Поди-ка тут не бесись, не мечись в ярости! И он бесился и метался в ярости. Воображение рисовало ему, как молва идет по стране, проникает в города и селения, в каждую лачугу и хижину, как проклятия сыплются на всех без разбора Мамиконянов. Поди-ка тут не чести своего злосчастного пращура Мамгона! И он честил. А воображение рисовало, с какой легкостью позабудутся и все его победы вообще, и даже эта, самая последняя, по случаю которой столица еще ликует, — победа, которая сделала его имя знаменем, а его род — благословенным кумиром. Поди-ка тут не безумствуй! И он безумствовал. А воображение знай рисовало, как предаются забвению все подвиги Мамиконянов, как народ отступается от спарапета Ваче и его блистательной победы у Бычьеголовой горы над маскутским царем Санесаном, как втаптывают в грязь великие деяния его отцов и праот-цев. Поди-ка тут не кляни явившее тебя на свет материнское чрево! И он клял.
— Хочешь, не трону никого, — от всего сердца посочувствовал Васаку царь. — Чего только мы не глотали, проглотим и это.
— Нет, троих, — почему-то вспылил спарапет. — Троих, и точка. — И на сей раз он сам назвал имена: — Вардана, Ваана и Меружана.
И выбежал вон.Царь подошел к распахнутому окну, долго смотрел на помешавшийся от радости город и подумал, что время и бог отнюдь не с ним. Бог отвратил от армян свой лик. И если армяне питают еще надежду на спасение, пусть и призрачную, она, эта надежда, в том, что они покуда ничего не знают. И что бремя познания несет вместо них царь. Сколь же он будет горек, день узнавания!
В области Тайк, под стенами замка, именуемого Эрахани, го владелец Вардан разбил палатку и, нагой до пояса, мыл олову.Давненько уже не чувствовал он себя таким бодрым жизнерадостным. Ибо выяснилось, что вероотступничество не такая уж страшная вещь, как он полагал. К тому же он онял, что в этом мире все дозволено, от высочайшей добро-
детели до последней подлости, причем совершаемой не исподтишка, а в открытую, лишь бы имелось объяснение. Христа он не видывал и знать не знает, в кого веровал и от кого отрекся, зато солнце каждый день видит собственными глазами. Это раз. Что лучше, остаться христианином и распрощаться с жизнью или принять огнепоклонство и жить по-людски, как все ? Любопытно, сам-то он что бы сказал, Христос? Ежели он благоразумен, то сказал бы, что мешает нам. Другим, к примеру византийцам, может, и помогает, но армянам мешает. А ежели бы потребовал даже ценой жизни хранить верность ему одному, то какой же он после этого божий сын? Это два. И с чего это армянину чтить еврея Христа, по какому такому закону? Что это за божий сын, ежели он принадлежит определенному роду-племени? А вот у огня нет рода-племени. А у солнца нет рода-племени. Это уже три.
Но сколько бессонных ночей провел старейшина дома Мамиконянов Вардан, сколько маялся, ворочаясь под одеялом с боку на бок, сколько молился и призывал Христа на подмогу — ведь тот был пока что его божеством, — сколько напрягал, изводил, изнурял ум, прежде чем с превеликим трудом отыскал свои не приемлющие возражений доводы, да к тому же не один, а целых три.
Он услышал цокот копыт и конское ржание. Не распрямляясь, убрал упавшие на глаза волосы и увидел, что с холма спускается группа всадников. Среди них были Васак, Мушег и Самвел. Вардан намылил голову и подумал: брат, должно быть, едет читать ему душеспасительные нравоучения, но даже не предполагает, что старейшина рода отыскал три довода. Сколько бы Васак ни бранил его, сколько бы ни хаял, он, Вардан, все равно любит среднего брата. Так и знай, Васак: чем больше ты будешь поносить меня и оскорблять, тем больше я буду тебя любить. В пику тебе. Посмотрим, что ты противопоставишь этой любви.
Васак, Мушег и Самвел чуть поотстали, а воины с припрятанным под одеждой оружием пришпорили коней и, обнажив мечи, бросились на Вардана. Вардан ничего не понял, не успел отыскать ни объяснения, ни довода, только с ужасом почувствовал, что ему никогда уже не поднять головы. Вскрикнул и ничком упал в мыльную воду.
Сидевшая в замке женщина — она была на сносях — услыхала крик мужа и опрометью кинулась во двор. Тут же, на бегу, у нее начались схватки, и она родила мальчика, которого в память об отце нарекут Варданом.
Всадники к тому времени уже повернули вспять. Воины со смехом рассказывали друг другу что-то забавное. Про красотку Зармануи и про то, как она наставила рога мужу.
Мушег едва сдерживал слезы и каялся, что послушал двоюродного брата и вместе с ним украдкой последовал за отрядом спарапета. Собачий нюх у этого Самвела. Вечно он знает, что и где творится. Всюду сует нос и таскает за собой Мушега.
Мушег мечтал найти укромный уголок и выреветься. Однако Самвел поминутно пихал его в бок и бурчал под нос, что истинный защитник отечества не имеет права по-бабьи нюнить.
Самвел недоумевал, почему их с Мушегом уже не гонят из отряда. Должно быть, спарапет одумался и не хочет ехать к другому брату. Похоже, пролитая кровь остудила его решимость. Старику крупно повезло! Ну да ладно, с отцом он и сам поквитается. Без Вардана тот как без рук и не отважится на открытые действия. Самвел изгонит поганых магов, разрушит понастроенные отцом капища и заставит его коленопреклоненно вымаливать прощение у царя.
Что до Васака, то он чувствовал в душе ужасающую пустоту. И силился чем-то ее заполнить, одолеть убийственное безразличие, которое мало-помалу завладевало им и уравнивало все и вся. Теперь ему ничего не стоит переметнуться на сторону персов. Он может запросто примкнуть к византийцам. И может с таким же успехом сохранить верность царю. Между первым, вторым и третьим нет ни малейшей разницы. И еще он может заделаться краснобаем и трепаться о родине не хуже Самвела. Его так и подмывает попробовать. Вдобавок ко всему в голове промелькнула мысль навестить младшего брата и денек-другой погостить у того. Наконец выход был найден. Сам собой. Легко и просто, проще некуда. Без всяких усилий, не обдуманный загодя. Васак достал из кармана маленькие деревянные фигурки и одну за другой побросал в ущелье. И с того дня никому больше не подносил памятных подарков.
Историк повествует, что спарапет Васак сражался с персидскими полководцами Вином, Андиканом, Азаравухтом, Дмавундом Всемаканом, Гревшолумом, Гумандом Шапухом, Дехканом, Суреном Пахлавом, с начальником шахской стражи Зиком и многими, многими другими, разбил, разгромил негодяев и вышвырнул за пределы страны.
Но ни слова о деревянных фигурках. Точно их и не было.
Глава двадцать пятая
— Плохо живешь, святейший! — Айр-Мардпет сокрушенно покачал головой и с искренним сочувствием взглянул на Нерсеса. — У моей челяди комнаты лучше твоих.
Он внимательно, изучающе, с неприкрытым любопытством рассматривал скромные одеяния католикоса и окружавших того священнослужителей и непритязательную обстановку патриаршего жилища.
Айр-Мардпет не представлял себе, у него просто в голове не укладывалось, как можно, обладая поистине несметными богатствами и владея обширными поместьями по всей стране, прозябать в такой скудости. Он воспринимал это как вызов, и ему сдавалось, что эти лишенные и тени роскоши патриаршие покои — личное оскорбление ему и любому мало-мальски пристойно живущему человеку.
Он был более чем уверен, что завеса дверей напротив скрывает от постороннего глаза блистающие великолепием палаты, предназначенные лишь для людей близких и преданных. Ну что ж, дай-то бог. В таком случае Айр-Мардпет даже зауважал бы владыку, ибо фарисейству он отдавал явное предпочтение перед нищетой.
— Каким ветром занесло тебя в наши края, Айр-Мардпет? — Нерсес не утаил презрения и, не считаясь с приличиями, даже не предложил главному советнику по внутренним делам сесть.— Отчего ты вдруг вспомнил меня?
— Война, святейший, тяжелая штука, — улыбаясь ответил Айр-Мардпет, и его синие, очень синие и очень добрые глаза застенчиво опустились долу. — Я, как и все, хочу разобраться в происходящем, определить, где я и с кем, остановить на ком-нибудь свой выбор. А делая это, трудно не погрязнуть в грехах. Если б ты знал, святейший, сколько у меня грехов... Одно только мое присутствие оскверняет твои покои.
— Но ты так и не ответил на вопрос. Чему я обязан твоим посещением?
— Тоска, владыко, меня гложет, тоска по святым местам... Я попытался убедить себя, что, побывав здесь, замолю толику своих прегрешений. Однако я слишком стар, и даже мне трудно себя обмануть.
— В таком случае мои слуги проводят тебя до ворот. Течение разговора устраивало Айр-Мардпета. Главному советнику было на руку пренебрежительное к нему отношение католикоса всех армян. Нерсес и не подозревал, что своим обхождением, в сущности, помогает Айр-Мардпету и приближает того к цели. Чем больше будут его, старого
лиса, растравлять и выводить из терпения, тем скорее изыщет он средства для осуществления своих намерений и тем слаще окажется возмездие. Иначе ему, имеющему кое-какие представления о чести и порядочности, пускай довольно-таки своеобразные, было бы весьма сложно ставить под удар совсем уж безвинного.
— Но отчего же ты живешь в такой бедности, святейший ? — В ответ на заключительные слова Нерсеса, означавшие, что гостя благопристойно выдворяют, Айр-Мардпет вдруг вернулся к тому, с чего начал. — Это не дает мне покоя. Я приведу завтра своих людей и снесу эту перегородку...
— Я доволен своим положением, — оборвал его Нерсес, — и не прошу у бога большего.
— Я намеренно не известил тебя о своем приезде, чтобы заблаговременно и в подробностях ознакомиться с храмом и патриаршими владениями. Как видишь, мое любопытство не пропало даром.
— Твоя озабоченность, князь, неуместна. Мы привычны к подобной жизни.
— Но здесь непереносимо тесно, святейший, — не отступал Айр-Мардпет, и его беспокойство отнюдь не было наигранным. Он принадлежал к числу тех, кто может и не быть привередой под собственным кровом, но кого хлебом не корми — дай сунуть нос в чужой дом, поменять там что-то, разрушить, перестроить, причем без всякой задней мысли. — Мы соединим две эти комнаты, и у тебя будет просторная приемная. - Айр-Мардпета захватила привычная стихия, и, забыв на мгновение основную цель, он дал волю своему прихотливому воображению. — Я распоряжусь прикрепить к потолку изящный светильник. И на стенах добавим подсвечников. А то ведь здесь темень... Постелем ковры. Статочное ли дело ходить по такому холодному полу?
— Это божья обитель, князь, а не дворец.
— Но ты же богат, святейший. Ты богаче меня. Не лукавишь ли ты? Не обманываешь ли себя невольно? Поразмысли-ка над этим трезво.
— Мое богатство, князь, принадлежит не мне.
— Знаю, знаю... Царь восхищен твоей благотворительной деятельностью. Ты просветил наконец-то нашу темную, невежественную страну. Разве было у нас когда-нибудь столько школ, столько больниц и домов для призрения бедноты? Взамен ты, владыко, разумеется, получил свое. Народ прозвал тебя Нерсесом Великим. Однако не затмевает ли твой авторитет царскую власть? — И его лицо выразило удивле-
ние: как же, дескать, никто до сих пор этого не смекнул? — Я посоветовал бы тебе навести на эту мысль царя. Покамест он сам до нее не додумался. Опередишь его — считай, что разминулся с опасностью.
— Может статься, ты подскажешь царю сам? — усмехнулся Нерсес.
— Нет, нет, святейший, меня уволь, — наотрез отказался Айр-Мардпет. — Сколько ни проси, я между вами не стану. Да и зачем мне отягощать душу новыми грехами, делая добро тебе или ему?
— Может статься, ты уже высказался до конца и желаешь со мной попрощаться?
— Не скрою, святейший, мне хочется завоевать твое доверие. Я пораскинул мозгами и нашел единственный к тому путь. Исповедаться. Я достиг возраста, когда нет нужды стыдиться совершенных прегрешений. Быть может, напротив, мудрость в том, чтобы гордиться ими?
— Я готов выслушать тебя, князь. Только не рассказывай о прежних своих грехах. Они мне хорошо известны.
— О недавних, владыко, о самых последних. Будь терпелив, слушая, и ты содрогнешься от омерзения и пожалеешь меня.
Нерсес считал Айр-Мардпета отвратнейшим человеком во дворце. С первого дня испытывал к нему глубокую неприязнь и всю жизнь мечтал как следует его избить. Вот именно— избить, измордовать, драться с ним не на мечах или кинжалах, а на кулаках, потому что это вернейший способ излить ненависть. Удар клинком не доставит того прямого и полного первобытного наслаждения. Но Нерсес был всего-навсего сенекапетом и воином невысокого звания, тогда как Айр-Мардпет главным советником по внутренним делам, стражем и управителем царских имений, смотрителем сокровищниц и крепостей. А нынче, когда Нерсес наконец много выше Мардпета по своему положению и стоит почти вровень с государем, у него опять связаны руки, потому что теперь мешает сан.
— Говори, князь. Я внимательно тебя слушаю.
— Царь недоволен, что ты открыто выказываешь свою приверженность к Византии. Выказываешь не только словом, но и делом. Согласись, что твои попытки подчинить армянскую церковь греческой, мягко выражаясь, противоречат политике царя. Ты бы смирился с этим? — Айр-Мардпет был наверху блаженства, открыто обвиняя второго по могуществу человека в стране, причем делая это не от своего имени, а от имени другого, первого человека и пребывая, та-
ким образом, в безопасности. И да засвидетельствуют Ара-мазд и Христос — оба, вместе, — что это услаждает душу больше, нежели честь именоваться первым или вторым. — Царя не может не беспокоить, что, используя свое положение главы Великого Судилища, ты, по сути, вмешиваешься во взаимоотношения нахарарских домов, сиречь завладел исключительным правом на судопроизводство в Армении. Мало того, ты имеешь дерзость судить бежавших в Аршака-ван простолюдинов, открыто противопоставляя себя царю. Ты бы стерпел это, святейший? — Жаль, что лицо Нерсеса ничего не выражало — ни напряжения, ни тревоги, — должно быть, он изо всех сил скрывает от старого лиса свое смятение. Но ведь даже из этого вполне можно извлечь удовольствие. Как ни веди себя Нерсес, Айр-Мардпет ни за что не откажется от услады выговориться. — Царю мудрено не увидеть, что церковь стремится к мирской власти, жаждет потягаться с дворцом. Страну заполонили одетые по-женски мужчины, чье настоящее место в войске, а не в монастыре. Между тем каждый из них обладает семью наделами земли да еще взимает с крестьян десятину и оброк. А что же остается царю, что же остается войску?.. Словом, церковь не поддерживает царя, стремящегося объединить страну, напротив, она чинит ему препоны. Ты бы проглотил такое, святейший ?
— Но все эти земли и права я получил, а не взял силой. — Нерсес прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, чтобы ответить Мардпету по возможности спокойно.
— Получил, святейший, разумеется, получил! Разве кто-то говорит, что ты присвоил их самовольно ? Однако если брать силой — преступление, то, поверь мне, в один прекрасный день не меньшим преступлением станет и брать в дар. Ты не задумывался над этим, владыко?
— Продолжай, Айр-Мардпет, исповедуйся дальше. Посмотрим, удастся ли мне дать тебе отпущение грехов.
— Я хочу поссорить тебя с царем, заставить вас враждовать. Разве столь чистосердечного признания не достаточно, чтобы ты проникся ко мне совершенным доверием? К тому же в вашей вражде, святейший, лично мне нет никакой корысти. Поверь, никакой.
— Я не признаю отвлеченностей, Айр-Мардпет. Скажи, что у тебя на уме.
— Ты забыл мои слова, святейший. И напрасно. Это было в миг, когда на тебе не было ни мирской, ни церковной одежды. Этот миг, Нерсес, нельзя предавать забвению.
— И что же ты сказал мне тогда?
— Человеку должно жить в промежутке. Между верностью и изменой. Подлинностью и добродетелью. Добром и злом. Там-то он и обретет силу отвлеченности. Сознание независимости. Иначе его будут карать за любой шаг — и хороший, и дурной. Я давно так живу, владыко.
— А как ты рассоришь нас с царем? Если ты не скажешь этого, Айр-Мардпет, твоя исповедь будет неполна и я ничем не смогу тебе помочь.
— Вслед за этим своим посещением, во время которого я одно за другим повидал все твои владения, я предложу царю взять обратно подаренные им церкви земли. И пусть благотворительность совершается на доходы с тех же земель, но уже от его имени. Не все ли тебе равно, святейший, от чьего имени осуществляется благотворительная деятельность? Ты властитель душ, а царь — бренных тел. Так что пусть земная выгода занимает его, а не тебя.
— Ради бога, князь, не исповедуйся далее! — Нерсес не смог больше лукавить и занервничал. — Я еще не научился с мудрой безучастностью выслушивать рассказы о чужих грехах.
— А как по-твоему,— наслаждаясь своим бесстыдством, спросил Айр-Мардпет, — понравится ли царю мое предложение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50