и сейчас ей, старой женщине, странным образом, очень жаль отца.
Таавет, как бы в подтверждение своих слов, сует в плиту охапку поленьев.
— Не клади больше. У меня еда подгорит,— останавливает его хозяйка.
— Когда они с Эдгаром ушли в Тарту, я подумал, неужто мои глаза больше не увидят его. Так оно и вышло...— тихо вспоминает Таавет.— Что в пасти у волка, то у него в глотке. Надо ему было бы удрать в лес, небось остался бы в живых, еды хватило бы.
— А вдруг и придет откуда-нибудь,— пытается утешить хозяина Мийли.
— Откуда? Так много годов не подавал вестей. Не знаю, где, в какой сторонке лежат его кости.
Огонь уютно потрескивает в плите, у пламени готов ответ для всех.
— Не знаю, чем я займусь теперь дома,— говорит Таавет.— Тяжелую работу не осилю, здоровье дрянь. Надо бы на пенсию перейти, да кто ее даст...
— Тебе бы надо с председателем поговорить. Небось определит тебя истопником на сушилке. Бригадир как-то жаловался, что некого поставить.
— На сушилке я бы еще подошел,— озабоченно произносит Таавет.
На том сегодня разговор и завершается.
Но утром, когда Мийли одевается, чтобы выгнать стадо, а Таавет в передней комнате, перед окном, заканчивает бритье, разговор принимает совсем другой оборот.
— Мийли, а как с тем бараном? — неожиданно спрашивает Таавет.
— С каким бараном? — не понимает Мийли.
— С тем самым, что вчера бодаться лез. Сама понимаешь. Этот паршивец пусть сгинет с глаз долой.
— Что же ты этак невзлюбил животину? Вздумал малость поиграть, и все тут,— защищает барана Мийли.— И что он тебе такого сделал, никак не можешь его забыть.
— Всему свой предел,— стоит на своем Таавет.— В моем доме не должно быть такой зверюги.
— Чего ты носишься с этим домом? — сердится Мийли.— Тоже мне дворец — трухлявая халупа.
— Или я, или баран. Выбирай одно из двух. В доме не может быть двух хозяев.
— Ты батрак, мил человек,— пытается Мийли обратить все в шутку.
Таавет решительно складывает бритву, не заметив, что на ней осталась пена. Сердито сопя, он снова раскрывает бритву и вытирает ее о полотенце.
— Сходи поговори с председателем,— произносит он.
— Ну что ты, о чем мне с ним говорить,— возражает Мийли.— Что бывший помощник волостного старшины вернулся домой и боится колхозного барана, того гляди в штаны наложит от страха...
Мийли смеется и направляется к двери. Солнце уже высоко, и овцы ждут, когда их выпустят.
Таавет вскипает. Вот оно как! Вернулся, стало быть, на родной хутор! А тут все права у паршивого барана, вот тебе на! Но нет! Он вытаскивает из-за шкафа чемодан, ставит на стул и открывает его. Зря он вчера выложил вещи, надо было бы сперва малость оглядеться и прислушаться, чем здесь живут люди, чем дышат. Он раздумывает какое-то мгновение, с чего начать, затем приносит из кладовки клещи и начинает выдергивать гвозди, на которых держится почетная грамота. Бумага с печатями, шелестя, падает на пол.
— Ах ты сатана,— тихо бранится Таавет.
Он не может достать грамоту, не выдвинув из угла кровать. Надо повозиться, но приступившего к делу хозяина это не пугает. Он берется за спинку кровати и везет ее по полу, при этом одна ножка угрожающе поскрипывает. Наконец Таавет поднимает грамоту и кладет на дно чемодана, потом открывает, шкаф, снимает с вешалки темно-синий костюм, собирает белье, что было куплено еще перед отъездом, в районном центре, и бережно укладывает в чемодан. В самом низу шкафа он находит трубу, своего старого милого дружка, и размышляет, куда ее положить.
Дверь звякает, в передней слышны шаги хозяйки. Она появляется на пороге задней комнаты, дружелюбная и мягкая, держа в руке корзинку с вязаньем.
— Спицы забыла,— извиняясь, произносит она.— Нынче день погожий, людям приятно работать. К обеду свяжу чулок.
— Нда,— неопределенно произносит Таавет.
Взгляд Мийли падает на стену, где только что висела грамота. Замечает она и чемодан с одеждой.
— Куда ты? — удивляется она.— Зачем ты вытащил одежу... В город едешь, что ли?
Таавет будто не слышит, он упрямо укладывает чемодан. Костюм не помещается, заходит за край, и Таавет пытается спрессовать вещи и сдавить крышку.
— Зачем ты сунул в чемодан пиджак? Сомнешь еще, а мне потом гладить, кроме меня-то некому.
— Я вижу, ты с бараном заодно, на его стороне стоишь,— обидчиво говорит Таавет.
— Какая еще там сторона!
— Не уберешь барана, я уеду в город к племяннице.
— Я-то думала, ты шутишь. Что он тебе такого сделал, баран этот... Велика беда...
— На этом хуторе не один десяток лет уже шуток но признают.
— Что же мне делать? — всерьез удручена Мийли. Ей совсем не нравятся планы Таавета. Только что объявился и вот — готов уехать.
— Я или этот бесов баран,— упрямо твердит Таавет.
— Ты или баран?
— Да.
— Ладно,— решает хозяйка. — Только перестань выкобениваться. Посмотрим...
Мийли выходит, Таавет идет за нею на крыльцо, видно, душа его все еще не успокоилась.
— Скажи председателю, баран, мол, злой... Что ты боишься ходить со стадом — того гляди нападет... Пусть уведет этого зверюгу из Айасте, съест сам или накормит шефов.
— Уж я-то знаю, что сказать,— говорит Мийли.— А ты выгони овец из хлева и пока пригляди за ними. Не велико это дело, так только — посматривай.
Мийли уходит вдоль придорожного выгона, под гору.
Таавет открывает дверь хлева и отходит в сторону, чтобы овцы могли выйти. Из полутемного хлева молнией выскакивает баран, будто он ожидал за дверью прихода хозяина или даже подловил подходящее мгновение, глядя сквозь щель в стене. Торжествующе, не питая почтения к бывшему хозяину хутора, он толкает Таавета в живот. Таавета берет оторопь, он инстинктивно отшатывается и дает волю своим старым одеревеневшим ногам, трусит в сторону. К счастью, баран не собирается гоняться за ним, он останавливается и смотрит на солнце, будто его интересует погода.
Таавета разбирает злость на барана... Я тебя вышколю, сволочь, думает он и заходит в овин. Возвращается он со старой плеткой, которой когда-то орудовал на пахоте, и решительно шагает к барану, чтобы воздать ему должное.
Погоди же, попялишься ты у меня на солнце, со злостью думает Таавет. Он начинает суд и расправу, вытягивая плеткой обнаглевшего барана. Но баран артачится по-прежнему, веревочная плеть не причиняет ему боли, разве что только дразнит его,— толстая шерсть оберегает его бока и спину. Он уже не пялит глаза на солнце, решает с честью вступить в очередную баталию и пятится, беря разгон для атаки,— так уж он привык действовать. И только тут Таавет Анилуйк, повидавший виды старикан, понимает, что от его плетки толку мало. Баран мчится на него как оглашенный, и ничем тут не поможешь.
— Туке, возьми его! Туке! — в отчаянии кричит Таавет.
Пес растянулся на травке. Хотя он и не больно зубаст, все
же вскакивает на ноги и успевает в последнюю минуту укусить барана в заднюю ногу. Баран останавливается, поворачивается к новоявленному врагу и, выставив рога, пытается преследовать его. Однако Туке не плошает, он бесстрашно кусает барана в губу. Дерзкий баран посрамлен и улепетывает.
— Бог в помощь! — вдруг раздается за спиной.
Таавет поворачивает голову и видит моложавого человека,
идущего вдоль садовой изгороди во двор. Таавет тушуется и пытается спрятать плетку за спину. Ему стыдно, что чужой человек мог заметить, как он карал барана.
— Спасибо! — отвечает он глухо.
Человек приветливо улыбается. Это крупный и сильный мужчина, на плечах у него промасленный пиджак, на ногах кирзовики. Идет он потупясь, словно опечаленный чем-то. Дружески протягивает руку Таавету:
— Гляди-ках неужто сам хозяин вернулся...
— Да, закончил науки. Теперь вот пасу овец, как библейский Иаков.
— Ну что ж, и эта работенка не пыльная.
Таавет пожимает его узловатую руку, с интересом приглядывается к нему, но все же не узнает.
— Кто сам-то будешь? — наконец спрашивает Таавет.
— Сааремяги,— улыбается человек.
— Ах, Сааремяги Аугуста сын. Вот не думал.
— Много времени утекло... Будь добр, хозяин, пусти меня в кухню, там у меня аккумулятор в углу.
Таавет на мгновение оглядывается в ту сторону, куда удрал баран, и кивает.
Комбайнер вытягивает аккумулятор из-под скамейки для воды, берет его под мышку как поросенка, и Таавет снова навешивает замок на дверь, хотя сам и не собирается идти куда- нибудь далеко. Он охотно бы поговорил с односельчанином, появившимся в поле его зрения, но комбайнер очень занят и времени у него, видимо, в обрез, погода хороша.
Сааремяги стоит в воротах сада, поводит плечом и говорит рассудительно:
— А не хочешь, хозяин, работенку получить? Мне бы помощника надо. Был тут один школьник, да ушел с первого сентября в школу.
— Не знаю еще,— колеблется Таавет. Слишком неожиданное это для него предложение.
— Руки-ноги на этой работе не шибко утруждать, а колхоз даст еще и зерна.
Таавет гонит овец на поле. Комбайнер идет перед стадом, как новоявленный пастырь, с аккумулятором под мышкой. Хозяин молчит, он, само собой, не против такой работы, к тому же в Сибири убирал хлеб на комбайне, но все же как-то неловко сразу сказать «да». Сааремяги ничего больше не говорит, видимо, считает дело решенным.
Они подходят к старому паровому котлу.
— Пора бы этот старый чайник в утиль сдать,— говорит Арво.— Вечно он стоит на дороге, прямую борозду не проведешь и с комбайном не проедешь.
— Как здоровье Эльмара?
— Да что там. Ковыляет по дому. Иной раз сюда прибредет на котел поглядеть, посидит малость, покурит и скажет: вот, мол, опять пришел со старым другом поговорить. Дело стариковское, скучно одному, много ли наплетешь корзин.
Овцы разбегаются по пару, резвятся, щиплют травинки, одним словом, живут своей жизнью. Таавет наблюдает, как комбайнер ставит аккумулятор. Но прежде чем он успевает завести комбайн, из леса появляется не совсем обычный человек и спорым шагом всходит на бугор. Он в сером плаще, одна рука неподвижно топорщится в кармане, в другой — пузатый портфель.
Хмурое облачко набегает на лицо Сааремяги.
— Ээди Ээснер идет,— произносит он мрачно.— Не знаю, что ему тут нужно!
Еще издали, почти от самых рябин, раздается громовое «привет» Ээснера. Земледельцы отвечают ему сдержанно.
— Я пришел застраховать вашу жизнь,— сразу же приступает к делу Ээснер, открывает на колене свой портфель и выуживает из него несколько бумаг.— «Как солнышко в небесной сини, трепещет жизни огонек», — говорит поэт. Вот я и хожу тут, чтобы сохранить ваш огонек, не дать ему угаснуть. С вами могут случиться всякие несчастья: можете угодить в какую-нибудь шестерню, лошадь может понести, вилы впиться вам в бок... И на случай общей неработоспособности можем заключить договор.
— Ты что, перешел на другую работу? — спрашивает комбайнер, прерывая поток его слов.
— «Все течет, все изменяется», — сказал какой-то мудрец.
— Так что теперь ты страховой агент?
— Как видишь,— отвечает Ээснер и бойко продолжает: — Договора на смешанное страхование жизни заключаются со всеми гражданами Советского Союза, с шестнадцати и до шестидесяти пяти лет. Кстати,— поворачивается он к Таавету.— Ты мог бы взять полис, это совсем недорого, и не надо все сразу платить. Деньги можешь перевести, нужно только написать заявление.
— Нет, не нужно мне никакого полиса,— отвечает Таавет так резко, что Ээснера на мгновение берет испуг. Но он быстро приходит в себя, всяких людей повидал.
— Как хочешь. А ты, Сааремяги, должен застраховать свою жизнь. Ты молод, и кто знает, что еще может случиться с тобой — вся жизнь впереди. Если с тобой что-то случится, Вильма получит хорошую сумму. В случае потери кормильца мы выплачиваем жене всю сумму. Условия очень выгодные.
— Застрахуй лучше свою жизнь, не то вдруг где-нибудь свалится кирпич тебе на голову,— зло говорит комбайнер.
— Что означает эта загадка? — вскидывается страховой агент.
— Ничего особенного, только то, что несчастье не приходит по зову,— угрюмо отвечает комбайнер, садится и заводит мотор. Нет у него времени прохлаждаться со всякими бездельниками, солнце стоит высоко, и роса высохла.
Ээснер видит, что сегодня здесь ничего не выгорит со страхованием жизни и защелкивает свой коричневый портфель.
Но внезапно его атакует с фланга баран.
Портфель выпадает из руки агента, и, когда Ээснер наклоняется поднять его, он получает сильный тычок в бок, так что даже стонет. Баран стоит рядом, раскорячив ноги, и смотрит всей своей дурацкой бараньей мордой.
Это уже последний танец вокруг дряхлого парового котла.
Комбайн все удаляется по ячменному полю, оставляя за собой белесую полосу стерни. Утро в разгаре, в осеннем воздухе порхает сладкая соломенная пыль, и молотилка ритмично гудит. Никогда не исчезнет с этих полей милая сердцу крестьянина музыка молотьбы.
Таавет и Сааремяги даже не замечают потасовки между Ээснером и бараном, им это ни к чему. У них в жизни свой смысл и свое назначение; а кто это забывает, тот оплевывает корни человеческие. Они исполняют свой труд, невзирая ни на что, ни на пожары и несчастья, несмотря на все, что может постичь людей.
Пройдет сколько-то времени, может быть, даже целое поколение, прежде чем семя даст обильное зерно; канут в забытье старые заботы и страдания, превратятся в перегной, и сквозь время, словно сквозь прозрачную родниковую воду, можно будет увидеть э глубине, как сверкает прежняя, перевоплотившаяся красота.
Прекрасен день жатвы, и зерно зреет во веки веков. Да будет благословен этот день, и воздадим ему хвалу, пока на устах живут слова, в душе мысль и солнечный лик не потух над Варсаметса.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Таавет, как бы в подтверждение своих слов, сует в плиту охапку поленьев.
— Не клади больше. У меня еда подгорит,— останавливает его хозяйка.
— Когда они с Эдгаром ушли в Тарту, я подумал, неужто мои глаза больше не увидят его. Так оно и вышло...— тихо вспоминает Таавет.— Что в пасти у волка, то у него в глотке. Надо ему было бы удрать в лес, небось остался бы в живых, еды хватило бы.
— А вдруг и придет откуда-нибудь,— пытается утешить хозяина Мийли.
— Откуда? Так много годов не подавал вестей. Не знаю, где, в какой сторонке лежат его кости.
Огонь уютно потрескивает в плите, у пламени готов ответ для всех.
— Не знаю, чем я займусь теперь дома,— говорит Таавет.— Тяжелую работу не осилю, здоровье дрянь. Надо бы на пенсию перейти, да кто ее даст...
— Тебе бы надо с председателем поговорить. Небось определит тебя истопником на сушилке. Бригадир как-то жаловался, что некого поставить.
— На сушилке я бы еще подошел,— озабоченно произносит Таавет.
На том сегодня разговор и завершается.
Но утром, когда Мийли одевается, чтобы выгнать стадо, а Таавет в передней комнате, перед окном, заканчивает бритье, разговор принимает совсем другой оборот.
— Мийли, а как с тем бараном? — неожиданно спрашивает Таавет.
— С каким бараном? — не понимает Мийли.
— С тем самым, что вчера бодаться лез. Сама понимаешь. Этот паршивец пусть сгинет с глаз долой.
— Что же ты этак невзлюбил животину? Вздумал малость поиграть, и все тут,— защищает барана Мийли.— И что он тебе такого сделал, никак не можешь его забыть.
— Всему свой предел,— стоит на своем Таавет.— В моем доме не должно быть такой зверюги.
— Чего ты носишься с этим домом? — сердится Мийли.— Тоже мне дворец — трухлявая халупа.
— Или я, или баран. Выбирай одно из двух. В доме не может быть двух хозяев.
— Ты батрак, мил человек,— пытается Мийли обратить все в шутку.
Таавет решительно складывает бритву, не заметив, что на ней осталась пена. Сердито сопя, он снова раскрывает бритву и вытирает ее о полотенце.
— Сходи поговори с председателем,— произносит он.
— Ну что ты, о чем мне с ним говорить,— возражает Мийли.— Что бывший помощник волостного старшины вернулся домой и боится колхозного барана, того гляди в штаны наложит от страха...
Мийли смеется и направляется к двери. Солнце уже высоко, и овцы ждут, когда их выпустят.
Таавет вскипает. Вот оно как! Вернулся, стало быть, на родной хутор! А тут все права у паршивого барана, вот тебе на! Но нет! Он вытаскивает из-за шкафа чемодан, ставит на стул и открывает его. Зря он вчера выложил вещи, надо было бы сперва малость оглядеться и прислушаться, чем здесь живут люди, чем дышат. Он раздумывает какое-то мгновение, с чего начать, затем приносит из кладовки клещи и начинает выдергивать гвозди, на которых держится почетная грамота. Бумага с печатями, шелестя, падает на пол.
— Ах ты сатана,— тихо бранится Таавет.
Он не может достать грамоту, не выдвинув из угла кровать. Надо повозиться, но приступившего к делу хозяина это не пугает. Он берется за спинку кровати и везет ее по полу, при этом одна ножка угрожающе поскрипывает. Наконец Таавет поднимает грамоту и кладет на дно чемодана, потом открывает, шкаф, снимает с вешалки темно-синий костюм, собирает белье, что было куплено еще перед отъездом, в районном центре, и бережно укладывает в чемодан. В самом низу шкафа он находит трубу, своего старого милого дружка, и размышляет, куда ее положить.
Дверь звякает, в передней слышны шаги хозяйки. Она появляется на пороге задней комнаты, дружелюбная и мягкая, держа в руке корзинку с вязаньем.
— Спицы забыла,— извиняясь, произносит она.— Нынче день погожий, людям приятно работать. К обеду свяжу чулок.
— Нда,— неопределенно произносит Таавет.
Взгляд Мийли падает на стену, где только что висела грамота. Замечает она и чемодан с одеждой.
— Куда ты? — удивляется она.— Зачем ты вытащил одежу... В город едешь, что ли?
Таавет будто не слышит, он упрямо укладывает чемодан. Костюм не помещается, заходит за край, и Таавет пытается спрессовать вещи и сдавить крышку.
— Зачем ты сунул в чемодан пиджак? Сомнешь еще, а мне потом гладить, кроме меня-то некому.
— Я вижу, ты с бараном заодно, на его стороне стоишь,— обидчиво говорит Таавет.
— Какая еще там сторона!
— Не уберешь барана, я уеду в город к племяннице.
— Я-то думала, ты шутишь. Что он тебе такого сделал, баран этот... Велика беда...
— На этом хуторе не один десяток лет уже шуток но признают.
— Что же мне делать? — всерьез удручена Мийли. Ей совсем не нравятся планы Таавета. Только что объявился и вот — готов уехать.
— Я или этот бесов баран,— упрямо твердит Таавет.
— Ты или баран?
— Да.
— Ладно,— решает хозяйка. — Только перестань выкобениваться. Посмотрим...
Мийли выходит, Таавет идет за нею на крыльцо, видно, душа его все еще не успокоилась.
— Скажи председателю, баран, мол, злой... Что ты боишься ходить со стадом — того гляди нападет... Пусть уведет этого зверюгу из Айасте, съест сам или накормит шефов.
— Уж я-то знаю, что сказать,— говорит Мийли.— А ты выгони овец из хлева и пока пригляди за ними. Не велико это дело, так только — посматривай.
Мийли уходит вдоль придорожного выгона, под гору.
Таавет открывает дверь хлева и отходит в сторону, чтобы овцы могли выйти. Из полутемного хлева молнией выскакивает баран, будто он ожидал за дверью прихода хозяина или даже подловил подходящее мгновение, глядя сквозь щель в стене. Торжествующе, не питая почтения к бывшему хозяину хутора, он толкает Таавета в живот. Таавета берет оторопь, он инстинктивно отшатывается и дает волю своим старым одеревеневшим ногам, трусит в сторону. К счастью, баран не собирается гоняться за ним, он останавливается и смотрит на солнце, будто его интересует погода.
Таавета разбирает злость на барана... Я тебя вышколю, сволочь, думает он и заходит в овин. Возвращается он со старой плеткой, которой когда-то орудовал на пахоте, и решительно шагает к барану, чтобы воздать ему должное.
Погоди же, попялишься ты у меня на солнце, со злостью думает Таавет. Он начинает суд и расправу, вытягивая плеткой обнаглевшего барана. Но баран артачится по-прежнему, веревочная плеть не причиняет ему боли, разве что только дразнит его,— толстая шерсть оберегает его бока и спину. Он уже не пялит глаза на солнце, решает с честью вступить в очередную баталию и пятится, беря разгон для атаки,— так уж он привык действовать. И только тут Таавет Анилуйк, повидавший виды старикан, понимает, что от его плетки толку мало. Баран мчится на него как оглашенный, и ничем тут не поможешь.
— Туке, возьми его! Туке! — в отчаянии кричит Таавет.
Пес растянулся на травке. Хотя он и не больно зубаст, все
же вскакивает на ноги и успевает в последнюю минуту укусить барана в заднюю ногу. Баран останавливается, поворачивается к новоявленному врагу и, выставив рога, пытается преследовать его. Однако Туке не плошает, он бесстрашно кусает барана в губу. Дерзкий баран посрамлен и улепетывает.
— Бог в помощь! — вдруг раздается за спиной.
Таавет поворачивает голову и видит моложавого человека,
идущего вдоль садовой изгороди во двор. Таавет тушуется и пытается спрятать плетку за спину. Ему стыдно, что чужой человек мог заметить, как он карал барана.
— Спасибо! — отвечает он глухо.
Человек приветливо улыбается. Это крупный и сильный мужчина, на плечах у него промасленный пиджак, на ногах кирзовики. Идет он потупясь, словно опечаленный чем-то. Дружески протягивает руку Таавету:
— Гляди-ках неужто сам хозяин вернулся...
— Да, закончил науки. Теперь вот пасу овец, как библейский Иаков.
— Ну что ж, и эта работенка не пыльная.
Таавет пожимает его узловатую руку, с интересом приглядывается к нему, но все же не узнает.
— Кто сам-то будешь? — наконец спрашивает Таавет.
— Сааремяги,— улыбается человек.
— Ах, Сааремяги Аугуста сын. Вот не думал.
— Много времени утекло... Будь добр, хозяин, пусти меня в кухню, там у меня аккумулятор в углу.
Таавет на мгновение оглядывается в ту сторону, куда удрал баран, и кивает.
Комбайнер вытягивает аккумулятор из-под скамейки для воды, берет его под мышку как поросенка, и Таавет снова навешивает замок на дверь, хотя сам и не собирается идти куда- нибудь далеко. Он охотно бы поговорил с односельчанином, появившимся в поле его зрения, но комбайнер очень занят и времени у него, видимо, в обрез, погода хороша.
Сааремяги стоит в воротах сада, поводит плечом и говорит рассудительно:
— А не хочешь, хозяин, работенку получить? Мне бы помощника надо. Был тут один школьник, да ушел с первого сентября в школу.
— Не знаю еще,— колеблется Таавет. Слишком неожиданное это для него предложение.
— Руки-ноги на этой работе не шибко утруждать, а колхоз даст еще и зерна.
Таавет гонит овец на поле. Комбайнер идет перед стадом, как новоявленный пастырь, с аккумулятором под мышкой. Хозяин молчит, он, само собой, не против такой работы, к тому же в Сибири убирал хлеб на комбайне, но все же как-то неловко сразу сказать «да». Сааремяги ничего больше не говорит, видимо, считает дело решенным.
Они подходят к старому паровому котлу.
— Пора бы этот старый чайник в утиль сдать,— говорит Арво.— Вечно он стоит на дороге, прямую борозду не проведешь и с комбайном не проедешь.
— Как здоровье Эльмара?
— Да что там. Ковыляет по дому. Иной раз сюда прибредет на котел поглядеть, посидит малость, покурит и скажет: вот, мол, опять пришел со старым другом поговорить. Дело стариковское, скучно одному, много ли наплетешь корзин.
Овцы разбегаются по пару, резвятся, щиплют травинки, одним словом, живут своей жизнью. Таавет наблюдает, как комбайнер ставит аккумулятор. Но прежде чем он успевает завести комбайн, из леса появляется не совсем обычный человек и спорым шагом всходит на бугор. Он в сером плаще, одна рука неподвижно топорщится в кармане, в другой — пузатый портфель.
Хмурое облачко набегает на лицо Сааремяги.
— Ээди Ээснер идет,— произносит он мрачно.— Не знаю, что ему тут нужно!
Еще издали, почти от самых рябин, раздается громовое «привет» Ээснера. Земледельцы отвечают ему сдержанно.
— Я пришел застраховать вашу жизнь,— сразу же приступает к делу Ээснер, открывает на колене свой портфель и выуживает из него несколько бумаг.— «Как солнышко в небесной сини, трепещет жизни огонек», — говорит поэт. Вот я и хожу тут, чтобы сохранить ваш огонек, не дать ему угаснуть. С вами могут случиться всякие несчастья: можете угодить в какую-нибудь шестерню, лошадь может понести, вилы впиться вам в бок... И на случай общей неработоспособности можем заключить договор.
— Ты что, перешел на другую работу? — спрашивает комбайнер, прерывая поток его слов.
— «Все течет, все изменяется», — сказал какой-то мудрец.
— Так что теперь ты страховой агент?
— Как видишь,— отвечает Ээснер и бойко продолжает: — Договора на смешанное страхование жизни заключаются со всеми гражданами Советского Союза, с шестнадцати и до шестидесяти пяти лет. Кстати,— поворачивается он к Таавету.— Ты мог бы взять полис, это совсем недорого, и не надо все сразу платить. Деньги можешь перевести, нужно только написать заявление.
— Нет, не нужно мне никакого полиса,— отвечает Таавет так резко, что Ээснера на мгновение берет испуг. Но он быстро приходит в себя, всяких людей повидал.
— Как хочешь. А ты, Сааремяги, должен застраховать свою жизнь. Ты молод, и кто знает, что еще может случиться с тобой — вся жизнь впереди. Если с тобой что-то случится, Вильма получит хорошую сумму. В случае потери кормильца мы выплачиваем жене всю сумму. Условия очень выгодные.
— Застрахуй лучше свою жизнь, не то вдруг где-нибудь свалится кирпич тебе на голову,— зло говорит комбайнер.
— Что означает эта загадка? — вскидывается страховой агент.
— Ничего особенного, только то, что несчастье не приходит по зову,— угрюмо отвечает комбайнер, садится и заводит мотор. Нет у него времени прохлаждаться со всякими бездельниками, солнце стоит высоко, и роса высохла.
Ээснер видит, что сегодня здесь ничего не выгорит со страхованием жизни и защелкивает свой коричневый портфель.
Но внезапно его атакует с фланга баран.
Портфель выпадает из руки агента, и, когда Ээснер наклоняется поднять его, он получает сильный тычок в бок, так что даже стонет. Баран стоит рядом, раскорячив ноги, и смотрит всей своей дурацкой бараньей мордой.
Это уже последний танец вокруг дряхлого парового котла.
Комбайн все удаляется по ячменному полю, оставляя за собой белесую полосу стерни. Утро в разгаре, в осеннем воздухе порхает сладкая соломенная пыль, и молотилка ритмично гудит. Никогда не исчезнет с этих полей милая сердцу крестьянина музыка молотьбы.
Таавет и Сааремяги даже не замечают потасовки между Ээснером и бараном, им это ни к чему. У них в жизни свой смысл и свое назначение; а кто это забывает, тот оплевывает корни человеческие. Они исполняют свой труд, невзирая ни на что, ни на пожары и несчастья, несмотря на все, что может постичь людей.
Пройдет сколько-то времени, может быть, даже целое поколение, прежде чем семя даст обильное зерно; канут в забытье старые заботы и страдания, превратятся в перегной, и сквозь время, словно сквозь прозрачную родниковую воду, можно будет увидеть э глубине, как сверкает прежняя, перевоплотившаяся красота.
Прекрасен день жатвы, и зерно зреет во веки веков. Да будет благословен этот день, и воздадим ему хвалу, пока на устах живут слова, в душе мысль и солнечный лик не потух над Варсаметса.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18