Ильмар не верит, что подожгла она, ведь не было никакой причины.
— А ты веришь?
— От Кики всего можно ожидать. Ведь она так непроницаема. Иногда я даже готов допустить, что это сделала она. Однажды, когда мы с ней вдвоем ожидали тебя возле леса, а ты все не шла и не шла, я проклял эту соэкурускую дачу и сказал — было бы это в моей власти, я бы поджег эту тюрьму.
— И ты думаешь, что это сразу подействовало?
— Ты же знаешь Кики. Готова в огонь кинуться за другого. Не правда ли? Но у нее нет ни малейшего понятия об изнанке доброты. Одно время она всем своим существом тянулась ко мне, и если хорошенько подумать, то она и до сих пор не избавилась от этого. Быть может, она тут старалась переупрямить себя, потому что меня трудно было одолеть, а ей этого так хотелось. Почему она так покровительствовала нам и нашим встречам? Почему так тушевалась, когда видела нас вместе? Она и тогда была не совсем равнодушна ко мне. Я думаю, что в этом самоотречении она искала утешения от своего поражения. Когда мы тебя ждали, а ты не приходила, она вела себя со мной, как верная собака. Я понимал, что она любит меня на особый манер, что она сочувствует мне, но ведь в таких случаях нам обычно бывает не до чьего-либо сочувствия. Она это очень хорошо понимала и не обременяла меня своим сочувствием, но в таком настроении каждое мое слово и каждое желание могло отозваться в ней как приказание. В тот раз это мне не бросилось так в глаза, потому что у меня не было никакой потребности замечать это, ведь у меня были свои тревоги и мучения.
— И теперь ты чувствуешь себя виноватым?
— Да, если обронить нечаянно спичку, то она обычно гаснет, но может случиться, что она упадет на сухую солому, и вот тебе пожар.
— Ну, это у тебя воображение разыгралось! — засмеялась
Реэт.
— Не скажи! Такая у Кики натура! Хочет сделать добро, а выходит зло. У нее нет твердого мерила для добра и зла. Поэтому я боюсь, что, может быть, она и впрямь сказала правду.
Они живо вспомнили вечер пожара в Соэкуру.
— Это было ужасно, — сказала Реэт. — Мы сидели с Розалиндой при лампе и вдруг услышали шум, как будто кто-то ходил наверху. И, кажется, мы обе подумали, что это дух Луи. И боялись выйти, чтобы посмотреть. Неужели возможно, чтобы это была Кики?
— Конечно, немного сомнительно. Очень возможно, что вся ее исповедь была ложью. Одним из ее добрых дел. Некая судорога самопожертвования.
— Но почему она призналась именно Ильмару? И она живет теперь у нас в доме? Воображаю, что это значит! А что говорят старые ханжи из церковной подворотни?
— Значит, ты думаешь, что Кики лгала, когда приняла вину на себя?
— Да, и я думаю, еще больше... Из-за Рыйгаса ли она уехала из Парижа?.. Может быть, эта исповедь была лишь предлогом, чтобы приблизиться к Ильмару? То-то она и допытывалась у меня в письмах, как, мол, Ильмар обходится теперь без меня и прочее. Понимаю, понимаю... Значит, вот до чего она дошла со своими добрыми делами.
— Ты боишься?
— Боюсь?
— Из-за Ильмара?
— Нет, наоборот, я рада, что и у Ильмара есть теперь человек, который заботится о нем.
Они пришли на площадь, где находилось помещение для оркестра с брошенными тут пюпитрами для нот, среди которых бегали дети.
— Посидим тут, — сказал Йоэль, указывая на скамейку.
— Да, как странно, — заговорил он, когда они уселись. — Можно целые годы прожить с человеком, можно подружиться и думать, что знаешь его насквозь, даже если он существо очень сложное, но в один прекрасный день... Это как при игре в шахматы: в другой раз стоит только встать от шахматной доски и взглянуть на фигуры со стороны, как вся партия кажется совсем иной, совсем чужой, хотя фигуры и стоят на прежних местах.
Реэт не слушала того, что говорил Йоэль. Собственные мысли захватили ее. «Неужели Ильмар действительно приглянулся Кики? — подумала она. — И не потому ли Ильмар так хлопочет о покупке дачи для Реэт в здешних местах?»
— Когда же мы пойдем смотреть дачу? — спросила- она вдруг у Йоэля.
— Дачу? Ах, да, конечно. Но я должен тебе при- знаться: то, что я согласился принять поручение Нийнемяэ, это самая большая глупость в моей жизни.
— Как? Значит, тебе не хотелось увидеться со мной?
— Нет, речь не об этом. Но вечно строить гнездышки для других... Ах, все это так глупо!
Йоэль принялся ковырять песок носком ботинка. Реэт умолкла. Она тоже не могла успокоиться. Значит, Кики поселилась в их доме, а Ильмар хочет удержать Реэт тут, подальше от дома. А Йоэль жалеет, что вообще приехал сюда. Не думает ли Йоэль помешать покупке дачи для того, чтобы заманить Реэт обратно на родину и восстановить их супружеский союз с Ильмаром?
Почему Йоэль так далек и суров, так безразличен к ней ?
Кругом шумно возились дети. Совсем, крошечных катали в колясках, те, что побольше, играли возле кучи песка, где они строили пещеры и горы. Йоэль внимательно пригляделся к строительному искусству одного мальчугана.
— "Погоди, малыш, так нельзя, этак твой домик развалится! — обратился он к мальчику, встал со скамьи, присел на корточки возле него и научил, как нужно сделать.
— Славный парнишка! — сказал он, снова садясь на скамейку.
Реэт ничего не ответила. Дети — это было больное место в ее жизни. Но теперь и она обратила внимание на игры детей, и в свою очередь встала, чтобы разнять двух мальчишек, которые подрались. Этим она как бы приобщилась
к интересам Иоэля, к чему она всегда стремилась. Обернувшись к Йоэлю, она сказала:
— Ты не должен уезжать отсюда так скоро! Я просто не позволю.
— А что, если я увезу тебя на родину?
— Скажи сам, что я там стану делать? Здесь, по крайней мере, есть воздух и солнце. А там? По-настоящему у меня даже нет своего домашнего очага.
— Но почему у тебя не может быть своей работы, своих интересов? Только существовать — ведь это значит стоять на месте, обратившись лицом к пустоте.
— Да, но с чего начинать? Может быть, наперегонки с Кики штопать носки для Ильмара теперь, когда умерла Розалинда? Сплетничать за чашкой кофе я не люблю, хозяйкой быть не умею, никакой работе Я" не научилась, а детей у меня нет. Что же мне, в куклы играть? Кики уже прислала мне одну в санаторий, так, может, другую ты мне подаришь?
— При желании можно иметь и детей. Ты ж любишь детей?
— Ах, — Реэт безнадежно махнула рукой.
— Почему бы вам не взять приемыша! — рискнул Йоэль затронуть больное место. — В доме сразу появится жизнь, а у жизни смысл.
— Ах, оставь! Вспомни только о Луи!
Разговор то и дело принимал печальное направление. Реэт не хотела этого, но что она могла поделать? Йоэль также был не таким, как в прошлое лето, — шаловливым и беспечным, теперь он, скорее, походил на Ильмара, эту смесь поучительности и скуки. Как ей захотелось вдруг встряхнуть его! К глазам у нее подступали слезы. Она взглянула на часы и встала.
— Уже половина первого. Извини, но у нас в пансионе сейчас начинается обед. Мне надо идти. Когда же мы увидимся, когда будем смотреть дачи?
Только тут Иоэль заметил, как он обидел Реэт своей вынужденной суровостью. А ведь в душе ему все время безумно хотелось схватить эту женщину в объятия. Он взял руку Реэт и вопросительно поглядел в ее сумрачные глаза, пока те понемногу не смягчились.
— Не пойти ли нам вместе пообедать? Или тебе не хочется?
— Хочется! — тихонько ответила Реэт.
Когда они позднее с разгоревшимися от выпитого вина лицами вышли из ресторана, настроение у них изменилось, а шаг стал таким легким, что они даже не заметили, как прошли по свежеотлитой цементной мостовой, оставляя
глубокие следы. Но радость их была такой явной, что рабочие даже не рассердились на них, а, махнув рукой, принялись заглаживать следы. Одному шоферу пришлось даже резко затормозить перед веселой парочкой, неосторожно перебегавшей через улицу.
Мир неожиданно раскрылся перед ними.
— Иоэль! — прошептала Реэт, сжимая руку друга.
На следующее утро они стояли возле устья Горж де Лу: перед ними высились две параллельные горные цепи, разделенные глубокой стремниной реки Лу. «Как и мы двое, - подумал Йоэль, - так близки, и все же между нами пропасть».
Шагая вперед по ущелью, они любовались изгибами узкой тропинки вдоль края скалы, лесистыми склонами противоположной горной цепи, подымавшимися до голой вершины, где кружились лишь одинокие горные орлы; неожиданно их внимание привлек к себе низвергающийся с шумом водопад, струи которого казались почти неподвижными и непрестанный шум которого словно приковывал человека к месту, не давая возможности и не вызывая желания произнести хоть слово. Крутые обрывы тут же за перилами, тяжелые обломки скал над головой, солнце, освещающее склоны противоположной горы, свежий воздух, иногда прохладный туннель, а в конце ущелья голый склон горы со снежной вершиной — все эти изменчивые картины во время пешего похода утомили Реэт. Они уселись на камнях возле горного ручейка. Монотонное журчание его еще больше обессилило Реэт. Опустив голову на колени к Йоэлю, она тотчас же заснула.
Йоэль задумался. Было так странно сидеть здесь в этой чужой, незнакомой местности, где кругом не видно ни души, только камни, вода, солнце и этот кусочек родины на коленях.
Как доверчиво положила эта голову к нему на колени, уверенная, что Йоэль не может подумать или сделать ничего плохого! Да он и не думает сделать ничего плохого. Именно здесь, где так легко и безопасно было бы свернуть на скользкую дорожку, Йоэль останется воздержанным и сохранит корректную лояльность к Ильмару. Как видно, и Реэт довольна этими чисто дружескими отношениями, и, если им снова придется расстаться, ничто не омрачит их новой встречи.
Йоэль разглядывал лицо спящей. Из-под губной помады открылся краешек не накрашенной губы, и Йоэля тотчас же охватили теплые воспоминания о прошлогоднем беззаботном лете, и ему стало жаль чего-то. Тогдашняя беспечность была невинна и шаловлива, а теперешняя слегка напряженна.
«Ради чего я сдерживаю себя? Неужели ради лояльности по отношению к Ильмару? Нет, я, кажется, боюсь казаться чересчур сердечным. И из-за этого я иногда разговариваю слишком сурово... Здесь я люблю ее как-то иначе, стараюсь быть к ней добрым. По дороге я то и дело спрашивал, тепло ли ей, не холодно ли, а теперь я даже туфли ее прикрыл своим пальто. Огонь нашей любви в прошлом году пламенел ярче, а теперь дает больше тепла. А мы стыдимся этого и скрываем! Мы еще не привыкли к этому. И бываем иногда резкими... Боюсь, что этот путь более опасен... Сумею ли я еще свернуть с него? А она? Она стала тише, сердечнее, преданнее. Словами этого не передашь. И где в таком случае были бы границы между правдой и ложью?»
Солнце поднялось высоко, обжигая щеку Йоэля, когда Реэт наконец открыла глаза. Йоэль импульсивно наклонился, чтобы поцелуем приветствовать ее пробуждение, но Реэт отстранила голову и поднялась.
— Я долго спала? Ах, я давно не спала таким глубоким сном! Но теперь я ужасно голодна!
Они развернули свои припасы и закусили, утоляя жажду водой из горного ручейка. Потом снова пустились в путь. В одной деревушке они встретили пустую машину, и шофер подвез их. В Торанке они переночевали в романтическом замке, превращенном в отель. Вид из окна в комнате Реэт на еловые и сосновые леса так сильно напоминал окрестности зимнего санатория, что у нее исчезло всякое желание задержаться здесь дольше, чем было необходимо.
В следующие дни они обошли ряд городов и городков, задерживаясь подольше там, где им нравилось, совершая прогулки, восхищаясь прекрасными местностями, воздухом и солнцем Лазурного берега. О покупке дачи они вовсе забыли.
— Странно, — сказала Реэт, когда они прибыли наконец в Ниццу, — я все время мечтала о вилле на берегу Средиземного моря, а теперь я временами даже побаиваюсь, что нападем на такую, которая годится. Я просто не переношу этих надписей: «Продается...»
— На этом и моя миссия кончается. Подходящей дачи мы не нашли. Теперь я со спокойным сердцем могу уехать.
— Не уезжай еще! — тихонько, умоляюще произнесла Реэт. — Побудь еще хоть несколько деньков со мной! Пошли Ильмару телеграмму, чтобы он не ждал напрасно!
— Невозможно оставаться тут дольше. Работа ждет.
— Я понимаю, но...
— Но?
— Для тебя работа, конечно, дороже, чем я. И тебе все равно, как я здесь останусь одна.
Йоэль промолчал. Они шагали по Английскому бульвару на берегу моря. Людской поток шел им навстречу и обгонял их. Здесь были англичане в гольфах и с биноклями, пожилые американские дамы в роговых очках и с большими сумками, румыны с красноватым загаром, низкорослые торговцы-японцы, проплывавшие в толпе с жемчужными ожерельями, перекинутыми через руку.
— Спустимся вниз на пляж, — предложил Йоэль.
Когда Йоэль на лестнице увидел перед собой протянутую
вперед ногу Реэт, ее скользившую по перилам руку, они вдруг показались ему такими бесконечно прекрасными и дорогими, что у него дыхание замерло. Свое волнение он смог преодолеть лишь тогда, когда они рядом уселись на пляжных шезлонгах.
— Что с тобой? — спросила Реэт, для которой это душевное движение не осталось незамеченным.
— Ничего!
— Вечно это «ничего»! Никогда ты мне не говоришь, что думаешь!
— Может быть, так лучше?
— Как хочешь!
Реэт все время внутренне страдала от сдержанности Йоэля, сама она тоже не хотела быть навязчивой, и, если не считать отдельных импульсивных движений, также умела держать себя в руках. Но вместе с тем ее влечение к Йоэлю приобрело такую остроту, что было невозможно представить себе, как она должна остаться тут одна. Глаза Йоэля иногда глядели на нее из такой глубины души, что Реэт теряла все силы. По мнению Реэт, Йоэль должен был обладать прямо-таки сверхъестественной силой воли, если он даже в полутемной машине мог ограничиться только прикосновением к ее плечу и руке. Но иногда ее начинало мучить сомнение, любит ли ее еще Йоэль. Теперь, когда оба надели „ защитные очки, Реэт отважилась спросить:
— Скажи мне откровенно, жалеешь ли ты обо всем том, что было между нами?
— Как ты могла прийти к такой мысли?
— Я чувствую это по всему твоему поведению.
— Ты можешь упрекнуть меня в чем-нибудь?
— Да. Ты и сам знаешь... Поэтому я и спросила тебя, очень ли ты жалеешь о наших прошлогодних шалостях?
— Жалеть? К чему? Но я стал более зрелым. Плоду никогда не надо жалеть о цветах.
— Ах так! Значит, все это понадобилось тебе лишь для того, чтобы ты стал более зрелым...
Это было сказано с горькой иронией.
Йоэль снял очки:
— Реэт* пожалуйста, пойми меня правильно! Ты ведь знаешь, — ошибка наша состоит в том, что мы не хотим быть вполне откровенными друг с другом. Это впрямь трудно. В нас много недоверчивости, это, быть может, наследие веков. Всегда мы требуем, чтобы другой по глазам прочел наши мысли, и сердимся, если он этого не делает. Мы словно боимся слов, потому что они могут так убедительно лгать...
Йоэль умолк, как будто кто-то помешал ему продолжать речь.
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать этим?
— Ты знаешь, Реэт, что мы возбели вокруг себя, так сказать, стены молчания. И может статься, что мы упрямо будем продолжать возводить их. Я никогда не знаю, что ты обо мне думаешь, что чувствуешь ко мне, а ты не знаешь* что чувствую я. Завтра вечером я уеду, быть может, мы целые годы не будем видеться, и тогда все постепенно забудется.
— И ты этого действительно желаешь?
— Нет!..
Оба надолго замолкли. Направо, посреди сверкающей морской зыби, скользил белый парус, исчезнувший потом за мыском. Реэ ощутила прохладное дыхание моря и слегка задрожала. Йоэль заметил это, и ему вспомнилась бабочка, когда-то слетевшая на его стол, бабочка, которую он принял за посланца от Реэт.
— Ты согласилась бы уехать со мной? — спросил Йоэль, снова снимая очки.
— Как ты это себе представляешь? Опять какой-нибудь фантастический план бегства, как раньше?
— Нет, не это! Нам больше никуда не нужно бежать ни от других, ни от себя. Ты согласна?
Реэт закрыла глаза и, прижавшись спиной к шезлонгу, подняла руки, скрестив их над головой, словно протягивая их к чему-то теплому. Она сказала очень тихо:
— Да, я поеду с тобой.
Они встали и прижавшись друг к другу, пропали среди толпы. Счастье их было так велико что они даже не заметили, как прошли несколько километров до конца променада, туда, куда раньше повернул белый парус. Не было конца взаимным излияниям. Как они могли до сегодняшнего дня страдать про себя, как могли потихоньку следить друг за другом, как страшиться, что сердца их так и останутся закрытыми друг для друга! Никогда раньше Йоэль так лихорадочно не строил планы будущего никогда Реэт
с таким жаром не принимала участия в этом строительстве. Это были, уже не романтические попытки бегства от жизни, как бывало раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— А ты веришь?
— От Кики всего можно ожидать. Ведь она так непроницаема. Иногда я даже готов допустить, что это сделала она. Однажды, когда мы с ней вдвоем ожидали тебя возле леса, а ты все не шла и не шла, я проклял эту соэкурускую дачу и сказал — было бы это в моей власти, я бы поджег эту тюрьму.
— И ты думаешь, что это сразу подействовало?
— Ты же знаешь Кики. Готова в огонь кинуться за другого. Не правда ли? Но у нее нет ни малейшего понятия об изнанке доброты. Одно время она всем своим существом тянулась ко мне, и если хорошенько подумать, то она и до сих пор не избавилась от этого. Быть может, она тут старалась переупрямить себя, потому что меня трудно было одолеть, а ей этого так хотелось. Почему она так покровительствовала нам и нашим встречам? Почему так тушевалась, когда видела нас вместе? Она и тогда была не совсем равнодушна ко мне. Я думаю, что в этом самоотречении она искала утешения от своего поражения. Когда мы тебя ждали, а ты не приходила, она вела себя со мной, как верная собака. Я понимал, что она любит меня на особый манер, что она сочувствует мне, но ведь в таких случаях нам обычно бывает не до чьего-либо сочувствия. Она это очень хорошо понимала и не обременяла меня своим сочувствием, но в таком настроении каждое мое слово и каждое желание могло отозваться в ней как приказание. В тот раз это мне не бросилось так в глаза, потому что у меня не было никакой потребности замечать это, ведь у меня были свои тревоги и мучения.
— И теперь ты чувствуешь себя виноватым?
— Да, если обронить нечаянно спичку, то она обычно гаснет, но может случиться, что она упадет на сухую солому, и вот тебе пожар.
— Ну, это у тебя воображение разыгралось! — засмеялась
Реэт.
— Не скажи! Такая у Кики натура! Хочет сделать добро, а выходит зло. У нее нет твердого мерила для добра и зла. Поэтому я боюсь, что, может быть, она и впрямь сказала правду.
Они живо вспомнили вечер пожара в Соэкуру.
— Это было ужасно, — сказала Реэт. — Мы сидели с Розалиндой при лампе и вдруг услышали шум, как будто кто-то ходил наверху. И, кажется, мы обе подумали, что это дух Луи. И боялись выйти, чтобы посмотреть. Неужели возможно, чтобы это была Кики?
— Конечно, немного сомнительно. Очень возможно, что вся ее исповедь была ложью. Одним из ее добрых дел. Некая судорога самопожертвования.
— Но почему она призналась именно Ильмару? И она живет теперь у нас в доме? Воображаю, что это значит! А что говорят старые ханжи из церковной подворотни?
— Значит, ты думаешь, что Кики лгала, когда приняла вину на себя?
— Да, и я думаю, еще больше... Из-за Рыйгаса ли она уехала из Парижа?.. Может быть, эта исповедь была лишь предлогом, чтобы приблизиться к Ильмару? То-то она и допытывалась у меня в письмах, как, мол, Ильмар обходится теперь без меня и прочее. Понимаю, понимаю... Значит, вот до чего она дошла со своими добрыми делами.
— Ты боишься?
— Боюсь?
— Из-за Ильмара?
— Нет, наоборот, я рада, что и у Ильмара есть теперь человек, который заботится о нем.
Они пришли на площадь, где находилось помещение для оркестра с брошенными тут пюпитрами для нот, среди которых бегали дети.
— Посидим тут, — сказал Йоэль, указывая на скамейку.
— Да, как странно, — заговорил он, когда они уселись. — Можно целые годы прожить с человеком, можно подружиться и думать, что знаешь его насквозь, даже если он существо очень сложное, но в один прекрасный день... Это как при игре в шахматы: в другой раз стоит только встать от шахматной доски и взглянуть на фигуры со стороны, как вся партия кажется совсем иной, совсем чужой, хотя фигуры и стоят на прежних местах.
Реэт не слушала того, что говорил Йоэль. Собственные мысли захватили ее. «Неужели Ильмар действительно приглянулся Кики? — подумала она. — И не потому ли Ильмар так хлопочет о покупке дачи для Реэт в здешних местах?»
— Когда же мы пойдем смотреть дачу? — спросила- она вдруг у Йоэля.
— Дачу? Ах, да, конечно. Но я должен тебе при- знаться: то, что я согласился принять поручение Нийнемяэ, это самая большая глупость в моей жизни.
— Как? Значит, тебе не хотелось увидеться со мной?
— Нет, речь не об этом. Но вечно строить гнездышки для других... Ах, все это так глупо!
Йоэль принялся ковырять песок носком ботинка. Реэт умолкла. Она тоже не могла успокоиться. Значит, Кики поселилась в их доме, а Ильмар хочет удержать Реэт тут, подальше от дома. А Йоэль жалеет, что вообще приехал сюда. Не думает ли Йоэль помешать покупке дачи для того, чтобы заманить Реэт обратно на родину и восстановить их супружеский союз с Ильмаром?
Почему Йоэль так далек и суров, так безразличен к ней ?
Кругом шумно возились дети. Совсем, крошечных катали в колясках, те, что побольше, играли возле кучи песка, где они строили пещеры и горы. Йоэль внимательно пригляделся к строительному искусству одного мальчугана.
— "Погоди, малыш, так нельзя, этак твой домик развалится! — обратился он к мальчику, встал со скамьи, присел на корточки возле него и научил, как нужно сделать.
— Славный парнишка! — сказал он, снова садясь на скамейку.
Реэт ничего не ответила. Дети — это было больное место в ее жизни. Но теперь и она обратила внимание на игры детей, и в свою очередь встала, чтобы разнять двух мальчишек, которые подрались. Этим она как бы приобщилась
к интересам Иоэля, к чему она всегда стремилась. Обернувшись к Йоэлю, она сказала:
— Ты не должен уезжать отсюда так скоро! Я просто не позволю.
— А что, если я увезу тебя на родину?
— Скажи сам, что я там стану делать? Здесь, по крайней мере, есть воздух и солнце. А там? По-настоящему у меня даже нет своего домашнего очага.
— Но почему у тебя не может быть своей работы, своих интересов? Только существовать — ведь это значит стоять на месте, обратившись лицом к пустоте.
— Да, но с чего начинать? Может быть, наперегонки с Кики штопать носки для Ильмара теперь, когда умерла Розалинда? Сплетничать за чашкой кофе я не люблю, хозяйкой быть не умею, никакой работе Я" не научилась, а детей у меня нет. Что же мне, в куклы играть? Кики уже прислала мне одну в санаторий, так, может, другую ты мне подаришь?
— При желании можно иметь и детей. Ты ж любишь детей?
— Ах, — Реэт безнадежно махнула рукой.
— Почему бы вам не взять приемыша! — рискнул Йоэль затронуть больное место. — В доме сразу появится жизнь, а у жизни смысл.
— Ах, оставь! Вспомни только о Луи!
Разговор то и дело принимал печальное направление. Реэт не хотела этого, но что она могла поделать? Йоэль также был не таким, как в прошлое лето, — шаловливым и беспечным, теперь он, скорее, походил на Ильмара, эту смесь поучительности и скуки. Как ей захотелось вдруг встряхнуть его! К глазам у нее подступали слезы. Она взглянула на часы и встала.
— Уже половина первого. Извини, но у нас в пансионе сейчас начинается обед. Мне надо идти. Когда же мы увидимся, когда будем смотреть дачи?
Только тут Иоэль заметил, как он обидел Реэт своей вынужденной суровостью. А ведь в душе ему все время безумно хотелось схватить эту женщину в объятия. Он взял руку Реэт и вопросительно поглядел в ее сумрачные глаза, пока те понемногу не смягчились.
— Не пойти ли нам вместе пообедать? Или тебе не хочется?
— Хочется! — тихонько ответила Реэт.
Когда они позднее с разгоревшимися от выпитого вина лицами вышли из ресторана, настроение у них изменилось, а шаг стал таким легким, что они даже не заметили, как прошли по свежеотлитой цементной мостовой, оставляя
глубокие следы. Но радость их была такой явной, что рабочие даже не рассердились на них, а, махнув рукой, принялись заглаживать следы. Одному шоферу пришлось даже резко затормозить перед веселой парочкой, неосторожно перебегавшей через улицу.
Мир неожиданно раскрылся перед ними.
— Иоэль! — прошептала Реэт, сжимая руку друга.
На следующее утро они стояли возле устья Горж де Лу: перед ними высились две параллельные горные цепи, разделенные глубокой стремниной реки Лу. «Как и мы двое, - подумал Йоэль, - так близки, и все же между нами пропасть».
Шагая вперед по ущелью, они любовались изгибами узкой тропинки вдоль края скалы, лесистыми склонами противоположной горной цепи, подымавшимися до голой вершины, где кружились лишь одинокие горные орлы; неожиданно их внимание привлек к себе низвергающийся с шумом водопад, струи которого казались почти неподвижными и непрестанный шум которого словно приковывал человека к месту, не давая возможности и не вызывая желания произнести хоть слово. Крутые обрывы тут же за перилами, тяжелые обломки скал над головой, солнце, освещающее склоны противоположной горы, свежий воздух, иногда прохладный туннель, а в конце ущелья голый склон горы со снежной вершиной — все эти изменчивые картины во время пешего похода утомили Реэт. Они уселись на камнях возле горного ручейка. Монотонное журчание его еще больше обессилило Реэт. Опустив голову на колени к Йоэлю, она тотчас же заснула.
Йоэль задумался. Было так странно сидеть здесь в этой чужой, незнакомой местности, где кругом не видно ни души, только камни, вода, солнце и этот кусочек родины на коленях.
Как доверчиво положила эта голову к нему на колени, уверенная, что Йоэль не может подумать или сделать ничего плохого! Да он и не думает сделать ничего плохого. Именно здесь, где так легко и безопасно было бы свернуть на скользкую дорожку, Йоэль останется воздержанным и сохранит корректную лояльность к Ильмару. Как видно, и Реэт довольна этими чисто дружескими отношениями, и, если им снова придется расстаться, ничто не омрачит их новой встречи.
Йоэль разглядывал лицо спящей. Из-под губной помады открылся краешек не накрашенной губы, и Йоэля тотчас же охватили теплые воспоминания о прошлогоднем беззаботном лете, и ему стало жаль чего-то. Тогдашняя беспечность была невинна и шаловлива, а теперешняя слегка напряженна.
«Ради чего я сдерживаю себя? Неужели ради лояльности по отношению к Ильмару? Нет, я, кажется, боюсь казаться чересчур сердечным. И из-за этого я иногда разговариваю слишком сурово... Здесь я люблю ее как-то иначе, стараюсь быть к ней добрым. По дороге я то и дело спрашивал, тепло ли ей, не холодно ли, а теперь я даже туфли ее прикрыл своим пальто. Огонь нашей любви в прошлом году пламенел ярче, а теперь дает больше тепла. А мы стыдимся этого и скрываем! Мы еще не привыкли к этому. И бываем иногда резкими... Боюсь, что этот путь более опасен... Сумею ли я еще свернуть с него? А она? Она стала тише, сердечнее, преданнее. Словами этого не передашь. И где в таком случае были бы границы между правдой и ложью?»
Солнце поднялось высоко, обжигая щеку Йоэля, когда Реэт наконец открыла глаза. Йоэль импульсивно наклонился, чтобы поцелуем приветствовать ее пробуждение, но Реэт отстранила голову и поднялась.
— Я долго спала? Ах, я давно не спала таким глубоким сном! Но теперь я ужасно голодна!
Они развернули свои припасы и закусили, утоляя жажду водой из горного ручейка. Потом снова пустились в путь. В одной деревушке они встретили пустую машину, и шофер подвез их. В Торанке они переночевали в романтическом замке, превращенном в отель. Вид из окна в комнате Реэт на еловые и сосновые леса так сильно напоминал окрестности зимнего санатория, что у нее исчезло всякое желание задержаться здесь дольше, чем было необходимо.
В следующие дни они обошли ряд городов и городков, задерживаясь подольше там, где им нравилось, совершая прогулки, восхищаясь прекрасными местностями, воздухом и солнцем Лазурного берега. О покупке дачи они вовсе забыли.
— Странно, — сказала Реэт, когда они прибыли наконец в Ниццу, — я все время мечтала о вилле на берегу Средиземного моря, а теперь я временами даже побаиваюсь, что нападем на такую, которая годится. Я просто не переношу этих надписей: «Продается...»
— На этом и моя миссия кончается. Подходящей дачи мы не нашли. Теперь я со спокойным сердцем могу уехать.
— Не уезжай еще! — тихонько, умоляюще произнесла Реэт. — Побудь еще хоть несколько деньков со мной! Пошли Ильмару телеграмму, чтобы он не ждал напрасно!
— Невозможно оставаться тут дольше. Работа ждет.
— Я понимаю, но...
— Но?
— Для тебя работа, конечно, дороже, чем я. И тебе все равно, как я здесь останусь одна.
Йоэль промолчал. Они шагали по Английскому бульвару на берегу моря. Людской поток шел им навстречу и обгонял их. Здесь были англичане в гольфах и с биноклями, пожилые американские дамы в роговых очках и с большими сумками, румыны с красноватым загаром, низкорослые торговцы-японцы, проплывавшие в толпе с жемчужными ожерельями, перекинутыми через руку.
— Спустимся вниз на пляж, — предложил Йоэль.
Когда Йоэль на лестнице увидел перед собой протянутую
вперед ногу Реэт, ее скользившую по перилам руку, они вдруг показались ему такими бесконечно прекрасными и дорогими, что у него дыхание замерло. Свое волнение он смог преодолеть лишь тогда, когда они рядом уселись на пляжных шезлонгах.
— Что с тобой? — спросила Реэт, для которой это душевное движение не осталось незамеченным.
— Ничего!
— Вечно это «ничего»! Никогда ты мне не говоришь, что думаешь!
— Может быть, так лучше?
— Как хочешь!
Реэт все время внутренне страдала от сдержанности Йоэля, сама она тоже не хотела быть навязчивой, и, если не считать отдельных импульсивных движений, также умела держать себя в руках. Но вместе с тем ее влечение к Йоэлю приобрело такую остроту, что было невозможно представить себе, как она должна остаться тут одна. Глаза Йоэля иногда глядели на нее из такой глубины души, что Реэт теряла все силы. По мнению Реэт, Йоэль должен был обладать прямо-таки сверхъестественной силой воли, если он даже в полутемной машине мог ограничиться только прикосновением к ее плечу и руке. Но иногда ее начинало мучить сомнение, любит ли ее еще Йоэль. Теперь, когда оба надели „ защитные очки, Реэт отважилась спросить:
— Скажи мне откровенно, жалеешь ли ты обо всем том, что было между нами?
— Как ты могла прийти к такой мысли?
— Я чувствую это по всему твоему поведению.
— Ты можешь упрекнуть меня в чем-нибудь?
— Да. Ты и сам знаешь... Поэтому я и спросила тебя, очень ли ты жалеешь о наших прошлогодних шалостях?
— Жалеть? К чему? Но я стал более зрелым. Плоду никогда не надо жалеть о цветах.
— Ах так! Значит, все это понадобилось тебе лишь для того, чтобы ты стал более зрелым...
Это было сказано с горькой иронией.
Йоэль снял очки:
— Реэт* пожалуйста, пойми меня правильно! Ты ведь знаешь, — ошибка наша состоит в том, что мы не хотим быть вполне откровенными друг с другом. Это впрямь трудно. В нас много недоверчивости, это, быть может, наследие веков. Всегда мы требуем, чтобы другой по глазам прочел наши мысли, и сердимся, если он этого не делает. Мы словно боимся слов, потому что они могут так убедительно лгать...
Йоэль умолк, как будто кто-то помешал ему продолжать речь.
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать этим?
— Ты знаешь, Реэт, что мы возбели вокруг себя, так сказать, стены молчания. И может статься, что мы упрямо будем продолжать возводить их. Я никогда не знаю, что ты обо мне думаешь, что чувствуешь ко мне, а ты не знаешь* что чувствую я. Завтра вечером я уеду, быть может, мы целые годы не будем видеться, и тогда все постепенно забудется.
— И ты этого действительно желаешь?
— Нет!..
Оба надолго замолкли. Направо, посреди сверкающей морской зыби, скользил белый парус, исчезнувший потом за мыском. Реэ ощутила прохладное дыхание моря и слегка задрожала. Йоэль заметил это, и ему вспомнилась бабочка, когда-то слетевшая на его стол, бабочка, которую он принял за посланца от Реэт.
— Ты согласилась бы уехать со мной? — спросил Йоэль, снова снимая очки.
— Как ты это себе представляешь? Опять какой-нибудь фантастический план бегства, как раньше?
— Нет, не это! Нам больше никуда не нужно бежать ни от других, ни от себя. Ты согласна?
Реэт закрыла глаза и, прижавшись спиной к шезлонгу, подняла руки, скрестив их над головой, словно протягивая их к чему-то теплому. Она сказала очень тихо:
— Да, я поеду с тобой.
Они встали и прижавшись друг к другу, пропали среди толпы. Счастье их было так велико что они даже не заметили, как прошли несколько километров до конца променада, туда, куда раньше повернул белый парус. Не было конца взаимным излияниям. Как они могли до сегодняшнего дня страдать про себя, как могли потихоньку следить друг за другом, как страшиться, что сердца их так и останутся закрытыми друг для друга! Никогда раньше Йоэль так лихорадочно не строил планы будущего никогда Реэт
с таким жаром не принимала участия в этом строительстве. Это были, уже не романтические попытки бегства от жизни, как бывало раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37