С какой стати они его тащат обедать, когда он зовет их прогуляться! Он восхищается меховыми папахами гвардейцев и совершенно умилен лондонскими порядками, которые разрешают жителям пить пиво лишь в определенные часы!
Привычка английской публики сначала оттереть человека плечом, а после просить извинения, приводит его в неистовство. И вызывает новый взрыв хохота. И уж в полное изумление повергли его здешние таможенники, удержавшие с него Пошлину за одну непарную туфлю, вывезенную из Брюсселя в качестве модели, как за обычную пару обуви. С этого молодого человека, надо думать, начнется новая эпоха в истории фирмы Лахуров.
Пятница — последний рабочий день в лавке. Вчера Репнин впервые выплачивал жалованье работникам. По субботам на этой аристократической улице лавки вообще не открываются. В субботу и воскресенье улица Сент-Джеймса погружена в тишину. Справится ли он со своими обязанностями, когда останется без помощников — беспокоится его жена — и Перно уедет? Его окружают такие ужасные люди. Напротив, уверяет Репнин, они исключительно приятные. В жизни бы не подумал, что в рабочей среде принято столь любезное обхождение. Это его просто поражает. Не может быть чтоб ему там было хорошо —- сомневается жена. Наверное, он просто скрывает от нее, как ему плохо. Да нет же — убеждает он. Просто у него теперь совсем другая жизнь! Не такая, как была тогда, когда он был чертежником в Праге, швейцаром ночного бара в Париже в бутафорском казацком облачении или учителем верховой езды. Ему совсем не тяжело. Скорее легко. Но грустно как-то. Был бы он суеверным, он бы сбежал.
Среди работников лавки, представленных ему в первый день, был один итальянец, вскоре он попал в больницу. Вчера итальянец скончался. Он жаловался на боли в желудке, раньше он на них не обращал особого внимания. Он должен был зарабатывать деньги. У него жена и дети. Он единственный выразил радостное изумление, когда Репнин перемолвился с ним двумя-тремя словами по-итальянски. Пожелтевшее лицо и мутные глаза его вдруг вспыхнули. Он был счастлив оттого, что этот русский помянул Италию.
Итальянец мечтал побывать на родине и как раз весной собирался туда съездить. Со здоровьем у него не очень хорошо. И ему хотелось бы еще разок увидеть родные места и сыграть партию в шары по названию. С друзьями детства. Он сидел перед ним на трехногом табурете и улыбался печальной улыбкой.
Сегодня Зуки вызвали в больницу. Итальянца накануне прооперировали, и он умер. Все сапожники так умирают — говорит Зуки. От бесконечного сидения в согнутом состоянии у них брюшные мышцы деформируются. У сапожника век короткий. В больнице ему сказали: его, мол, родственник «ушел». «Покинул нас». Зуки подумал сначала — он из больницы ушел. Только потом сообразил: итальянец «ушел» в могилу.
Но это же обычная история, такие трагедии происходят каждый день, нельзя принимать все так близко к сердцу. Смешно быть суеверным.
Муж соглашается с ней, он этот случай и не принимает слишком близко к сердцу. Но сегодня он во время обеденного перерыва решил отправиться в музей, поскольку прочитал — там открылась новая экспозиция скульптур и археологических находок, которые он хотел увидеть. Он осмотрел ее. Заодно зашел и в залы, демонстрирующие скульптуру из Южно-Американских стран; собрание тамошних масок напомнило ему Микены, где они с ней побывали после венчания в Греции.
Его внимание привлек мексиканский отдел.
И вдруг он увидел человеческий череп из хрусталя.
Ему почудилось вначале — это та самая женская нога, выставленная в витрине лавки, где он теперь работает, и так поразившая его в тот первый приход.
Но сразу же разобрался, нет -— это не модель женской ноги, а древняя хрустальная скульптура, найденная при раскопках в Мексике, изображающая череп.
Она привлекла его своим странным блеском.
Он не хотел рассказывать своей жене об этом, но все-таки не удержался. Череп нисколько его не испугал. Он никогда не был суеверным. Только почему-то ему стало душно. Тяжело. Горько.
Жена бросилась ему на шею — но это глупости, странная ассоциация, представляешь, как высмеяли бы тебя наши попутчики, отплывавшие с нами из Керчи! Он должен все это поскорее забыть.
В ее смехе был призвук испуга, словно неожиданно она столкнулась на улице с похоронной процессией.
В ЛОНДОН ПРИШЛА ВЕСНА
После затяжной зимы, столь редкой и необычной для Лондона, наконец пришла весна, точно разбуженная солнцем за морем. Шаг за шагом весна продвигалась по Темзе в глубь Англии. И вот в лондонских парках появились крокусы. Крокусы столетиями возвещают в Англии весну. А вскоре В перелесках Милл-Хилла защелкали дрозды, призывая самку. Впереди была еще одна весна, еще одна попытка людей обрести на этом свете счастье.
Первые признаки весны вселили бодрость в чету иностранцев, обосновавшихся в одном из тупичков Милл-Хилла, в доме майора по фамилии Holbrook. Жена Репнина распахивала окна по утрам. Приток денег в этот дом, где обитал русский со своей женой, ощущался буквально во всем, хотя он и получал всего один фунт в день. Молочник оставлял перед их дверью молоко. Почтальон каждое утро сбрасывал с велосипеда газеты перед их домом. Из трубы у них, как и у всех других, каждое утро шел дым. А по вечерам жена Репнина дожидалась мужа у камина. Веселая. И никогда еще не была она такой красивой, как в тот год, и такой страстной в постели. Правда, она огорчалась всякий раз, когда расспрашивала мужа о том, как ему работается на новом месте. Но потом забиралась к нему на колени и сидела в его объятиях у камина, в котором по вечерам пылали догорающие угли. Как много значит для Лондона огонь в очаге -— он словно горячее сердце соединяет многие семьи, которые давно бы распались без него. Ибо и на этих островах столь часто семьи разъедают склоки и ненависть, чью природу никому не удается объяснить. Лондонское радио регулярно, вечером, утром и в полдень, посылает в пространство призывы к такому-то и такой-то немедленно обратиться в такую-то и такую-то больницу, поскольку их отец или мать находится, по выражению медиков, «в критическом состоянии». (Иными словами умирает.) Из этих звучащих в эфире призывов каждому становится ясно: такой-то и такая-то годами не видели своего отца или мать и вообще не знают, где они находятся. Супружеские пары, тихо разойдясь в один прекрасный день, встречают друг друга лишь перед смертью. Дети бросают своих родителей, а после годами не интересуются ими. Какая-то порча давно уже завелась в лондонских семьях. Зажженный камин по вечерам, озаряющий дом отблесками пламени, и тот не означает счастья; это знак, что наступили сумерки и стало холодно. Дела закончены. Не гарантирует он также и того, что все домашние соберутся у огня. Зависть, озлобленность, замотанность, скука и секс давно уже подточили изнутри основы множества лондонских брачных союзов. И вот каждый забился в свой угол. Каждый по-своему сходит с ума. Другое дело семейная пара иностранцев, поселившаяся в убогом домишке майора в Милл-Хил-ле,— их каждый вечер можно было видеть вдвоем у камина и в месяце апреле.
Обычно жена дожидалась возвращения Репнина в садике перед домом. Испытующе и тревожно вглядываясь в него, сетовала: разве этого они ожидали, когда ехали в Лондон? Неужели и впрямь такая доля уготована бывшим союзникам Англии, русским офицерам? Корпеть день-деньской в подвале, наполненном смрадом подметок, кожи и потных ног? Нет, это ужасно! Разве они уже не наказаны тем, что лишились родины, лишились России? Напрасно пытается муж ее разубедить: он примирился со своим положением и оно не представляется ему ужасным. Должно быть, он отупел от невзгод. Теперь ему часто кажется, будто они приехали в Лондон вчера, а не шесть лет назад. Все герои Диккенса, Свифта, Блейка — любимых писателей его отца — проводили свои дни точно так же в подвалах. В Лондоне повсюду, в самом его центре, существуют подвалы, где трудятся люди. Они полны призраков прошлого. Сердце Лондона бьется в подвалах.
Просто он от нее скрывает, как ему тяжело!
Да нет же, он ничего не скрывает. Вначале он тоже думал о том, как вредно для здоровья работать в подвале. Опасался холода. Или жары. Но в подвале, оказывается, стабильная температура. И вообще там вполне сносно. В подвале царит весна, на ее небосводе вечная тишина и покой. Одно плохо — зрение он себе быстро испортит. Электрическая лампочка весь день слепит ему глаза. Как будто она горит у него в голове или на лбу. Придется HQ откладывая купить себе очки, а ведь до сих пор у него было такое прекрасное зрение.
Жена в первый раз напоминает ему о его возрасте. Она уверена, ему там нелегко. Не место ему в этом подвале. Он передергивается и смотрит на нее с удивлением. И говорит, усмехаясь: счастье, что он нашел хоть какой-то заработок. Да и люди, которых он узнал в подвале, ничуть не хуже многих его прежних знакомых, а может быть, и более заняты. Переписка с заказчиками фирмы по поводу туфель позволила ему увидеть человеческое общество совершенно в ином свете. Теперь ему многое известно о женщинах такое, о чем он раньше не подозревал. Со многими у него завязалась оживленная переписка. Но есть и такие, которые приходят переговорить с ним лично. Одна заказчица спросила, правда ли, что он потомок русских князей. Другая разыграла вчера жуткую театральную сцену.
Это жена одного богача, владельца чайных, они у него в Лондоне на каждом углу. Мультимиллионер. Супруга его вошла в опасный для женщины возраст. Ей перевалило за сорок. Фурией ворвалась она в лавку. С дикими воплями металась по подвалу, доказывая всем и каждому, что заплатила за пару крокодиловой обуви, но потеряла квитанцию. Репнину не удалось обнаружить каких-либо следов оплаты в расчетных книгах, оставленных ему мосье Жаном. Он попался как кур в ощип. Дама истерично верещала. Она метала громы и молнии. И напоминала разъяренную Медею. Шляпка у нее сбилась набок, и когда она вытащила шляпную булавку, он не на шутку испугался, как бы она не выколола ему глаза. Она была вне себя. Это было забавное представление.
История, рассказанная мужем, страшно насмешила Надю, но Репнину было не до смеха. У него из-за этой безумной могут быть большие неприятности. Так ему и сказали. В том обществе, где он теперь вращается, не меньше драматических конфликтов, чем в прежнем их петербургском кругу. Здесь каждый день происходят какие-то невероятные вещи. Он словно бы прозрел и совсем другими глазами взглянул на этот город со всеми его обитателями мужского и женского пола. Мир устроен отнюдь не лучшим образом.
Теперь, например, он знает, какое потрясение переживает женщина на пороге старости. Говорят, у Пэтси раньше было столько любовников, сколько пальцев на руках. В конце рабочего дня ее всегда поджидал у лавки какой-нибудь мужчина. Она посещала театры, танцевальные вечера, а по понедельникам ей случалось проснуться в отеле, на берегу моря, в Брайтоне. Теперь она уже в возрасте, и перед лавкой после работы никто ее не ждет. В лавке по утрам она появляется не такая веселая, как бывало когда-то. Мужчины больше не заглядываются на нее. Когда лавка закрывается, Пэтси берет свои пакеты с холодным ужином, купленным во время обеденного перерыва где-нибудь поблизости, и тихо, точно тень, удаляется вниз по улице. В полном одиночестве она идет до станции подземки, а после едет до дома час или два. Живет она далеко. Дома ее дожидается, как говорят, один только старый кот.
Он даже не подозревал, сколько в Лондоне таких женщин.
Сандра, все зовут ее Бэби — ей не сравнялось еще и двадцати,— приехала сюда, по слухам, из Брюсселя следом за каким-то мужчиной. По матери она француженка, родилась в Париже. Отца своего не знает. Ей дано разрешение на трехмесячное пребывание в Лондоне, но она не имеет права искать здесь место и заработок. Недавно ей сообщили из полиции, что виза истекает. Продление дать ей не могут. Сандра была в отчаянии. Он ей помог.
Каким это образом? — взглянула на него жена с недоумением.
Да очень просто. Все советовали девушке скрываться, изменить имя, заполнить новую анкету, фиктивную. Он посоветовал ей написать в полицию сентиментальное письмо. Он сам ей его сочинил. Она получила продление. На три месяца.
Какое странное участие к этой девице — поморщилась его жена.
N Просто он ее пожалел. Такая молодая и красивая, а помочь ей некому. Она сейчас стоит перед дилеммой: выбрать ли ей богатого старика или молодого актера — так ему пояснила мисс Мун. Ему пришлось убедиться, что хваленая лондонская полиция нисколько не лучше других. Там бьют. Напротив дома, где живет Ордынский, полицейский участок. Оттуда доносятся вопли избиваемых арестантов. В то же время, по его наблюдениям, полиция охотно клюет -на сентиментальную наживку. Конечно, этим пользуются, чтобы их провести. Он и посоветовал девушке написать, как ее тяготит, что она, англичанка по отцу, а француженка по матери, родилась в Париже. В Лондон она приехала потому, что любит родную землю своего отца Она восхищается Лондоном, с беспримерной храбростью перенесшим пожары войны. В Париже у нее старенькая мать. Сейчас она восстанавливает свое знание английского языка, позабытого в детстве. Это ей необходимо для того, чтобы поступить няней в какую-нибудь английскую семью, проживающую в Париже.
Какая несусветная чушь, какая глупость, язвительно заметила его жена. Возможно, согласился муж, просто он посочувствовал девушке в беде. Будь это в его силах, он бы вообще совсем по-другому устроил и этот мир, и полицию. Слишком много вокруг несправедливости и гнусности. Но все это в данном случае не имеет значения. Главков, Сандра на три месяца сохранит за собой заработок и, надо думать, за это время решит свою дилемму.
— Как?
— Это меня не касается. Тут мое дело сторона. Я отношусь к этой девчушке так, как мог бы относиться к своей дочери. Я ее жалею.
— Интересно, мисс Мун тоже возбуждает в вас такое же горячее участие?
— Мисс Мун для меня загадка. Эта девушка из состоятельной семьи, владелица собственной яхты. Правда, небольшой, но все же собственной У нее, несомненно, будет и большая У этой девушки нет сердца, но есть характер и красивое лицо, напоминающее маску. А во время войны она действительно носила голубой морской берет, который мне страшно нравился. Днем она обедает с офицером. Но вечером ее ждет элегантная машина без водителя. Куда она уезжает — никто не знает. У нее своя жизнь, но она в нее никого не допускает. Когда Мисс Мун спускается в подвал, юбка у нее вздымается на сквозняке. Она ее поправляет и презрительно смотрит на меня. Мисс Мун расспрашивала меня о тебе.
— И что вы ей сказали?
— Сказал, что для англичанки любовь значит одно, а для русской другое.
— Вот еще вздор! Надо было ей сказать, что я делаю куклы. Хотелось бы мне ее увидеть. Приведите ее как-нибудь к нам. Познакомиться.
— Но это не принято в заведении Лахуров, Надя. Частная жизнь служащих лавки прячется в тени. Вечером все расходятся в разные стороны, растворяются, точно в тумане. Сколько таких людей, уходящих по улице в туман,— кто знает, кто мог бы их сосчитать? Это тени, в Лондоне миллионы теней, которые растворяются в сумерках. Кто знает что-нибудь о радостях и печалях этих миллионов? Они исчезают с прощальным: «Good night».
— Николай, вы приписываете другим свои мысли. Нельзя же думать, что все люди здесь лишены дома, семьи, своей родины, всякого смысла в жизни только потому, что такая участь постигла нас.
— Надя, я в гимназии учил стихи Гомера. В них род людской сравнивается с опавшей осенней листвой, разносимой ветром. Сейчас, когда я провожу свои дни в подвале — Мольер сказал бы: «dans топ coin sombre» 4,— мне кажется, поэт был прав. Уже Гомер все о нас знал. С тех пор, как я живу среди этих людей, я преисполнился жалости к ним, расползающимся по Лондону после окончания работы. Сколько нового узнал я за это время. Я теперь думаю не о том, как бы помочь себе. Мы должны что-нибудь сделать для этих людей. Эти мысли не дают мне покоя с того самого мгновения, как я спустился в подвал. Не знаю, как это объяснить. А когда я покидаю лавку, улицы совсем другие — безлюдные и пустынные.
— Коля, но утром они снова наполняются народом.
— Верно, Надя. Я знаю, что ты хочешь сказать. Все повторяется, безумно, бессмысленно, меняются только актеры. Казалось бы, когда наступает потоп, надо думать о собственном спасении. Но разве можно тут что-нибудь придумать? Тот итальянец, который умер недавно, почему-то не выходит у меня из головы. Да, это точно, меняются только актеры. Никогда уж больше
1 «забившись в мрачный угол» (фр.).
итальянец не просияет улыбкой, если кто-нибудь в лавке помянет Италию. Столько новых сапожников-итальянцев появится после него и в Лондоне, и в Шотландии! Сколько голубиных стай сменяют друг друга на площади с фонтанами, названной в честь битвы Трафальгарской!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81