И невольно насмешливо добавила: — А бог тебе не помог?
Ильмар поднялся и, уставившись в пустоту, ответил искренне, не замечая насмешки:
— Я часто обращался к богу. Но чем больше я молился, тем явственнее он внушал мне, чтобы я все свои тяготы вынес на суд людской и прежде всего на твой суд. Я хочу, чтобы ты была хорошо подготовлена, чтобы ты собралась с духом и мужественно вынесла бы то, что я тебе скажу. Возможно, я выбрал не совсем подходящий момент, ты нездорова, нервничаешь...
Каким деликатным он умеет быть, как хорошо подготовить...
— Но дольше я не могу молчать. Я больше не в состоянии переносить... эту ложь!
Ильмар встал, подошел к Реэт, некоторое время пристально глядел ей в глаза, словно моля о доверии, и потом сказал просто, тихо:
— Покойный Луи был... моим сыном.
— Твоим сыном?!
— Да, сыном! А не приемным братом. Только тебе он был приемным сыном. До сегодняшнего дня я скрывал это от тебя... Но теперь, когда его нет с нами, мне тяжелее скрывать, чем признаться.
Он умолк. Реэт вздохнула. Это был не вздох отчаяния, как предполагал Ильмар, а вздох облегчения. Реэт закрыла глаза, чтобы собраться с мыслями. Потом она сказала с упреком:
— И все эти годы ты прожил рядом со мной с этой тайной?
— Да, прости меня! Луи так и умер в неведении и это меня начало мучить больше всего.
— Значит, ты все время...
И Реэт обеими руками закрыла лицо, не из-за полученного удара, а из страха выдать себя. Ильмар продолжал:
— Я виноват, я чувствую это. Ты мне открывала все свои тайны, а я... У меня не хватило смелости... Я перенес много сердечных мук, я много страдал. Но я относился к этому, как к божьей каре. И я ее действительно заслужил.
Он снова сел и уронил голову на руки. Теперь Реэт решилась отнять руки от лица. И странно, сейчас она не испытывала ни малейшего душевного тепла к этрму человеку, нуждавшемуся в сочувствии, — он был ей чужд и становился все более чуждым. Как они могли прожить рядом все эти годы с этой ложью и молчанием, хотя столько ' раз уверяли друг друга, что между ними нет никаких тайн. И никого из них стыд за эту скрытность не побудил к тому, чтобы признаться!
Видя перед собой согнувшуюся фигуру, она поняла, какую власть это дает ей, но это чувство ее сейчас нисколько не обрадовало, наоборот, Реэт захотелось, чтобы Ильмар не страдал так, а, мужественно подняв голову, скорее гордился бы, чем отчаивался. Она резко спросила:
— Кто же была эта моя предшественница?
— Ах, что толковать о ней... Она умерла! Если не физически, то духовно уже давно. Это та самая, которая хотела сорвать' с тебя фату. Она уже тогда была слабоумной.
— Так это она и была! — с отвращением сказала Реэт. — А я все не хотела верить слухам! Верила больше тебе... Значит, все это была правда! Ах...
— Значит, ты догадывалась?
Ильмар встал, чтобы утешить жену, погладить ее по голове.
— Нет, не прикасайся ко мне! Я не люблю тебя! Уйди!
— Но, дорогая Реэт... Ведь это стало уже прошлым. Теперь все это миновало. Я уже забыл об этом. Постарайся и ты забыть! Будем жить, как и до сих пор!
— Для тебя это прошлое, а для меня? Поди отыщи свою любовницу, может быть, она еще жива! Ступай к ней! Да еще этот сын, нечего сказать, замечательный парень!
— Оставь, пожалуйста, в покое несчастного мальчика!
— И оставлю, да и что он мог поделать... если такие родители. Как вспомню, все это ужасно! Он... недалек был от...
— Замолчи! Я не могу!
— Ты старался закрывать глаза перед правдой. Он был твоим родным сыном, но разве ты его любил? Ты дал ему вырасти в другом городе, чтобы твой грех не колол тебе глаза! Ты даже не посмел называть сына сыном! И, наверно, не прочь был, чтобы он скорее сгинул... Не послал вовремя в санаторий, где он мог бы поправиться. Не то чтобы ты пожалел нескольких сотен крон, нет, но ты вообще не беспокоился, выздоровеет он или нет. Он всегда был для тебя помехой, как дурное воспоминание, как укор совести.
Никто еще не предъявлял Ильмару таких тяжких обвинений. Он попытался защитить себя, найти себе оправдание, но это ему плохо удавалось.
«Не сознаться ли и мне теперь во всем?» — промелькнуло в голове у Реэт, но она тут же почувствовала, что это означало бы восстановление прежних отношений с Ильмаром, а в ней что-то противилось этому.
— Я-то верила, что если другие лгут и скрывают, то хоть ты, по крайней мере, этого не делаешь... Но теперь я вижу, что все вы, пасторы, одним миром мазаны! Передо мной ты скрывал эту историю, быть может, из страха потерять меня, но почему ты боялся Луи? Своего родного сына ?
— Я и ему хотел признаться, когда услышал, как он относится к тебе, я хотел открыть ему глаза, но опоздал... И если я чего-нибудь боялся, то только того, что голая правда убьет его душу.
— Теперь ты убил его ложью!
— Как так?
— Ты, наверно, понятия не имеешь, как Луи страдал оттого, что не знал, кто его мать и отец.
— Я этого никогда не замечал.
— А я замечала. Я читала те бумажки, на которых он записывал свои мысли, и знаю, что именно это больше всего мучило его. Он охотно покончил бы с собой, если бы посмел. Но он был труслив, как и ты!
— Об этом я слышу впервые.
— Ты никогда не замечаешь, что происходит вокруг тебя. Часто ли ты видел и меня? Интересовало и тебя когда-нибудь, что я делаю, думаю и чувствую? Делился ли ты со мной своими заботами?
— Но я тебя все время любил. Я желаю тебе только добра.
— Какое это имеет значение! Если мы все время отдалялись друг от друга... Только добра? Да, ты добр ко мне, но мне этого мало. Иногда мне даже хочется, чтобы ты рассердился на меня... Ты же одинаково добр ко всем...
Ильмар, который всегда считал свою природную доброту достоинством, почувствовал, что его не понимают, что о нем судят несправедливо. Ему хотелось растолковать, доказать Реэт, каким достоинством является природная доброта, как Реэт все еще не умеет ценить ее, но чем могли помочь теперь слова? В таком настроении невозможно было бы убедить ее. Ильмар опустил голову на руки и мизинцем украдкой вытер глаз. Реэт это заметила, но не только не растрогалась, а даже почувствовала отвращение к слезам, до которых, видимо, скоро дойдет дело.
— Я попытаюсь... Может быть, в будущем я сумею исправить то зло, которое я тебе причинил, — сказал Ильмар. — Если подумать, то твоя жизнь действительно несколько бедна и ограниченна... Но я не ставлю тебе преград, ты человек свободный и можешь делать, что только пожелаешь. Если тебе тяжело жить со мной...
Ильмар не мог продолжать в том же духе, потому что это становилось неискренним.
— Поздно, поздно все! — прервала его Реэт.
— Как поздно? Что ты имеешь в виду?
— Ведь и мне предстоит участь Луи. У меня уже температура и колет в легких...
— Ты мне ничего не говорила об этом! Это невозможно!
— Как могло быть иначе, — ведь этот дом весь кишит микробами.
— Ты сейчас же поедешь со мной в город, покажешься врачам, сделаешь анализы...
— Ах, — махнула Реэт рукой.
Ильмар проявил большое участие, обещал распорядиться, чтобы во всей даче произвели дезинфекцию, а потом Реэт устроится здесь свободно, по своему желанию, и по указанию врачей заведет твердый режим, тогда и здоровье вернется.
— Я ни одного дня не желаю жить здесь! Неужели ты думаешь, что я здесь, вдали от всех других людей, могу поправиться? Я хочу уйти от всего здешнего, от этой скуки, от этой однообразной жизни! Я не хочу, не хочу, не хочу!
И Реэт отчаянно заколотила руками по подушке.
Ильмар умолк. Через некоторое время он сказал робко:
— Можно бы подумать о каком-нибудь санатории...
Мысль об отправке Реэт в санаторий появилась случайно и была еще не обдумана, к тому же Ильмару не хотелось сразу же связывать себя обещаниями, поэтому он не стал развивать ее. Реэт, напротив, мысль эта пришлась *по душе. На самом деле, не поехать ли ей в санаторий?
Нет, не на родине! Госпожа Раудвере с Кики уезжают, не присоединиться ли к ним, или пусть они хотя бы разузнают... Только с Йоэлем жалко было бы расставаться!
Ильмар понял, что мысль о санатории позволила Реэт забыть о тяжелой ране, нанесенной ей его признанием. Он уехал в город с более легким сердцем, чем мог надеяться. Реэт с ним не поехала, она пожелала провести здесь еще несколько погожих дней, чтобы потом подвергнуться в городе основательным исследованиям.
Едва шум мотора стих, как Реэт накинула пальто, чтобы отправиться на тот берег озера. Легким шагом прошла она по росистой меже. И как когда-то раньше, она и сейчас остановилась на минутку в дверях Йоэля, в радостном возбуждении, ожидая повторения знакомых восторгов, которые он выражал на этом же месте. Но восторга не последовало.
— Я свободна! — воскликнула Реэт.
— Как свободна? Что это значит? — спросил Йоэль, пожимая ей руку.
— Я чувствую, что ничто не связывает меня больше... с ним.
И Реэт рассказала все, что произошло между нею и Ильмаром.
— А ты и не? — спросила наконец Реэт.
Действительно, Йоэль почувствовал, что свобода Реэт
связывает его гораздо больше, чем когда-либо раньше. Вместе с исчезновением опасности притупилась и возбуждающая острота его увлечения.
— Если ты думаешь уехать... — нашел себе Йоэль подходящее оправдание.
— Но мне и не нужно уезжать! Если ты хочешь, я могу остаться здесь. Останусь в Соэкуру на всю зиму. Скажу Ильмару, что я вовсе не так больна, как он думает. И тогда ты часто будешь приезжать ко мне в гости, ведь у тебя зимой не так много работы... Будешь оставаться у меня на несколько дней... Будем ходить вместе на лыжах, кататься на санках... Как ты думаешь?
— Не так это просто. Что скажет Ильмар?
— Вот еще вопрос! Разве когда-нибудь раньше ты беспокоился об этом?
— Подумай все же, теперь лето и осень... Но зимой поселиться в деревне?..
— Погляди мне в глаза!
Ухватившись обеими руками за уши Йоэля, Реэт долгим, испытующим взглядом посмотрела на него.
— Разве ты меня больше не любишь, что так говоришь? Или приглянулась другая? Признавайся!
— Как ты можешь... Ты же знаешь... Но подумай сама, не могу же я всю жизнь разыгрывать роль влюбленного дачника под крышей другого мужчины.
— Значит, ты хочешь...
— Конечно, хочу тебя всю целиком, нераздельно!
Через два дня Кики пришла в Соэкуру прощаться.
Она застала здесь, разумеется, и Йоэля. Кики прихватила с собой несколько свертков, чтобы оставить их тут на хранение, пока она не вернется из Парижа.
Она указала на пакетик, перевязанный золотой тесьмой:
— Вот мои любовные письма. Я их всегда возила с собой. Когда мне становится очень-очень одиноко, я развертываю их и начинаю читать. И тогда мне хорошо и тепло, и время быстро проходит. И от тебя, Йоэль, тут есть несколько писем. Сам ты, конечно, давно забыл о них. В одном письме ты так красиво пишешь, будто я поглядела на тебя так, что ты ничего лучше этого взгляда не знал.
Реэт взглянула на Йоэля. Тот покраснел, а Кики тотчас же поторопилась выправить положение:
— Ох, это было уже давным-давно, теперь бы он мне так не написал. И даже не, подумал бы так. Господь с ними! Рыйгас не любит, когда я их читаю, возьмет да и разорвет еще. Ведь если уж он не любит, о, тогда... Однажды он в сердцах даже платье на мне разорвал, так что уж для него эти бумажонки...
Кики, зараженная лихорадкой скорого отъезда, продолжала свою болтовню. И в душах тех, кто оставался здесь, она посеяла микробы беспокойства, встревожив их. Она заметила эту тревогу и это беспокойство и в душе сочла, что виной всему эта проклятая дача, эта тюрьма и больница, которую Йоэль когда-то осыпал такой бранью...
Кики показали дорогу на чердак, где она могла оставить свои свертки. Там она оставалась долго, чтобы, как она объяснила, рассортировать письма и захватить некоторые из них с собой в дорогу.
Когда она под вечер уходила из Соэкуру, Реэт и Йоэль в последний раз пошли провожать свою старую приятельницу.
— Жалко становится, — сказала Реэт, — как подумаешь, что ты уезжаешь, а мы должны остаться тут... Ты свободна, а я...
— Не знаю, поехала ли бы я по своей воле. Но Рыйгас, он же не может обойтись без меня, то и дело зовет. Как же я могу отказать ему?
— Ну, когда же мы снова увидимся? — спросил Йоэль при прощании.
— Ничего, скоро и вы приедете следом за мной!
— Уж я-то нет! — печально сказала Реэт. — От тебя мы когда-то через окно удрали, но из этой тюрьмы...
— Мы считали тебя тогда злой волшебницей, — добавил Иоэль, — но па самом деле ты не такая.
— Кто знает? — сказала Кики с прежним кокетством, но на душе у нее сделалось так тяжело, что она, не подымая глаз протянула руку.
Когда и Иоэль ушел, Реэт пригласила к себе Розалинду читать ей вслух. Она уже разделась и, лежа в постели с зеркальцем в руке, натирала лицо кремом. Она плохо слышала то, что читали, потому что мысли ее уносились далеко.
— Ах, — вздохнула Розалинда, поверх очков глядя на Реэт и переворачивая страницу, — если бы и жизнь быль так красива, как книжка!
— О, в жизни бывает порой еще красивее!
— У вас, фрау Грете, да! У вас есть прекрасный муж и еще...
— Кого вы имеете в виду?
Розалинда, прикрыв рукой рот, лукаво рассмеялась. Это была опасная тема, но Реэт не хотелось оставлять ее. А Розалинда приготовилась читать дальше.
— Скажите мне откровенно, вы когда-нибудь любили? — вдруг спросила Реэт, откладывая зеркало.
— О чем вы говорить? — спросила старая дева, счастливая тем, что представляется случай вспомнить свою молодость. — Любили? Хи-хи-хи!
Она засмеялась, прикрывшись рукой, чтобы не показывать пустые десна, потому что зубы она уже оставила наверху в кружке с водой. Потом она сняла очки и принялась протирать их, как будто без них прошлое виделось ей слишком туманно.
— Да-а, я быль когда-то обручена. Он был один ОЬегкЬгег2, длинный, красивый мужчина, я всегда любил эти длинные, красивые мужчины. Но папа сказал, тебе не надо спешка, время довольно, зачем ты так торопливо желаешь покидать нас? И мама тоже сказал, ты еще не стиль себе дюжин скатертей, куда ты бежишь с сумасшедшим голова. Папа купил мне тогда швейный машин, а мама учил меня пошить. Герр Шмидт все время ходи к нам гости, мой брат тогда быль студент, и они всегда говорил об эти дуэли. Он научил меня ехать верхом, ах, он был один очень милый мужчина. И всегда, никогда пальцем не тронул. Как и ваш герр Хурт, всегда. И тогда пришел день рождений мой Паиа, приехал мои кузины, и господин помещик фон Бок быль там со свои три дочери. II у нас были многи штуденты, и очень весело. С герр Шмидт пришел один другой ОЪег1еЬгег, и он быль такой смешной, потерял свой пенсне и тогда ничего не видел. Рукой взял сыр, думал, это есть хлеб. И спотыкнулся на стул и наступил на нога мой кузина. Ах, как мы смеялись! А сами шептали: теперь мы скоро должен плакать. Так и быль. Мы были пить кофе, старший люди еще остались там, а мы бежал играть в пятнашки. И тогда герр Шмидт бежал на меня, как один ястреб летает на курица, я так сильно испугался, что когда он меня ха-ха-ха...
И Розалинда неудержимо расхохоталась. Она смеялась так, что книга и очки упали на пол и она даже забыла прикрыть рукой рот. Слезы текли по ее побагровевшим щекам. Реэт вскочила с постели, чтобы подать ей воды.
Выпив глоток, она перевела дух и продолжала свой рассказ:
— Он меня умармил, сжимал так крепко, что...я...
Снова приступ смеха заглушил ее слова, но на этот раз
она скорее справилась с собой.
— После этого он меня несколько раз вертел вокруг себя, как будто хотел проветривать. А мне быль так стыдно, так ужасно стыдно, что я спрятался на чердак и не отвечал, когда меня искали и звали. Мы больше никогда не виделись. И когда я позднее по дум а, я нашел, что виновата моя Тапге . Подумайте, что она мне советовал против прыщ и угри на мой лицо — тогда у меня их быль много... Простокваш! И я пиль его, и он дает так много газов...
Реэт от души посмеялась над этим трагикомическим происшествием, но, вдруг став серьезной, спросила:
— Вы не слышали шума наверху?
— Нет, боже спаси!
— Послушайте!
На этот раз завывал только ветер. Обе умолкли, став серьезными. Не донесся ли этот шум из той пустой комнаты, в которой умер Луи? Дрожь пробрала обеих женщин. Розалинда снова взялась за чтение, но мысли у обеих разбрелись.
— Не пойти ли вам все же взглянуть! — сказала Реэт, перебивая чтение. — Мне кажется, пахнет угаром.
— Это, наверно, из камин, — пояснила Розалинда. — Послушайте этот ветер, он не дает труба тянуть. Но 8сЫес1ег 1 тоже не можно закрыть, тогда угар еще больше.
— Все же ступайте, зажгите на лестнице свет и заприте входную дверь.
Розалинда собралась с духом и встала. Но едва она вышла за порог, как закричала:
— Майн гот, пожар! Пожар!
Она совершенно потеряла самообладание и беспомощно принялась бегать взад и вперед, не зная, что спасать. Потом в голове у нее промелькнула более ясная мысль;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Ильмар поднялся и, уставившись в пустоту, ответил искренне, не замечая насмешки:
— Я часто обращался к богу. Но чем больше я молился, тем явственнее он внушал мне, чтобы я все свои тяготы вынес на суд людской и прежде всего на твой суд. Я хочу, чтобы ты была хорошо подготовлена, чтобы ты собралась с духом и мужественно вынесла бы то, что я тебе скажу. Возможно, я выбрал не совсем подходящий момент, ты нездорова, нервничаешь...
Каким деликатным он умеет быть, как хорошо подготовить...
— Но дольше я не могу молчать. Я больше не в состоянии переносить... эту ложь!
Ильмар встал, подошел к Реэт, некоторое время пристально глядел ей в глаза, словно моля о доверии, и потом сказал просто, тихо:
— Покойный Луи был... моим сыном.
— Твоим сыном?!
— Да, сыном! А не приемным братом. Только тебе он был приемным сыном. До сегодняшнего дня я скрывал это от тебя... Но теперь, когда его нет с нами, мне тяжелее скрывать, чем признаться.
Он умолк. Реэт вздохнула. Это был не вздох отчаяния, как предполагал Ильмар, а вздох облегчения. Реэт закрыла глаза, чтобы собраться с мыслями. Потом она сказала с упреком:
— И все эти годы ты прожил рядом со мной с этой тайной?
— Да, прости меня! Луи так и умер в неведении и это меня начало мучить больше всего.
— Значит, ты все время...
И Реэт обеими руками закрыла лицо, не из-за полученного удара, а из страха выдать себя. Ильмар продолжал:
— Я виноват, я чувствую это. Ты мне открывала все свои тайны, а я... У меня не хватило смелости... Я перенес много сердечных мук, я много страдал. Но я относился к этому, как к божьей каре. И я ее действительно заслужил.
Он снова сел и уронил голову на руки. Теперь Реэт решилась отнять руки от лица. И странно, сейчас она не испытывала ни малейшего душевного тепла к этрму человеку, нуждавшемуся в сочувствии, — он был ей чужд и становился все более чуждым. Как они могли прожить рядом все эти годы с этой ложью и молчанием, хотя столько ' раз уверяли друг друга, что между ними нет никаких тайн. И никого из них стыд за эту скрытность не побудил к тому, чтобы признаться!
Видя перед собой согнувшуюся фигуру, она поняла, какую власть это дает ей, но это чувство ее сейчас нисколько не обрадовало, наоборот, Реэт захотелось, чтобы Ильмар не страдал так, а, мужественно подняв голову, скорее гордился бы, чем отчаивался. Она резко спросила:
— Кто же была эта моя предшественница?
— Ах, что толковать о ней... Она умерла! Если не физически, то духовно уже давно. Это та самая, которая хотела сорвать' с тебя фату. Она уже тогда была слабоумной.
— Так это она и была! — с отвращением сказала Реэт. — А я все не хотела верить слухам! Верила больше тебе... Значит, все это была правда! Ах...
— Значит, ты догадывалась?
Ильмар встал, чтобы утешить жену, погладить ее по голове.
— Нет, не прикасайся ко мне! Я не люблю тебя! Уйди!
— Но, дорогая Реэт... Ведь это стало уже прошлым. Теперь все это миновало. Я уже забыл об этом. Постарайся и ты забыть! Будем жить, как и до сих пор!
— Для тебя это прошлое, а для меня? Поди отыщи свою любовницу, может быть, она еще жива! Ступай к ней! Да еще этот сын, нечего сказать, замечательный парень!
— Оставь, пожалуйста, в покое несчастного мальчика!
— И оставлю, да и что он мог поделать... если такие родители. Как вспомню, все это ужасно! Он... недалек был от...
— Замолчи! Я не могу!
— Ты старался закрывать глаза перед правдой. Он был твоим родным сыном, но разве ты его любил? Ты дал ему вырасти в другом городе, чтобы твой грех не колол тебе глаза! Ты даже не посмел называть сына сыном! И, наверно, не прочь был, чтобы он скорее сгинул... Не послал вовремя в санаторий, где он мог бы поправиться. Не то чтобы ты пожалел нескольких сотен крон, нет, но ты вообще не беспокоился, выздоровеет он или нет. Он всегда был для тебя помехой, как дурное воспоминание, как укор совести.
Никто еще не предъявлял Ильмару таких тяжких обвинений. Он попытался защитить себя, найти себе оправдание, но это ему плохо удавалось.
«Не сознаться ли и мне теперь во всем?» — промелькнуло в голове у Реэт, но она тут же почувствовала, что это означало бы восстановление прежних отношений с Ильмаром, а в ней что-то противилось этому.
— Я-то верила, что если другие лгут и скрывают, то хоть ты, по крайней мере, этого не делаешь... Но теперь я вижу, что все вы, пасторы, одним миром мазаны! Передо мной ты скрывал эту историю, быть может, из страха потерять меня, но почему ты боялся Луи? Своего родного сына ?
— Я и ему хотел признаться, когда услышал, как он относится к тебе, я хотел открыть ему глаза, но опоздал... И если я чего-нибудь боялся, то только того, что голая правда убьет его душу.
— Теперь ты убил его ложью!
— Как так?
— Ты, наверно, понятия не имеешь, как Луи страдал оттого, что не знал, кто его мать и отец.
— Я этого никогда не замечал.
— А я замечала. Я читала те бумажки, на которых он записывал свои мысли, и знаю, что именно это больше всего мучило его. Он охотно покончил бы с собой, если бы посмел. Но он был труслив, как и ты!
— Об этом я слышу впервые.
— Ты никогда не замечаешь, что происходит вокруг тебя. Часто ли ты видел и меня? Интересовало и тебя когда-нибудь, что я делаю, думаю и чувствую? Делился ли ты со мной своими заботами?
— Но я тебя все время любил. Я желаю тебе только добра.
— Какое это имеет значение! Если мы все время отдалялись друг от друга... Только добра? Да, ты добр ко мне, но мне этого мало. Иногда мне даже хочется, чтобы ты рассердился на меня... Ты же одинаково добр ко всем...
Ильмар, который всегда считал свою природную доброту достоинством, почувствовал, что его не понимают, что о нем судят несправедливо. Ему хотелось растолковать, доказать Реэт, каким достоинством является природная доброта, как Реэт все еще не умеет ценить ее, но чем могли помочь теперь слова? В таком настроении невозможно было бы убедить ее. Ильмар опустил голову на руки и мизинцем украдкой вытер глаз. Реэт это заметила, но не только не растрогалась, а даже почувствовала отвращение к слезам, до которых, видимо, скоро дойдет дело.
— Я попытаюсь... Может быть, в будущем я сумею исправить то зло, которое я тебе причинил, — сказал Ильмар. — Если подумать, то твоя жизнь действительно несколько бедна и ограниченна... Но я не ставлю тебе преград, ты человек свободный и можешь делать, что только пожелаешь. Если тебе тяжело жить со мной...
Ильмар не мог продолжать в том же духе, потому что это становилось неискренним.
— Поздно, поздно все! — прервала его Реэт.
— Как поздно? Что ты имеешь в виду?
— Ведь и мне предстоит участь Луи. У меня уже температура и колет в легких...
— Ты мне ничего не говорила об этом! Это невозможно!
— Как могло быть иначе, — ведь этот дом весь кишит микробами.
— Ты сейчас же поедешь со мной в город, покажешься врачам, сделаешь анализы...
— Ах, — махнула Реэт рукой.
Ильмар проявил большое участие, обещал распорядиться, чтобы во всей даче произвели дезинфекцию, а потом Реэт устроится здесь свободно, по своему желанию, и по указанию врачей заведет твердый режим, тогда и здоровье вернется.
— Я ни одного дня не желаю жить здесь! Неужели ты думаешь, что я здесь, вдали от всех других людей, могу поправиться? Я хочу уйти от всего здешнего, от этой скуки, от этой однообразной жизни! Я не хочу, не хочу, не хочу!
И Реэт отчаянно заколотила руками по подушке.
Ильмар умолк. Через некоторое время он сказал робко:
— Можно бы подумать о каком-нибудь санатории...
Мысль об отправке Реэт в санаторий появилась случайно и была еще не обдумана, к тому же Ильмару не хотелось сразу же связывать себя обещаниями, поэтому он не стал развивать ее. Реэт, напротив, мысль эта пришлась *по душе. На самом деле, не поехать ли ей в санаторий?
Нет, не на родине! Госпожа Раудвере с Кики уезжают, не присоединиться ли к ним, или пусть они хотя бы разузнают... Только с Йоэлем жалко было бы расставаться!
Ильмар понял, что мысль о санатории позволила Реэт забыть о тяжелой ране, нанесенной ей его признанием. Он уехал в город с более легким сердцем, чем мог надеяться. Реэт с ним не поехала, она пожелала провести здесь еще несколько погожих дней, чтобы потом подвергнуться в городе основательным исследованиям.
Едва шум мотора стих, как Реэт накинула пальто, чтобы отправиться на тот берег озера. Легким шагом прошла она по росистой меже. И как когда-то раньше, она и сейчас остановилась на минутку в дверях Йоэля, в радостном возбуждении, ожидая повторения знакомых восторгов, которые он выражал на этом же месте. Но восторга не последовало.
— Я свободна! — воскликнула Реэт.
— Как свободна? Что это значит? — спросил Йоэль, пожимая ей руку.
— Я чувствую, что ничто не связывает меня больше... с ним.
И Реэт рассказала все, что произошло между нею и Ильмаром.
— А ты и не? — спросила наконец Реэт.
Действительно, Йоэль почувствовал, что свобода Реэт
связывает его гораздо больше, чем когда-либо раньше. Вместе с исчезновением опасности притупилась и возбуждающая острота его увлечения.
— Если ты думаешь уехать... — нашел себе Йоэль подходящее оправдание.
— Но мне и не нужно уезжать! Если ты хочешь, я могу остаться здесь. Останусь в Соэкуру на всю зиму. Скажу Ильмару, что я вовсе не так больна, как он думает. И тогда ты часто будешь приезжать ко мне в гости, ведь у тебя зимой не так много работы... Будешь оставаться у меня на несколько дней... Будем ходить вместе на лыжах, кататься на санках... Как ты думаешь?
— Не так это просто. Что скажет Ильмар?
— Вот еще вопрос! Разве когда-нибудь раньше ты беспокоился об этом?
— Подумай все же, теперь лето и осень... Но зимой поселиться в деревне?..
— Погляди мне в глаза!
Ухватившись обеими руками за уши Йоэля, Реэт долгим, испытующим взглядом посмотрела на него.
— Разве ты меня больше не любишь, что так говоришь? Или приглянулась другая? Признавайся!
— Как ты можешь... Ты же знаешь... Но подумай сама, не могу же я всю жизнь разыгрывать роль влюбленного дачника под крышей другого мужчины.
— Значит, ты хочешь...
— Конечно, хочу тебя всю целиком, нераздельно!
Через два дня Кики пришла в Соэкуру прощаться.
Она застала здесь, разумеется, и Йоэля. Кики прихватила с собой несколько свертков, чтобы оставить их тут на хранение, пока она не вернется из Парижа.
Она указала на пакетик, перевязанный золотой тесьмой:
— Вот мои любовные письма. Я их всегда возила с собой. Когда мне становится очень-очень одиноко, я развертываю их и начинаю читать. И тогда мне хорошо и тепло, и время быстро проходит. И от тебя, Йоэль, тут есть несколько писем. Сам ты, конечно, давно забыл о них. В одном письме ты так красиво пишешь, будто я поглядела на тебя так, что ты ничего лучше этого взгляда не знал.
Реэт взглянула на Йоэля. Тот покраснел, а Кики тотчас же поторопилась выправить положение:
— Ох, это было уже давным-давно, теперь бы он мне так не написал. И даже не, подумал бы так. Господь с ними! Рыйгас не любит, когда я их читаю, возьмет да и разорвет еще. Ведь если уж он не любит, о, тогда... Однажды он в сердцах даже платье на мне разорвал, так что уж для него эти бумажонки...
Кики, зараженная лихорадкой скорого отъезда, продолжала свою болтовню. И в душах тех, кто оставался здесь, она посеяла микробы беспокойства, встревожив их. Она заметила эту тревогу и это беспокойство и в душе сочла, что виной всему эта проклятая дача, эта тюрьма и больница, которую Йоэль когда-то осыпал такой бранью...
Кики показали дорогу на чердак, где она могла оставить свои свертки. Там она оставалась долго, чтобы, как она объяснила, рассортировать письма и захватить некоторые из них с собой в дорогу.
Когда она под вечер уходила из Соэкуру, Реэт и Йоэль в последний раз пошли провожать свою старую приятельницу.
— Жалко становится, — сказала Реэт, — как подумаешь, что ты уезжаешь, а мы должны остаться тут... Ты свободна, а я...
— Не знаю, поехала ли бы я по своей воле. Но Рыйгас, он же не может обойтись без меня, то и дело зовет. Как же я могу отказать ему?
— Ну, когда же мы снова увидимся? — спросил Йоэль при прощании.
— Ничего, скоро и вы приедете следом за мной!
— Уж я-то нет! — печально сказала Реэт. — От тебя мы когда-то через окно удрали, но из этой тюрьмы...
— Мы считали тебя тогда злой волшебницей, — добавил Иоэль, — но па самом деле ты не такая.
— Кто знает? — сказала Кики с прежним кокетством, но на душе у нее сделалось так тяжело, что она, не подымая глаз протянула руку.
Когда и Иоэль ушел, Реэт пригласила к себе Розалинду читать ей вслух. Она уже разделась и, лежа в постели с зеркальцем в руке, натирала лицо кремом. Она плохо слышала то, что читали, потому что мысли ее уносились далеко.
— Ах, — вздохнула Розалинда, поверх очков глядя на Реэт и переворачивая страницу, — если бы и жизнь быль так красива, как книжка!
— О, в жизни бывает порой еще красивее!
— У вас, фрау Грете, да! У вас есть прекрасный муж и еще...
— Кого вы имеете в виду?
Розалинда, прикрыв рукой рот, лукаво рассмеялась. Это была опасная тема, но Реэт не хотелось оставлять ее. А Розалинда приготовилась читать дальше.
— Скажите мне откровенно, вы когда-нибудь любили? — вдруг спросила Реэт, откладывая зеркало.
— О чем вы говорить? — спросила старая дева, счастливая тем, что представляется случай вспомнить свою молодость. — Любили? Хи-хи-хи!
Она засмеялась, прикрывшись рукой, чтобы не показывать пустые десна, потому что зубы она уже оставила наверху в кружке с водой. Потом она сняла очки и принялась протирать их, как будто без них прошлое виделось ей слишком туманно.
— Да-а, я быль когда-то обручена. Он был один ОЬегкЬгег2, длинный, красивый мужчина, я всегда любил эти длинные, красивые мужчины. Но папа сказал, тебе не надо спешка, время довольно, зачем ты так торопливо желаешь покидать нас? И мама тоже сказал, ты еще не стиль себе дюжин скатертей, куда ты бежишь с сумасшедшим голова. Папа купил мне тогда швейный машин, а мама учил меня пошить. Герр Шмидт все время ходи к нам гости, мой брат тогда быль студент, и они всегда говорил об эти дуэли. Он научил меня ехать верхом, ах, он был один очень милый мужчина. И всегда, никогда пальцем не тронул. Как и ваш герр Хурт, всегда. И тогда пришел день рождений мой Паиа, приехал мои кузины, и господин помещик фон Бок быль там со свои три дочери. II у нас были многи штуденты, и очень весело. С герр Шмидт пришел один другой ОЪег1еЬгег, и он быль такой смешной, потерял свой пенсне и тогда ничего не видел. Рукой взял сыр, думал, это есть хлеб. И спотыкнулся на стул и наступил на нога мой кузина. Ах, как мы смеялись! А сами шептали: теперь мы скоро должен плакать. Так и быль. Мы были пить кофе, старший люди еще остались там, а мы бежал играть в пятнашки. И тогда герр Шмидт бежал на меня, как один ястреб летает на курица, я так сильно испугался, что когда он меня ха-ха-ха...
И Розалинда неудержимо расхохоталась. Она смеялась так, что книга и очки упали на пол и она даже забыла прикрыть рукой рот. Слезы текли по ее побагровевшим щекам. Реэт вскочила с постели, чтобы подать ей воды.
Выпив глоток, она перевела дух и продолжала свой рассказ:
— Он меня умармил, сжимал так крепко, что...я...
Снова приступ смеха заглушил ее слова, но на этот раз
она скорее справилась с собой.
— После этого он меня несколько раз вертел вокруг себя, как будто хотел проветривать. А мне быль так стыдно, так ужасно стыдно, что я спрятался на чердак и не отвечал, когда меня искали и звали. Мы больше никогда не виделись. И когда я позднее по дум а, я нашел, что виновата моя Тапге . Подумайте, что она мне советовал против прыщ и угри на мой лицо — тогда у меня их быль много... Простокваш! И я пиль его, и он дает так много газов...
Реэт от души посмеялась над этим трагикомическим происшествием, но, вдруг став серьезной, спросила:
— Вы не слышали шума наверху?
— Нет, боже спаси!
— Послушайте!
На этот раз завывал только ветер. Обе умолкли, став серьезными. Не донесся ли этот шум из той пустой комнаты, в которой умер Луи? Дрожь пробрала обеих женщин. Розалинда снова взялась за чтение, но мысли у обеих разбрелись.
— Не пойти ли вам все же взглянуть! — сказала Реэт, перебивая чтение. — Мне кажется, пахнет угаром.
— Это, наверно, из камин, — пояснила Розалинда. — Послушайте этот ветер, он не дает труба тянуть. Но 8сЫес1ег 1 тоже не можно закрыть, тогда угар еще больше.
— Все же ступайте, зажгите на лестнице свет и заприте входную дверь.
Розалинда собралась с духом и встала. Но едва она вышла за порог, как закричала:
— Майн гот, пожар! Пожар!
Она совершенно потеряла самообладание и беспомощно принялась бегать взад и вперед, не зная, что спасать. Потом в голове у нее промелькнула более ясная мысль;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37