— Знаю и даже чуточку этому радуюсь.
Теперь на лице Мотялиса обозначилось страдание.
— Я бы на вашем месте не радовался. Ни один нормальный человек не станет тут радоваться.
1 Национальное блюдо из тертого картофеля с мясным фаршем.
1 ПА
— Дайте ухо,— заговорщицки прошептал Юстас.— Так и быть, вам я скажу.
— Ну? — недоверчиво подался вперед Мотялис.
— Нынешнее положение само собой заставит перейти к бригадному подряду. И так слишком долго я тянул резину. Обратите внимание — не начальник цеха, не Каткус заставит сделать это, а сама жизнь.
— Думаете, это и есть панацея?
— Люди смогут больше заработать, и они будут стараться вовсю.
Мотялис сосредоточенно доел суп, отодвинул тарелку в сторону.
— Спустя месяц-два все перегрызутся между собой, а половина людей вообще разбежится.
— Нет, Мотялис, нет, они сами захотят, чтобы был бригадный подряд. А раз захотят — работать станут как львы.
— Значит, деньги — хороший бич?
— Не только деньги.
— Что же еще? — прищурился Мотялис.
— Вам этого не понять.
— Отчего же, прекрасно понимаю. Инструментальщики с давних пор считались своего рода аристократами, избранными и всегда дорожили рабочей честью. Гонора им не занимать. Однако любопытно, что останется от этого гонора, когда бригады вынуждены будут делить заработок между собой.
— Все будет о'кэй,— Юстас никак не мог избавиться от улыбки, которая явно раздражала Мотялиса.— Ведь платить станем не за приложенные усилия, не за благие намерения, а за готовую продукцию. За выход штампов, пресс-форм. И тут не избежать повышения контроля внутри каждой бригады, да и качество наконец улучшится.
— Диковинно, как в сказке,— хмыкнул Мотялис,— однако ничего из этого не выйдет. Кроме раскола в коллективе. Люди из других цехов будут недовольны, когда ваши мужички станут хвалиться большими заработками.
— Кстати, Каткус не мешает и другим перейти на бригадный подряд.
Глаза Мотялиса вмиг сделались холодными и колючими.
— Это демагогия, товарищ Каткус. Созидают массы,
понимающие свою основную задачу. И вносить раскол в эти массы ради временных акций непозволительно.
— Вот тебе и на! — громко расхохотался Юстас.— Разрешите представиться еще раз: Юстас Каткус, возмутитель спокойствия масс.
— Я всего лишь подчеркнул тенденцию,— холодно возразил Мотялис.— На все надо смотреть шире, исходя из существующего контекста.
— Однако, руководствуясь вашим широким контекстом, можно прийти к выводу, что люди — всего лишь стадо баранов, весьма приблизительно представляющее конечную цель!
— Ничего подобного. Ни о какой приблизительности не идет и речи. Цель поставлена перед ними четко.
— Да. Полностью согласен. Закрыв глаза, и я тоже могу представить себе это дивное колыхание тонкорунных масс... Зрелище впечатляющее, действует успокоительно. Совсем как морской прибой. Даже дрема охватывает. Так бы и вздремнул, пожалуй, лишь бы отвязались мысли о том, что каждый обязан сознавать, куда он идет и зачем. Абсолютно ясно видеть перед собой цель, свою собственную, и иметь четкое представление об общей, единой цели. Иначе говоря, от целого к частному и от частного к единому целому. Приспела пора обратить внимание на индивид.
— Вы в этом уверены? — подмигнул Мотялис, с удовольствием обсасывая сливу из компота.
— Несомненно.
— В таком случае обратите внимание на красивую женщину. Вам давно пора жениться. Спасибо за компанию и содержательный разговор.
Возвращаясь в цех, Юстас невольно продолжал шевелить губами, словно все еще вел спор с начальником планового отдела. У этого человека, видно, перед глазами постоянно возникает панорама подвигов и заблуждений рода человеческого; по крайней мере, речь он всегда ведет так, будто упомянутая панорама и впрямь маячит перед взором. Однако широта его взглядов слишком уж граничит с цинизмом, по сравнению с которым любая ложь вроде и не ложь вовсе. Рабочие для него — стадо, толпа, правда, со своей исторической миссией. Вообще человек этот — прирожденный начальник. Демагог. При его уме и благоприятной конъюнктуре можно было подняться невесть на какие высоты.
Интересно, что ему помешало. Такие люди инстинктивно чувствуют железную логику событий, ни на шаг не отступают от намеченной цели, позже, как правило, выясняется, что логика эта, увы, распадается от чего- то неосязаемого, но постоянно присутствующего в воздухе, все-таки люди — не стадо, не толпа, а сумма индивидуальностей. Возникает необходимость коррективов, и вот эти-то коррективы и оставляют вдруг подобных людей в стороне. Сурово, но никого особенно не заботит проблема, как выжать из этих умудренных, верных своему делу людей хотя бы крупицу чего-то еще. Жизнь безжалостно отметает упрощенные средства достижения цели. А заодно и тех, кто их пропагандирует, чтобы другим не пришлось возвращаться назад и залатывать оставленные ими дыры. Хотя нет. Их отметает прочь прежде всего мыслящий человек, созидающий субстанцию иного качества — новое время. Поезд Мотялиса, разумеется, давным-давно ушел, однако человек этот все равно держится с завидным хладнокровием. Мужик с головой, не брюзга. Предводителем масс не стал, зато спокойно занимается полезным делом. А за это можно только уважать.
Доводилось слышать, что в индийском парламенте спикеры говорят ровно две минуты и при этом умудряются высказывать важные мысли. На наших утренних «исповедях» старшим мастерам со всех пяти участков разрешаю говорить по три минуты, пресекаю споры, заношу самое главное в блокнот, именуемый «Всякая всячина», кое-что записывает и мой секретарь Вале.
Ничего существенного сегодня услышать не удалось. Пожалуй, эти коротенькие отчеты за прошедший день уже утратили свой смысл, мужчинам пришлась по душе формулировка «все нормально», а это попахивает ленцой, да и, что греха таить, равнодушием по отношению к будущему. В том, что наши «исповеди» превратились в чистую формальность, наверное, есть и доля моей вины, получается: по-настоящему важные вещи выясняются только в конце месяца. Нет, так ничего не выйдет, придется схватить кочергу или что под руку подвернется и взбаламутить как следует затянутую ряской воду, иначе... Иначе:
— Шеф, смотрели вчера футбол?
Что тут будешь делать! Лучше пропустить мимо ушей.
— Спасибо, мужики. Раз больше сказать нечего, расходимся.
— Марковские на работу не вышел,— с сомнением в голосе произнес мастер термического участка Мачис.— Может, правда, опаздывает, не знаю...
— Не звонил? — поинтересовался я у Вале.
— Пока нет.
Ничего не понимаю, Марковские — один из лучших термистов, прогулов за ним отродясь не водилось, спиртного в рот не берет, добросовестно откладывает каждый лишний рубль на машину — пропасть куда-то, не говоря никому ни слова, он явно не йог.
— Может, заболел,— высказал вслух свои мысли. Мужчины тут же дружно захохотали. Я тоже покривился, вспомнив, что Марковские зимой купается в проруби.— Давайте подождем,— велел Мачису.— Если к обеду не объявится, пошли кого-нибудь из своих к нему домой.
Мачис наморщил свой крутой, выпуклый лоб с двумя дугообразными залысинами — придется кому-то из его людей остаться без обеда. Что поделаешь, порой на голодный желудок лучше думается, глядишь, и проснется чувство ответственности за своих рабочих. За товарищей.
Тем временем я достал из ящика стола пачку заявлений с просьбой о материальной помощи.
— Привыкли мы,— сказал,— обращаться за денежной помощью, когда речь идет о ремонте квартиры. Некоторые такую помощь раньше получали, теперь пришло время покончить с этой практикой. Почти каждый третий возводит на своем дачном участке дом, а тут отремонтировать квартиру денег не хватает. Самое обидное, просители все, как правило, солидно зарабатывают. Стыдно, мужики. Заберите заявления и верните их товарищам, предварительно разъяснив суть дела.— Я сдвинул заявления на край стола.
Никто не тронулся с места. Мастера переглядывались между собой и хоть бы хны.
— Разбирайте заявления и верните их, мне они не нужны,— продолжал я гнуть свою линию.
— Да ладно, начальник, чего там, бросьте их в корзину,— хорошо поставленным голосом бывшего актера
проговорил мастер Бриедис с участка пресс-форм, в лице его было что-то от аристократа былых времен, голова, убеленная сединами, выглядела внушительно.— Мы всё понимаем.
— Нет,— твердо сказал я.— Рабочие станут думать, начальник цеха уперся и отказал, а вы только руками разведете. Сами верните и пристыдите.
Мастера участков поспешно бросились разбирать заявления своих рабочих, как будто это были горячие уголья, на стул никто больше не опустился.
— Расходимся по своим местам, мужики, время дорого.
Остался только один Каволюнас, мастер штамповочного участка.
— Не хотел при всех... Слесарь Витас вчера был слегка навеселе, а сегодня, бедняга, мается, дело не идет. Разрешите прогнать его домой.
— А вчера почему молчал? — допытываюсь.
— Да вот думал, что...— На его широком крестьянском лице появляется плутоватое выражение — выдают глаза, умные, с вечной хитринкой.— Думал, мужики просто так в шутку наговаривают. Сам я ничего не учуял, когда подходил близко, человек работал, старался изо всех сил, как в разгар жатвы.
— Ой, не порти людей, Пятрас. Вчера утаил, хотя все сам прекрасно видел. Потому что многое выгадывал для себя. А сегодня — вот он налицо, результат. Ладно, отправляй домой и составь акт...
Не прошло и получаса, как в дверь опять просунулась голова Каволюнаса.
— Извините, начальник. Ошиблись мы. Витас трудится как зверь, головы не подымает.
Ах и хитрец же этот жемайтиец!
— Если даже чуть-чуть хватил, все равно гони,— приказываю.
— Да вроде нет...
— Тогда, может, с похмелья?
— Не похоже.
Тут я не выдержал:
— Что ты меня за нос водишь? Столько лет на заводе и не знаешь, раз человек слоняется без дела, прежде всего надо составить акт, потребовать объяснительную, выговор объявить и лишить премии, а не домой прогонять! Или свои порядки установил?
— Не привык я эти бумажки марать, начальник,— пробурчал Каволюнас.— Можно и по-мужски...
— Зачем тогда ко мне бегаешь? Подстраховаться хочешь? — спросил я, пытаясь заглянуть ему в глаза.— Считаешь, начальник глупей тебя?
— Упаси боже,— вздохнул Каволюнас.
— Про себя думай что угодно. Только ломать здесь порядок из-за твоих собственнических замашек я не позволю. В будущем прежде всего пострадаешь сам. По-товарищески предупреждаю, чтоб все было ясно.
— Понял,— с облегчением мотнул головой Каволюнас, через минуту его уже и след простыл, только мелькнула спина в проеме дверей.
Я уже собрался было засесть за техническую документацию, не мешало проглядеть самую новейшую, как дверь опять отворилась и в кабинет влетел сияющий Мачис:
— Марковские нашелся!
— Где нашелся? — осведомился я, остужая его бурный восторг по этому поводу.
— Сына в больницу отвозил. Представляете,— Мачис изо всех сил сдерживался, чтобы не рассмеяться,— у него ребенок бильярдный шар проглотил, и Марковские совсем потерял голову, думал, тот уже умирает...
— Неизвестно еще, какой величины шар...— Мне, наоборот, ничуть не было смешно, зато я испытал величайшее облегчение, даже какую-то тайную радость, оттого что не утратилось доверие к порядочному человеку.— Ну и что?
— Да все в порядке, вытащили этот шарик. Только вот теперь не знаю, что делать с Марковскисом.
Я вытаращил глаза:
— Чего ты не знаешь, Каролис?
— Брать у него объяснительную или нет.
Бросил на стол шариковую ручку, подошел к Мачису
поближе.
— Не можешь сообразить? — тихо переспросил я.— Или изображаешь из себя несмышленыша?
Каролис Мачис передернул плечами, принялся нервно похрустывать пальцами.
— Марковскису можно верить? Или как?
— Мо...
— Вот и я так думаю.
— Но если от каждого...
— Удивляюсь я тебе, Каролис, неужто трудно самому догадаться, у кого следует потребовать объяснительную, а у кого нет. Человек без единого пятнышка, твой собственный золотой фонд, а ты тут, извини, наводишь тень на плетень.
— Я просто хотел согласовать.
— Боялся получить по мозгам?
— Было дело,— признался Каролис.
— А обидеть хорошего человека не боишься?
— Тоже боюсь. Потому и пришел...
— Имей свою голову на плечах, Каролис.
В дверях Мачис почти лоб в лоб столкнулся с переминавшимся нерешительно на пороге слесарем Аницетасом с участка пресс-форм. Вот где настоящий гигант с волосами цвета соломы. Мне уже доложили, что позавчера он запорол срочно требующийся штамп, запорол так, что ничего не исправить, а потом сцепился с мастером.
— Заходи, заходи, Аницетас,— пригласил я, заметив, что посетитель явно сомневается, с какой стороны закрыть двери.— Что скажешь?
Вытянутое лицо Аницетаса с выпирающей нижней челюстью приняло выражение еще большей решимости, он вдруг запустил свои огромные, словно лопаты, ручищи глубоко в карманы и стал там сосредоточенно шарить, пока не вытащил стертую до блеска гайку весьма внушительного размера, которую тут же принялся катать в ладонях.
— Что это у тебя? — поинтересовался я.— Может, врезать мне собираешься?
— Не-е-ет... Это так, по привычке.
— Почти метательный снаряд,— опять пошутил я.
— Товарищ начальник,— хмуро выдавил Аницетас,— переведите меня на другой участок. С этим английским лордом мне все равно не ужиться. Наседает и наседает, шагу ступить не дает.
— Какой лорд? Не знаю таких.
— Ну, Бриедис этот!
— Послушай, Аницетас. Коли ты, спец шестого разряда, не в состоянии должным образом подогнать штамп, тебе и впрямь не ужиться с мастером.
— Да понимаю я, понимаю, только что делать, раз отвыкли руки от мелких деталей?
Что правда, то правда, раньше этот гигант постоянно работал там, где требовалось перетаскивать тяжести. Напрасно поторопились присвоить ему шестой разряд.
— А сам ты куда хотел бы? — осведомляюсь как можно любезней.
— Станочником, наверное.
— Учти, получать будешь меньше.
— Ничего, потерплю,— отвечает.— Бриедис меня в гроб загонит. Постоянно на пятки наступает, ругает, что бездельничаю. Норму делаю быстро, зато сидеть без дела, как другие, не могу.
— А как же мастер обеспечит очередной работой, если тебя нет на месте?
— Да что там говорить,— с досадой махнул рукой Аницетас.— Не терпит меня, вот и придирается. Так всегда будет.
— Хорошо, я посоветуюсь с Бриедисом,— пообещал ему.— Ступай, работай спокойно и не горячись.
Аницетас ушел.
Бриедис тоже хорош, подумал я. Гоняет, бранит человека и даже не удосужился хоть как-то аргументировать свои придирки, чтобы Аницетас пусть самую малость, но усомнился в собственном трудолюбии. Выход тут один-единственный — сравнить, что сделал ты и что сделали другие. Бриедис, возможно, так и поступает, сравнивает, только со своими логическими рассуждениями не считает нужным знакомить человека, а для того окончательный вывод ничего не означает. Ведь важно не то, что хочешь сказать, а как тебя поняли. Для одного, может быть, достаточно и вывода, он все поймет, а другому надо объяснять обстоятельно, поэтапно. Мастер поступил явно опрометчиво. Людей на участке не хватает, да и Аницетас не из тех, от кого следует избавляться. Вообще непозволительно так ломать человека, Бриедис может просто лишиться рабочих рук.
Я попросил Вале, чтоб вызвала ко мне Бриедиса. Когда тот явился, осторожно намекнул ему, что Аницетас уже второй человек, с которым он не может договориться.
Бриедис вспыхнул.
— Я сделал все, что в моих силах,— заявил.— Моя совесть чиста.
А вот это уже никуда не годится, когда человек думает, будто сделал все, что от него зависит.
— Постой, постой,— осадил его.— Тебе хотелось, чтобы человек лучше работал?
— Да.
— Потому и раззвонил, что тот неисправим?
— Да. Надеялся пробудить в нем самолюбие.
— Видишь, добивался одного, а на деле вышло другое. Остались только обоюдная злость и досада.
— Я даже подозреваю, брак этот Аницетас выдал нарочно.
— Ну, это уже черт знает что! — не выдержал, сорвался я на крик.— Выходит, человек назло шоферу полез под машину! Вдолбите себе в голову на все времена: если начальник не может ладить с подчиненным, виноват не подчиненный, а начальник! Можете идти.
Плохи дела. Взаимоотношения этих двух людей зашли в тупик, ни здравый смысл, ни логика уже не помогут. Исправлять что-либо поздно. Видно, придется перевести Аницетаса куда-нибудь на другое
место.
А сам ты куда глядел, товарищ Каткус?!
Обошел все участки, но нигде не нашел дежурной Стасе. Оставил записку: «Когда объявишься, зайди». Вскоре Стасе уже молча стояла у меня в кабинете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22