Давайте встретимся у карусели, я узнаю вас сама.
И все мой несчастный язык, корил себя в мыслях Юстас, теперь вот — карусели, незнакомая женщина с детьми, которая, хоть убей, хочет изменить собственную жизнь. Но голос, голос, который он как будто уже слышал однажды, звучный и смелый, не позволял юркнуть в кусты, отгородиться стеной дел, голос, призывный и властный, наплывающий на него из прошлого, бередил душу.
— Нам хватит получаса? — все еще терзаемый сомнениями, осведомился Юстас.
— Не знаю. Право, мучить вас долго не собираюсь.
На площадке, где разместились аттракционы, возле ограды, за которой крутилась карусель, Юстас сразу приметил высокую стройную женщину в белом пальто и вязаном белом берете, из-под него выбивалась копна тяжелых вьющихся волос. Волосы ослепительно вспыхивали на солнце, когда женщина, повернувшись, спокойно оглядывала разноцветный муравейник — толпу взрослых и детей. Ясный и прямой взгляд дышал спокойствием одинокого человека и трезвым пониманием своего места под солнцем.
Заметив Юстаса, голова которого предательски торчала поверх толпы, женщина отделилась от деревянной ограды и шагнула вперед, теребя длинными тонкими пальцами ремешок перекинутой через плечо сумки.
— Простите меня, теперь уже жалею, что позвонила и заставила вас сюда прийти. До последнего момента надеялась, что вам что-нибудь помешает... Мне просто неловко перед вами. Бели у вас дела...
— Могу отправляться своей дорогой... Но я этого не сделаю. Не привык нарушать данное слово.
— Верю, но... Позвонила в отчаянии. Минутная слабость... Теперь даже не знаю, о чем говорить с вами.
Юстас уселся на свободную скамейку, жестом приглашая женщину присесть рядом.
— Наверное, о тех бедах, заботах, от которых вы пришли в отчаяние? Я привык к исповедям.
— Нет,— решительно тряхнула волосами.— Извините, ничего не получится. Да я и не хочу. К чему вам эти исповеди? Может быть... вы пойдете? — Она чуть-чуть подалась вперед и устремила взгляд на растущую поодаль сосну, запрятала руки глубоко в карманы пальто.
— Которые ваши? — спросил Юстас, пробегая глазами кишащую людьми площадку с аттракционами.
— Вон они там,— женщина указала в сторону качелей.— В голубом комбинезоне — это Вилюе, а Угне в красном пальтишке.
Юстас какое-то время наблюдал, как мальчик, прикусив от усердия кончик языка, осторожно и старательно раскачивает визжащую от восторга во все горло сестренку, украдкой поглядывая через плечо на мать. Скорее всего, ему не терпелось раскачать малышку как следует, чтобы та запищала от страха, присутствие матери сдерживало его и заставляло вести себя примерно.
Оба белоголовые, в мать, отметил Юстас.
— Сколько им?
— Вилюе следующей осенью пойдет в школу. Угне четыре.
— Рано замуж вышли.
— Не очень. Двадцать уже исполнилось к тому времени.
— Ну вот видите, теперь могу угадать ваш возраст,— слегка улыбнулся Юстас.— Только никак не вспомнить, где вы работаете.
— Разве все упомнишь. Работаю на трикотажной фабрике, поначалу была вязальщицей, теперь сменный мастер,— она понизила голос, словно уличила себя в бахвальстве.— Вилюе, не озорничай!
Мальчик виновато кивнул и со скучающим видом нарочито медленно стал раскачивать металлическую, перекладину качелей.
— Красивый у вас берет,— похвалил Юстас.— Сами вязали?
— Сама.— Она доверчиво распахнула пальто и показала вязаное платье.— Обвязываю себя с головы до ног, чтобы поменьше приходилось покупать.
— А нитки, конечно, с фабрики? — подмигнул Юстас.
— Ну что вы! Все почему-то так думают. Привожу из деревни, от мамы. Она очень хорошо прядет, тонко, ровно.
— Хм...— кашлянул Юстас.— На фабрике вяжете, дома тоже... Не надоедает?
— А что делать одной вечерами?
— Одной? — вполголоса переспросил Юстас.— Простите, вы вдова?
— Почти,— она принялась водить носком туфельки по гравию.— Муж целыми неделями где-то пропадает.
— И теперь исчез?
— И теперь. Только не подумайте, что ищу сочувствия. Я достаточно сильная. Но иногда вот, как во вторник...
— Понимаю.
— Думаю, не совсем.
— У вас муж алкоголик? Не обижайтесь, можете не отвечать. Я привык говорить прямо.
— Он бывший спортсмен. Работает в детской спортивной школе. Раньше был директором. Теперь обыкновенный тренер, но, наверное, тоже не удержится.
— Все из-за этого?
— Все из-за этого.
Юстас запустил руку в карман плаща, вытащил четыре квадратика жевательной резинки, принялся подбрасывать на ладони.
— Не умею обращаться с детьми,— виновато признался.— Со взрослыми так-сяк еще, со стариками договариваюсь, а с детьми — полнейший профан. Может, вы сами лучше отдадите?
— А вы внимательны,— она быстро заглянула Юстасу в глаза.— Между прочим, от незнакомых людей они ничего не берут.
— Следовательно, нам надо познакомиться,— Юстас с облегчением рассмеялся, сразу прошли и раздражение, и былой настрой на докучливое общение.
— Скорее всего, потому что Вилюе уже заметил, что разговариваю с вами, и, кажется, обиделся. Дети! — звонко позвала она.— Идите сюда!
— Вам бы в хоре петь,— произнес Юстас.— От вашего голоса мурашки по коже пробегают.
— Привыкла на фабрике машины перекрикивать. А у нас нет хора, кстати.
— Упущение. Столько женщин, и нет хора.
— Что поделаешь. Все никак не утвердят штатную единицу. Для художественного руководителя.
— А вы заставьте. Побегайте сами куда следует.
— Вон я за ними день-деньской бегаю,— она кивнула головой на приближающихся детей.
Вилюе не без достоинства вел за руку сестренку, а та вырывалась и била кулачком свободной руки ему по пальцам, чтобы отпустил. Весь его вид говорил, ему нет никакого дела до выходок этой маленькой строптивицы, что он мужественно, как и подобает мужчине, сносит ее проказы.
— Это дядя Юстас, мой знакомый,— представила Дайна, оправляя на девочке пальтишко.— Теперь он будет и вашим знакомым. Он тоже работает на фабрике, только там, Вилюе, делают машины.
Юстас поднялся со скамейки и церемонно подал мальчику руку:
— Юстас.
— Люстас,— эхом отозвалась девочка.
Вилюе толкнул ее в бок.
— Юс-тас! — строго и нетерпеливо поправил ее.
— Люстас,— повторила девочка.
— Не обращайте внимания, она еще маленькая,— успокоил Вилюе.
— Почему? Как раз на таких граждан и следует обращать самое большое внимание.— Юстас раскрыл кулак левой руки и протянул на ладони четыре цветных ярких квадратика.— Поделите поровну.
— Ей нельзя,— философски заметил Вилюе.— Она может проглотить. Потом кишки склеятся.
— Можно! Можно! Не склеятся! — Девочка притопнула ножкой и выпятила нижнюю губу.
Юстас вопросительно посмотрел на Дайну. Она взяла с его ладони жевательную резинку, и на мгновение Юстас почувствовал легкое касание ее пальцев.
— Обоим поровну. Разверни бумажку для Угне, Вилюе.
Нахлынула теплота, то ли от полдневного сентябрьского солнца, то ли от прикосновения этой женщины, разлилась по всему телу. Юстас понял вдруг, что не хочется никуда спешить: ни домой, ни в библиотеку, ни на новый литовский фильм. Между тем Дайна порылась в сумке и протянула Вилюсу несколько монеток:
— Теперь можете отправляться на карусель.
Тот припустил к площадке вприпрыжку, а девочка устремилась следом, хныча на ходу, что ее бросили.
— Вот и познакомились,— шутливо проговорил Юстас и глубоко вздохнул.— Что дальше будем делать? По телефону мне сказали...
— Лучше не вспоминайте. Сидим вот с вами, солнце светит, что еще нужно?
— И хороший дядя принес детишкам жевательную резинку... Все-таки вы о чем-то хотели меня спросить.
— Было такое желание.
— А когда меня увидели, прошло?
— Нет, не прошло. Только бессмысленно все.
— Забудьте лучше это слово совсем,— строго приказал Юстас.— Просто слышать не могу, когда кто- нибудь его произносит.
— Простите. Я тоже не люблю это слово. Но не я его придумала.
— Тогда зачем повторять чужие фразы?
— Вы правы.— Дайна умолкла и с провинившимся видом глянула на часы у себя на запястье.— Скоро пойдем обедать. Вы, наверное, тоже проголодались?
— Я зол и голоден! — пошутил Юстас.
— Не берусь судить — злой ли вы. Думаю, такой, каким и должны быть.
— Мне очень любопытно — какой? Глядя вашими глазами.
— Интересного ничего не открою.
— И все-таки.
— Один из достойных людей.
Черт побери, это мои слова, мое выражение, подумал Юстас, но откуда ей известно, что именно так аттестую людей?
— И потому отважились и позвонили,— пробормотал Юстас себе под нос.
— Наверно.
— А теперь не хотите разговаривать.
— Разве? Я почти все сказала. Мы уже полчаса беседуем, как старые знакомые. У меня словно гора с плеч свалилась. Только не хочу взваливать эту гору теперь на ваши плечи..
— Откуда вы родом? — помолчав, спросил Юстас.
— Из-под Аникщяя.
— Аникщяйцы, как правило, прямые люди.
— Разве я...— Ее глаза сделались холодными и колючими.
— Не торопитесь, Дайна,— Юстас впервые обратился к ней по имени и сам удивился, как легко и свободно произнес это имя.— Я вернусь домой и мучительно стану ломать голову, чего же вы мне не сказали.
— Не стоит. У вас своя семья, забот полон рот. Я подумала об этом уже после того, как позвонила. Порой эти вечерние часы, это бесконечное ожидание: вернется — не вернется — способны помутить рассудок.
— Говоря по правде, у меня лишь мама и завод.
— У вас нет семьи? — почти по-детски удивилась Дайна.
— Не выпало такого счастья.
Вдруг она разразилась хохотом:
— Ну и ну! Такой мужчина, небо головой подпирает, а... Только не обижайтесь...
— Нисколечки не обижаюсь,— серьезно заверил Юстас.— Когда другие надо мной смеются — я тоже подтруниваю сам над собой. Другое дело, когда начинают допытываться — почему.
Дайна прижала ладонь к губам:
— Никоим образом. Я не стану выспрашивать.
— Захочется, сам расскажу.
И оба опять замолчали, избегая смотреть друг на друга.
Слова Юстаса прозвучали вроде как обещание на будущее.
— По телефону? — осторожно осведомилась Дайна.
— Почему по телефону? — насильственно, с внутренней опаской переспросил Юстас, чувствуя, как сам затягивает петлю у себя на шее.— Хотя бы и на Зеленых озерах!
— Правда? — Ее глаза засветились радостью.— Господи, ни разу там не была.
Возьми себя в руки, Каткус, приказал мысленно Юстас, что с тобой делается, разливаешься певчим дроздом, захмелев от солнца. Тебе уже не терпится понравиться этой женщине, изображаешь из себя педагога и джентльмена, глупец.
— Только прохладно уже,— с огорчением протянула Дайна.— Скоро совсем станет холодно...
— Что-нибудь придумаем,— успокоил Юстас.
Дайна поднялась со скамейки, отряхнула приставшие к пальто сосновые иглы.
Надо попросить у нее номер телефона, черт дери, мелькнуло в голове у Юстаса. Попросить или нет? Самое благое дело уползти в свою нору, забыть все, и никаких больше встреч, никаких разговоров. Но слово вырвалось, его не затолкнешь назад, не вернешь, слово нужно держать, коли дал его, пусть хоть земля из-под ног уходит, все равно. Таков мой принцип, и никуда от этого не денешься. В конце концов, чего я опасаюсь? Женщина простая, приятная, чертовски красивая, и дети такие славные... Ах, подумаешь, нерационально использую время!.. Хватит этого продуманного рационализма, Каткус, хватит. Ей и вправду тяжело, только не показывает этого, а ты хочешь предстать этаким практичным свином...
Она стояла и чуть выжидающе глядела на Юстаса, в глазах постепенно гасло оживление, их словно затягивала печаль и, пожалуй, легкая ирония. Казалось, читала его потаенные мысли, потому что вдруг сказала:
— Это очень мило с вашей стороны, но, право, не нужно.
Юстас густо покраснел, достал из внутреннего кармана плаща свой блокнот — «Всякую всячину» — и шариковую ручку.
— Диктуйте телефон.
Дайна произносила цифры медленно, словно все еще сомневаясь.
— Давайте договоримся, в следующий раз будем друг с другом откровеннее. Хорошо? — очень серьезно и даже с какой-то обидой произнес Юстас.
— Давайте. Если он будет, этот другой раз,— улыбаясь, она протянула Юстасу горячую и гибкую ладонь, и он потрясенно подумал, что никогда не доводилось видеть более красивых женских рук.
Развернулся и, широко ступая, зашагал по дорожке, посыпанной гравием, изо всех сил борясь с желанием обернуться назад, чтобы еще раз увидеть ее издали, чтобы понять, что же такое произошло, отчего пылают уши, едва принимается думать, что такие прекрасные, повидавшие немало труда руки ему хотелось бы почему-то осторожно погладить. Хоть раз.
Юстас предполагал, что ребята из его палаты изменят теперь свое к нему отношение будет как в той песенке: «Тили-тили тесто, жених и невеста...» Предполагал, что его станут преследовать и дразнить, с ужасом предчувствуя, что взрослые не остановятся перед тем, чтобы превратить их с Ниной дружбу в забаву для себя.
Всю ночь провел без сна, хотелось украдкой выплакаться, очиститься от всего, но слез не было. С утра почувствовал у себя жар, остался лежать в постели. Завтрак ему принесла медицинская сестра, которая меряла температуру. Спустя некоторое время на пороге опустевшей палаты возникла старший санаторный врач. Это была очень молодая, ярко накрашенная, со спортивной осанкой женщина, Юстас, случалось, видел, как она каталась на лыжах вокруг замерзшего озера. Она любила вязаные вещи ярких расцветок, носила дорогие серьги, а среди белых верхних зубов один весело поблескивал золотом.
Когда она, придвинув табурет, уселась рядом с ним, у Юстаса перехватило дыхание. Старшая выглядела так, будто сошла с обложки цветного журнала, совершенно не походила на других женщин из их санатория, от которых за версту несло домашними заботами, раздраженных, вечно спешащих и никуда не поспевающих. Эта женщина принадлежала к иному, незнакомому миру, который, признаться, не слишком его занимал, разве пугал слегка и тревожил.
— Вам, кажется, тринадцать? — приятным глубоким грудным голосом осведомилась старшая.
— Да, в прошлом году исполнилось, в ноябре месяце...
— Теперь февраль. Следовательно, пошел четырнадцатый. Очень опасный возраст,— весело сверкнул золотой ее зубок.
Юстас промолчал. Ласкающий голос, обращение на «вы», волна духов, отдающих кедром (так пахнет новый карандаш, когда его грызешь), совсем его ошеломили, сковали.
— Вы не спрашиваете — почему? Потому что взрослеете, хотя на самом деле еще таким не являетесь.— Она вдруг понизила голос.— Надеюсь, мы понимаем друг друга?
Юстас несколько раз взмахнул ресницами. Да, он понимает.
— В таком возрасте из желания сохранить мужское достоинство делают много ошибок. Я не говорю — глупостей. Просто запутываются. Не забывайте, что вы все-таки больной, болезнь ваша связана с повышенной раздражимостью, поэтому, насколько возможно, следует избегать отрицательных эмоций. Вот теперь у вас жар, а я даже не знаю, как вас лечить. Конечно, это нервное, Вилунене меня информировала.
— Завтра я буду здоров,— Юстас зашевелился, услышав эту фамилию.
— Еще не будете,— она произносила слова, почти не двигая похотливо оттопыренной нижней губой.— Поговорим откровенно.
— Хорошо,— охотно согласился Юстас.— Поверьте, я действительно не собирался ссориться с воспитательницей. Даже хотел извиниться. А она...— он с горечью сомкнул губы.
— У Вилунене своих забот хватает дома,— вздохнула старшая.— А Нина и впрямь красивая девочка,— добавила с улыбкой.— Ваша дружба у одних вызывает интерес, у других — нездоровое любопытство. Ведь это нехорошо, не так ли?
— А что здесь плохого?!—Юстас вдруг приподнялся на локте.— Разве дружить плохо?
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь,— ласково успокоила старшая.— Разумеется, тут ничего плохого нет. Плохо только то, что это лечебное заведение, каждый из вас здесь как на ладони, здесь иные условия, нежели... нежели...
— ...дома,— закончил ее мысль Юстас.
— Да. Похвально, что не боитесь правды. Нина вернется к своим, вы тоже, оба возвратитесь поправившимися, и я не сомневаюсь, что, очутившись опять среди старых друзей, все тут же позабудете.
— Это невозможно,— Юстас уставил взгляд в потолок и замер.
— Ах, вот как...— Нотка разочарования ясно прозвучала в голосе красивой женщины.— Так глубоки ваши чувства?
Юстас секунду помедлил.
— Мне незачем врать, притворяться,— выпалил смело.— Это на всю жизнь.
Старшая принялась незаметно покачивать ногой, сидела она нога на ногу, о чем-то напряженно раздумывая.
— Господи милосердный...— наконец приглушенно воскликнула, почти простонала она.— Боже ты мой... Я бы не начала этот разговор, если бы рядом с вами не было других детей, /младше вас, которые видят каждое ваше движение, взгляд, слышат каждое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
И все мой несчастный язык, корил себя в мыслях Юстас, теперь вот — карусели, незнакомая женщина с детьми, которая, хоть убей, хочет изменить собственную жизнь. Но голос, голос, который он как будто уже слышал однажды, звучный и смелый, не позволял юркнуть в кусты, отгородиться стеной дел, голос, призывный и властный, наплывающий на него из прошлого, бередил душу.
— Нам хватит получаса? — все еще терзаемый сомнениями, осведомился Юстас.
— Не знаю. Право, мучить вас долго не собираюсь.
На площадке, где разместились аттракционы, возле ограды, за которой крутилась карусель, Юстас сразу приметил высокую стройную женщину в белом пальто и вязаном белом берете, из-под него выбивалась копна тяжелых вьющихся волос. Волосы ослепительно вспыхивали на солнце, когда женщина, повернувшись, спокойно оглядывала разноцветный муравейник — толпу взрослых и детей. Ясный и прямой взгляд дышал спокойствием одинокого человека и трезвым пониманием своего места под солнцем.
Заметив Юстаса, голова которого предательски торчала поверх толпы, женщина отделилась от деревянной ограды и шагнула вперед, теребя длинными тонкими пальцами ремешок перекинутой через плечо сумки.
— Простите меня, теперь уже жалею, что позвонила и заставила вас сюда прийти. До последнего момента надеялась, что вам что-нибудь помешает... Мне просто неловко перед вами. Бели у вас дела...
— Могу отправляться своей дорогой... Но я этого не сделаю. Не привык нарушать данное слово.
— Верю, но... Позвонила в отчаянии. Минутная слабость... Теперь даже не знаю, о чем говорить с вами.
Юстас уселся на свободную скамейку, жестом приглашая женщину присесть рядом.
— Наверное, о тех бедах, заботах, от которых вы пришли в отчаяние? Я привык к исповедям.
— Нет,— решительно тряхнула волосами.— Извините, ничего не получится. Да я и не хочу. К чему вам эти исповеди? Может быть... вы пойдете? — Она чуть-чуть подалась вперед и устремила взгляд на растущую поодаль сосну, запрятала руки глубоко в карманы пальто.
— Которые ваши? — спросил Юстас, пробегая глазами кишащую людьми площадку с аттракционами.
— Вон они там,— женщина указала в сторону качелей.— В голубом комбинезоне — это Вилюе, а Угне в красном пальтишке.
Юстас какое-то время наблюдал, как мальчик, прикусив от усердия кончик языка, осторожно и старательно раскачивает визжащую от восторга во все горло сестренку, украдкой поглядывая через плечо на мать. Скорее всего, ему не терпелось раскачать малышку как следует, чтобы та запищала от страха, присутствие матери сдерживало его и заставляло вести себя примерно.
Оба белоголовые, в мать, отметил Юстас.
— Сколько им?
— Вилюе следующей осенью пойдет в школу. Угне четыре.
— Рано замуж вышли.
— Не очень. Двадцать уже исполнилось к тому времени.
— Ну вот видите, теперь могу угадать ваш возраст,— слегка улыбнулся Юстас.— Только никак не вспомнить, где вы работаете.
— Разве все упомнишь. Работаю на трикотажной фабрике, поначалу была вязальщицей, теперь сменный мастер,— она понизила голос, словно уличила себя в бахвальстве.— Вилюе, не озорничай!
Мальчик виновато кивнул и со скучающим видом нарочито медленно стал раскачивать металлическую, перекладину качелей.
— Красивый у вас берет,— похвалил Юстас.— Сами вязали?
— Сама.— Она доверчиво распахнула пальто и показала вязаное платье.— Обвязываю себя с головы до ног, чтобы поменьше приходилось покупать.
— А нитки, конечно, с фабрики? — подмигнул Юстас.
— Ну что вы! Все почему-то так думают. Привожу из деревни, от мамы. Она очень хорошо прядет, тонко, ровно.
— Хм...— кашлянул Юстас.— На фабрике вяжете, дома тоже... Не надоедает?
— А что делать одной вечерами?
— Одной? — вполголоса переспросил Юстас.— Простите, вы вдова?
— Почти,— она принялась водить носком туфельки по гравию.— Муж целыми неделями где-то пропадает.
— И теперь исчез?
— И теперь. Только не подумайте, что ищу сочувствия. Я достаточно сильная. Но иногда вот, как во вторник...
— Понимаю.
— Думаю, не совсем.
— У вас муж алкоголик? Не обижайтесь, можете не отвечать. Я привык говорить прямо.
— Он бывший спортсмен. Работает в детской спортивной школе. Раньше был директором. Теперь обыкновенный тренер, но, наверное, тоже не удержится.
— Все из-за этого?
— Все из-за этого.
Юстас запустил руку в карман плаща, вытащил четыре квадратика жевательной резинки, принялся подбрасывать на ладони.
— Не умею обращаться с детьми,— виновато признался.— Со взрослыми так-сяк еще, со стариками договариваюсь, а с детьми — полнейший профан. Может, вы сами лучше отдадите?
— А вы внимательны,— она быстро заглянула Юстасу в глаза.— Между прочим, от незнакомых людей они ничего не берут.
— Следовательно, нам надо познакомиться,— Юстас с облегчением рассмеялся, сразу прошли и раздражение, и былой настрой на докучливое общение.
— Скорее всего, потому что Вилюе уже заметил, что разговариваю с вами, и, кажется, обиделся. Дети! — звонко позвала она.— Идите сюда!
— Вам бы в хоре петь,— произнес Юстас.— От вашего голоса мурашки по коже пробегают.
— Привыкла на фабрике машины перекрикивать. А у нас нет хора, кстати.
— Упущение. Столько женщин, и нет хора.
— Что поделаешь. Все никак не утвердят штатную единицу. Для художественного руководителя.
— А вы заставьте. Побегайте сами куда следует.
— Вон я за ними день-деньской бегаю,— она кивнула головой на приближающихся детей.
Вилюе не без достоинства вел за руку сестренку, а та вырывалась и била кулачком свободной руки ему по пальцам, чтобы отпустил. Весь его вид говорил, ему нет никакого дела до выходок этой маленькой строптивицы, что он мужественно, как и подобает мужчине, сносит ее проказы.
— Это дядя Юстас, мой знакомый,— представила Дайна, оправляя на девочке пальтишко.— Теперь он будет и вашим знакомым. Он тоже работает на фабрике, только там, Вилюе, делают машины.
Юстас поднялся со скамейки и церемонно подал мальчику руку:
— Юстас.
— Люстас,— эхом отозвалась девочка.
Вилюе толкнул ее в бок.
— Юс-тас! — строго и нетерпеливо поправил ее.
— Люстас,— повторила девочка.
— Не обращайте внимания, она еще маленькая,— успокоил Вилюе.
— Почему? Как раз на таких граждан и следует обращать самое большое внимание.— Юстас раскрыл кулак левой руки и протянул на ладони четыре цветных ярких квадратика.— Поделите поровну.
— Ей нельзя,— философски заметил Вилюе.— Она может проглотить. Потом кишки склеятся.
— Можно! Можно! Не склеятся! — Девочка притопнула ножкой и выпятила нижнюю губу.
Юстас вопросительно посмотрел на Дайну. Она взяла с его ладони жевательную резинку, и на мгновение Юстас почувствовал легкое касание ее пальцев.
— Обоим поровну. Разверни бумажку для Угне, Вилюе.
Нахлынула теплота, то ли от полдневного сентябрьского солнца, то ли от прикосновения этой женщины, разлилась по всему телу. Юстас понял вдруг, что не хочется никуда спешить: ни домой, ни в библиотеку, ни на новый литовский фильм. Между тем Дайна порылась в сумке и протянула Вилюсу несколько монеток:
— Теперь можете отправляться на карусель.
Тот припустил к площадке вприпрыжку, а девочка устремилась следом, хныча на ходу, что ее бросили.
— Вот и познакомились,— шутливо проговорил Юстас и глубоко вздохнул.— Что дальше будем делать? По телефону мне сказали...
— Лучше не вспоминайте. Сидим вот с вами, солнце светит, что еще нужно?
— И хороший дядя принес детишкам жевательную резинку... Все-таки вы о чем-то хотели меня спросить.
— Было такое желание.
— А когда меня увидели, прошло?
— Нет, не прошло. Только бессмысленно все.
— Забудьте лучше это слово совсем,— строго приказал Юстас.— Просто слышать не могу, когда кто- нибудь его произносит.
— Простите. Я тоже не люблю это слово. Но не я его придумала.
— Тогда зачем повторять чужие фразы?
— Вы правы.— Дайна умолкла и с провинившимся видом глянула на часы у себя на запястье.— Скоро пойдем обедать. Вы, наверное, тоже проголодались?
— Я зол и голоден! — пошутил Юстас.
— Не берусь судить — злой ли вы. Думаю, такой, каким и должны быть.
— Мне очень любопытно — какой? Глядя вашими глазами.
— Интересного ничего не открою.
— И все-таки.
— Один из достойных людей.
Черт побери, это мои слова, мое выражение, подумал Юстас, но откуда ей известно, что именно так аттестую людей?
— И потому отважились и позвонили,— пробормотал Юстас себе под нос.
— Наверно.
— А теперь не хотите разговаривать.
— Разве? Я почти все сказала. Мы уже полчаса беседуем, как старые знакомые. У меня словно гора с плеч свалилась. Только не хочу взваливать эту гору теперь на ваши плечи..
— Откуда вы родом? — помолчав, спросил Юстас.
— Из-под Аникщяя.
— Аникщяйцы, как правило, прямые люди.
— Разве я...— Ее глаза сделались холодными и колючими.
— Не торопитесь, Дайна,— Юстас впервые обратился к ней по имени и сам удивился, как легко и свободно произнес это имя.— Я вернусь домой и мучительно стану ломать голову, чего же вы мне не сказали.
— Не стоит. У вас своя семья, забот полон рот. Я подумала об этом уже после того, как позвонила. Порой эти вечерние часы, это бесконечное ожидание: вернется — не вернется — способны помутить рассудок.
— Говоря по правде, у меня лишь мама и завод.
— У вас нет семьи? — почти по-детски удивилась Дайна.
— Не выпало такого счастья.
Вдруг она разразилась хохотом:
— Ну и ну! Такой мужчина, небо головой подпирает, а... Только не обижайтесь...
— Нисколечки не обижаюсь,— серьезно заверил Юстас.— Когда другие надо мной смеются — я тоже подтруниваю сам над собой. Другое дело, когда начинают допытываться — почему.
Дайна прижала ладонь к губам:
— Никоим образом. Я не стану выспрашивать.
— Захочется, сам расскажу.
И оба опять замолчали, избегая смотреть друг на друга.
Слова Юстаса прозвучали вроде как обещание на будущее.
— По телефону? — осторожно осведомилась Дайна.
— Почему по телефону? — насильственно, с внутренней опаской переспросил Юстас, чувствуя, как сам затягивает петлю у себя на шее.— Хотя бы и на Зеленых озерах!
— Правда? — Ее глаза засветились радостью.— Господи, ни разу там не была.
Возьми себя в руки, Каткус, приказал мысленно Юстас, что с тобой делается, разливаешься певчим дроздом, захмелев от солнца. Тебе уже не терпится понравиться этой женщине, изображаешь из себя педагога и джентльмена, глупец.
— Только прохладно уже,— с огорчением протянула Дайна.— Скоро совсем станет холодно...
— Что-нибудь придумаем,— успокоил Юстас.
Дайна поднялась со скамейки, отряхнула приставшие к пальто сосновые иглы.
Надо попросить у нее номер телефона, черт дери, мелькнуло в голове у Юстаса. Попросить или нет? Самое благое дело уползти в свою нору, забыть все, и никаких больше встреч, никаких разговоров. Но слово вырвалось, его не затолкнешь назад, не вернешь, слово нужно держать, коли дал его, пусть хоть земля из-под ног уходит, все равно. Таков мой принцип, и никуда от этого не денешься. В конце концов, чего я опасаюсь? Женщина простая, приятная, чертовски красивая, и дети такие славные... Ах, подумаешь, нерационально использую время!.. Хватит этого продуманного рационализма, Каткус, хватит. Ей и вправду тяжело, только не показывает этого, а ты хочешь предстать этаким практичным свином...
Она стояла и чуть выжидающе глядела на Юстаса, в глазах постепенно гасло оживление, их словно затягивала печаль и, пожалуй, легкая ирония. Казалось, читала его потаенные мысли, потому что вдруг сказала:
— Это очень мило с вашей стороны, но, право, не нужно.
Юстас густо покраснел, достал из внутреннего кармана плаща свой блокнот — «Всякую всячину» — и шариковую ручку.
— Диктуйте телефон.
Дайна произносила цифры медленно, словно все еще сомневаясь.
— Давайте договоримся, в следующий раз будем друг с другом откровеннее. Хорошо? — очень серьезно и даже с какой-то обидой произнес Юстас.
— Давайте. Если он будет, этот другой раз,— улыбаясь, она протянула Юстасу горячую и гибкую ладонь, и он потрясенно подумал, что никогда не доводилось видеть более красивых женских рук.
Развернулся и, широко ступая, зашагал по дорожке, посыпанной гравием, изо всех сил борясь с желанием обернуться назад, чтобы еще раз увидеть ее издали, чтобы понять, что же такое произошло, отчего пылают уши, едва принимается думать, что такие прекрасные, повидавшие немало труда руки ему хотелось бы почему-то осторожно погладить. Хоть раз.
Юстас предполагал, что ребята из его палаты изменят теперь свое к нему отношение будет как в той песенке: «Тили-тили тесто, жених и невеста...» Предполагал, что его станут преследовать и дразнить, с ужасом предчувствуя, что взрослые не остановятся перед тем, чтобы превратить их с Ниной дружбу в забаву для себя.
Всю ночь провел без сна, хотелось украдкой выплакаться, очиститься от всего, но слез не было. С утра почувствовал у себя жар, остался лежать в постели. Завтрак ему принесла медицинская сестра, которая меряла температуру. Спустя некоторое время на пороге опустевшей палаты возникла старший санаторный врач. Это была очень молодая, ярко накрашенная, со спортивной осанкой женщина, Юстас, случалось, видел, как она каталась на лыжах вокруг замерзшего озера. Она любила вязаные вещи ярких расцветок, носила дорогие серьги, а среди белых верхних зубов один весело поблескивал золотом.
Когда она, придвинув табурет, уселась рядом с ним, у Юстаса перехватило дыхание. Старшая выглядела так, будто сошла с обложки цветного журнала, совершенно не походила на других женщин из их санатория, от которых за версту несло домашними заботами, раздраженных, вечно спешащих и никуда не поспевающих. Эта женщина принадлежала к иному, незнакомому миру, который, признаться, не слишком его занимал, разве пугал слегка и тревожил.
— Вам, кажется, тринадцать? — приятным глубоким грудным голосом осведомилась старшая.
— Да, в прошлом году исполнилось, в ноябре месяце...
— Теперь февраль. Следовательно, пошел четырнадцатый. Очень опасный возраст,— весело сверкнул золотой ее зубок.
Юстас промолчал. Ласкающий голос, обращение на «вы», волна духов, отдающих кедром (так пахнет новый карандаш, когда его грызешь), совсем его ошеломили, сковали.
— Вы не спрашиваете — почему? Потому что взрослеете, хотя на самом деле еще таким не являетесь.— Она вдруг понизила голос.— Надеюсь, мы понимаем друг друга?
Юстас несколько раз взмахнул ресницами. Да, он понимает.
— В таком возрасте из желания сохранить мужское достоинство делают много ошибок. Я не говорю — глупостей. Просто запутываются. Не забывайте, что вы все-таки больной, болезнь ваша связана с повышенной раздражимостью, поэтому, насколько возможно, следует избегать отрицательных эмоций. Вот теперь у вас жар, а я даже не знаю, как вас лечить. Конечно, это нервное, Вилунене меня информировала.
— Завтра я буду здоров,— Юстас зашевелился, услышав эту фамилию.
— Еще не будете,— она произносила слова, почти не двигая похотливо оттопыренной нижней губой.— Поговорим откровенно.
— Хорошо,— охотно согласился Юстас.— Поверьте, я действительно не собирался ссориться с воспитательницей. Даже хотел извиниться. А она...— он с горечью сомкнул губы.
— У Вилунене своих забот хватает дома,— вздохнула старшая.— А Нина и впрямь красивая девочка,— добавила с улыбкой.— Ваша дружба у одних вызывает интерес, у других — нездоровое любопытство. Ведь это нехорошо, не так ли?
— А что здесь плохого?!—Юстас вдруг приподнялся на локте.— Разве дружить плохо?
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь,— ласково успокоила старшая.— Разумеется, тут ничего плохого нет. Плохо только то, что это лечебное заведение, каждый из вас здесь как на ладони, здесь иные условия, нежели... нежели...
— ...дома,— закончил ее мысль Юстас.
— Да. Похвально, что не боитесь правды. Нина вернется к своим, вы тоже, оба возвратитесь поправившимися, и я не сомневаюсь, что, очутившись опять среди старых друзей, все тут же позабудете.
— Это невозможно,— Юстас уставил взгляд в потолок и замер.
— Ах, вот как...— Нотка разочарования ясно прозвучала в голосе красивой женщины.— Так глубоки ваши чувства?
Юстас секунду помедлил.
— Мне незачем врать, притворяться,— выпалил смело.— Это на всю жизнь.
Старшая принялась незаметно покачивать ногой, сидела она нога на ногу, о чем-то напряженно раздумывая.
— Господи милосердный...— наконец приглушенно воскликнула, почти простонала она.— Боже ты мой... Я бы не начала этот разговор, если бы рядом с вами не было других детей, /младше вас, которые видят каждое ваше движение, взгляд, слышат каждое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22