Вздохнув, Хайдаркул огляделся вокруг, и ему показалось, что в углу перед ним лежит человек в черной одежде... Ему стало страшно. Вполне возможно, что они приволокли сюда такого же пленника, как он, расстреляли, бросили и ушли.
Теперь его черед. А завтра унесут сразу два трупа... А может быть, человек просто лежит в беспамятстве после пыток? Или это мешок, набитый соломой?
Хайдаркул все стоял и думал, как вдруг из угла раздался приглушенный голос:
- Вот здесь, поближе, навалена солома... Сядьте, дух переведите...
Человек говорил почти шепотом, но Хайдаркул сразу узнал голос Саида Пахлавана. Он и обрадовался и еще больше огорчился, «Понятно, беднягу схватили, замучили пытками и швырнули сюда... Конечно, чтобы арестовать меня, им нужно иметь основание... Неужели они думали, что Сайд... Нет, нет, Сайд не из тех, кто станет говорить то, что им захочется, он храбрый, честный человек».
Хайдаркул сделал шаг вперед и тихо позвал:
— Сайд Пахлаван, это ты?
— Хайдаркул! — вскочил тот.— Ака Хайдаркул! Это вы! О, это вы... Он обнял Хайдаркула и зарыдал, как дитя. Несколько минут в подвале
были слышны только всхлипывания. Даже смерть отца он оплакивал не так горько, как заточение Хайдаркула в этом темном и мрачном подвале. Все надежды теперь рушились. Хайдаркул был опорой и силой его души, и вот он в таком же бедственном положении, как и сам Сайд Пахлаван! Этот подвал — преддверие смерти!
Силач, богатырь Сайд все плакал и плакал, хороня свои мечты и надежды, пока наконец Хайдаркул не пристыдил его, стиснул плечи, а потом отстранился, говоря:
— Довольно! Хватит! Взрослый бородатый человек плачет, как ребенок. В жизни и не то бывает...
— Да... Нет... И вас тоже! И вас! Что творится?! Да что это?
— Ничего, успокойся... Как говорится, и это пройдет! Как ты сюда попал?.. Почему тебя арестовали? Когда?
— Сегодня вечером... Часа три назад... Я так надеялся, что хоть вы остались...
— Я и остался, не исчез,— нашел в себе силы пошутить Хайдаркул.— Вот пришел к тебе. Хорошо, что повидались, и на том спасибо! Ну, давай посидим потолкуем...
Они сели рядом на солому, покрывавшую сырой кирпичный пол. Волнуясь, еле сдерживая слезы, они не знали, с чего начать разговор. Столько всего накопилось... А поговорить надо было о многом. Хотелось на прощание раскрыть друг перед другом сердца. Ведь они и плену у Асада и вряд ли уйдут от него живыми. Конец, ждущий их, темен, холоден и страшен, как глухая зимняя ночь...
Что их ждет, кто знает?! Может быть, через час выведут и расстреляют где-нибудь на задворках. А может, прямо тут прикончат!
Мучительно тяжелое ожидание! Полная безнадежность! К кому взывать о помощи? Каждый камень этой стены, каждая перекладина на потолке, каждая капля на сыром полу таят беду и несчастье! Сердце больно сжимается от каждого звука в этой опасной тишине. Сам воздух здесь пропитан смертью, каждая минута пребывания в подвале напоена ядом!.. Человек превращен в ничто!
— Ну, говори,— прервал наконец настороженное молчание Хайдаркул.— К чему придрались? Почему тебя арестовали?
Сайд Пахлаван рассказал всю историю с Козим-заде и закончил такими словами:
— С Асадом я работал долго и, казалось, знал его неплохо... И все же не подозревал, что он может быть так хитер и коварен! Отправил мне вслед Найма, тут же послал ему в помощь Окилова с подручными. Был бы только Наим, я бы с ним справился... и двинул в город...
— Мне теперь ясно, они все это подстроили, чтобы тебя проверить и, если что не так, поймать с поличным! Чем ты мог вызвать их недоверие?
— Не знаю. Этот Махсум настоящая змея!..
— Да-да! — протянул, задумавшись, Хайдаркул.— Узбеки верно говорят: «Если себя ты считаешь мужем, то врага своего считай львом!» Мудрые слова. Никогда не думай, что враг слабее и глупее тебя. Враг силен и коварен. Чуть зазевался, пеняй на себя, попадешь в ловушку, как и я...
Тут Хайдаркул рассказал свою историю и добавил:
— Верны слова поэта, сказавшего: «На всех я мог подумать, только не на себя». Я, видно, был самоуверен. Увлекшись мыслью о будущем, всякими планами и проектами, а особенно сегодняшней ночной операцией, был легкомыслен и беспечен... И вот я здесь.
— Да, Хайдаркул-ака, я должен сказать нечто очень для меня важное: не подумайте, ради бога, что по моей вине вы попали в ловушку! Что я выболтал что-то лишнее... Палачи от меня ни единого слова не услышали... И не услышат! — воскликнул Сайд.
— Будь спокоен, я не сомневаюсь в тебе. Да и к чему бы ты меня в ловушку завлек? Причина нашего ареста в том, что Асад Махсум видит свой близкий конец. Он мечется, как бешеный, в отчаянии бросается из стороны в сторону... Цепляется за жизнь. Напрасно! Наша гибель не принесет ему спасения, он ответит за свое предательство, не избежать ему кары! Сверкает меч народного возмездия над его головой!
— Да!
Уже и его люди отрываются от него. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь из отряда не сбежал.
— Близок, близок его конец! Может, считанные часы остались. И какая жалость, что мы с тобой не увидим этого! Умереть на пороге весны... бессмысленно...
Сайд Пахлаван молчал. То ли он не хотел перебивать Хайдаркула, то ли был поглощен мыслями о близком конце. А умирать никому не хочется... Хайдаркул тем временем продолжал:
— Тяжелее всего для меня сознавать, что я в ответе за твою кровь...
— Почему вы? Такова моя судьба, брат, судьба! Человек родится, растет, становится взрослым, и наступает день, когда он умирает. Это может быть и дома, и в поле, и в... тюрьме... Смерть горька, никогда сладкой не бывает...
Хайдаркул перевел разговор на другое. Ему хотелось хоть немного утешить преданного друга.
— И все же знай и помни: мы не зря жили на этом свете. Бескорыстно служили обществу, людям... Жизнь за них отдать готовы были. Мы никого не обижали, а, наоборот, охраняли от обид как могли. Я всю жизнь свою посвятил революции. А когда она свершилась, я остался на посту, на страже ее завоеваний, интересов народных... Много новых забот и задач появилось... Опять пришлось бороться с теми, кто о себе только думает, жажде! личной власти. Но дни их сочтены. Мы можем отойти в сторону, спокойно встретить свой конец. У людей появляются новые желания и надежды...
Сайду Пахлавану тоже захотелось утешить товарища.
— Может, вам суждено дожить до свершения и этих надежд и желаний. Неужели люди, возглавляющие у нас Советскую власть, допустят, чтобы вы погибли от руки какого-то негодяя Махсума? Уверен, что они примут меры.
— Если узнают, то, конечно, постараются спасти нас... Но когда придет помощь... бог знает...
Опять замолчали.
— Скажите,— спросил вдруг Сайд,— неужели руководящие товарищи не знали, что за птица Асад Махсум?
— Э, Друг, не так-то легко распознать человека! Я вот прожил пятьдесят пять лет на свете, скольких людей перевидал, всяких, разных!..
И снова ошибаюсь. Правильно народ говорит: «Иметь сто друзей — мало, а одного врага — много». Одна паршивая овца все стадо портит. Один Асад Махсум может причинить такой вред, что потом сотне людей придется исправлять. А раскусить его с самого начала не удалось. Замаскировался! Под маской и проник в наши ряды. Захватив какой-нибудь высокий пост, такие люди начинают воду мутить. И действуют до тех пор, пока их не разоблачат и не осудят. Но до того такое натворят, что долго не расхлебаешь. Ни перед чем не останавливаются, сметают все на своем пути, чтобы захватить власть. Отца и мать, жену и детей принесут в жертву, всю страну разорят ради своих низменных целей!
Нервы Хайдаркула были напряжены до предела. Ему хотелось говорить, говорить, говорить... Поведать все, что он знает о жизни, о людях, о мире. В его разгоряченном мозгу ярко вспыхивали воспоминания.
На мгновение он умолк, потом продолжал говорить, но уже немного спокойнее:
— Что такое Асад Махсум? Заржавленное оружие в чьих-то руках. Им распоряжаются тайные опытные, умные враги... Действуют они осторожно и сами остаются в тени. Они проникли и в Центральный Исполнительный Комитет, и в Совет назиров, и в назираты... Бесчестные люди! Они подрывают авторитет члена партии. Партийный билет для них просто средство для обеспечения легкой жизни, высокого поста... В действительности им нет дела до интересов партии, народа, Советской власти.
— Подумать только, кто совершил революцию и кто пользуется ее плодами! — воскликнул Сайд Пахлаван.
— Да, совершил революцию народ, а потом примазались паразиты... Конечно, не все члены бухарского правительства плохи, большинство из них преданно служат Советской власти. Но есть и другие... Я надеюсь, я даже уверен, что они будут скоро разоблачены. Народ Бухары заживет счастливо, в достатке... Никто не сможет повернуть колесо истории вспять! Пусть Асад убьет меня, тебя и еще сотни людей, он все равно не достигнет своей гнусной цели! Он приговорен самой историей, он будет уничтожен! Народ Бухары рука об руку с другими братскими народами пойдет вперед, к счастью!..
— Да, да,— горячо воскликнул Сайд Пахлаван, прерывая Хайдаркула.— Все одиннадцать ворот Бухары... нет, даже все двенадцать будут открыты для счастья... Ветер свободы ворвется в них...
— О да, все двенадцать ворот Бухары!.. Но сейчас еще многое не отстоялось... Дерутся за должности, чины, вместо того чтобы объединиться и бороться с настоящими врагами — басмачами, приверженцами эмира, старыми чиновниками. Им нет дела до нужд народа, до блага народа... они думают только о себе и растаскивают народное добро. Но трудовой народ — истинный хозяин государства, он не потерпит такого надругательства, выбросит всю эту нечисть и позаботится о благе народа. Не горюй, Саид-джан, темная ночь сменится ясным днем!
Сайд Пахлаван невольно взглянул на окошечко над дверью.
За ним стояла тьма. Но по звукам голосов и топоту ног во дворе можно было понять, что там большая суматоха. Громыхало оружие — очевидно, вооруженные воины бегали в мехманхану и обратно. Внимательно прислушавшись, узники услышали и конский топот, и скрип арбы. Люди во дворе громко перекликались, ругались, о чем-то спорили. Порой все голоса перекрывал мощный, устрашающий бас Махсума, отдававшего распоряжения.
— Странно! — сказал Хайдаркул.— Они как будто уходят... Неужели они узнали, что должно произойти этой ночью!
— Ничего странного! Вы ведь сами сказали, что у Асада всюду свои люди. По-моему, Низамиддин один из них...
— Возможно,— сказал, подумав, Хайдаркул,— иногда и у меня возникало подозрение. Но о том, что намечалось в эту ночь, он не знал.
— А может быть, и знал.
Во дворе раздался грохот, как от падения на землю тяжелого металлического предмета. И тут же узники услышали голос Окилова:
— Подлец, держал ты когда-нибудь в руках оружие?! Подними!
— Видно, пулемет тащат,— сказал Сайд Пахлаван.— Был один в запасе, стоял, смазанный, на складе. Против басмачей Асад ни разу его в ход не пускал.
— Значит, они готовятся к бою... Как бы наши не понесли большие потери... Ведь мы рассчитывали на внезапность нападения, а теперь они успеют подготовиться.
— Да, ведь и они хотят выжить.
— Коварство Асада Махсума известно. Если бы я был...
Его прервали глухие удары в заднюю стену подвала. Кто-то топором или мотыгой ломал ее. Неужели пришла помощь и они сейчас выйдут на свободу из этой страшной тюрьмы?! Смирившиеся было со своей тяжелой участью, они сразу воспрянули духом. Удары, рушившие стену, звучали для них ласкающей уши музыкой. Прислушивались они и к тому, что происходит за дверью.
«О если бы,— как заклятье, повторял про себя Хайдаркул,— если бы наши избавители поспели раньше, чем люди Асада!..»
Каждый удар в стену, каждый падающий комок глины приближал свободу — словно спадали одно за другим звенья цепей... И вдруг раздался повелительный голос Асада:
— У нас осталось полчаса... Необходимо за это время все закончить и расправиться с изменниками! Я ухожу на женскую половину.
Готовьте к выезду фаэтон!
— Не беспокойтесь, все будет сделано вовремя,— ответил голос Оки-лова.
Хайдаркул схватил Сайда Пахлавана за руку; она была холодна, как лед, его била мелкая дрожь... В эту же секунду внутрь подвала упал первый кирпич, и в открытый проем ворвалась струя свежего воздуха...
У Ойши в этот вечер все время дергалась левая бровь. «Не к беде ли какой?» — сказала она матери.
— У женщин все приметы действуют наоборот: если дергается левая бровь, значит, суждено тебе радоваться.
— Нет,— возразила Ойша,— у меня тяжело на сердце, беспокоюсь за дядю... Я Махсуму совсем перестала верить. Он сам не дает нам свидеться, а говорит, что дядя проклял меня... Это ложь!
— Повариха мне сказала, что дядя обучает воинов, что-то им рассказывает.., Мог бы, кажется, хоть раз навестить, проведать, как мы живем... Совести у него нет!
— А я думаю, что Махсум его не пускает.
— Он Махсума не боится!
— Господи...— Только Ойша собралась вознести просьбу к богу о ниспослании беды Махсуму, как сверкнула молния и загрохотал гром.
Обе женщины в страхе пробормотали слова молитвы и поплевали, как полагается в таких случаях, на свои воротники.
— Наверное, сейчас ливень пойдет,— сказала Ойша.
— Вот и хорошо! Весной нужен ливень.
Вскоре дождь забарабанил по крыше, застучал в дверь. При свете тридцатилинейной лампы Раджаб-биби что-то шила, Ойша вышивала. Обе женщины грустно молчали, думая о своем.
В последнее время Ойша совсем охладела к Махсуму, минутами он даже внушал ей отвращение; она не могла простить ему лжи о Кариме, и чем дальше шло время, тем больше тосковала она по бывшему своему жениху. Мысленно она каялась перед ним, просила прощения, говорила, что у нее не было выхода. Она слабая, беззащитная женщина, что ей было делать?
Таясь от матери, Ойша потихоньку плакала. Видела она, что и мать страдает. Раджаб-биби уже не верила лживым обещаниям Асада Махсума помириться с Хайдаркулом. Иногда она порывалась попросить кого-нибудь, чтобы привели к ней брата... Или думала пойти к нему, упасть в ноги и просить прощения. Но не решалась ни на то, ни на другое, боялась Махсума, боялась за дочь; если бы он узнал о ее намерениях, несдобровать им обеим.
Дождь прошел. Раджаб-биби клонило ко сну.
— Пойду лягу,— сказала она.—- Видно, и сегодня Махсум поздно придет. Иди и ты спать.
— Да, мамочка,— позевывая, сказала Ойша.
Она встала и проводила мать до ее комнаты. Потом, открыв дверь во двор, глотнула свежего после дождя воздуха и, раздевшись, легла в постель. Но сна не было. Мрачные мысли одолевали ее. Она думала о своей злосчастной судьбе: о потерянном для нее Кариме, о лжи и коварстве Мах-сума... Кто она для него? Живая кукла, ребенок, с которым приятно поиграть. Проведет с ней часок, а в остальное время и не вспомнит... Каждое его слово о тоске по ней, о любви — ложь! Разве настоящая любовь может так быстро остыть? А ведь Ойша хороша по-прежнему, она все еще выглядит молодой девушкой... Да, его любовь — короткое увлечение и самообман!.. Ох, хоть бы Махсума скорее бог прибрал... и она и мать вздохнули бы свободно, вернулись в Гиждуван, в свой дом. Какая бы это была радостная весна! Конечно, Карим не вернет ей свою попранную любовь, он оскорблен и обижен. Но лишь бы он был здоров и счастлив! А она никогда не перестанет любить его, даже разлученная с ним навек!
Ее мысли прервал торопливо вошедший в комнату Махсум.
— Вставай,— сказал он еще у дверей.— Разбуди мать, сложишь все самое необходимое из вещей... Мы уезжаем... Поторопись, через полчаса должны выехать!
— Куда? — растерянно спросила Ойша, поднимаясь с постели.
— В Гиждуван,— назвал Махсум первое пришедшее в голову место.— Бери самое необходимое, не перегружайся... Золотые украшения, пару платьев... Все самое ценное.
Ойша догадалась, что Гиждуван придуман с ходу, что Махсум, как всегда, обманывает ее. А по его торопливости и растерянности она поняла, что ему плохо пришлось и он вынужден бежать, что их ждут скитания.
— Мы никуда не поедем,— твердо и спокойно сказала Ойша.— Мы останемся здесь, а вы возвращайтесь сюда!
Махсум посмотрел на нее как безумный, не поверил своим ушам: неужели это сказала его покорная жена!
— Что, что ты болтаешь? — грозно зарычал он.— Что ты без меня делать будешь?
— Ничего особенного... За нас не беспокойтесь.
— Ты что, серьезно говоришь или шутишь?
— Почему шучу, кто я, чтобы шутить так, и с кем?! — сказала Ойша, присев на край кровати.— Я ведь только ничего не стоящая игрушка.
— Сейчас не время кокетничать и ломаться,— прорычал Махсум,— на нас прут басмачи, нужно поскорее смыться.
— Что тут делать басмачам?..
Никуда я не поеду.
— Ойша! — свирепо крикнул Махсум.— Не выводи меня из терпения!.. А, чтоб тебя!..— выругался он.
Крик и ругань Махсума услыхала спавшая в соседней комнате Раджаб-биби. Сон как рукой сняло, она быстро встала с постели, испуганно ожидая, что дальше будет.
Ойша между тем все так же спокойно сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41