Во всем видит старый земледелец запущенность и непродуманность; он сердито помалкивает.
Вот и в эту осень наступила пора запускать молотилку. У Таавета пропадает охота дудеть в трубу, он усердно и со знанием дела расставляет людей на работу, отдает распоряжения и приказывает, как заправский хозяин.
Эльмар думает, поставить ли на трубу котла искроулавливатель или не ставить. Это для него важный вопрос, важнее, чем все иное. В такую сырую погоду вряд ли можно опасаться пожара, но кто знает... В газете в прошлую неделю писали о большом пожаре где-то за Тарту, причиной которого был поврежденный искроулавливатель на паровом котле. Постройки на хуторе Айасте, правда, застрахованы от огня, жестяная дощечка страхового общества «ОМА» еще при жизни старого хозяина прибита на углу дома, но в случае несчастья решетка для машиниста обеспечена. Эльмар озабоченно оглядывает трубу. Нда, такие искры могут и вправду залететь на крышу или на чердак, и — лови их! Машинист сердится на себя за небрежность: как это он забыл поставить на трубу сетку. Его даже одолевает страх, он стоит и смотрит за котлом. Он уже представляет себе, тихий и робкий мужичонка, как загорается от искры сарай, падает крыша, пылают снопы, огонь пожирает даже дощатые части молотилки. Пока он размышляет, что делать, труба, разумеется, раскалилась, теперь и вовсе не поставишь на нее проволочную сетку.
Однако ж ни в этот раз, ни позднее на Айасте не случилось во время молотьбы никакой неприятности с огнем. Нет, такие страшные дела происходят в других местах, только не здесь. Да и почему бы красному петуху начать свою дикую пляску именно во время молотьбы, если существуют длинные осенние ночи с ветром и весенние бури, когда дерево горит, как порох. Всему свое место и время. Кому этот пожар и нужен-то сейчас — люди веселы и разодеты лучше, чем обычно. И в измученном сердце хозяина при виде новины рождаются успокаивающие надежды на будущее.
Сарай заполнен пылью, соломой и гудом. Даже нерасторопный, равнодушный батрак будто оживает. Серая кепка с порванной пуговицей глубоко надвинута на голову, рукава рубашки закатаны; он подымает солому на вилы. Эта работа у него спорится. Может быть, ему и оставаться бы на этой работе на весь его век, — ведь это он знает назубок; впрочем, сам труд не доставляет ему удовольствия: гни спину на чужого дядю. Легко понять причину сегодняшнего усердия батрака. Коренастая деваха сгребает полову. Она не зла на работу и берет в руки грабли только тогда, когда молотилка того гляди захлебнется и больше медлить нельзя.
Нрав у девушки задумчивый, медлительный, но на лицо она неплоха — создатель над ним потрудился с усердием Батрак возбужден, его невзрачные глаза поблескивают чувственно, когда ему случается взглянуть в сторону девушки. Ээди сильный и здоровый парень, и Эрос не дает ему покоя, да будет это сказано. Кровь шумит в его молодом, сильном теле водопадом, и осуждать здесь нечего. Нечаянный взгляд рождает в нем любовь, случайную, как многое, что происходит между людьми. Лишь бы хозяин Кяо, со своей бычьей силой, не швырял в молотилку слишком много снопов, дал перевести дух. Пауль работает со злым упоением, с задором, будто кто-нибудь еще не верит, что ему под силу тяжелый, серьезный труд. Батрак ругает его мысленно, он-то не позволяет себе этакое хвастовство силой. Работа не доставляет ему никакой радости даже теперь, в молодые годы, ибо за нею всегда стоит принуждение. Только близость девушки заставляет его как сам.
Со шкива соскакивает ремень. Батрак оставляет вилы у кучи, подкрадывается к Майму, сгребающей полову, и обхватывает ее. Особой ловкости при этом Ээди не выказывает, первым делом неуклюже повалить визжащую девку в солому, пощекотать и пощупать ее. Девушка бросает ему в лицо пригоршню половы. Батрак вытирает свое потное оцарапанное лицо, выплевывает полову и снова налетает на Майму, так что зеленое ситцевое платье ее трещит под мышками. Деревенские девахи не особенно жалуют Ээди, у него грубые руки, озорничая, он не чувствует разницы между шуткой и серьезным и делает больно. Девушка барахтается и визжит пронзительным голосом, на сонном лице ее злость. В сумеречном сарае поднимается такая пыль, что барахтающихся в соломе не видно. Полова свербит под одеждой, обоим жарко, руки-ноги разбросаны, парень и девушка тяжело дышат.
— Целуй, чего ты зря ломаешься, — подсказывает батрачка с хутора Сиргасте, чинная старая дева.
Сама она мужчин не терпит, награждает каждого, кто пытается ее погладить, беспощадными царапинами, но другим умеет давать советы прекрасно. Возможно, поэтому ее и зовут Маали-кошка. Она съезжает с кучи соломы, чтобы попить из колодца, пока молотилка стоит.
Майму отбилась от Ээди и в свою очередь вдавила парня в солому; она торжествует победу и Держит колено на груди батрака. Ээди пыхтит, лицо его красное. Ему стыдно, что девчонка оказалась сильнее, чем он думал.
— Ты, Майму, не делай больно красивому парню. Мужчины народ нежный, — говорит Маали, уходя.
Девушка только смеется и дергает батрака за уши; злость ее прошла. Ээди хватает девушку за руки и делает резкое движение. Майму слетает с его груди, парень садится и целует ее в пыльные губы — хорошо ли, плохо, как только может. Майму вырывается и оглядывается. К счастью, никто не видел. И тут тоже важно общественное мнение.
— Вот я и испробовал, как советовала Маали, — балагурит парень.
— Ах ты бессовестный!— смеется Майму.
Ээди решает приступить к делу.
— Не закрывай чердак на крючок вечером.
— А что тебе за дело на чужом чердаке?
— Так просто,— говорит парень.
— Что так просто? — улыбаясь, спрашивает Майму.
— Так просто, если...— бормочет Ээди.
Девушка решает помочь парню, ему, видно, понадобится еще четверть часа, прежде чем он набредет на главное. К тому же скоро снова начнется молотьба.
— Я не сплю на сеновале,— просто говорит она.— По ночам уже холодно.
— Тогда не запирайся в амбаре.
Девушка вскользь бросает взгляд на парня.
— А я сплю в задней комнате. С отцом и матерью, как яичко в гнездышке.
— Что же мне делать?— беспомощно никнет батрак.
— Чего же ты хочешь делать, если не знаешь?
— Твой отец разобьет мне голову топором, если поймает,— говорит Ээди.
— Будь ловок, не попадайся, — наставляет девушка парня.
— Да?
— Что ты за мужчина, если всего боишься, как заяц.
Такое обвинение конечно же не по душе парню. Лицо его
снова становится неподвижным и мрачным. Девушка замечает, как подействовали ее слова на Ээди, и лукаво улыбается. Она вдруг начинает жалеть, что обидела славного парня, и, как бы невзначай, нежно гладит его по руке.
— Я приду к тебе сегодня же,— говорит Ээди, посмотрев на Майму мягким взглядом.
— Ладно. Я привяжу собаку в риге,— тихо и без усмешки говорит девушка.— Приходи под окно, что в огород выходит. Ты у нас бывал, должен знать, где оно.
Батрак кивает. Девушка берет его сильную мозолистую руку, разглядывает ее и затем тычет растопыренными пальцами в солому.
— Как вилы,— нежно говорит она.
Ремень, как видно, снова надет на шкив. Во дворе кричит Таавет:
— Батрак! Эгей, батрак!
— Хозяин, как маленький ребенок, не может без тебя и шагу шагнуть,— сердито произносит Майму.
Ээди молча встает и спешит к хозяину.
Хитрый Таавет тем временем предпринял кое-что. Пока натягивал ремень, он похвалил Пауля Кяо за его умение держать в порядке свой амбар.
Кто не знает, что Пауль готов за похвалу очертя голову лезть хотя бы в адский котел. Растроганный, он обещает при
вести в порядок и закрома на Айасте. Лучше поздно, чем никогда, говорит Пауль, многозначительно глядя в глаза соседу. Таавет радуется про себя, он на сей раз взял верх.
— Ээди, ступай подавать снопы в молотилку, в хорошем расположении духа говорит он батраку.
— А кто солому укладывать будет?— медля, спрашивает батрак.
— Я пошлю двух женщин. Потом, когда Пауль вернется пойдешь сам.
Батрак неохотно лезет подавать в молотилку
Какой-то пожилой человек выезжает на велосипеде марки «Хускварна» из леса Варсаметса, он едет медленно, спокойно, степенно, как будто каждый нажим на педаль доставляет ему непередаваемое наслаждение. Его широкие болтающиеся штанины защемлены поблескивающими на солнце зажимами, под велосипедной рамой висит потертый, неопределенного цвета портфель. И больше ничего особенного нет в этом человеке. На опушке ельника, у моста, он сходит с велосипеда и, ведя его за руль, начинает подниматься в гору Хутор Айасте находится в живописном месте, красуется, будто орлиное гнездо на скале среди долины. Он виден издалека, с полей и из лесов; отсюда, с опушки, большая часть построек не видна, их заслоняет холм, заметны только липы во дворе и мякинник. На таком хуторе, поодаль от людей и шума, хорошо, наверное, коротать дни на старости лет, думает незнакомец.
С холма раздается гуд молотилки и мерное шипенье парового котла. Хорошо шагать под эти звуки. Идущий невольно вспоминает свою молодость, молотилка тогда была еще большой диковиной, и, когда ее пускали в ход, даже барон со своими дочерьми приходил смотреть, как она работает. Что-то теплое, полузабытое трепещет в груди чиновника; резкие черты его лица смягчаются, и в глазах появляется радостный блеск. Он человек впечатлительный; чем старше он становится, тем глубже трогают его сердце поля с созревшим хлебом и молотьба, когда он ездит среди осенней природы.
Он уже прошел мимо первых рябин и придорожной груды камней, когда на холме внезапно и странным образом все вдруг затихает. Ушам идущего эта тишина кажется какой-то чужой, непонятной. С хутора не слышно ни единого голоса, ни звука. Вот уже видны постройки, на доме настилают новую крышу, в воротах сарая беззвучно дымит труба парового кот
ла. Как в кино, думает чиновник, ощущая беспокойство. Может, я оглох, пугается он. Но нет, с рябины вдруг вспархивает, щебеча, пара скворцов. Наверное, на хуторе отмолотились,— успокаиваясь, решает человек и торопливо шагает к хутору.
На Айасте его глазам предстает следующая картина.
Люди скучились на пороге сарая, лица у них сосредоточенные и горестно-хмурые, все держатся скованно, замерли как в судороге, словно смотрят какую-то слезливую драму из историй святой Женевьевы. Видать, молятся, усмехается чиновник, хотя он не слыхал, чтобы в Тухакопли были баптисты. Кто знает, что за благую проповедь держат там в сарае для снопов в самый разгар страды; может, возникла какая новая вера, разве это так уж невозможно, думает человек, ставя велосипед к стене хлева. В газете писали недавно, что одна женщина из Вирумаа поссорилась с пастором, не захотела платить церковый налог, отправилась в Нарву и там, первая из эстонок, приняла ислам... Да, в сарае случилось что-то важное, если никто не заметил прихода незнакомого человека с портфелем.
Чиновник подходит поближе, его очень удивляет, что иные женщины сидят с мелово-белыми, оторопевшими лицами и всхлипывают; у иных же, стоящих у двери, дрожат колени. И особенно убита одна коренастая краснощекая девушка, она упала ничком на солому и безутешно плачет.
Весь хутор придавлен неизъяснимой тяжестью. В воздухе соломенная пыль, слышно, как звякнул лом о железо,— мужчины что-то передвигают в молотилке. Какой-то длиннобородый гонит лошадь к сараю, второпях запутывается ногами в вожжах и падает на четвереньки на траву, покрытую скользкой соломой. Никому не до смеха, только поодаль дымит труба парового котла. На телегу настилают свежую шуршащую солому, женщины молча взбивают впереди телеги изголовье. Возникает маленькая размолвка: часть женщин считает, что пострадавшего нельзя класть на телегу так, что лошадь будет бить хвостом ему по лицу. Взбивают солому сзади, но тут снова слышны полушепотом сказанные возражения: избави боже, он же не покойник, чтобы класть его этак, ногами вперед... Наконец берут верх практические соображения, и изголовье остается сзади.
Общее подавленное настроение передается и приехавшему. Он интересуется всем, что видит; он охотно расспросил бы людей, но не знает, с кем завязать разговор. Для виду он находит себе дело, копошась над своими штанинами, снимает с них зажимы. Наконец он замечает из-за спин толочан полного человека с независимым видом, наверное хуторянина, судорожно держащего руки в карманах серого пиджака, красное лицо его в поту. Приезжий решает заговорить с ним.
Пауль Кяо сдержанно отвечает на приветствие судебного исполнителя и свысока оглядывает худощавого чиновника.
— Что здесь случилось?— осторожно спрашивает чиновник.
— Батрак попал в барабан,— мрачно сообщает Пауль.
— Вот оно что! Батрак угодил в барабан,— искренне удивляется гость.— Печально, печально, еще один молодой человек будет калекой на всю жизнь.— Он сочувственно качает головой.
Но Пауля раздражает этот человек — раздражает своим городским книжным языком. Он догадывается, что это за птица, но вовсе не собирается угождать ему. Ишь ты какой умник нашелся, и сюда приехал вертеть хвостом, угрюмо думает он. Пауль не хочет признаться даже себе самому, что стоит за спинами людей потому,, что не выносит крови. Его тошнит, ноги дрожат как в те поры, когда солдаты отправили на тот свет хохочущего батрака. Пауль стоит неподвижно, столбом, и сварливо бормочет, прикидываясь безразличным:
— Чего тут слюни пускать по нему. Салака не рыба, батрак не человек.
Чиновник боязливо смотрит на Пауля; сейчас ему не до таких грубых шуток.
Тем временем несчастного Ээди вытащили из барабана. Осторожно снимают побелевшего от потери крови батрака со стола молотилки и кладут на солому в телегу.
— Принесите чересседельник! Быстро!— приказывает Эльмар.— Надо перетянуть руку. Иначе он истечет кровью до того, как поспеет в город.
Приносят ремень. Толочане с ужасом смотрят, как машинист разрывает в клочья оставшиеся от рубашки парня лохмотья и привязывает предплечье желтым чересседельником. У него, бывшего санитара на мировой войне, это получается быстро. На окровавленную руку люди стараются не смотреть — воротит нутро. Вместо правой кисти руки болтается измочаленная окровавленная культя. Всего только и осталось от руки работяги.
— Пришли аукцион устраивать, да?— спрашивает Пауль при общем молчании у чиновника.
— К сожалению, нельзя отменить,— любезно отвечает чужак. Он подходит к Таавету, который занят у телеги с бат
раком, и представляется: — Петтай — моя фамилия. Судебный исполнитель.
Хозяин Айасте дружески отвечает на рукопожатие.
— Кто поедет в город, отвезет?— спрашивает машинист у Таавета, качнув головой в сторону телеги.
— Наш батрак отвезет Ээди,— медленно произносит хозяин Сиргасте и дает знак глазами стоящему в толпе батраку, почти мальчишке. По правде говоря, он должен бы сам отвезти, но предстоящий аукцион не дает ему покоя — вдруг перепадет что-нибудь по дешевой цене. Пусть будет так — батрак повезет батрака, и все будет в порядке, и никто ничего лишнего не скажет, ни теперь, ни потом.— Назад поедешь — лошадь не гони, времени у тебя будет много,— наставляет бородач своего батрака.
И тотчас из ворот Айасте выкатывает телега, в которой один батрак лежит между перекладинами рамы, и душа его держится на ниточке, а другой батрак, свесив ноги, задает жару лошади.
Петтай, в сопровождении Таавета, идет взглянуть на имущество, предназначенное для аукциона. На полоске выгона, где они осматривают овец, чиновник дает понять Таавету, что, если он хочет, можно вообще разыграть такую штуку, что он, Петтай, не нашел хозяина дома и аукцион поэтому откладывается. (Со стороны Петтая это большое снисхождение: идет молотьба — и посторонних взоров много,— ему грозит неприятность, он может даже лишиться работы.)
Но Таавет не хочет никакой отсрочки и оттягивания. Может, он и шалопай, если уж так о нем судят, но человек он справедливый, пусть это помнят. Примерно так говорит он Петтаю, слова его звучат немного строптиво и резко, но это вполне в духе Анилуйков. Судебный исполнитель замечает, что его снисходительность не оценена в должной мере, и угрюмо умолкает. Если вы покрываете дом цинковой крышей, деньги у вас должны бы водиться, взглянув за бугор в сторону хутора, меняет он тему разговора. Таавет непреклонно покачивает головой.
Ему стыдно, что он слоняется с этим чужаком по полю и двору и показывает свое движимое имущество в то время, как толочане только что оторвались от ужасающего зрелища и приступили к работе. Двести пятьдесят крон не бог весть какие деньги, но что поделаешь, беда — не до стыда. В последние годы у него в самом деле были напасти — загнила картошка, несчастья с коровами. И вообще на Айасте после смерти Матса многое пошло вспять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Вот и в эту осень наступила пора запускать молотилку. У Таавета пропадает охота дудеть в трубу, он усердно и со знанием дела расставляет людей на работу, отдает распоряжения и приказывает, как заправский хозяин.
Эльмар думает, поставить ли на трубу котла искроулавливатель или не ставить. Это для него важный вопрос, важнее, чем все иное. В такую сырую погоду вряд ли можно опасаться пожара, но кто знает... В газете в прошлую неделю писали о большом пожаре где-то за Тарту, причиной которого был поврежденный искроулавливатель на паровом котле. Постройки на хуторе Айасте, правда, застрахованы от огня, жестяная дощечка страхового общества «ОМА» еще при жизни старого хозяина прибита на углу дома, но в случае несчастья решетка для машиниста обеспечена. Эльмар озабоченно оглядывает трубу. Нда, такие искры могут и вправду залететь на крышу или на чердак, и — лови их! Машинист сердится на себя за небрежность: как это он забыл поставить на трубу сетку. Его даже одолевает страх, он стоит и смотрит за котлом. Он уже представляет себе, тихий и робкий мужичонка, как загорается от искры сарай, падает крыша, пылают снопы, огонь пожирает даже дощатые части молотилки. Пока он размышляет, что делать, труба, разумеется, раскалилась, теперь и вовсе не поставишь на нее проволочную сетку.
Однако ж ни в этот раз, ни позднее на Айасте не случилось во время молотьбы никакой неприятности с огнем. Нет, такие страшные дела происходят в других местах, только не здесь. Да и почему бы красному петуху начать свою дикую пляску именно во время молотьбы, если существуют длинные осенние ночи с ветром и весенние бури, когда дерево горит, как порох. Всему свое место и время. Кому этот пожар и нужен-то сейчас — люди веселы и разодеты лучше, чем обычно. И в измученном сердце хозяина при виде новины рождаются успокаивающие надежды на будущее.
Сарай заполнен пылью, соломой и гудом. Даже нерасторопный, равнодушный батрак будто оживает. Серая кепка с порванной пуговицей глубоко надвинута на голову, рукава рубашки закатаны; он подымает солому на вилы. Эта работа у него спорится. Может быть, ему и оставаться бы на этой работе на весь его век, — ведь это он знает назубок; впрочем, сам труд не доставляет ему удовольствия: гни спину на чужого дядю. Легко понять причину сегодняшнего усердия батрака. Коренастая деваха сгребает полову. Она не зла на работу и берет в руки грабли только тогда, когда молотилка того гляди захлебнется и больше медлить нельзя.
Нрав у девушки задумчивый, медлительный, но на лицо она неплоха — создатель над ним потрудился с усердием Батрак возбужден, его невзрачные глаза поблескивают чувственно, когда ему случается взглянуть в сторону девушки. Ээди сильный и здоровый парень, и Эрос не дает ему покоя, да будет это сказано. Кровь шумит в его молодом, сильном теле водопадом, и осуждать здесь нечего. Нечаянный взгляд рождает в нем любовь, случайную, как многое, что происходит между людьми. Лишь бы хозяин Кяо, со своей бычьей силой, не швырял в молотилку слишком много снопов, дал перевести дух. Пауль работает со злым упоением, с задором, будто кто-нибудь еще не верит, что ему под силу тяжелый, серьезный труд. Батрак ругает его мысленно, он-то не позволяет себе этакое хвастовство силой. Работа не доставляет ему никакой радости даже теперь, в молодые годы, ибо за нею всегда стоит принуждение. Только близость девушки заставляет его как сам.
Со шкива соскакивает ремень. Батрак оставляет вилы у кучи, подкрадывается к Майму, сгребающей полову, и обхватывает ее. Особой ловкости при этом Ээди не выказывает, первым делом неуклюже повалить визжащую девку в солому, пощекотать и пощупать ее. Девушка бросает ему в лицо пригоршню половы. Батрак вытирает свое потное оцарапанное лицо, выплевывает полову и снова налетает на Майму, так что зеленое ситцевое платье ее трещит под мышками. Деревенские девахи не особенно жалуют Ээди, у него грубые руки, озорничая, он не чувствует разницы между шуткой и серьезным и делает больно. Девушка барахтается и визжит пронзительным голосом, на сонном лице ее злость. В сумеречном сарае поднимается такая пыль, что барахтающихся в соломе не видно. Полова свербит под одеждой, обоим жарко, руки-ноги разбросаны, парень и девушка тяжело дышат.
— Целуй, чего ты зря ломаешься, — подсказывает батрачка с хутора Сиргасте, чинная старая дева.
Сама она мужчин не терпит, награждает каждого, кто пытается ее погладить, беспощадными царапинами, но другим умеет давать советы прекрасно. Возможно, поэтому ее и зовут Маали-кошка. Она съезжает с кучи соломы, чтобы попить из колодца, пока молотилка стоит.
Майму отбилась от Ээди и в свою очередь вдавила парня в солому; она торжествует победу и Держит колено на груди батрака. Ээди пыхтит, лицо его красное. Ему стыдно, что девчонка оказалась сильнее, чем он думал.
— Ты, Майму, не делай больно красивому парню. Мужчины народ нежный, — говорит Маали, уходя.
Девушка только смеется и дергает батрака за уши; злость ее прошла. Ээди хватает девушку за руки и делает резкое движение. Майму слетает с его груди, парень садится и целует ее в пыльные губы — хорошо ли, плохо, как только может. Майму вырывается и оглядывается. К счастью, никто не видел. И тут тоже важно общественное мнение.
— Вот я и испробовал, как советовала Маали, — балагурит парень.
— Ах ты бессовестный!— смеется Майму.
Ээди решает приступить к делу.
— Не закрывай чердак на крючок вечером.
— А что тебе за дело на чужом чердаке?
— Так просто,— говорит парень.
— Что так просто? — улыбаясь, спрашивает Майму.
— Так просто, если...— бормочет Ээди.
Девушка решает помочь парню, ему, видно, понадобится еще четверть часа, прежде чем он набредет на главное. К тому же скоро снова начнется молотьба.
— Я не сплю на сеновале,— просто говорит она.— По ночам уже холодно.
— Тогда не запирайся в амбаре.
Девушка вскользь бросает взгляд на парня.
— А я сплю в задней комнате. С отцом и матерью, как яичко в гнездышке.
— Что же мне делать?— беспомощно никнет батрак.
— Чего же ты хочешь делать, если не знаешь?
— Твой отец разобьет мне голову топором, если поймает,— говорит Ээди.
— Будь ловок, не попадайся, — наставляет девушка парня.
— Да?
— Что ты за мужчина, если всего боишься, как заяц.
Такое обвинение конечно же не по душе парню. Лицо его
снова становится неподвижным и мрачным. Девушка замечает, как подействовали ее слова на Ээди, и лукаво улыбается. Она вдруг начинает жалеть, что обидела славного парня, и, как бы невзначай, нежно гладит его по руке.
— Я приду к тебе сегодня же,— говорит Ээди, посмотрев на Майму мягким взглядом.
— Ладно. Я привяжу собаку в риге,— тихо и без усмешки говорит девушка.— Приходи под окно, что в огород выходит. Ты у нас бывал, должен знать, где оно.
Батрак кивает. Девушка берет его сильную мозолистую руку, разглядывает ее и затем тычет растопыренными пальцами в солому.
— Как вилы,— нежно говорит она.
Ремень, как видно, снова надет на шкив. Во дворе кричит Таавет:
— Батрак! Эгей, батрак!
— Хозяин, как маленький ребенок, не может без тебя и шагу шагнуть,— сердито произносит Майму.
Ээди молча встает и спешит к хозяину.
Хитрый Таавет тем временем предпринял кое-что. Пока натягивал ремень, он похвалил Пауля Кяо за его умение держать в порядке свой амбар.
Кто не знает, что Пауль готов за похвалу очертя голову лезть хотя бы в адский котел. Растроганный, он обещает при
вести в порядок и закрома на Айасте. Лучше поздно, чем никогда, говорит Пауль, многозначительно глядя в глаза соседу. Таавет радуется про себя, он на сей раз взял верх.
— Ээди, ступай подавать снопы в молотилку, в хорошем расположении духа говорит он батраку.
— А кто солому укладывать будет?— медля, спрашивает батрак.
— Я пошлю двух женщин. Потом, когда Пауль вернется пойдешь сам.
Батрак неохотно лезет подавать в молотилку
Какой-то пожилой человек выезжает на велосипеде марки «Хускварна» из леса Варсаметса, он едет медленно, спокойно, степенно, как будто каждый нажим на педаль доставляет ему непередаваемое наслаждение. Его широкие болтающиеся штанины защемлены поблескивающими на солнце зажимами, под велосипедной рамой висит потертый, неопределенного цвета портфель. И больше ничего особенного нет в этом человеке. На опушке ельника, у моста, он сходит с велосипеда и, ведя его за руль, начинает подниматься в гору Хутор Айасте находится в живописном месте, красуется, будто орлиное гнездо на скале среди долины. Он виден издалека, с полей и из лесов; отсюда, с опушки, большая часть построек не видна, их заслоняет холм, заметны только липы во дворе и мякинник. На таком хуторе, поодаль от людей и шума, хорошо, наверное, коротать дни на старости лет, думает незнакомец.
С холма раздается гуд молотилки и мерное шипенье парового котла. Хорошо шагать под эти звуки. Идущий невольно вспоминает свою молодость, молотилка тогда была еще большой диковиной, и, когда ее пускали в ход, даже барон со своими дочерьми приходил смотреть, как она работает. Что-то теплое, полузабытое трепещет в груди чиновника; резкие черты его лица смягчаются, и в глазах появляется радостный блеск. Он человек впечатлительный; чем старше он становится, тем глубже трогают его сердце поля с созревшим хлебом и молотьба, когда он ездит среди осенней природы.
Он уже прошел мимо первых рябин и придорожной груды камней, когда на холме внезапно и странным образом все вдруг затихает. Ушам идущего эта тишина кажется какой-то чужой, непонятной. С хутора не слышно ни единого голоса, ни звука. Вот уже видны постройки, на доме настилают новую крышу, в воротах сарая беззвучно дымит труба парового кот
ла. Как в кино, думает чиновник, ощущая беспокойство. Может, я оглох, пугается он. Но нет, с рябины вдруг вспархивает, щебеча, пара скворцов. Наверное, на хуторе отмолотились,— успокаиваясь, решает человек и торопливо шагает к хутору.
На Айасте его глазам предстает следующая картина.
Люди скучились на пороге сарая, лица у них сосредоточенные и горестно-хмурые, все держатся скованно, замерли как в судороге, словно смотрят какую-то слезливую драму из историй святой Женевьевы. Видать, молятся, усмехается чиновник, хотя он не слыхал, чтобы в Тухакопли были баптисты. Кто знает, что за благую проповедь держат там в сарае для снопов в самый разгар страды; может, возникла какая новая вера, разве это так уж невозможно, думает человек, ставя велосипед к стене хлева. В газете писали недавно, что одна женщина из Вирумаа поссорилась с пастором, не захотела платить церковый налог, отправилась в Нарву и там, первая из эстонок, приняла ислам... Да, в сарае случилось что-то важное, если никто не заметил прихода незнакомого человека с портфелем.
Чиновник подходит поближе, его очень удивляет, что иные женщины сидят с мелово-белыми, оторопевшими лицами и всхлипывают; у иных же, стоящих у двери, дрожат колени. И особенно убита одна коренастая краснощекая девушка, она упала ничком на солому и безутешно плачет.
Весь хутор придавлен неизъяснимой тяжестью. В воздухе соломенная пыль, слышно, как звякнул лом о железо,— мужчины что-то передвигают в молотилке. Какой-то длиннобородый гонит лошадь к сараю, второпях запутывается ногами в вожжах и падает на четвереньки на траву, покрытую скользкой соломой. Никому не до смеха, только поодаль дымит труба парового котла. На телегу настилают свежую шуршащую солому, женщины молча взбивают впереди телеги изголовье. Возникает маленькая размолвка: часть женщин считает, что пострадавшего нельзя класть на телегу так, что лошадь будет бить хвостом ему по лицу. Взбивают солому сзади, но тут снова слышны полушепотом сказанные возражения: избави боже, он же не покойник, чтобы класть его этак, ногами вперед... Наконец берут верх практические соображения, и изголовье остается сзади.
Общее подавленное настроение передается и приехавшему. Он интересуется всем, что видит; он охотно расспросил бы людей, но не знает, с кем завязать разговор. Для виду он находит себе дело, копошась над своими штанинами, снимает с них зажимы. Наконец он замечает из-за спин толочан полного человека с независимым видом, наверное хуторянина, судорожно держащего руки в карманах серого пиджака, красное лицо его в поту. Приезжий решает заговорить с ним.
Пауль Кяо сдержанно отвечает на приветствие судебного исполнителя и свысока оглядывает худощавого чиновника.
— Что здесь случилось?— осторожно спрашивает чиновник.
— Батрак попал в барабан,— мрачно сообщает Пауль.
— Вот оно что! Батрак угодил в барабан,— искренне удивляется гость.— Печально, печально, еще один молодой человек будет калекой на всю жизнь.— Он сочувственно качает головой.
Но Пауля раздражает этот человек — раздражает своим городским книжным языком. Он догадывается, что это за птица, но вовсе не собирается угождать ему. Ишь ты какой умник нашелся, и сюда приехал вертеть хвостом, угрюмо думает он. Пауль не хочет признаться даже себе самому, что стоит за спинами людей потому,, что не выносит крови. Его тошнит, ноги дрожат как в те поры, когда солдаты отправили на тот свет хохочущего батрака. Пауль стоит неподвижно, столбом, и сварливо бормочет, прикидываясь безразличным:
— Чего тут слюни пускать по нему. Салака не рыба, батрак не человек.
Чиновник боязливо смотрит на Пауля; сейчас ему не до таких грубых шуток.
Тем временем несчастного Ээди вытащили из барабана. Осторожно снимают побелевшего от потери крови батрака со стола молотилки и кладут на солому в телегу.
— Принесите чересседельник! Быстро!— приказывает Эльмар.— Надо перетянуть руку. Иначе он истечет кровью до того, как поспеет в город.
Приносят ремень. Толочане с ужасом смотрят, как машинист разрывает в клочья оставшиеся от рубашки парня лохмотья и привязывает предплечье желтым чересседельником. У него, бывшего санитара на мировой войне, это получается быстро. На окровавленную руку люди стараются не смотреть — воротит нутро. Вместо правой кисти руки болтается измочаленная окровавленная культя. Всего только и осталось от руки работяги.
— Пришли аукцион устраивать, да?— спрашивает Пауль при общем молчании у чиновника.
— К сожалению, нельзя отменить,— любезно отвечает чужак. Он подходит к Таавету, который занят у телеги с бат
раком, и представляется: — Петтай — моя фамилия. Судебный исполнитель.
Хозяин Айасте дружески отвечает на рукопожатие.
— Кто поедет в город, отвезет?— спрашивает машинист у Таавета, качнув головой в сторону телеги.
— Наш батрак отвезет Ээди,— медленно произносит хозяин Сиргасте и дает знак глазами стоящему в толпе батраку, почти мальчишке. По правде говоря, он должен бы сам отвезти, но предстоящий аукцион не дает ему покоя — вдруг перепадет что-нибудь по дешевой цене. Пусть будет так — батрак повезет батрака, и все будет в порядке, и никто ничего лишнего не скажет, ни теперь, ни потом.— Назад поедешь — лошадь не гони, времени у тебя будет много,— наставляет бородач своего батрака.
И тотчас из ворот Айасте выкатывает телега, в которой один батрак лежит между перекладинами рамы, и душа его держится на ниточке, а другой батрак, свесив ноги, задает жару лошади.
Петтай, в сопровождении Таавета, идет взглянуть на имущество, предназначенное для аукциона. На полоске выгона, где они осматривают овец, чиновник дает понять Таавету, что, если он хочет, можно вообще разыграть такую штуку, что он, Петтай, не нашел хозяина дома и аукцион поэтому откладывается. (Со стороны Петтая это большое снисхождение: идет молотьба — и посторонних взоров много,— ему грозит неприятность, он может даже лишиться работы.)
Но Таавет не хочет никакой отсрочки и оттягивания. Может, он и шалопай, если уж так о нем судят, но человек он справедливый, пусть это помнят. Примерно так говорит он Петтаю, слова его звучат немного строптиво и резко, но это вполне в духе Анилуйков. Судебный исполнитель замечает, что его снисходительность не оценена в должной мере, и угрюмо умолкает. Если вы покрываете дом цинковой крышей, деньги у вас должны бы водиться, взглянув за бугор в сторону хутора, меняет он тему разговора. Таавет непреклонно покачивает головой.
Ему стыдно, что он слоняется с этим чужаком по полю и двору и показывает свое движимое имущество в то время, как толочане только что оторвались от ужасающего зрелища и приступили к работе. Двести пятьдесят крон не бог весть какие деньги, но что поделаешь, беда — не до стыда. В последние годы у него в самом деле были напасти — загнила картошка, несчастья с коровами. И вообще на Айасте после смерти Матса многое пошло вспять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18