, что полиция по всей видимости,
скоро прибудет, а тем временем нам стоило бы проверить, что же все-таки
исчезло. Здравый смысл старика был непоколебим, его же величественная
суета принесла Розе больше пользы, чем все мои потуги. Анжело пробормотал
что-то насчет Беллы и выскользнул наружу. Я сообщил о пропаже фотоальбома,
принадлежавшего старым леди.
- Странно, - сказал Ферман. - Если они утверждают, что он пропал,
значит так и есть... В их комнате невозможно шпильку передвинуть, чтобы
они не заметили. Они даже не позволяют Розе вытирать пыль... Кстати, мой
альбом тоже пропал. Вы помните, Майлз, я показывал вам снимок старой
пятьсот девятой модели, когда она была еще новой?.. На сортировочной
станции?.. И фотографию, на которой были я, Сузан и двенадцатилетняя
Клэр?.. Куда я положил альбом, когда мы покончили с ним?
- На книжный шкаф.
- Верно. Как и всегда. И мне кажется, когда я выключил свет, его уже
не было. Зачем вору могут понадобиться эти снимки?
Хотел бы я знать!..
Они не расслышали тихого вскрика, донесшегося с улицы. Мои
марсианские гиперакусисы бывают порой просто отвратительны: я слышу так
много, что лучше бы не слышал вовсе. Но иногда они приносят чрезвычайную
пользу.
Я не помню, как бежал. Я сразу очутился там, на заднем дворе, в луче
света из кухонного окна, рядом с Анжело. Он стоял на коленях над кучей
тряпок. Из-под тряпок наполовину торчало тельце Беллы со свернутой шеей.
- Зачем? - спрашивал Анжело. - Зачем?
Я поднял его на ноги, хрупкого, в мятой пижаме.
- Пойдем домой. Ты можешь снова понадобиться матери.
Он не заплакал и не выругался. Я бы хотел, чтобы он плакал или
ругался. Но он только покосился на лестницу, на землю между нею и оградой.
Почва была сухой, никаких следов. И тогда Анжело сказал:
- Я убью его, кто бы он ни был.
- Нет.
Он не слушал:
- Билли Келл может знать. И если это был "индеец"...
- Анжело!..
- Я найду его. И сверну ему шею!

3
- Анжело, - сказал я, - не надо. - Потом я откопал в памяти отрывок
из "Крития": - "И будет ли жизнь иметь ценность, если эта часть человека,
которая совершенствуется справедливостью и развращается несправедливостью,
окажется уничтоженной?"
Он узнал. Его глаза, затуманенные и скорбные, но теперь, по крайней
мере принадлежащие ребенку, пристально смотрели на меня.
- Будь они прокляты!.. Будь они...
Проклятия наконец сменились плачем, и я облегченно вздохнул.
- Согласен! - сказал я. - Безусловно!
Его начало тошнить. Я придерживал его голову, но рвота так и не
наступала. Тогда я отвел его на кухню, заставил плеснуть холодной водой в
лицо и расчесать пальцами встрепанные волосы.
Из комнаты теперь доносился незнакомый бубнящий голос. Сияющий
широкой улыбкой коп слушал Фермана, с симпатией поглядывая на Розу. Его
проныра-собрат уже был наверху, беседовал с Маком. Я вытащил его наружу,
показал лестницу. И Беллу.
- Почему, будь они прокляты...
Разница была в том, что слова Анжело переполняла внутренняя страсть.
Патрульный же Данн привычно возмущался жестокостью и нарушением порядка.
Он не говорил о свернутой шее. И не читал "Крития". Я понял из его
замечаний, что в работе он узнает почерк некого Чаевника Уилли -
проникновение с заднего двора, осторожное, без летального исхода,
применение хлороформа. У Чаевника наверняка будет алиби, сказал Данн, а
как было бы приятно упечь его за решетку!..
- Он - специалист по меблированным комнатам?
- Нет, - сказал Данн, не скрывая своей антипатии ко мне. - Да и не
водятся здесь денежки, видит Бог. Но зацепку всегда можно отыскать. У вас
что-нибудь пропало?
- По правде говоря, я не проверял, - солгал я. - Бумажник лежал у
меня под подушкой.
Данн пошел в дом, бормоча на ходу:
- Я знаю здешнюю хозяйку уже десять лет. Люди вполне довольны миссис
Понтевеччио, мистер.
В словах его звучало предостережение, но только потому, что я был
тем, кто в Новой Англии зовется чужаком.
Они ухлопали около часа и в конце концов послали за
дактилоскопической бригадой. Чаевник Уилли, будучи знаменитым опытным
правонарушителем, разумеется, предугадал их ход - полагаю, Данн будет
сильно удивлен, если дактилоскописты найдут хоть что-нибудь. Я сразу мог
бы сказать ему, что взломщик был в перчатках. В 30829 году, когда Намир
ушел в отставку, мы еще не пересаживали ткань на кончиках пальцев.
Данна мучили украденные альбомы с фотографиями. Думаю, он решил, что
Уилли свихнулся от напряжения, присущего его профессии. Ферман и Мак
потеряли немного денег. Старые леди хранили свои сбережения - по выражению
миссис Кит - "в укромном местечке". Она не настаивала на более глубоком
расследовании, намекая, что все полицейские - мошенники и враги бедных.
Я подумал: "Ого!"
В половине седьмого Данн и его приятель с добрыми пожеланиями
оставили нас в покое. Партнер Данна при этом заявил мне, что ни один
камень не останется неперевернутым. Больше мы о случившемся никогда от них
ничего не слышали, поэтому я до сих пор представляю себе этого копа
переворачивающим камни в изменчивых мировых пространствах. При всем моем
уважении к мисс Кит я думаю, что полицейские - очень славные ребята, и
только пожелал бы человеческим существам не совершать поступки,
ожесточающие таких парней.
Предыдущим вечером, после приятного получасового космического
путешествия, Шэрон Брэнд сумела-таки настроить себя на продажу мне таких
вещей, как кофе и хлеб. Ее мать находилась в задней комнате ("Она там с
мигренью", - сказала Шэрон), а отец ушел на профсоюзное собрание. Шэрон
наслаждалась заботой о магазине. Она очень квалифицированно разделалась с
двумя-тремя покупателями, посмевшими прервать наши межзвездные
приключения. И вот теперь сверток с моим завтраком напомнил мне о Шэрон.
Если я вообще нуждался в напоминаниях...
Я посчитал оправданной озабоченностью. Уж если Шэрон была, по ее же
определению, подружкой Анжело, то ею следовало заняться хотя бы ради целей
моей миссии. Впрочем, я тут же перестал обманывать себя - Шэрон пробуждала
во мне чувство одиночества вдали от моей собственной дочери, оставшейся в
Северном Городе. Полагаю, Элман и мой сын будут живы спустя четыре или
пять сотен лет, а о маленькой Шэрон Брэнд никто уже и не вспомнит.
Цветок-однолеток и дуб - но очень-то справедливо.
Тем не менее семена живут, и цветение личностей может быть чудным
даже на протяжении жалких семидесяти.
Я признался себе в большем. Шэрон как личность неким образом
обогатила меня, что-то помогла понять в мальчике. Ей недоставало его
раннего развития, ей могло не хватать его кипящей любознательности. Но вы
представили меня себе самому, Дрозма. Наблюдатель Кайна не сообщила о
Шэрон. Если бы она...
Еще не было девяти, когда я увидел в окно, что Анжело и его мать,
нарядно одетые, отправились по Мартин-стрит к мессе. Роза чуть не падала
от усталости, Анжело же казался слишком маленьким и тонким, чтобы хоть
чем-то помочь ей. Я тоже вышел и не спеша двинулся в другую сторону - вниз
по Калюмет-стрит.
Утро было теплым, сырым и безветренным. Солнце пробивалось сквозь
легкий туман. Тропический день - день для ленивых, день, заставивший меня
вспомнить пальмы Рио или океан, дремлющий возле пляжей Лусона [Лусон -
крупнейший остров Филиппинского архипелага], где я когда-то жил, но это
было так давно...
Я ощутил тревогу еще до того, как достиг "ПРО.У.ТЫ". Голос Шэрон,
холодный, сдавленный и испуганный, донесся из-под входной арки дома,
расположившегося по соседству с магазином:
- Не надо, Билли! Я никогда не скажу... Не надо!
Я заторопился, и мои шаги, по-видимому, наделали шуму. Во всяком
случае, когда я приблизился, ничего особенного как-будто не происходило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30