Хозяин громко рассмеялся. Надя заметно побледнела. Сэр Малькольм не сводил глаз с Репнина. Только генеральша Барсутова, развеселившись, воскликнула: Соой. Уегу зоой
После этого, однако, в библиотеке воцарилось какое- то натянутое молчание и леди Парк пригласила всех перейти в холл. На партию бриджа.
Репнину эти принятые в обществе игры навевают скуку, и он думает, куда бы сбежать. Из окна видна Темза и вербы в тумане, а над ними небо, серое.
Тем временем все уселись за бридж. Сидят спокойные, прямые, серьезные.
Надю, которая также присоединилась к играющим, генеральша Барсутова явно взяла под свою опеку. Заглядевшись на эту красивую женщину, Репнин невольно снова мысленно перенесся в Корнуолл, еще раз прошелся по той долине, по окружающим ее холмам, где, согласно преданиям, находился замок короля Артура, в котором разыгрывалась трагедия Тристана.
Он решил подойти к графу Андрею, дальнему родственнику своей жены, и предложить ему сыграть партию в шахматы, подумал о том, что было бы, если б между этой женщиной и его женой завязалась дружба? Про то, что тогда произошло в Корнуолле, никто в этой компании больше не упоминал. Репнин заметил, как изменился граф Андрей. Он по-прежнему был тихим, грустным, словно погруженным в какой-то печальный сон, на лицо его уже свидетельствовало о том, что сейчас этот мужчина не слаб, не слезлив и вовсе не несчастен. Лицо приобрело уверенность. Перехватив его взгляд, устремленный на генеральшу, Репнин не обнаружил в нем былого изумления и холодности, как в Корнуолле. Сейчас в глазах графа вспыхивали огоньки, какие загораются у охотников-шотландцев, издалека следящих за серной. Репнина, когда он с поляками приехал в Англию, два- три раза приглашали в Шотландию поохотиться, демонстрируя тем самым симпатию, которую Шотландия действительно питала к Польше. Узнав, что он русский — там сразу же заговаривали о водке.
С тех пор, как Репнин оказался в своем подвале, в Лондоне, он постоянно, стоило ему где-нибудь присесть, вспоминал Санкт-Петербург. Когда в Лондоне — в любом обществе — обедали, пили чай или ужинали, Репнин всегда слышал — ему казалось, что слышит — чавканье и скрип миллионов прилипших к нёбу искусственных челюстей. И сразу же в нем просыпалось какое- то волнение и нетерпимость к этому огромному городу. То же самое произошло и сейчас.
Во всей здешней компании Репнину нравилась лишь генеральша Барсутова, которая явно сердечно приняла Надю. Сидя за стоком, она время от времени взглядывала на Репнина и без всякого повода улыбалась ему. На ней было черное парижское платье, которое делало ее еще более удивительной и загадочной, чем прежде. Теперь Репнин точно знал, что она англичанка, но его не покидало странное ощущение, будто перед ним русская женщина. В предвечерних сумерках, в этом старомодном интерьере ее рыжие волосы и темные глаза, вся ее красота действовали еще более неотразимо, чем в Корнуолле. И Надя то и дело невольно заглядывалась на нее.
Вероятно, они с Надей были ровесницами, впрочем, она могла быть и моложе и старше ее,— но своей красотой сразу обращала на себя внимание. Особенно своей удивительной, ласковой улыбкой. Беатрис Барсутова — или просто Беа, как все ее звали в Париже, в обществе обедневших русских аристократов — князей, графов, генералов, дипломатов — принадлежала к той типу женщин, которые, несмотря на свою изумительную внешность, несчастны, хоть и скрывают это. Красота ее заключалась не только в темно-рыжих волосах с каким-то розовым отливом — естественным или искусственным — все равно, которые словно факел вспыхивали при вечернем освещении, не только в огромных глазах дикой газели, которые мерцали даже в темноте, но прежде всего в улыбке, воскрешавшей в памяти Репнина, как, впрочем, и все ее тело, изображения вакханок. Эта ассоциация возникла у Репнина при первом же взгляде на нее, и вовсе не после досужих размышлений — где бы он мог похожую женщину раньше видеть. Просто ему тут же приходили на память скульптуры, виденные им в Афинах. Потом, уже по их возвращении в Лондон, и Надя призналась, что и у нее мелькнула та же самая мысль. А уж если подобные вещи говорит о женщине другая женщина, то так оно и есть.
Во всем теле ее — в ногах, груди, плечах не было ничего лишнего, как будто эта женщина питается не пищей, а своими грезами. И что всего удивительней — ничто в ее облике не намекало на бурные страсти и уж тем * более на распущенность, хотя Репнин сейчас доподлинно знал, что эта потерявшая всякий стыд женщина жаждет заменить зятю свою умершую дочь. В то время как на красивом лице жены Репнина оставили свою печать тоска, неудачи да и усталость, по лицу этой женщины нельзя было узнать ее возраст, увидеть следы пролитых слез и вообще прожитой жизни. Она была из тех женщин, о любовниках которых никому ничего не известно. У нее был чистый, будто мраморный лоб. Такую женщину не мог бы осудить ни один судья на свете.
Вызывали изумление ее лицо и тело, как у греческих танцовщиц, ее глаза, но главным образом, поражало веселое расположение духа, милая улыбка и особенно после всего, что случилось в Корнуолле. Улыбка. Откуда такая улыбка у дочери английского генерала, говорящей по-русски, как прирожденная русская?
Это смятение в мыслях, пока он тайком разглядывал генеральшу, не понравилось Репнину. (Он не чуждался карт, но играть в бридж не хотел, игра такого рода его не привлекала.) Мысленно он воображал эту женщину Надей, с ее зелеными, голубеющими в минуту нежности глазами, и такое превращение было ему неприятно. И тем не менее дикая идея: что эти глаза, это тело могли
бы принадлежать Наде — поразила его. Разве само их существование, их любовь, то, что кто-то чей-то муж, любовник — только игра случая? Нет, нет, она не древняя богиня, которая превращает вернувшихся с войны мужчин в кабанов. Нет, она не Цирцея. Она — вакханка, одна из тех, каких они с Надей видели в Афинах, в музее.
Картины, скульптуры, музеи, которые встречались Репнину с Надей на их пути, имена знакомых в разных странах Европы, и тех, что остались в далеком прошлом, являли собой и впрямь какие-то загадки случая, исполненные глубокого смысла. Великий князь в Париже — Репнин снова об этом вспомнил — превратился в Надиных письмах в лопнувший воздушный шар Монгольфье. Царь — просто. Одна красивая, милая и рано умершая знакомая в их письмах получила имя одной из царских дочерей. И чтобы не обижать мертвых — для любой молоденькой русской девушки всегда одно и то же имя — Татьяна. Если бы какая-нибудь из знакомых была так чудно, сложена, как эта англичанка, она, в письмах Репнина, называлась бы по имени очаровательной балерины: Корен. Переписываясь, Надя и Репнин нарочно путали названия соборов, музеев, скульптур и картин, и поэтому порой подобная снобистская игра русских супругов создавала настоящие ребусы, так — одной своей парижской знакомой, вскружившей голову бедному, скромному, молодому русскому эмигранту, они дали имя Ирина, хотя ее звали Дуня.
Особенно поразила сейчас Репнина страшная мысль о том, что фигура, красота, лицо, глаза женщины — предопределяют ее судьбу, любовь, брак. Разве эта не зависящая от нас случайность — не страшное безумие? Излом бровей генеральши Барсутовой делал ее похожей на узбечку (с которой англичанка не имела и не могла иметь никаких связей). Должно быть, это случайность? Примета характера, воли женщины, оказавшейся во власти любви — недозволенной, трагической, скорбной?
В какой-то момент Надя перехватила взгляд мужа, направленный на генеральшу. Она улыбнулась и опустила глаза.
Побледнела.
Сидя в стороне и рассматривая иллюстрированные журналы и французские газеты, Репнин ощущал — Наде не по себе в компании за столом. Его уже раздражало, что тот сопляк, имя которого он не запомнил, то и
дело наклоняется к ней и что-то шепчет на ухо. Поведение красавца казалось странным. В тот день здесь никто себя не вел подобным образом. Репнин же еще в Лондоне дал слово жене быть учтивым и держать себя в руках, что бы ни случилось в этом доме. Он было погорячился, защищая кроликов, но все кончилось хорошо. Надя всего этого и не слышала. Хозяйка дома леди Парк не отпускала ее от себя и без конца весело о чем-то щебетала.
Леди Парк не оставила Надю и тогда, когда общество из холла, согласно вывешенному в библиотеке распорядку, отправилось на ужин, снова проходя через библиотеку, откуда был выход в туалетные комнаты. Репнин заметил, что хозяин и тот молодой человек о чем-то часто переговариваются. Потихоньку. Юноша стоял перед стариком навытяжку, как унтер-офицер перед полковником. Он изменил свое поведение. Учтиво, даже подчеркнуто учтиво, отставлял стулья, когда Надя проходила по холлу и библиотеке, что всеми было замечено, тем более что при этом он бросал на жену Репнина страстные и дерзкие взгляды.
Перед ужином Репнину удалось на несколько минут подняться к жене, в ее комнату. Надя одевалась к ужину. Глаза ее потускнели, хотя следов слез видно не было. Она привезла с собой свое единственное новое платье. После настойчивых расспросов Репнина призналась, что имела с этим сопляком маленькую, но неприятную сцену, собственно, сущий пустяк. Он еще слишком молодой человек, несерьезный, скорее просто навязчивый, чем наглый. Парк его здорово осадил из-за нескромных шуточек, которые тот позволял себе в женском обществе. Она просила мужа не вмешиваться. Если ей потребуется защита, она ничего от него не скроет. Позовет его. Она не ребенок. А сейчас это бы ее обидело. Смешно.
Репнин молчал. Потом спросил, бледный, что это были за глупые шуточки, которые этот английский Адонис рассказывал женщинам?
Надя, странно улыбаясь, сказала: какие-то глупые рассказы Сорокина о своей жене, которая боится забеременеть.
Парк выгнал, юношу из холла и резко сказал ему, что обо всем вынужден будет поставить в известность Сорокина.
На следующий день Парк устроил для своих гостей прогулку на моторной яхте и пикник на воде возле
отеля на берегу Темзы, под названием «Отличный рыболов» — «С». Поскольку у Нади не было амазонки, Парк отменил верховую прогулку по Ричмондскому лесу и заменил ее рыбной ловлей. Правда, сказал он, это и близко не напоминает устраиваемую им для приезжих гостей ловлю форели в его родной Шотландии, но зато будет весело. В Шотландии рыболовы молчат и не берут с собой людей, не понимающих толка в форели. Рыбная ловля здесь, в Малоу, может доставить развлечение только иностранцам.
На прогулку были приглашены не все гости. А генеральша Барсутова и граф Андрей вернулись домой.
Леди Парк и ее супруг всецело посвятили себя Наде. Госпожа Петере, господин Бане и молодой человек, имя которого Репнин не расслышал, держались в стороне. А перед прогулкой с хозяевами и гостями распрощались и супруги Крыловы. Им нужно еще навестить Беляева, который лежит у Крылова в больнице с огромным фурункулом на шее.
В этой малочисленной компании Репнин почувствовал себя не лучше, а даже хуже, чем прежде, хотя — такова уж человеческая натура — ему несколько польстило поведение Парка. Он не сомневался, что Парк намеренно удалил некоторых на время пикника- Когда они оказались одни, наверху, где Парк заводил мотор, Репнину неизвестно почему взбрело в голову рассказать Парку о том, как, встретив его в Корнуолле, он в первое мгновение подумал, будто видит перед собой отличившегося в войне адмирала по имени Ууап. Этот адмирал поразил и его и Надю тем, что некогда ворвался вместе со своей уже немолодой супругой в охваченный огнем хлев и спас из пламени коров. Рискуя жизнью, потому что балки строения уже полыхали. На Надю, да, признаться, и на него самого, это произвело огромное впечатление.
Репнина передернуло, когда шотландец в ответ сухо заметил, что он не Ууап, а Парк и никем иным в жизни быть не желает. Он последний мужчина в своем роду. А что до коров — смешно спасать их из огня. Впрочем, так же смешно иметь уже немолодую, состарившуюся жену.
После этого Репнин умолк и поглядывал на Парка с иронией, а компания внизу, в небольшой каюте веселилась. Очень бросалось в глаза, что леди Парк, которая была значительно моложе, Нади, смотрела только
на не, заботилась только о ней и даже гадала, взяв ее за руку. Это не укрылось от Парка, и он тоже вел себя с Надей очень предупредительно. Она, сказал, напоминает ему дочь, которую он потерял во время первой мировой войны. А потом прибавил, что более чувствует себя дома в России, которую хорошо знает, или даже на Багамских островах, чем в Лондоне, хотя и признает, что среди англичан встречаются хорошие люди. Они помогли шотландцам выиграть вторую мировую войну. Он покраснел, заметив, что Репнин, наконец, почуял жало, скрытое в этой шутке.
Репнину подумалось, что напавшая на старого шотландца болтливость — следствие шампанского, которое Парк начал пить еще за завтраком, но ошибся. Это было следствием ревности к более молодому мужчине, который с восхищением разглядывал его жену. К тому же Репнин обнаружил, что для Парка, может быть, более, чем жена, важна была его Шотландия, которую он любил так же безумно, безмерно, как Репнин Россию. Посмеиваясь, Парк рассказывал, что Беляев, как и Бане, после войны и их выхода в отставку вынуждены были купить небольшие мастерские по изготовлению женского белья, в Париже — того, что французы называют, а англичане. Разве можно себе представить более дикое занятие в мирное время для бывших парашютистов? Что касается Сорокина (сэр Малькольм его называл так, по-русски), ему следовало бы родиться в Италии, а не в эмиграции, в семье русских аристократов. В Италии он был бы незаменим в мафии. Говорить ему об этом, конечно, незачем, но это так. В конце войны сэр Малькольм хотел его перевести на службу в Ирландию. Ему там самое подходящее место, среди безумцев. Но тут родственница Парка влюбилась в этого молодого человека, и было жаль их разлучать. Она хорошая женщина и хорошая жена. Мало на свете хороших жен. И все-таки Репнину не следовало бы порывать с людьми, с которыми он познакомился в отеле Фои. Парк, как старший, должен сказать — негоже так замыкаться в себе.
Репнин, удивленный, молчал. На Темзе позади них появилось еще несколько небольших яхт. Вдали, на берегу, он заметил двух наездников, буквально лежащих на спинах коней, которые скакали по огромному покрытому травой лугу. Словно висельники, прикованные к доске. Иногда не видно было даже голов, припавших к лошадиным шеям. Только когда всадники приподнялись в стременах и выпрямились, кони пошли послушной рысью.
Репнин молча слушал рассказы сэра Малькольма о войне.- По временам как-то по-стариковски впадал в забытье. Потом до него доходило, что речь идет о первой мировой войне и о России. Только когда сэр Малькольм попытался провести параллель между гражданской войной, монархией и парламентом в Англии и России, Репнин заулыбался, иронически. Это, следовательно, нравоучение, предназначенное ему, эмигранту? Закралось сомнение, уж не стоит ли что-либо за словами Парка? За проповедью человека, имеющего плантации на острове Цейлон. Репнин все внимательней следил взглядом за своей соотечественницей и не скрывал этого.
Хуже всего, по мнению сэра Малькольма, то, что в наше время революции приобрели характер длительных акций — раньше это было лишь сведение счетов в узком кругу. Между монархом, тираном или королем и офицерами, гвардией или двумя-тремя полками. Ну, в придачу им еще несколько философов.
Сидя на корме, сэр Малькольм говорил, что при Стюартах, например, никто во время революции города не разрушал — да и не убивали людей после ее свершения. В России этого было много. Да, впрочем, он, эмигрант, как это ни прискорбно, знает все лучше.
Репнин поднял голову. Антон Иванович, сказал он, пишет, что и большевики, захватывая у белых города, не разрушали их. Массовые убийства начались лишь в период иностранной интервенции. Тогда сэр Малькольм, широко раскрыв глаза, возразил — насколько, мол, ему известно, и он в этом уверен — все было совсем иначе. Но Сорокин не вполне прав. Он рассматривает проблему русской эмиграции слишком узко. То, что требует Сорокин, не имеет под собой никакой почвы. Мы с вами — русские и британцы — чуть было не перебили друг друга из-за Тибета, в Азии. А третий в это время смеялся и использовал случай в своих интересах. Кому нынче есть дело до Тибета?
Тут Репнин понял: шотландец, вероятно, хочет прощупать, что он, русский в Лондоне, думает о случившемся в России. Ему все это казалось смешным и неестественным. Сказал, что во время революции он был обычным штабным офицером и политикой не
интересовался. Его отец, почтенный член Думы, тот — да. А он сам даже ни одной пули не выпустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81