Вполне возможно, что за многими делами Центральный Исполнительный Комитет и не уделял достаточно внимания женскому клубу. Но мы придаем первостепенное значение раскрепощению женщин, их образованию и равноправию... Для достижения этого Советская власть не пожалеет средств!
— Спасибо! Поэтому-то я и позвонила вам, сказала Фируза.— На вас вся надежда. Велико значение женского клуба. Женщины и девушки получают здесь образование, их обучают разным ремеслам: мы разъясняем им их права и учим бороться за свою свободу. Но находятся еще среди ответственных работников люди, которые считают, что женский клуб — это рынок невест!.. Они являются сюда как хозяева, уводят понравившихся им девушек. Я не была здесь два месяца, и за это время отсюда выманили трех наивных молодых женщин.
— Кто, кто сделал это? — взволнованно спросил Муиддинов.
— Я еще не знаю, но непременно выясню и сообщу вам. Это пятнает честь нашего клуба, примите меры, чтобы такое не повторялось! Далее, у ворот и вокруг дома вечно болтаются какие-то подозрительные парни, пристают к женщинам, так что те боятся выходить... А во время моего отсутствия они даже внутрь дома проникали.
Надо бы одного-двух милиционеров поставить. Хочу также заявить, что в последние дни питание ухудшилось: мало жиров получаем, и мяса, и сахару...
— Я записал все ваши требования и просьбы, они вполне законны. Мы примем неотложные меры,— сказал Муиддинов.
— У меня еще есть дело к назиру просвещения.
— Пожалуйста, прошу! — живо откликнулся Кори-Юлдаш, полный смуглолицый человек с отвисшими щеками.— По-моему, назират в курсе ваших дел.
— В курсе-то в курсе, но хороших учительниц нам не дает, и вообще нам еще трех не хватает.
— Напишите нам об этом. Мы непременно найдем и пришлем вам.
— Мы уже писали... И что же? Нам прислали турчанку Хусниддинову... Она не знает нашего языка и ругает девушек да и нас — администраторов и педагогов — за то, что мы не говорим по-турецки.
— О, это плохо! — заговорил Муиддинов.— Правда, ЦИК постановил, что государственным языком Бухарской народной республики является тюркский и все должны его знать, однако с нашими женщинами, которые еще не овладели им, надо быть гибче, осмотрительней. Где эта учительница?
— Она ушла,— ответил кто-то.
— И разговаривает она грубо, властно, как хозяйка,— сказала Фируза.
— Да, да,— подхватили остальные,— очень груба со всеми.
— А вы увольте ее!
— Не так-то это просто: она жена Сайда Ахрори.
— Ну и что? Подумаешь!
Услышав это, Кори-Юлдаш поднялся с места и торопливо сказал:
— Хорошо, хорошо, мы заберем ее, а для вас найдем другую, может быть, русскую, знающую таджикский язык.
— Хорошо бы,— сказала Фируза.
Собрание продолжалось. Разговор шел о нехватке книг, тетрадей, о том, как проводить каникулы, и о многом другом. Муиддинов пообещал предоставить женскому клубу одну из правительственных дач, где все женщины смогут хорошо отдохнуть.
На этом собрание закончилось, приехавших угостили чаем, и они отбыли. Тут Фируза вспомнила о доме, о дочке и всполошилась: бедная Гульбахор, наверно, проснулась голодная, кричит. Она быстро распрощалась со своей заместительницей, схватила паранджу и чашмбанд и чуть ли не выбежала во двор. Во дворе она увидела только что вошедшую Анбари Ашк.
— Здравствуй, Фируза-джан,— сказала она,— поздравляю с окончанием сорока дней!
Ну как, жива-здорова? Как дочка, Оймулло? Самое главное — здоровье! Я вот болела, из дома не выходила, не знаю, что с моей подопечной Оим Шо. Вот пришла навестить.
— С Оим Шо все в порядке, учится... Староста класса. Она, наверное, в своей комнате, заходите, а я спешу домой, оставила дочку на попечение Оймулло. Навестите нас. До свиданья.
С этими словами Фируза выбежала на улицу, а тетушка Анбар пошла к Оим Шо.
С тех пор как Оим Шо ушла от Хасанбека, она жила в клубе. Ей не пришлось учиться грамоте с самого начала, она уже была грамотной, много читала, быстро усваивала все, что преподавали, помогала вести клубную работу. В последнее время иногда уходила домой — Ходжа Хасанбек, видимо, побаивался приставать к ней, у него были свои заботы. Оим Шо думала даже на время каникул совсем переселиться из клуба в свой дом, помогать старухе матери по хозяйству.
Тетушка Анбар застала Оим Шо за чтением газеты «Бухоро ахбори».
— Как хорошо, что наконец пришли! — радостно воскликнула молодая женщина и побежала ей навстречу. Но в голосе ее слышался упрек.— Я уже все глаза проглядела, ожидая вас.
— Попрекайте, попрекайте, вы правы, Оим! Заботы и хлопоты совсем одолели! А тут еще болела. Ничего не поделаешь старость! И старик себя неважно чувствует. Дети учатся... Но довольно обо мне. Как вы поживаете, как идет ученье?
— Спасибо, спасибо, хорошо! А сердце от тоски разрывается.
— Вы тоскуете? — удивилась Анбар.— Все н клуб ходят развлечься, а вы, живя тут, тоскуете. Странно!
— Сама не знаю, что со мной,— вздохнула Оим Шо.— Ничто не радует, смотреть ни на что не хочется... Девушки веселятся, играют, в бубен бьют, а я не могу. Правда, как-то одна молодая женщина рассказала мне о своих горестях. Я поплакала вместе с ней, и как-то легче стало. Поднялась я тогда вместе с девушками на крышу, оглядела все вокруг и облегченно вздохнула. Весна! Я и не заметила, когда она пришла.
— Да, весна,— сказала задумчиво тетушка Анбар.— Ваша тоска мне не нравится. Человек беспричинно не тоскует. Вы слышали, говорят, на Регистане народное гулянье, празднество по случаю Ноуруза?
— Нет, ничего не знаю...
Что за гулянье?
— Небывалое! Ярмарка! Шатры поставили рядами, цирк, чайханы, рестораны... Все на диво! Иллюминация, какие хочешь развлечения. А распорядителем этот самый Насим-джан, сын хаджи Малеха. Видела я его на белом коне, с ним еще двое, командует, распоряжается... Ну прямо эмир!
— А кто это — Насим-джан? — спросила Оим Шо, притворяясь, что не знает.
— Да тот, что расчистил дорогу для женщин тогда, в день праздника... Ах, вы ведь не были! Но мы с вами видели его на Регистане.
— А что, он красив?
— Вот увидите! Пойдемте и на гулянье посмотрим. Оим Шо обрадовалась, сразу повеселела.
— Хорошо, идем! Вот только возьму разрешение.
— Идите, идите, а я газету почитаю.
Тетушка Анбар была не очень-то грамотная, по слогам и то с трудом читала, но старалась каждый день попрактиковаться в чтении. Ее внимание привлекло такое извещение: «Чагатайская выездная труппа при политотделе Туркфронта прибыла 29 марта в Каган. С 1 апреля в Бухаре на площади Истиклоль будет представлена вторая часть пьесы Хамзы Хаким-заде «Трагедия Ферганы» под названием «Жертва честности» в четырех действиях».
На другой странице газеты тетушка Анбар прочла приказ: «Женщинам без спутников запрещается ездить верхом на лошадях. Нарушившие этот приказ будут подвергаться аресту, а лошади — конфискации». Подписан приказ заместителем начальника окружной милиции хаджи Фай-зуллой.
Тетушка Анбар от души рассмеялась, чем немало удивила вернувшуюся в это время Оим Шо.
— Что с вами?
— Вы прочитайте только этот приказ,— сказала тетушка Анбар.— Женщину, которая без спутника поедет верхом на лошади, арестуют, а лошадь конфискуют... Вот я подыщу себе верблюда и буду ездить на нем...
— А,— воскликнула, тоже смеясь, Оим Шо,— хаджи Файзулла испугался женщин на лошадях...
— Не подозревает даже, что собственная жена оседлала его, сидит на шее и погоняет куда хочет...
— Да, да! — Оим Шо, заливаясь смехом, начала быстро одеваться.
Народное гулянье в честь Ноуруза было организовано правительством Бухары. Председателем комиссии, руководившей устройством празднества, был Насим-джан.
В те времена подле Арка сильно пострадавшие здания были снесены. Образовавшуюся широкую площадь распланировали, построили на ней столовые, чайханы, торговые ряды, зрелищные заведения. Многие правительственные и общественные организации воздвигли свои павильоны. Например, павильон Центрального Комитета Коммунистической партии, павильон молодежи, Назирата здравоохранения, профсоюзов и другие. Построенные в разном архитектурном стиле, один другого наряднее и краше, они словно соревновались в гостеприимстве. Чуть ли не круглые сутки в них горели лампы, толпились люди.
Хозяева лавок и мастерских, ювелиры, торговцы фруктами, сластями, мануфактурой выставили напоказ свои лучшие изделия и товары. Из столовых доносились соблазнительные запахи, привлекавшие много народа.
А каких только не было на Регистане развлечений — тут и канатоходцы, и борцы, и фокусники... И все гудело, шумело, то и дело воздух оглашался взрывами смеха.
Словом, Регистан стал неузнаваем.
В молодежном павильоне стены были покрыты картинами на революционную тему. Тут опытными пропагандистами проводились беседы о молодежном движении. Хорошо угостив каждого входившего туда юношу, ему на прощанье вручали красную карточку, и это значило, что он стал членом молодежной организации.
Интересные встречи проводились в павильоне народного образования. По вечерам там устраивались настоящие концерты с участием лучших музыкантов, певцов и танцоров.
Днем для детей давались представления.
Радуясь успешно организованному праздничному веселью, Насим-джан успевал повсюду. Он то разговаривал на улице с мастерами, то заходил в павильоны и наводил там порядок, иногда заглядывал в столовую перекусить, в чайхану — выпить чаю... Его всюду зазывали в гости, но он нигде не оставался подолгу, а, обойдя свои «владения», садился на белого коня и уезжал.
Вот сюда и привела тетушка Анбар свою любимую Оим Шо. Вечерело, веселье было в самом разгаре. Молодая женщина, сидевшая уже несколько дней безвыходно дома, даже растерялась от избытка впечатлений. Куда раньше идти, по какому ряду, в какой павильон? Впрочем, женщин в павильоны не очень-то приглашали.
Тетушка Анбар и Оим Шо останавливались у входа в павильон и оттуда осматривали его, внутрь не входили.
Многие павильоны были отведены под выставки; стены пестрели диаграммами, картинами.
Дойдя до площадки канатоходцев, Оим Шо увидела Насим-джана, что-то обсуждавшего с двумя мужчинами. Она даже приостановилась.
— Что с вами? — спросила тетушка Анбар. И, увидев, на кого смотрит Оим Шо, сказала: — Это Насим-джан. Вы его знаете?
Насим-джан тем временем показывал товарищам какой-то сувенир. Оим Шо невольно пришли на память стихи Хафиза, она даже произнесла их вслух:
Кто глину в злато превращает сразу — Не поглядит на нас и краем глаза!
Словно притянутый ее голосом, Насим-джан посмотрел в их сторону и улыбнулся. А может, он заметил, что-на него обратили внимание? Так или иначе, Оим Шо страшно смутилась и чуть не бегом направилась в сторону хауза.
Тетушка Анбар едва поспевала за ней.
— Что с вами, почему вы так бежите?
— Сама не знаю... Умираю от жажды...
— Выпейте воды с сиропом.
— Она не утолит ее!
— Скажу Насим-джану, чтобы подал вам пиалу чая.
— И вы думаете, этого достаточно? — усмехнулась Оим Шо и, умерив шаг, пройдя от хауза к мечети, присела на софу подле минарета.— Ох, устала,— вздохнула она.
Подле хауза толпилось много народу — ребята, водоносы, старики... Кто сидел, отдыхая, на ступеньках, кто наполнял бурдюк водой для дома, кто пил воду...
На чисто подметенной площадке перед мечетью были расстелены молитвенные коврики, но молящихся не было.
Сгущались сумерки, становилось все оживленней. Цирк сверкал огнями иллюминаций, играл духовой оркестр, на балкон над входом выскакивали клоуны, артисты, зазывали в цирк. Народ все прибывал и прибывал. Начиналась увлекательная ночная жизнь в городе-сказке.
— Становится темно,— сказала тетушка Анбар.— Пора домой.
— Что ж... Но пройдемся еще немного.
Они снова пересекли площадку канатоходцев; Насим-джана там уже не было. Прошлись по центральной части площади, где расположились главные павильоны. В павильоне народного образования, видимо, готовились к большому вечеру, там должны были выступить известные певцы. У этого павильона Оим Шо лицом к лицу столкнулась с Насим-джаном. Он разговаривал с кем-то у входа. И снова она была поражена его красотой. Никогда в жизни Оим Шо еще не испытывала подобного чувства. В ее преждевременно увядшее сердце влилась живительная струя юности, и оно забилось совсем по-молодому. Она то и дело вздыхала, словно боялась, что иначе сердце перестанет биться. И это все потому, что она увидела Насим-джана? Неужели раньше ей не приходилось встречать таких же привлекательных молодых людей, с такой же милой улыбкой, изящными манерами, таких же решительных и храбрых? Ее ответом на этот вопрос было бы одно только слово: нет!
Насим-джана пригласили в павильон. Когда он скрылся за дверью, тетушка Анбар спросила, лукаво улыбнувшись:
— Теперь можем идти?
— Да-а,— задумчиво ответила Оим Шо и медленно двинулась дальше. Она так ушла в себя, что не отвечала на вопросы своей спутницы, не
слышала ее восхищенных возгласов при виде сверкавших огнями павильонов. Лишь когда они покинули Регистан и зашагали по тихой безлюдной улице, она заговорила:
— Спасибо вам за то, что привели меня сюда!
Но увы, тут я встретила духа красоты...
— Почему «увы»? Увидеть красоту — это счастье!
— Счастье для человека, у которого два сердца. А если только одно, да и то уже разбито?.. Все же и это разбитое единственное сердце попало в плен... Что делать?
— Ну, из плена мы вызволим!
— А можно найти и другой выход...
— Какой?
— Безвыходный плен...
Тетушка Анбар ласково улыбнулась:
— О, тогда в плен попадут два сердца...
— Милая тетушка!..— сказала Оим Шо и умолкла от избытка чувств.
— Твоя тетушка все для тебя готова сделать! Послушай, Насим-джан не женат, мать его умерла, есть только старик отец... Если хочешь, я завтра же пойду к нему и так очарую, рассказав о тебе, как ни один волшебник бы не смог.
— Мне не везет, я несчастливая,— вздохнула Оим Шо.
— Вот увидишь, я принесу тебе счастье!
— Что-то не верится...
— Скажи, согласна?
— Сама не знаю...
Разговор был окончен. Они дошли до дома.
Хаджи Малех, отец Насим-джана, лежал на смертном одре. Он даже пищу принимал уже с трудом. Но о себе не думал, только о единственном сыне. Сколько, бедняга, пережил трудностей в свои молодые годы! Стал революционером... Пришлось бежать из родного города... Скитался на чужбине... Какие лишения пришлось испытать! А теперь, когда революция победила, все равно ни покоя, ни отдыха нет у него. То в ЧК, то в исполком, то еще куда-нибудь мчится. Днем по учреждениям бегает, а ночью с солдатами на конях скачет. О себе никогда не думает! Покойница его мать так и не дождалась, чтобы сын познал счастье семейной жизни; теперь вот и отец умирает, а он все не женат... Спутался с какой-то турчанкой. Хоть бы не была она женой правоверного! Обманом завлекла молодого человека, не будет добра от этого... Что люди скажут? Отца не послушался, вот и попал в руки хитрой женщины! Как удержать его?
— Пришел Насим-джан домой? — слабым голосом спросил старик у свояченицы, ухаживавшей за больным.
— Явился,— ворчливо ответила она.
У себя в комнате.
— И та женщина с ним? — голос старика дрожал от волнения.
— Да, та, с глазами как у совы!
— Скажите ему, что я хочу его видеть, пусть придет сюда! Старуха вышла, и через несколько минут пришел Насим-джан, нарядно одетый.
— Вы меня звали?
— Да,— сказал старик, с трудом приоткрыв глаза.
— Как себя чувствуете? Принимали прописанные доктором лекарства?
— Ты мой врач и ты мое лекарство! Можешь ты наконец понять это?
— Я все понимаю... Но чего вы от меня хотите?
— Брось эту коварную, прогони ее! Женщина, изменившая мужу, будет изменять и другому. Эта чужестранка принесет тебе только зло! Отчего она бросила родину и приехала с этим... как его Саидом Ахрори? Брось ее! Сотни девушек были бы счастливы стать твоей женой! Брось эту...
— Хорошо!
— Вот умница! В сундучке, что в нише, лежит мешочек с золотом. Возьми, дай ей, сколько она потребует, и пусть уезжает, пусть оставит тебя в покое! Сам отправь ее...
— Хорошо, хорошо, отправлю...
— А потом... если, даст бог, поправлюсь, найду жену для тебя. Силы старика иссякли, он умолк и задремал. Насим-джан, подождав
немного, достал из ниши над головой отца сундучок, вынул из него довольно тяжелый мешочек и, положив в карман халата, тихо удалился.
В это время в его комнате кокетничала сама с собой перед зеркалом знакомая нам Хусниддинова. На ней было шелковое платье, отделанное плиссированным рюшиком, черные волосы свободно падали на плечи, в голубых глазах искрилось лукавство... Белила, румяна, сурьма густо покрывали ее лицо, так что трудно было узнать, какое оно на самом деле.
Вошедшего в комнату Насим-джана она встретила искусственной улыбкой, в кокетливом взгляде таилось коварство.
— Ну, что хотел от тебя старик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Спасибо! Поэтому-то я и позвонила вам, сказала Фируза.— На вас вся надежда. Велико значение женского клуба. Женщины и девушки получают здесь образование, их обучают разным ремеслам: мы разъясняем им их права и учим бороться за свою свободу. Но находятся еще среди ответственных работников люди, которые считают, что женский клуб — это рынок невест!.. Они являются сюда как хозяева, уводят понравившихся им девушек. Я не была здесь два месяца, и за это время отсюда выманили трех наивных молодых женщин.
— Кто, кто сделал это? — взволнованно спросил Муиддинов.
— Я еще не знаю, но непременно выясню и сообщу вам. Это пятнает честь нашего клуба, примите меры, чтобы такое не повторялось! Далее, у ворот и вокруг дома вечно болтаются какие-то подозрительные парни, пристают к женщинам, так что те боятся выходить... А во время моего отсутствия они даже внутрь дома проникали.
Надо бы одного-двух милиционеров поставить. Хочу также заявить, что в последние дни питание ухудшилось: мало жиров получаем, и мяса, и сахару...
— Я записал все ваши требования и просьбы, они вполне законны. Мы примем неотложные меры,— сказал Муиддинов.
— У меня еще есть дело к назиру просвещения.
— Пожалуйста, прошу! — живо откликнулся Кори-Юлдаш, полный смуглолицый человек с отвисшими щеками.— По-моему, назират в курсе ваших дел.
— В курсе-то в курсе, но хороших учительниц нам не дает, и вообще нам еще трех не хватает.
— Напишите нам об этом. Мы непременно найдем и пришлем вам.
— Мы уже писали... И что же? Нам прислали турчанку Хусниддинову... Она не знает нашего языка и ругает девушек да и нас — администраторов и педагогов — за то, что мы не говорим по-турецки.
— О, это плохо! — заговорил Муиддинов.— Правда, ЦИК постановил, что государственным языком Бухарской народной республики является тюркский и все должны его знать, однако с нашими женщинами, которые еще не овладели им, надо быть гибче, осмотрительней. Где эта учительница?
— Она ушла,— ответил кто-то.
— И разговаривает она грубо, властно, как хозяйка,— сказала Фируза.
— Да, да,— подхватили остальные,— очень груба со всеми.
— А вы увольте ее!
— Не так-то это просто: она жена Сайда Ахрори.
— Ну и что? Подумаешь!
Услышав это, Кори-Юлдаш поднялся с места и торопливо сказал:
— Хорошо, хорошо, мы заберем ее, а для вас найдем другую, может быть, русскую, знающую таджикский язык.
— Хорошо бы,— сказала Фируза.
Собрание продолжалось. Разговор шел о нехватке книг, тетрадей, о том, как проводить каникулы, и о многом другом. Муиддинов пообещал предоставить женскому клубу одну из правительственных дач, где все женщины смогут хорошо отдохнуть.
На этом собрание закончилось, приехавших угостили чаем, и они отбыли. Тут Фируза вспомнила о доме, о дочке и всполошилась: бедная Гульбахор, наверно, проснулась голодная, кричит. Она быстро распрощалась со своей заместительницей, схватила паранджу и чашмбанд и чуть ли не выбежала во двор. Во дворе она увидела только что вошедшую Анбари Ашк.
— Здравствуй, Фируза-джан,— сказала она,— поздравляю с окончанием сорока дней!
Ну как, жива-здорова? Как дочка, Оймулло? Самое главное — здоровье! Я вот болела, из дома не выходила, не знаю, что с моей подопечной Оим Шо. Вот пришла навестить.
— С Оим Шо все в порядке, учится... Староста класса. Она, наверное, в своей комнате, заходите, а я спешу домой, оставила дочку на попечение Оймулло. Навестите нас. До свиданья.
С этими словами Фируза выбежала на улицу, а тетушка Анбар пошла к Оим Шо.
С тех пор как Оим Шо ушла от Хасанбека, она жила в клубе. Ей не пришлось учиться грамоте с самого начала, она уже была грамотной, много читала, быстро усваивала все, что преподавали, помогала вести клубную работу. В последнее время иногда уходила домой — Ходжа Хасанбек, видимо, побаивался приставать к ней, у него были свои заботы. Оим Шо думала даже на время каникул совсем переселиться из клуба в свой дом, помогать старухе матери по хозяйству.
Тетушка Анбар застала Оим Шо за чтением газеты «Бухоро ахбори».
— Как хорошо, что наконец пришли! — радостно воскликнула молодая женщина и побежала ей навстречу. Но в голосе ее слышался упрек.— Я уже все глаза проглядела, ожидая вас.
— Попрекайте, попрекайте, вы правы, Оим! Заботы и хлопоты совсем одолели! А тут еще болела. Ничего не поделаешь старость! И старик себя неважно чувствует. Дети учатся... Но довольно обо мне. Как вы поживаете, как идет ученье?
— Спасибо, спасибо, хорошо! А сердце от тоски разрывается.
— Вы тоскуете? — удивилась Анбар.— Все н клуб ходят развлечься, а вы, живя тут, тоскуете. Странно!
— Сама не знаю, что со мной,— вздохнула Оим Шо.— Ничто не радует, смотреть ни на что не хочется... Девушки веселятся, играют, в бубен бьют, а я не могу. Правда, как-то одна молодая женщина рассказала мне о своих горестях. Я поплакала вместе с ней, и как-то легче стало. Поднялась я тогда вместе с девушками на крышу, оглядела все вокруг и облегченно вздохнула. Весна! Я и не заметила, когда она пришла.
— Да, весна,— сказала задумчиво тетушка Анбар.— Ваша тоска мне не нравится. Человек беспричинно не тоскует. Вы слышали, говорят, на Регистане народное гулянье, празднество по случаю Ноуруза?
— Нет, ничего не знаю...
Что за гулянье?
— Небывалое! Ярмарка! Шатры поставили рядами, цирк, чайханы, рестораны... Все на диво! Иллюминация, какие хочешь развлечения. А распорядителем этот самый Насим-джан, сын хаджи Малеха. Видела я его на белом коне, с ним еще двое, командует, распоряжается... Ну прямо эмир!
— А кто это — Насим-джан? — спросила Оим Шо, притворяясь, что не знает.
— Да тот, что расчистил дорогу для женщин тогда, в день праздника... Ах, вы ведь не были! Но мы с вами видели его на Регистане.
— А что, он красив?
— Вот увидите! Пойдемте и на гулянье посмотрим. Оим Шо обрадовалась, сразу повеселела.
— Хорошо, идем! Вот только возьму разрешение.
— Идите, идите, а я газету почитаю.
Тетушка Анбар была не очень-то грамотная, по слогам и то с трудом читала, но старалась каждый день попрактиковаться в чтении. Ее внимание привлекло такое извещение: «Чагатайская выездная труппа при политотделе Туркфронта прибыла 29 марта в Каган. С 1 апреля в Бухаре на площади Истиклоль будет представлена вторая часть пьесы Хамзы Хаким-заде «Трагедия Ферганы» под названием «Жертва честности» в четырех действиях».
На другой странице газеты тетушка Анбар прочла приказ: «Женщинам без спутников запрещается ездить верхом на лошадях. Нарушившие этот приказ будут подвергаться аресту, а лошади — конфискации». Подписан приказ заместителем начальника окружной милиции хаджи Фай-зуллой.
Тетушка Анбар от души рассмеялась, чем немало удивила вернувшуюся в это время Оим Шо.
— Что с вами?
— Вы прочитайте только этот приказ,— сказала тетушка Анбар.— Женщину, которая без спутника поедет верхом на лошади, арестуют, а лошадь конфискуют... Вот я подыщу себе верблюда и буду ездить на нем...
— А,— воскликнула, тоже смеясь, Оим Шо,— хаджи Файзулла испугался женщин на лошадях...
— Не подозревает даже, что собственная жена оседлала его, сидит на шее и погоняет куда хочет...
— Да, да! — Оим Шо, заливаясь смехом, начала быстро одеваться.
Народное гулянье в честь Ноуруза было организовано правительством Бухары. Председателем комиссии, руководившей устройством празднества, был Насим-джан.
В те времена подле Арка сильно пострадавшие здания были снесены. Образовавшуюся широкую площадь распланировали, построили на ней столовые, чайханы, торговые ряды, зрелищные заведения. Многие правительственные и общественные организации воздвигли свои павильоны. Например, павильон Центрального Комитета Коммунистической партии, павильон молодежи, Назирата здравоохранения, профсоюзов и другие. Построенные в разном архитектурном стиле, один другого наряднее и краше, они словно соревновались в гостеприимстве. Чуть ли не круглые сутки в них горели лампы, толпились люди.
Хозяева лавок и мастерских, ювелиры, торговцы фруктами, сластями, мануфактурой выставили напоказ свои лучшие изделия и товары. Из столовых доносились соблазнительные запахи, привлекавшие много народа.
А каких только не было на Регистане развлечений — тут и канатоходцы, и борцы, и фокусники... И все гудело, шумело, то и дело воздух оглашался взрывами смеха.
Словом, Регистан стал неузнаваем.
В молодежном павильоне стены были покрыты картинами на революционную тему. Тут опытными пропагандистами проводились беседы о молодежном движении. Хорошо угостив каждого входившего туда юношу, ему на прощанье вручали красную карточку, и это значило, что он стал членом молодежной организации.
Интересные встречи проводились в павильоне народного образования. По вечерам там устраивались настоящие концерты с участием лучших музыкантов, певцов и танцоров.
Днем для детей давались представления.
Радуясь успешно организованному праздничному веселью, Насим-джан успевал повсюду. Он то разговаривал на улице с мастерами, то заходил в павильоны и наводил там порядок, иногда заглядывал в столовую перекусить, в чайхану — выпить чаю... Его всюду зазывали в гости, но он нигде не оставался подолгу, а, обойдя свои «владения», садился на белого коня и уезжал.
Вот сюда и привела тетушка Анбар свою любимую Оим Шо. Вечерело, веселье было в самом разгаре. Молодая женщина, сидевшая уже несколько дней безвыходно дома, даже растерялась от избытка впечатлений. Куда раньше идти, по какому ряду, в какой павильон? Впрочем, женщин в павильоны не очень-то приглашали.
Тетушка Анбар и Оим Шо останавливались у входа в павильон и оттуда осматривали его, внутрь не входили.
Многие павильоны были отведены под выставки; стены пестрели диаграммами, картинами.
Дойдя до площадки канатоходцев, Оим Шо увидела Насим-джана, что-то обсуждавшего с двумя мужчинами. Она даже приостановилась.
— Что с вами? — спросила тетушка Анбар. И, увидев, на кого смотрит Оим Шо, сказала: — Это Насим-джан. Вы его знаете?
Насим-джан тем временем показывал товарищам какой-то сувенир. Оим Шо невольно пришли на память стихи Хафиза, она даже произнесла их вслух:
Кто глину в злато превращает сразу — Не поглядит на нас и краем глаза!
Словно притянутый ее голосом, Насим-джан посмотрел в их сторону и улыбнулся. А может, он заметил, что-на него обратили внимание? Так или иначе, Оим Шо страшно смутилась и чуть не бегом направилась в сторону хауза.
Тетушка Анбар едва поспевала за ней.
— Что с вами, почему вы так бежите?
— Сама не знаю... Умираю от жажды...
— Выпейте воды с сиропом.
— Она не утолит ее!
— Скажу Насим-джану, чтобы подал вам пиалу чая.
— И вы думаете, этого достаточно? — усмехнулась Оим Шо и, умерив шаг, пройдя от хауза к мечети, присела на софу подле минарета.— Ох, устала,— вздохнула она.
Подле хауза толпилось много народу — ребята, водоносы, старики... Кто сидел, отдыхая, на ступеньках, кто наполнял бурдюк водой для дома, кто пил воду...
На чисто подметенной площадке перед мечетью были расстелены молитвенные коврики, но молящихся не было.
Сгущались сумерки, становилось все оживленней. Цирк сверкал огнями иллюминаций, играл духовой оркестр, на балкон над входом выскакивали клоуны, артисты, зазывали в цирк. Народ все прибывал и прибывал. Начиналась увлекательная ночная жизнь в городе-сказке.
— Становится темно,— сказала тетушка Анбар.— Пора домой.
— Что ж... Но пройдемся еще немного.
Они снова пересекли площадку канатоходцев; Насим-джана там уже не было. Прошлись по центральной части площади, где расположились главные павильоны. В павильоне народного образования, видимо, готовились к большому вечеру, там должны были выступить известные певцы. У этого павильона Оим Шо лицом к лицу столкнулась с Насим-джаном. Он разговаривал с кем-то у входа. И снова она была поражена его красотой. Никогда в жизни Оим Шо еще не испытывала подобного чувства. В ее преждевременно увядшее сердце влилась живительная струя юности, и оно забилось совсем по-молодому. Она то и дело вздыхала, словно боялась, что иначе сердце перестанет биться. И это все потому, что она увидела Насим-джана? Неужели раньше ей не приходилось встречать таких же привлекательных молодых людей, с такой же милой улыбкой, изящными манерами, таких же решительных и храбрых? Ее ответом на этот вопрос было бы одно только слово: нет!
Насим-джана пригласили в павильон. Когда он скрылся за дверью, тетушка Анбар спросила, лукаво улыбнувшись:
— Теперь можем идти?
— Да-а,— задумчиво ответила Оим Шо и медленно двинулась дальше. Она так ушла в себя, что не отвечала на вопросы своей спутницы, не
слышала ее восхищенных возгласов при виде сверкавших огнями павильонов. Лишь когда они покинули Регистан и зашагали по тихой безлюдной улице, она заговорила:
— Спасибо вам за то, что привели меня сюда!
Но увы, тут я встретила духа красоты...
— Почему «увы»? Увидеть красоту — это счастье!
— Счастье для человека, у которого два сердца. А если только одно, да и то уже разбито?.. Все же и это разбитое единственное сердце попало в плен... Что делать?
— Ну, из плена мы вызволим!
— А можно найти и другой выход...
— Какой?
— Безвыходный плен...
Тетушка Анбар ласково улыбнулась:
— О, тогда в плен попадут два сердца...
— Милая тетушка!..— сказала Оим Шо и умолкла от избытка чувств.
— Твоя тетушка все для тебя готова сделать! Послушай, Насим-джан не женат, мать его умерла, есть только старик отец... Если хочешь, я завтра же пойду к нему и так очарую, рассказав о тебе, как ни один волшебник бы не смог.
— Мне не везет, я несчастливая,— вздохнула Оим Шо.
— Вот увидишь, я принесу тебе счастье!
— Что-то не верится...
— Скажи, согласна?
— Сама не знаю...
Разговор был окончен. Они дошли до дома.
Хаджи Малех, отец Насим-джана, лежал на смертном одре. Он даже пищу принимал уже с трудом. Но о себе не думал, только о единственном сыне. Сколько, бедняга, пережил трудностей в свои молодые годы! Стал революционером... Пришлось бежать из родного города... Скитался на чужбине... Какие лишения пришлось испытать! А теперь, когда революция победила, все равно ни покоя, ни отдыха нет у него. То в ЧК, то в исполком, то еще куда-нибудь мчится. Днем по учреждениям бегает, а ночью с солдатами на конях скачет. О себе никогда не думает! Покойница его мать так и не дождалась, чтобы сын познал счастье семейной жизни; теперь вот и отец умирает, а он все не женат... Спутался с какой-то турчанкой. Хоть бы не была она женой правоверного! Обманом завлекла молодого человека, не будет добра от этого... Что люди скажут? Отца не послушался, вот и попал в руки хитрой женщины! Как удержать его?
— Пришел Насим-джан домой? — слабым голосом спросил старик у свояченицы, ухаживавшей за больным.
— Явился,— ворчливо ответила она.
У себя в комнате.
— И та женщина с ним? — голос старика дрожал от волнения.
— Да, та, с глазами как у совы!
— Скажите ему, что я хочу его видеть, пусть придет сюда! Старуха вышла, и через несколько минут пришел Насим-джан, нарядно одетый.
— Вы меня звали?
— Да,— сказал старик, с трудом приоткрыв глаза.
— Как себя чувствуете? Принимали прописанные доктором лекарства?
— Ты мой врач и ты мое лекарство! Можешь ты наконец понять это?
— Я все понимаю... Но чего вы от меня хотите?
— Брось эту коварную, прогони ее! Женщина, изменившая мужу, будет изменять и другому. Эта чужестранка принесет тебе только зло! Отчего она бросила родину и приехала с этим... как его Саидом Ахрори? Брось ее! Сотни девушек были бы счастливы стать твоей женой! Брось эту...
— Хорошо!
— Вот умница! В сундучке, что в нише, лежит мешочек с золотом. Возьми, дай ей, сколько она потребует, и пусть уезжает, пусть оставит тебя в покое! Сам отправь ее...
— Хорошо, хорошо, отправлю...
— А потом... если, даст бог, поправлюсь, найду жену для тебя. Силы старика иссякли, он умолк и задремал. Насим-джан, подождав
немного, достал из ниши над головой отца сундучок, вынул из него довольно тяжелый мешочек и, положив в карман халата, тихо удалился.
В это время в его комнате кокетничала сама с собой перед зеркалом знакомая нам Хусниддинова. На ней было шелковое платье, отделанное плиссированным рюшиком, черные волосы свободно падали на плечи, в голубых глазах искрилось лукавство... Белила, румяна, сурьма густо покрывали ее лицо, так что трудно было узнать, какое оно на самом деле.
Вошедшего в комнату Насим-джана она встретила искусственной улыбкой, в кокетливом взгляде таилось коварство.
— Ну, что хотел от тебя старик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41