Через десятки тысяч лет земной шар изменит свой вид, станет, скажем, обтекаемым, примет форму сигары, сойдет со своей орбиты, превратит, допустим, другие планеты в своих спутников; человек раскалывает атомы словно орехи, создает новые солнца, словом, человек кладет кирпич на кирпич в космическом масштабе, да, а дальше? Материя перенесена с места на место, а человек, его душа? Не будет ли раздавлена душа под грудой кирпича? А что вообще может быть выше души и ее блаженства? Неужели гордость нашим умением передвигать одну песчинку к другой? Нет, вся техника, все строительство, в конце концов, пустое дело и суета сует.
Здесь, между выпивкой и закуской, Туулик продолжал свою философию о любви, о божественной природе, о мистическом слиянии с богом. Он пустил в ход все свое вдохновение, чтобы дискредитировать человеческий разум и волю, оставляя в силе только чувство, при помощи которого можно непосредственно ощутить даже бога.
Йоэлю показалось, будто во взглядах Туулика, как в кривом зеркале, отразилось его собственное отношение к жизни за последнее время, отношение, которое он сам считал иногда «предательством». Постепенно он дал вовлечь себя в спор и принялся защищать положения, которые упрямо отрицали все то, что утверждали его собственные переживания. Чувства и переживания — что это в конце концов? Наслаждение, только наслаждение, щекотание наших пяти чувств! Мистическое переживание и откровение Туулика также всего лишь эгоцентризм и даже эгоизм.
Йоэль тем энергичнее нападал на всякие формы эгоизма, которые, по его мнению, бессознательно защищал Туулик, что этим самым он тайно осуждал и свое увлечение Реэт. Потому что приятное парение в мире чувств, внезапно и часто мелькающая мысль, что высший смысл жизни состоит в любви, — все это выглядело весьма немужественно на фоне пасторской мистики Туулика.
И Йоэль с большим жаром принялся защищать свои былые взгляды, по которым жизнь дана не для того, чтобы переживать разные чувства, а для того, чтобы применить их к разрешению жизненных задач. Даже доброе дело, если им наслаждаются, от лукавого, доказывал он,
Если бы бог существовал, то не для того, чтобы наподобие мистиков переживать его, а чтобы претворять это чувство в жизнь. К чему строительство? Да, если только с точки зрения абстрактной мысли докапываться до всяких основ, то мы действительно придем к «суете сует и томлению духа». И все же мы, как и раньше, каждый на свой лад, строим этот мир. Нет ничего более достойного восхищения, чем человек, который строит и создает. Единым актом воли рука проводит в реальном мире прямые линии, которые в виде понятий, возможностей, зачатков существуют в человеке. Сам мир представляет собой задачу для строительства !
Другие собутыльники в спор не вмешивались, они были даже рады, что избавились на время от мудрствований Туулика и могли поговорить о более земных делах. Рюмки осушались исправно, и сам «философ» даже опережал других в этом деле. Когда он ушел в другую комнату, чтобы раздобыть закуску, Йоэль решил улучить момент, чтобы побеседовать с пастором Нийнемяэ. Он огляделся, но убедился, что тот исчез.
Вставая из-за стола, Йоэль почувствовал легкое головокружение. Весь этот праздник показался ему «суетой сует и томлением духа». «Мавр сделал свое дело», — пробормотал он, сунул руки в карманы брюк и вышел.
На открытой веранде усердно танцевали. Кики самозабвенно кружилась там, и ее прозрачный розовый шарф мелькал то тут, то там. Реэт глядела снизу вверх на своего партнера, студента, губы их были близко, и на лице студента расплылась сладкая улыбка. Танцевала тут и новая любимица Кики, ее дачная хозяйка, госпожа Раудвере, блондинка с очень правильными чертами лица, чья дочь Илла была точной копией матери или, вернее, уменьшенным и слегка омоложенным ее изданием. «У Иллы брошка, изображающая орлана, и шея жаворонка и ямочка на подбородке, — подумал Йоэль. — Кики уже занялась сводничеством, сватает ее мне. Ладно, а теперь я уйду, ни с кем не прощаясь! Мавр может идти. Да и почему бы мне не уйти?»
Он легким шагом начал спускаться к озеру. На минутку остановился на площадке. Солнце уже зашло, тихие сумерки опустились на озеро, откуда-то повеяло теплым ароматом берез. Всею грудью вдыхая его, он почувствовал вдруг такую радость бытия и легкость, как будто сбросил с себя тяжелый груз, так что даже невольно улыбнулся и послышался вдруг голос рядом с ним.
Ах, это была барышня Розалинда, которая в своем белоснежном платье с голубыми бантами порхнула сюда. Йоэль со скрытой иронией пригласил барышню потанцевать. Но та кокетливо вздернула плечи, жадно вдохнула запах жасмина, веточку которого держала в руках, и ответила:
— Ах, что вы, герр архитектор! Подумать, сегодня все мужчины влюбились в меня! Сейчас только герр Туулик пригласил меня на танец, и я убежал. Я и во сне не видел, какой успех буду иметь! Но, милый герр Хурт, я же не танцую!
— Жаль, сударыня, очень жаль!
И Йоэль, отвесив ей несколько поклонов, поспешил почему-то назад к танцевальной площадке. Тут он вдруг вспомнил, что обещал поговорить с Ильмаром насчет Реэт.
Ильмара он отыскал на этот раз в розовой комнате наверху, где он сидел на диване, держа двумя пальцами сигару с нагоревшим пеплом. Он был там в полном одиночестве и, видимо, отдыхал от утомительных обязанностей хозяина дома.
— Вот и хорошо, — начал Йоэль, — что я могу потолковать с вами с глазу на глаз. Меня очень беспокоит одно обстоятельство...
— Рассказывайте, — сказал Ильмар, похлопав по коленям усевшегося рядом с ним Иоэля. — Ваш покорный слуга слушает вас!
— Мы с вами вместе выстроили этот дом, освятили его, но... но я сомневаюсь, будет ли ваша супруга чувствовать себя в нем счастливой.
— А почему нет? Вы были так предусмотрительны, построили даже великолепные стенные шкафы, ванную, электрическую плиту... Чего же еще недостает?
— Я думал, что этот дом станет дачей для вас и для вашей супруги. Не так ли? Вы смогли бы отдохнуть здесь вполне свободно лишь в том случае, если бы вам не мешали, если бы... весь этот старый дом не перекочевал сюда. Вы понимаете меня: что же это за летний отдых, если вашей супруге придется жить так, как будто она снимает комнату в чужой даче...
— Вы правы, господин Хурт, вы правы! Просто трогательно, как вы заботитесь обо всем, и я понимаю, что вам, как архитектору, не все равно...
— Конечно, — быстро перебил его Хурт, — если бы вы только догадывались... если бы вы хоть немножко понимали, какие настроения я хотел вложить в эти комнаты, как я все это строение создал, так сказать, по образу вашей супруги...
— Вы правы, — повторил пастор Нийнемяэ задумчиво. — Не беспокойтесь! На первых порах этот дом останется в полном распоряжении Реэт. Ведь в конце концов это ее дача. Все будет зависеть от ее желаний воли.
— Так, — сказал Хурт, — а как же будет со старым домом? Разве там не поселяется ваш испольщик?
— О нет! Сначала я ему, правда, обещал. Но я посмотрел и убедился, что его теперешний дворец еще вполне сносен, надо только починить крышу и, если ему угодно, побелить изнутри. Настоящему земледельцу не так уж важно, где и как он живет сам. Главное, чтобы скотина была хорошо устроена. Не правда ли? Ведь они не так избалованы и испорчены, как мы с вами._
Этот дешевый цинизм разозлил Ноэля. Он поднялся, но, быстро овладев собой, только сказал:
— Вы хорошо сделаете, если и своему настоящему земледельцу выстроите порядочный дом!
— Не беспокойтесь, — ответил пастор Нийнемяэ, ища глазами, куда бы стряхнуть пепел с сигары. — Мой испольщик никогда не был красным. Он даже вступил в Национальный фронт и ходил в берете, — знал, что это мне придется по душе. А теперь мы все хорошие патриоты, каждый на своем месте и на свой манер!
Когда Йоэль снова вышел, становилось уже темно. На северо-западе виднелась темная масса леса, в то время как другой берег еще озарялся вечерним светом. Настроение его снова испортилось. Он ясно почувствовал, как в нем подымается неприязнь к Нийнемяэ. Если бы он вернулся и выпил еще несколько рюмок вина, то было бы недолго и до скандала.
Он пошел в сад, прошел несколько шагов по тропинке и вдруг увидел Реэт, — она стояла перед скамейкой, на которой сидел Луи, и с большой нежностью проводила рукой по волосам юноши.
— Ну будь же хорошим мальчиком, — сказала она, — пойдем, а то ты здесь простудишься! Я сама пойду с тобой и уложу тебя спать.
— Если ты так желаешь, — ответил Луи, притянул к себе руку Реэт и встал, опираясь на нее.
— Подожди здесь, я принесу тебе пальто и шляпу! — И Реэт убежала в комнату.
Йоэль остановился, словно пригвожденный к месту. «Еще и это», — гневно подумал он. Реэт пришла с пальто и шляпой, накинув себе на_ плечи знакомый цветастый платок. Она пробежала мимо Йоэля, не заметив его в сумерках, помогла Луи надеть пальто, взяла его под руку, и они направились к дому.
Через некоторое время, когда на дворе уже стемнело, а Реэт все еще не возвращалась, Йоэль, который за это время снова отдал дань Бахусу, поплелся к старому дому. Он шел медленно, надеясь, что встретит Реэт. Голова стала тяжелой, воздух был теплым и душным. Реэт нигде не было.
В старом доме горели огни, и Йоэль увидел в окно старика Нийнемяэ, аптекаря и пастора Арнеманна, которые играли в карты. Йоэль побродил по комнатам с вызывающим видом человека, который ищет ссоры. Но кругом сидел мирный народ, в большинстве пожилые люди и ближайшие соседи, которые после церемонии освящения ушли с новой дачи, где они чувствовали себя не в своей тарелке.
Йоэль поднялся по темной лестнице, минутку прислушался и ощупью направился к комнате, через замочную скважину которой виднелся свет.
Реэт стояла перед зеркалом, поправляя прическу. Вошедший надеялся найти здесь еще кого-нибудь, с которым можно затеять ссору, которого можно спустить с лестницы. Он был разочарован, не найдя никого.
С удивлением следила Реэт за этим блуждающим взглядом, хватанием за руки, за устремленным на нее пронизывающим взглядом. Потом Йоэль гневно схватил ее в объятия, готовый задушить, как та ель в лесу задушила в своих объятиях березу. Йоэля охватило дикое желание отомстить кому-то неизвестно за что, желание стиснуть эту женщину, сделать ей больно, силой увести ее от других...
Вдруг раздалась звонкая пощечина.
Этого Йоэль меньше всего ожидал, ведь он никогда не встречал у Реэт сопротивления, не наталкивался даже на малейшее несогласие. Это подействовало как ледяная вода. Он очнулся, осознал свое положение, отступил, с опущенными глазами остановился на минутку возле двери и вышел.
«Вот твоя награда!» — с жалостью к самому себе подумал он, шагая к даче, чтобы взять там свою шляпу и тотчас же уехать на лодке домой. Но едва он дошел до дачи, как веселящаяся компания насильно удержала его. Кики подбежала к нему и зашептала на ухо:
— Спаси меня, Йоэль! Идем на озеро! Скорей!
Они вышли, сбежали по лестницам и отвязали лодку.
— Что с тобой? — рассеянно спросил Йоэль, когда лодка была уже отвязана.
— Посмотри, вот он идет, пристал ко мне, весь вечер никак не отвяжется! Иду в сад, он за мной. Ухожу в комнату, чтобы напудриться, смотрю, он уже держит пудреницу. Вздумаю выйти на площадку перед домом, а он уже стоит там рядом с моей гранитной статуей...
Студент Кукемельк, как можно было различить в предутренних сумерках, тяжело спускался по лестнице, влез в другую лодку — удивительно, как она не перевернулась! — и стал ее с трудом отвязывать.
Беглецы были уже далеко на озере. Только здесь посреди озера Йоэль проснулся будто от ночного кошмара. Он последовал за Кики почти механически. От дачи доносились танцевальная музыка и праздничный гомон, в прибрежном лесу зачирикали первые птички, на хуторе закукарекал петух, с луга донесся звук оттачиваемой т<осы.
— Куда же девался твой рыцарь? - спросил Йоэль, оглядываясь.
— Боюсь, что он зашагал прямо по воде. У него, пожалуй, найдется столько веры в то, что он не потонет! Представь себе, что он сейчас говорил! Он расцеловал мою руку до самого плеча и сказал, что кожа у меня соленая. Ему очень хотелось знать, всюду ли она такая. Что он о себе воображает!
— У тебя есть основание радоваться и веселиться, — холодно произнес Йоэль.
— А ты? О, я все вижу! Для этого не нужно сидеть в камышах и удить. Я и без того отлично все вижу.
— Что же ты, собственно, видишь?
— Любовь! — пропела Кики.
— Выдумки! Никакой любви нет, — протестовал Йоэль.
Но Кики была в чем-то уверена, и Йоэлю очень
хотелось знать, в чем она так уверена. Ах, ни в чем! Только Реэт все время спрашивала: где Йоэль; сказала Хурт, когда надо было сказать Раудвере; сказала Йоэль, когда надо было сказать Ильмар. Все это было так приятно, так утешительно слышать, что Йоэль, подсев ближе к Кики, положил ей голову на колени.
— Говори еще! — попросил он.
Кики походила на сестру милосердия, которая держит раненого на коленях и нашептывает ему утешения. Она поглаживала Йоэля, пела ему колыбельную, стараясь подражать голосу Реэт. Йоэлю было хорошо. Но, услышав донесшийся с берега звонкий, нервный смех, он вскочил и взялся за весла. Это был смех Реэт! Это был голос Реэт!
Подплыв к берегу, они застали на нем странное оживление. Реэт, которая только что окинула взглядом утреннее озеро, нет, нет, не для того, чтобы искать кого-либо, а только посмотреть, все ли лодки на месте, вдруг заметила в одной лодке темную, неподвижную фигуру. Подойдя ближе, она увидела, что это был не кто иной, как Кукемельк, который, распутывая цепь, вдруг, найдя для себя удобное положение, заснул в лодке.
Кики и Иоэль подплыли как раз к 'моменту торжественной церемонии побудки. Молодежь собралась возле причала и хором пела серенаду спавшему.
Кики беспокоилась за Кукемелька и не заметила, как Иоэль отошел от нее и приблизился к Реэт.
Они поднялись по лестнице, остановились на площадке и отсюда смотрели весь спектакль. Но можно сказать с уверенностью, что оба ничего не видели, потому что мысли их были далеко.
Йоэль ждал, что Реэт попросит прощения или, по крайней мере, извинится, если не словами, то хоть жестами. Но Реэт и не думала просить прощения. Напротив: она сама ждала от Йоэля взгляда, который подтвердил бы ей, что та грубость, с которой он недавно готов был перечеркнуть все прежние прекрасные и невинные минуты, теперь забыта.
Солнце осветило уже все небо, и первые лучи его розовели на вершинах высоких деревьев. В этом светлом просторе прошедшая ночь со всеми своими настроениями отодвинулась куда-то очень далеко, но скорее какое-то смущение, чем неприязнь, помешало обоим чистосердечно взглянуть друг другу в глаза.
Наконец Реэт сказала, печально глядя на Йоэля:
— Почему вы так поступили?
Йоэль молчал, опустив глаза.
— Почему вы захотели разрушить вашу прекрасную постройку?— снова спросила Реэт.
«Ах так, теперь она сама признается, что это была только моя постройка. А она? Что я для нее? Ничто!» — подумал Йоэль и сказал:
— Ах, со всем этим надо наконец покончить!
— И именно таким образом?
Йоэлю хотелось накинуться на Реэт с упреками, хотелось сказать ей, что она слишком многим раздает свои милости, в то время как должна принадлежать одному ему, Йоэлю. Но при свете дня такие темные мысли казались бесконечно глупыми.
— Мы можем ведь расстаться... хорошими друзьями.
Реэт протянула руку в знак примирения. Но это показалось Йоэлю намеком на только что предложенное расставание. Даже не оглянувшись на Реэт, он спустился по лестнице, как будто решил уйти отсюда навсегда, распрощавшись со всеми мечтами. По крайней мере, так это должна была сочувствовать Реэт.
Но этот трагически задуманный жест тут же обернулся смехотворным унижением: внизу не было ни одной лодки!
Оказывается, Кики взяла лодку Иоэля и отправилась кататься.
Реэт, все еще стоявшая на верху лестницы, не могла подавить невольной злорадной усмешки, которую вскоре вытеснило чувство неловкости за Йоэля. Все это длилось недолго, потому что Кики в ответ на многократные сигналы Йоэля уже начала грести к берегу.
Лишь после того, как Йоэль направил лодку к своему дому, он решился поднять глаза на дачу.
Реэт все еще стояла на прежнем месте. Может быть, она за это время махнула ему рукой, а может быть, и нет.
14
Луи Нийнемяэ представлял собой трудного для окружающих больного, смесь капризного ребенка с рано созревшим юношей, чей дух противоречия, а подчас проницательность просто поражали. Правильные черты лица, восковая кожа, блестящие черные пряди волос, закинутые назад, и глубокие черные глаза, в которых постоянно трепетал огонек лихорадки, придавали ему в общем симпатичный вид. Бее были добры к больному, баловали его, пытаясь исполнить любое его желание, но тем легче в нем пробуждался некий упрямый каприз, подчас доходивший до дикой злобы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Здесь, между выпивкой и закуской, Туулик продолжал свою философию о любви, о божественной природе, о мистическом слиянии с богом. Он пустил в ход все свое вдохновение, чтобы дискредитировать человеческий разум и волю, оставляя в силе только чувство, при помощи которого можно непосредственно ощутить даже бога.
Йоэлю показалось, будто во взглядах Туулика, как в кривом зеркале, отразилось его собственное отношение к жизни за последнее время, отношение, которое он сам считал иногда «предательством». Постепенно он дал вовлечь себя в спор и принялся защищать положения, которые упрямо отрицали все то, что утверждали его собственные переживания. Чувства и переживания — что это в конце концов? Наслаждение, только наслаждение, щекотание наших пяти чувств! Мистическое переживание и откровение Туулика также всего лишь эгоцентризм и даже эгоизм.
Йоэль тем энергичнее нападал на всякие формы эгоизма, которые, по его мнению, бессознательно защищал Туулик, что этим самым он тайно осуждал и свое увлечение Реэт. Потому что приятное парение в мире чувств, внезапно и часто мелькающая мысль, что высший смысл жизни состоит в любви, — все это выглядело весьма немужественно на фоне пасторской мистики Туулика.
И Йоэль с большим жаром принялся защищать свои былые взгляды, по которым жизнь дана не для того, чтобы переживать разные чувства, а для того, чтобы применить их к разрешению жизненных задач. Даже доброе дело, если им наслаждаются, от лукавого, доказывал он,
Если бы бог существовал, то не для того, чтобы наподобие мистиков переживать его, а чтобы претворять это чувство в жизнь. К чему строительство? Да, если только с точки зрения абстрактной мысли докапываться до всяких основ, то мы действительно придем к «суете сует и томлению духа». И все же мы, как и раньше, каждый на свой лад, строим этот мир. Нет ничего более достойного восхищения, чем человек, который строит и создает. Единым актом воли рука проводит в реальном мире прямые линии, которые в виде понятий, возможностей, зачатков существуют в человеке. Сам мир представляет собой задачу для строительства !
Другие собутыльники в спор не вмешивались, они были даже рады, что избавились на время от мудрствований Туулика и могли поговорить о более земных делах. Рюмки осушались исправно, и сам «философ» даже опережал других в этом деле. Когда он ушел в другую комнату, чтобы раздобыть закуску, Йоэль решил улучить момент, чтобы побеседовать с пастором Нийнемяэ. Он огляделся, но убедился, что тот исчез.
Вставая из-за стола, Йоэль почувствовал легкое головокружение. Весь этот праздник показался ему «суетой сует и томлением духа». «Мавр сделал свое дело», — пробормотал он, сунул руки в карманы брюк и вышел.
На открытой веранде усердно танцевали. Кики самозабвенно кружилась там, и ее прозрачный розовый шарф мелькал то тут, то там. Реэт глядела снизу вверх на своего партнера, студента, губы их были близко, и на лице студента расплылась сладкая улыбка. Танцевала тут и новая любимица Кики, ее дачная хозяйка, госпожа Раудвере, блондинка с очень правильными чертами лица, чья дочь Илла была точной копией матери или, вернее, уменьшенным и слегка омоложенным ее изданием. «У Иллы брошка, изображающая орлана, и шея жаворонка и ямочка на подбородке, — подумал Йоэль. — Кики уже занялась сводничеством, сватает ее мне. Ладно, а теперь я уйду, ни с кем не прощаясь! Мавр может идти. Да и почему бы мне не уйти?»
Он легким шагом начал спускаться к озеру. На минутку остановился на площадке. Солнце уже зашло, тихие сумерки опустились на озеро, откуда-то повеяло теплым ароматом берез. Всею грудью вдыхая его, он почувствовал вдруг такую радость бытия и легкость, как будто сбросил с себя тяжелый груз, так что даже невольно улыбнулся и послышался вдруг голос рядом с ним.
Ах, это была барышня Розалинда, которая в своем белоснежном платье с голубыми бантами порхнула сюда. Йоэль со скрытой иронией пригласил барышню потанцевать. Но та кокетливо вздернула плечи, жадно вдохнула запах жасмина, веточку которого держала в руках, и ответила:
— Ах, что вы, герр архитектор! Подумать, сегодня все мужчины влюбились в меня! Сейчас только герр Туулик пригласил меня на танец, и я убежал. Я и во сне не видел, какой успех буду иметь! Но, милый герр Хурт, я же не танцую!
— Жаль, сударыня, очень жаль!
И Йоэль, отвесив ей несколько поклонов, поспешил почему-то назад к танцевальной площадке. Тут он вдруг вспомнил, что обещал поговорить с Ильмаром насчет Реэт.
Ильмара он отыскал на этот раз в розовой комнате наверху, где он сидел на диване, держа двумя пальцами сигару с нагоревшим пеплом. Он был там в полном одиночестве и, видимо, отдыхал от утомительных обязанностей хозяина дома.
— Вот и хорошо, — начал Йоэль, — что я могу потолковать с вами с глазу на глаз. Меня очень беспокоит одно обстоятельство...
— Рассказывайте, — сказал Ильмар, похлопав по коленям усевшегося рядом с ним Иоэля. — Ваш покорный слуга слушает вас!
— Мы с вами вместе выстроили этот дом, освятили его, но... но я сомневаюсь, будет ли ваша супруга чувствовать себя в нем счастливой.
— А почему нет? Вы были так предусмотрительны, построили даже великолепные стенные шкафы, ванную, электрическую плиту... Чего же еще недостает?
— Я думал, что этот дом станет дачей для вас и для вашей супруги. Не так ли? Вы смогли бы отдохнуть здесь вполне свободно лишь в том случае, если бы вам не мешали, если бы... весь этот старый дом не перекочевал сюда. Вы понимаете меня: что же это за летний отдых, если вашей супруге придется жить так, как будто она снимает комнату в чужой даче...
— Вы правы, господин Хурт, вы правы! Просто трогательно, как вы заботитесь обо всем, и я понимаю, что вам, как архитектору, не все равно...
— Конечно, — быстро перебил его Хурт, — если бы вы только догадывались... если бы вы хоть немножко понимали, какие настроения я хотел вложить в эти комнаты, как я все это строение создал, так сказать, по образу вашей супруги...
— Вы правы, — повторил пастор Нийнемяэ задумчиво. — Не беспокойтесь! На первых порах этот дом останется в полном распоряжении Реэт. Ведь в конце концов это ее дача. Все будет зависеть от ее желаний воли.
— Так, — сказал Хурт, — а как же будет со старым домом? Разве там не поселяется ваш испольщик?
— О нет! Сначала я ему, правда, обещал. Но я посмотрел и убедился, что его теперешний дворец еще вполне сносен, надо только починить крышу и, если ему угодно, побелить изнутри. Настоящему земледельцу не так уж важно, где и как он живет сам. Главное, чтобы скотина была хорошо устроена. Не правда ли? Ведь они не так избалованы и испорчены, как мы с вами._
Этот дешевый цинизм разозлил Ноэля. Он поднялся, но, быстро овладев собой, только сказал:
— Вы хорошо сделаете, если и своему настоящему земледельцу выстроите порядочный дом!
— Не беспокойтесь, — ответил пастор Нийнемяэ, ища глазами, куда бы стряхнуть пепел с сигары. — Мой испольщик никогда не был красным. Он даже вступил в Национальный фронт и ходил в берете, — знал, что это мне придется по душе. А теперь мы все хорошие патриоты, каждый на своем месте и на свой манер!
Когда Йоэль снова вышел, становилось уже темно. На северо-западе виднелась темная масса леса, в то время как другой берег еще озарялся вечерним светом. Настроение его снова испортилось. Он ясно почувствовал, как в нем подымается неприязнь к Нийнемяэ. Если бы он вернулся и выпил еще несколько рюмок вина, то было бы недолго и до скандала.
Он пошел в сад, прошел несколько шагов по тропинке и вдруг увидел Реэт, — она стояла перед скамейкой, на которой сидел Луи, и с большой нежностью проводила рукой по волосам юноши.
— Ну будь же хорошим мальчиком, — сказала она, — пойдем, а то ты здесь простудишься! Я сама пойду с тобой и уложу тебя спать.
— Если ты так желаешь, — ответил Луи, притянул к себе руку Реэт и встал, опираясь на нее.
— Подожди здесь, я принесу тебе пальто и шляпу! — И Реэт убежала в комнату.
Йоэль остановился, словно пригвожденный к месту. «Еще и это», — гневно подумал он. Реэт пришла с пальто и шляпой, накинув себе на_ плечи знакомый цветастый платок. Она пробежала мимо Йоэля, не заметив его в сумерках, помогла Луи надеть пальто, взяла его под руку, и они направились к дому.
Через некоторое время, когда на дворе уже стемнело, а Реэт все еще не возвращалась, Йоэль, который за это время снова отдал дань Бахусу, поплелся к старому дому. Он шел медленно, надеясь, что встретит Реэт. Голова стала тяжелой, воздух был теплым и душным. Реэт нигде не было.
В старом доме горели огни, и Йоэль увидел в окно старика Нийнемяэ, аптекаря и пастора Арнеманна, которые играли в карты. Йоэль побродил по комнатам с вызывающим видом человека, который ищет ссоры. Но кругом сидел мирный народ, в большинстве пожилые люди и ближайшие соседи, которые после церемонии освящения ушли с новой дачи, где они чувствовали себя не в своей тарелке.
Йоэль поднялся по темной лестнице, минутку прислушался и ощупью направился к комнате, через замочную скважину которой виднелся свет.
Реэт стояла перед зеркалом, поправляя прическу. Вошедший надеялся найти здесь еще кого-нибудь, с которым можно затеять ссору, которого можно спустить с лестницы. Он был разочарован, не найдя никого.
С удивлением следила Реэт за этим блуждающим взглядом, хватанием за руки, за устремленным на нее пронизывающим взглядом. Потом Йоэль гневно схватил ее в объятия, готовый задушить, как та ель в лесу задушила в своих объятиях березу. Йоэля охватило дикое желание отомстить кому-то неизвестно за что, желание стиснуть эту женщину, сделать ей больно, силой увести ее от других...
Вдруг раздалась звонкая пощечина.
Этого Йоэль меньше всего ожидал, ведь он никогда не встречал у Реэт сопротивления, не наталкивался даже на малейшее несогласие. Это подействовало как ледяная вода. Он очнулся, осознал свое положение, отступил, с опущенными глазами остановился на минутку возле двери и вышел.
«Вот твоя награда!» — с жалостью к самому себе подумал он, шагая к даче, чтобы взять там свою шляпу и тотчас же уехать на лодке домой. Но едва он дошел до дачи, как веселящаяся компания насильно удержала его. Кики подбежала к нему и зашептала на ухо:
— Спаси меня, Йоэль! Идем на озеро! Скорей!
Они вышли, сбежали по лестницам и отвязали лодку.
— Что с тобой? — рассеянно спросил Йоэль, когда лодка была уже отвязана.
— Посмотри, вот он идет, пристал ко мне, весь вечер никак не отвяжется! Иду в сад, он за мной. Ухожу в комнату, чтобы напудриться, смотрю, он уже держит пудреницу. Вздумаю выйти на площадку перед домом, а он уже стоит там рядом с моей гранитной статуей...
Студент Кукемельк, как можно было различить в предутренних сумерках, тяжело спускался по лестнице, влез в другую лодку — удивительно, как она не перевернулась! — и стал ее с трудом отвязывать.
Беглецы были уже далеко на озере. Только здесь посреди озера Йоэль проснулся будто от ночного кошмара. Он последовал за Кики почти механически. От дачи доносились танцевальная музыка и праздничный гомон, в прибрежном лесу зачирикали первые птички, на хуторе закукарекал петух, с луга донесся звук оттачиваемой т<осы.
— Куда же девался твой рыцарь? - спросил Йоэль, оглядываясь.
— Боюсь, что он зашагал прямо по воде. У него, пожалуй, найдется столько веры в то, что он не потонет! Представь себе, что он сейчас говорил! Он расцеловал мою руку до самого плеча и сказал, что кожа у меня соленая. Ему очень хотелось знать, всюду ли она такая. Что он о себе воображает!
— У тебя есть основание радоваться и веселиться, — холодно произнес Йоэль.
— А ты? О, я все вижу! Для этого не нужно сидеть в камышах и удить. Я и без того отлично все вижу.
— Что же ты, собственно, видишь?
— Любовь! — пропела Кики.
— Выдумки! Никакой любви нет, — протестовал Йоэль.
Но Кики была в чем-то уверена, и Йоэлю очень
хотелось знать, в чем она так уверена. Ах, ни в чем! Только Реэт все время спрашивала: где Йоэль; сказала Хурт, когда надо было сказать Раудвере; сказала Йоэль, когда надо было сказать Ильмар. Все это было так приятно, так утешительно слышать, что Йоэль, подсев ближе к Кики, положил ей голову на колени.
— Говори еще! — попросил он.
Кики походила на сестру милосердия, которая держит раненого на коленях и нашептывает ему утешения. Она поглаживала Йоэля, пела ему колыбельную, стараясь подражать голосу Реэт. Йоэлю было хорошо. Но, услышав донесшийся с берега звонкий, нервный смех, он вскочил и взялся за весла. Это был смех Реэт! Это был голос Реэт!
Подплыв к берегу, они застали на нем странное оживление. Реэт, которая только что окинула взглядом утреннее озеро, нет, нет, не для того, чтобы искать кого-либо, а только посмотреть, все ли лодки на месте, вдруг заметила в одной лодке темную, неподвижную фигуру. Подойдя ближе, она увидела, что это был не кто иной, как Кукемельк, который, распутывая цепь, вдруг, найдя для себя удобное положение, заснул в лодке.
Кики и Иоэль подплыли как раз к 'моменту торжественной церемонии побудки. Молодежь собралась возле причала и хором пела серенаду спавшему.
Кики беспокоилась за Кукемелька и не заметила, как Иоэль отошел от нее и приблизился к Реэт.
Они поднялись по лестнице, остановились на площадке и отсюда смотрели весь спектакль. Но можно сказать с уверенностью, что оба ничего не видели, потому что мысли их были далеко.
Йоэль ждал, что Реэт попросит прощения или, по крайней мере, извинится, если не словами, то хоть жестами. Но Реэт и не думала просить прощения. Напротив: она сама ждала от Йоэля взгляда, который подтвердил бы ей, что та грубость, с которой он недавно готов был перечеркнуть все прежние прекрасные и невинные минуты, теперь забыта.
Солнце осветило уже все небо, и первые лучи его розовели на вершинах высоких деревьев. В этом светлом просторе прошедшая ночь со всеми своими настроениями отодвинулась куда-то очень далеко, но скорее какое-то смущение, чем неприязнь, помешало обоим чистосердечно взглянуть друг другу в глаза.
Наконец Реэт сказала, печально глядя на Йоэля:
— Почему вы так поступили?
Йоэль молчал, опустив глаза.
— Почему вы захотели разрушить вашу прекрасную постройку?— снова спросила Реэт.
«Ах так, теперь она сама признается, что это была только моя постройка. А она? Что я для нее? Ничто!» — подумал Йоэль и сказал:
— Ах, со всем этим надо наконец покончить!
— И именно таким образом?
Йоэлю хотелось накинуться на Реэт с упреками, хотелось сказать ей, что она слишком многим раздает свои милости, в то время как должна принадлежать одному ему, Йоэлю. Но при свете дня такие темные мысли казались бесконечно глупыми.
— Мы можем ведь расстаться... хорошими друзьями.
Реэт протянула руку в знак примирения. Но это показалось Йоэлю намеком на только что предложенное расставание. Даже не оглянувшись на Реэт, он спустился по лестнице, как будто решил уйти отсюда навсегда, распрощавшись со всеми мечтами. По крайней мере, так это должна была сочувствовать Реэт.
Но этот трагически задуманный жест тут же обернулся смехотворным унижением: внизу не было ни одной лодки!
Оказывается, Кики взяла лодку Иоэля и отправилась кататься.
Реэт, все еще стоявшая на верху лестницы, не могла подавить невольной злорадной усмешки, которую вскоре вытеснило чувство неловкости за Йоэля. Все это длилось недолго, потому что Кики в ответ на многократные сигналы Йоэля уже начала грести к берегу.
Лишь после того, как Йоэль направил лодку к своему дому, он решился поднять глаза на дачу.
Реэт все еще стояла на прежнем месте. Может быть, она за это время махнула ему рукой, а может быть, и нет.
14
Луи Нийнемяэ представлял собой трудного для окружающих больного, смесь капризного ребенка с рано созревшим юношей, чей дух противоречия, а подчас проницательность просто поражали. Правильные черты лица, восковая кожа, блестящие черные пряди волос, закинутые назад, и глубокие черные глаза, в которых постоянно трепетал огонек лихорадки, придавали ему в общем симпатичный вид. Бее были добры к больному, баловали его, пытаясь исполнить любое его желание, но тем легче в нем пробуждался некий упрямый каприз, подчас доходивший до дикой злобы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37