Не дай бог, если будет сражение с басмачами или еще с кем,— сам Наим первый сбежит, а за ним другие... Нехорошо, конечно, но что поделаешь, человек вскормлен сырым молоком: он слаб и смертен.
Рано утром, еще до восхода солнца арба отправилась в путь. На передке правил лошадью арбакеш, высокий, худощавый мужчина с большой бородой. Рядом с ним сидел Карим в поношенной ковровой тюбетейке, одетый поверх военной формы в стеганый полосатый хала. В таком костюме Карим казался Ойше еще красивее, и она упивалась своим счастьем. Она сидела позади Карима, накинув паранджу, а лицо закрыв белым кисейным покрывалом. Напротив нее устроилась Раджаб-биби в старенькой парандже с опущенным чашмбандом. В задней части арбы сложены были узлы, мешки и хурджины.
— Если бы мы выехали ночью,— сказала Ойша,— мы теперь были бы уже дома.
— Хорошо, что твой дядя нас не пустил. В такое время ехать ночью по степи — безумие!
— Нет, на дорогах спокойно,— сказал Карим.— Особенно на дороге в Гиждуван, туда постоянно ездят солдаты Асада Махсума. Но днем, конечно, ехать лучше... Как хорошо за городом! Воздух так чист и прохладен... пыли нет. От арыков свежесть... Каков-то сейчас наш канал Пирмаст? Давно уже я его не видел... Доедем, сейчас же искупаюсь!
— Если богу будет угодно,— промолвила Раджаб-биби.
Кариму вчера не удалось освободиться пораньше. А потом он искал арбу. Когда же нашел и хотел увезти Ойшу с матерью в Гиждуван, то Хайдаркул их не пустил, пришлось ему с арбакешем заночевать на маленьком дворике и отправиться в путь лишь рано утром. Хайдаркула еще раньше, в четыре часа, разбудили, он попрощался с сестрой, племянницей, Каримом и ушел.
Глядя по сторонам дороги, обсаженной деревьями, Карим наслаждался утренней свежестью садов. Крепкая, сильная лошадь с грохотом тащила новую скрипучую арбу. Карим с его огненным темпераментом, энергичный и деятельный, был в то же время немного поэтом. Иногда в воображении он рисовал себе чудесное будущее: уничтожив на земле всех угнетателей и кровопийц, он строил цветущие города, насаждал плодовые сады, чтобы влюбленные могли наслаждаться жизнью, чтобы базары были полны, чтобы каждый мог без усилий найти и получить все, что ему нужно, чтобы путь на Гиссар был открыт, чтобы он со своей дорогой Ойшой мог сесть в фаэтон и отправиться на родину отца и деда, путешествовать по горам... чтобы везде он был с Ойшой, только с ней.
Он был влюблен, страстно влюблен в Ойшу. Весь пыл своего молодого сердца он отдал ей. Он был уверен, что на свете нет девушки красивее, обаятельнее ее. Раджаб-биби давно уже стала ему второй матерью: когда после смерти отца он остался сиротой, эта добрая женщина смотрела за ним, выхаживала его с любовью и лаской. В ее семье, которая была для него приютом любви и доброты, нравственной чистоты и человечности, он был одновременно и сыном, и зятем, и единственным мужчиной — их защитой. Теперь, после отчаяния и безнадежности, после всех пережитых ужасов, он вновь нашел свою возлюбленную, и сердце его переполнилось счастьем. Все казалось ему прекрасным: сады и виноградники вдоль дороги, чистое ясное небо, чириканье птиц, скрип арбы, сам арба-кеш, его привычная посадка, его чалма пепельного цвета с выпущенным кончиком, похожим на мышиный хвост, длинный кнут, спокойные движения... и лошадь, ее золотистая масть, и широкая дорога, арыки, каменные мосты, кишлаки... Всем своим существом он чувствовал, что позади него, совсем близко сидела его возлюбленная, ощущал тепло ее тела, тонкий аромат ее... Он наслаждался и невольно вполголоса начал петь песню на слова Хафиза:
Чашу дай, о виночерпий! Отопью один глоток,
Чтобы прах моей печали хоть на миг стряхнуть я мог.
Дымом вздоха, что прорвался из пылающей груди, Всех презренных нечестивцев я дотла сегодня сжег!
Ойша тоже была увлечена не меньше Карима. Сердце ее билось сильно, глаза сияли, мысли были заняты будущим... Вот они приедут в Гиж-дуван, приведут в порядок двор и дом, начнут готовиться к свадьбе... Их той будет красный той, все будет по-новому... Первая свадьба нового времени! Ойша позовет всех своих подруг, Карим пригласит своих товарищей. Посредине двора протянут веревку — по одну сторону сядут девушки, по другую юноши... Будут танцевать, петь, веселиться... На айване повесят свадебный занавес, и она будет там с Каримом. После свадьбы Ойша распрощается с матерью и уедет в Бухару. Никогда больше она не расстанется с Каримом... Оба они пойдут учиться, станут грамотными... Потом поедут в Самарканд, в Ташкент, повидают свет...
Что касается Раджаб-биби, то она сейчас думала, сколько потребуется на свадьбу пудов риса, баранов, лепешек. Если продать золотые серьги и браслет, подаренные ей когда-то мужем, хватит ли? Карим говорит, что он возьмет все расходы на себя. Кариму его начальник дал денег на свадьбу. Но если Карим истратит все деньги на той, что он будет делать после свадьбы? Пусть уж лучше оставит их на устройство будущей жизни. Так каждый из них, занятый своими мыслями, не замечал ни времени, ни расстояния, которое они проехали. Солнце уже взошло и заливало все вокруг горячими лучами, когда их арба подъехала к мосту Мехтар Косы-ма. Дорога была пустынна, и в небольшом поселке возле моста не было никаких признаков жизни. «Удивительно, что могло случиться? Здесь всегда бывало людно»,— говорил сам себе арбакеш. Арба въехала на улицу поселка. Караван-сараи были заперты, лавки наглухо закрыты деревянными щитами. Арбакеш, остановив арбу около знакомой чайханы, позвал:
Кузибай, эй, Кузибай! Где вы? Кузибай высунул голову из-за двери, сказал:
Проезжай, Самандар! Гони лошадь дальше... вам лучше отдохнуть
Почему?
Что случилось?
Всю ночь красные бились с басмачами... Я только под утро уснул.
Нет ни чаю, ни кипятка... Дай немного успокоиться, друг! Когда будешь возвращаться, я открою чайхану.
Карим, которому не терпелось поскорее добраться до Гиждувана, сказал арбакеш у:
— Хорошо, едем дальше! Лошадь еще не устала, мы тоже не голодны. Отдохнем в Вабкенте!
Арбакеш погнал лошадь. Слова чайханщика и вид его почему-то вызвали у него неясные подозрения, но он не сказал ничего.
Арба миновала безлюдный поселок, запертые лавки, пустые чайханы, въехала на мост. Колеса ее, скрипя по песку и камням, уже съезжали с моста, как вдруг снизу, от реки, выбежал на середину дороги человек в маске, с ружьем в руках и закричал грозно:
— Стой! Останови лошадь!
Карим сунул руку за пазуху, вытащил револьвер, но не успел выстрелить — смелый арбакеш, не испугавшись разбойника, стегнул лошадь. Она поскакала вперед — прямо на человека с ружьем. Он отскочил в сторону и выстрелил. Женщины закричали. Карим, обернувшись назад, выстрелил два раза и успел увидеть, что разбойник упал. Испуганная лошадь, заржав, помчалась вскачь. Еще несколько человек, тоже в масках, выбежали из низины на дорогу и, стреляя, бежали за арбой. Арбакеш, натянув поводья, изо всей мочи стегал лошадь. Карим приказал женщинам нагнуться и стрелял из револьвера по разбойникам. Они почти уже ускользнули от преследователей, как вдруг лошадь резко свернула с дороги и бросилась в сторону реки. От этого рывка арбакеш и Карим, сидевшие на передке арбы, свалились на землю. Ойша с матерью, хватаясь за арбу, закричали. Лошадь бешено неслась вниз к реке, и, если бы подскочившие всадники не остановили ее, арба, наверное, опрокинулась бы...
Когда Ойша и ее мать опомнились и пришли в себя, они увидели, что их арба переезжает речку, поводья лошади держит вооруженный всадник, а за арбой едут еще трое верховых. Ойша подумала, что она где-то видела одного из всадников — с черной густой бородой и пронзительными глазами. Но сейчас же все ее мысли обратились к Кариму. Что с ним? Где он? Что с ним сделали? Едва придя в себя, она воскликнула:
— Карим! Карим-джан!
— Не бойся, дочка, не бойся!— сказала Раджаб-биби.— Мне кажется, что этот мужчина — тот самый Асад Махсум, про которого Карим говорил...
Услыхав голоса женщин, Асад Махсум выехал вперед и, приблизившись к арбе, сказал:
— Не бойтесь, здесь свои. Басмачи бежали, вы спасены. -- Карим, где мой Карим-джан?— вырвалось у Ойши.
— Я послал за Каримом людей, они найдут его и привезут.
Арба поднялась по откосу на берег, выехала на дорогу и, не останавливаясь у поселка возле моста, направилась вдоль реки...
А Карим, весь в крови и в пыли, лежал в стороне от дороги в какой-то яме. Арбакеш ползком добрался до него и, внимательно осмотрев, понял, что он жив.
— Слава богу!— сказал арбакеш и зорко посмотрел по сторонам.
Дорога была пуста. Басмачи скрылись, всадники, которые так внезапно появились и обратили в бегство басмачей, тоже исчезли. Казалось, что вокруг все спокойно. Арбакеш поднял Карима и увидел, что пуля пробила ему левую руку у плеча,—видно, целили в сердце, но, к счастью, промахнулись... Но крови вытекло много. Арбакеш расстегнул куртку Карима, туго перевязал рану платком, чтобы унять кровь, потом потащил его к стоявшей неподалеку хижине. Не успел он дойти до нее, как со стороны Вабкента прискакал отряд красноармейцев. Командир, увидев арбакеша и раненого Карима, остановил коня.
— В чем дело? Кто это?— спросил он по-тюркски.
Арбакеш не успел ответить — один из армейцев спрыгнул с коня.
— Это Карим!— Вместе с арбакешем он положил раненого на край дороги.— Карим-джан! Карим-джан! Что с тобой?
Это был Асо. Он хорошо знал Карима и, поднявшись, объяснил командиру:
— Товарищ командир, это Карим, он у Куйбышева служит.
— Что тут произошло? — спросил командир у арбакеша.— Услышав выстрелы, мы поскакали сюда, но на дороге никого не встретили.
Арбакеш рассказал обо всем и добавил:
— Когда басмачи свалили Карима, с той стороны моста прискакали верховые. Басмачи побежали, верховые поскакали за ними вниз к реке. Я сильно ушибся, свалившись с арбы, не сразу пришел в себя. А когда поднял голову — ни лошади, ни арбы не видно было. Тогда я пополз к нему, поднял его и вот...
Тут Карим зашевелился и застонал. Командир сказал что-то одному из красноармейцев. Тот сошел с лошади, с помощью Асо осторожно снял халат и куртку с Карима, достал из походного мешка медикаменты, промыл раненому плечо, наложил пластырь, туго перевязал и поднес к носу Карима что-то, от чего тот чихнул, открыл глаза. Первое слово, которое он произнес, было имя Ойши.
Асо по приказу командира поднял Карима, посадил в седло своего коня, а сам сел позади, крепко держа раненого. Арбакеша тоже посадили на лошадь позади другого красноармейца, и отряд поехал к мосту Мехтар Косыма.
Теперь на базарчике возле моста лавки и чайханы были открыты, ворота караван-сарая распахнуты. Армейцы сошли с коней и уселись на кровати под навесом чайханы. Карима осторожно внесли внутрь и дали ему выпить воды.
Сколько ни расспрашивал командир, как ни старался Асо что-то узнать, они ничего не поняли из слов чайханщика и лавочника. Говорили, что басмачи еще с ночи засели за мостом, а утром началась стрельба: потом прискакали люди Асада Махсума и прогнали басмачей, а больше ничего никто не знал.
— Куда же делась арба с двумя женщинами?
— Мы никакой арбы не видели...
Командир понял, что от этих людей толку не добьешься. Он записал имена тех, с кем говорил, и приказал, чтобы они не отлучались никуда, пока не приедет специальная комиссия и не расследует дело.
В городе Карима отвезли в больницу. Асо, отпросившись у командира, пошел к Хайдаркулу и рассказал ему все, что знал о случившемся.
— А куда же делась арба с Ойшой и ее матерью? — спросил обеспокоенный Хайдаркул.
— Не знаем,— сказал Асо.— Я думаю, что сведения об этом вам может сообщить Асад Махсум.
Сперва надо навестить Карима, - сказал Хайдаркул.
Ласковое солнце, которое освещало своими лучами в то утро путь Карима, а потом стало свидетелем непонятного происшествия, к вечеру закрылось облаками и печально возвращалось в свою ночную келью. Резкий ветер бросал в лицо людям пыль с неметеных улиц. Какая-то тяжелая темная пелена обволокла Хайдаркула. Больница у ворот Шейха Джалола, превращенная теперь в военный госпиталь, тоже наводила печаль.
Они вошли к начальнику госпиталя и попросили разрешения навестить Карима. Начальник сказал, что после тяжелой операции раненого тревожить нельзя. Но Хайдаркул объяснил, кто он такой, и его вынуждены были пропустить.
Карим не спал. Лицо его порозовело, и глаза смотрели живо.
- Лежи спокойно,— сказал Хайдаркул, увидев, что тот шевельнулся.-- Не двигайся! Доктор разрешил нам войти с условием, что мы не станем тебя беспокоить. Ты поправишься... Рана оказалась неопасной. Ты просто ослабел от потери крови. Доктор говорит, что за десять — пятнадцать дней ты встанешь. Не волнуйся. По словам Асо, басмачей разогнали люди Асада Махсума.
- Ойша?— спросил слабым голосом Карим.
Ойша жива и здорова,— сказал Хайдаркул, хотя и не знал ничего Ойша в Гиждуване ждет тебя...
Карим взглянул недоверчиво и покачал головой.
Я сейчас пойду к Асаду Махсуму,— сказал, вставая, Хайдаркул, — узнаю все подробно и потом навещу тебя... Пока не волнуйся! Я...
-- Нет, сказал Карим, беспокойно оглядываясь. Нет, не ходите к нему... Асад Махсум сам... стрелял... в меня... Сам! Все это его работа... Асада!
Карим умолк, закрыл глаза.
Хайдаркул вновь опустился на стул и смотрел на Карима.
— Что говоришь, Карим?-- сказал Асо Неужели сам Асад? Карим кивнул.
«Арбакеш подозревал не зря!» — подумал Хайдаркул и спросил Карима:
А басмачи? Ты видел их?
Басмачей не было - сказал Карим и, передохнув, добавил:— Все люди Асада!
В это время к больному вошел врач и попросил гостей покинуть больного.
Хайдаркул, позабыв про усталость и голод, направился прямо в ЧК. Асо распрощался с ним на углу и пошел домой, после трехдневной разлуки он соскучился уже по своей Фирузе.
Кланяйся от меня Фирузе! сказал Хайдаркул.-- Если понадобишься, я пошлю за тобой.
— Хорошо.
Будьте здоровы!
По дороге в ЧК Хайдаркул никак не мог собраться с мыслями. То, что произошло, касалось не только его самого, его сестры и племянницы,— это имело отношение к новой власти, к Советскому государству. Неужели Асад Махсум вместо того, чтобы заботиться о безопасности граждан, сам начал разбойничать и употреблять для своих грязных целей оружие Советской власти и свое положение советского руководителя? Если вовремя не удержать его, потом будет поздно.
«То, чего я боялся, свалилось мне на голову!»— сказал про себя Хайдаркул и вошел в ЧК.
Председателем ЧК в то время был Ходжа Хасанбек Ибрагимов; он и раньше был знаком с Хайдаркулом. Хайдаркул прошел прямо в кабинет председателя. Кабинет Ходжи Хасанбека был невелик, но очень внушителен. Войти в него можно было только через две смежные комнаты, где люди из ЧК внимательно оглядывали входившего, даже если он был известным человеком; если же это был неизвестный, то его обязательно опрашивали и обыскивали. Оба окна кабинета выходили во двор, были закрыты толстыми занавесями и забраны железными решетками. В глубине кабинета была еще дверь — второй выход в коридор. Кабинет был убран коврами, знаменами, уставлен книжными шкафами, посредине стоял стол и много стульев. На стене над головой председателя висел портрет Ленина. Когда Хайдаркул вошел в кабинет, Ходжа Хасанбек разговаривал по телефону. Он кивнул Хайдаркулу, протянул руку и поздоровался, не прерывая разговора. Хасанбек был высокого роста, сухощавый. Давно не бритая голова его покрылась щетиной седых волос, борода тоже была с проседью. Ему очень шла гимнастерка голубого сукна. Усталый и взволнованный, Хайдаркул сел в кресло около стола председателя и слушал его разговор.
— Нет, нет!— говорил в трубку председатель ЧК-— Я не могу освободить этого бекского сынка, нет! Не могу, даже если бы он был своим... Нет, не сейчас. Мы расследуем все, разберемся, потом посмотрим... Да, через месяц или через два... Нет, революционный закон не позволяет. Никак нельзя. Ваш старший брат сам убьет меня... Нет, нельзя... Вот так! Что? Сегодня вечером? Не могу, дело есть. Найдите кого-нибудь другого... При чем тут зазнайство? Мы прах под ногами народа! Да! Вот ко мне пришел Хайдаркул, видимо, с каким-то важным делом... Да, конечно! Руководство партии!.. Без сомнения.
Мы подчинимся... Ну пока!
— Кто это?— спросил Хайдаркул, указывая на телефон.
— Ибодхан!— сказал Хасанбек.— Его дружок, сын каршинского бека, напился и пытался обесчестить сына одного водоноса. Ты сам знаешь, сейчас профсоюз водоносов — самая сильная организация в городе. Они говорят: «Мы пролетарии Бухары»,— и колют орехи у нас на голове. Если я сейчас начну по-приятельски освобождать бекских сыновей, может получиться скандал... Не так ли? Пусть Ибодхан обидится, ничего, а его приятель пусть немного отдохнет в подвале...
— Неужели Файзулла Ходжаев не может заставить своего брата вести себя достойно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41