Но — увы! — дело не только в них. Женщины Востока, угнетенные и порабощенные, не имели в жизни никакой опоры. Они были всецело в подчинении у мужчин. Веками сложилось такое представление, что, если мужчина не даст куска хлеба, женщина умрет с голоду. Увы, сами женщины верили этому. Советская власть теперь разбила в пух и прах это представление, подрубила под корень неравенство и бесправие женщин, показала путь к свободе, сказала им: «Угнетенные женщины Востока, вы равны мужчинам, вы сами, своим трудом можете заработать себе кусок хлеба! Для этого есть все условия. Советская власть уберет с дороги всякого, кто захочет преградить вам путь в новой жизни. Паранджа и чашмбанд, которые мешают вам работать и жить свободно, тоже должны исчезнуть!» Женщины революционной Бухары, женщины нашего древнего города, вы помолодели от света революции, вы тоже свободны и равноправны с мужчинами. Правительство Бухары открыло и еще будет открывать всевозможные мастерские, артели, шелкомотальные и швейные фабрики, где вы сможете работать. Откроются школы, курсы и всякие училища — пожалуйста, учитесь, обучайтесь ремеслу, становитесь грамотными, становитесь хозяйками своей судьбы!
Когда речь кончилась, одна молодая женщина спросила:
— Как я выйду без паранджи? Мой муж убьет меня. И все жители квартала, жители всего города проклянут, не дадут пройти по улице!
— Да что мужчины,— сказала другая,— сами женщины убьют!
— Верно,— сказала Фируза,— нелегкое это дело — сбросить паранджу, добиться настоящей свободы. Я уверена, что Советская власть обдумала это. Конечно, если мы все сейчас выйдем на улицу без паранджи со словами, что стали свободными, без кровопролития не обойдется. Нужно сперва учиться, стать грамотными...
Женщина в очках снова встала.
— Я ведь вам уже говорила, что дело не только в парандже. Наступит время, когда будут искать паранджу, чтобы выставить в музее, тогда ни в одном доме ее уже не будет. Этот день не за горами. Нам надо ликвидировать свое невежество, неграмотность, уничтожить вековые предрассудки. Прежде всего вам поможет вот этот женский клуб. Здесь все готово для того, чтобы вы учились, овладевали каким-либо ремеслом. В городе и в уездах будут открыты школы для девочек, женские курсы, ремесленные школы, где женщины смогут учиться. Те, что овладеют ремеслом,— получат работу, пожалуйста, работы непочатый край. Женщин будут выдвигать и на работу в правительственных учреждениях, в руководство.
Собрание продолжалось до темноты. Потом Фируза объявила, что для всех будет угощение, а после угощения покажут свое искусство артисты, приехавшие из Ташкента и Ферганы. Это сообщение было встречено аплодисментами.
Оим Шо сияла: горя, заботы, страха как не бывало. То, о чем она мечтала с детства, в этом клубе оказалось явью. Свобода, дружба, веселье, возможность учиться, овладеть ремеслом... Вдобавок ко всему тетушка Анбар сходила к ней домой и привела мать. Они прибрали все в доме, заперли дверь и пришли в клуб. Теперь уже ни эмир, ни его военачальники, ни Ходжа Хасанбек и никто другой не могли посягать на Оим Шо. Она была теперь под защитой нового правительства, под защитой Советской власти. Советская власть охраняла этот женский клуб, и не было на свете человека, коюрый мог бы взять силой эту крепость свободы.
Несчастная мать, выплакавшая все глаза, теперь тоже отдыхала и радовалась. Она видела свою дочь веселой и счастливой и мысленно молилась за Фирузу, за тетушку Анбар и за Советское правительство тоже.
Между тем весь двор из конца в конец устлали коврами, на коврах разложили подушки, курпачи, расстелили скатерти с угощением, приготовили чай. На веранде от одного столба до другого натянули занавес, за ним артисты готовились к выступлению.
Оттуда раздавались звуки бубна и гиджака. Когда все расселись и активистки, засучив рукава, разнесли и расставили повсюду подносы с хлебом и сластями, блюда с жарким, послышалась веселая музыка.
— Ах, как хорошо играют! — сказала тетушка Анбар.— Я в жизни не слыхала, чтобы флейта, гиджак, танбур и тар так сыгрались. Посмотрите, как наслаждается музыкой Оймулло Танбур... Право, музыка ласкает человека, утешает, гонит из сердца печаль и уныние...
— Музыка, говорят, и змею из норы выманивает,— сказала мать Оим Шо.
— Да, да! — согласилась Оим Шо.— Музыка — лекарство для сердца.
И раньше в Бухаре соединяли иногда разные инструменты — танбур с гиджаком, флейту с сурнаем. Но никогда женщины не слушали столько инструментов сразу и так хорошо согласованных. Ведь раньше, если где-то на пирах и играли, женщинам даже издали не приходилось слушать эту музыку. А теперь, когда пир был устроен для них и целый оркестр играл для них, они от души веселились и радовались, глаза их сияли, улыбка не сходила с уст.
Наконец музыка смолкла. Все ждали, что будет дальше. Тогда Фируза поднялась на веранду, стала перед занавесом, окинула взглядом присутствующих и звонким голосом сказала:
— Дорогие гости и добрые мои сестры! Еще раз поздравляю вас с праздником! Сейчас группа артистов, певцы и музыканты из труппы, которой руководит Хамза Хаким-заде, покажут вам представление!
Среди женщин началось шушуканье:
— А-а, мужчина?
— Сейчас поднимут занавеску, да?
— Ничего, пусть певец или музыкант увидит ваше лицо — голос его зазвучит слаще...
Фируза догадалась, о чем шепчутся женщины.
— Должна вам сказать, что на сцене мужчин не будет,— объявила она.— Мужчины-певцы и музыканты будут спрятаны за занавесом и вас не увидят, будьте спокойны. На сцену выйдут и будут танцевать и петь девушки из Ферганы, которые стали свободными еще раньше нас. Потом, если кто-то из вас захочет показать нам свое искусство, тоже может выйти на сцену. Я уверена, что и вы, мои сестры и подруги, не уступите ферганским искусницам.
— Сначала вы сами должны...— сказал кто-то.
— О, я бы с радостью,— сказала Фируза,— но я не очень искусна в танцах. Пусть уж лучше выходят наши мастерицы!
Все стали хлопать в ладоши. Фируза предоставила место артистам и сошла вниз. Занавес открылся. На пустой сцене появилась ферганская девушка, одетая в платье из ханского атласа, в бархатной жилетке кабульского фасона, в ферганской, вышитой крестом ковровой тюбетейке на голове. Девушка приветливо улыбнулась и поклонилась им.
— Дорогие подруги! — сказала она по-узбекски.— Прежде всего поздравляю вас с великим праздником Октябрьской революции! Мы, артисты, которые сегодня под руководством Хамзы Хаким-заде Ниязи пришли к вам, передаем вам горячий привет, поздравляем со свободой и независимостью! Мы, артисты революции, служим героическим красным войскам Туркестанского фронта. Вы знаете, что Красная Армия несет угнетенным народам свободу и независимость. Мы идем вслед за этими воинами. Мы были в Фергане, Самарканде, Ташкенте, Мерве, Хиве, Ашхабаде, Кизыл-Арвате. Мы выступали на каждом празднике победы. И вот сегодня мы здесь — на вашем празднике!
После такого выступления девушка прочла революционные стихи Хамзы Хаким-заде, посвященные женщинам и начинавшиеся словами:
Настало время показать себя! Срывай оковы, на куски рубя!
Потом она объявила, что сейчас будет танцевать Дильбархон. За занавесом загремела веселая музыка, и на сцене появилась высокая стройная кокетливая танцовщица. После нее девушка с приятным голосом спела песню. Потом пели мужчины за занавесом, а вслед за ними ведущая концерт девушка попросила, чтобы кто-нибудь из зрителей вышел на сцену и показал свое искусство. Но женщины в зале стеснялись — им еще не приходилось выступать на таких больших собраниях, они указывали друг на друга, но никто не решался выйти на сцену. Тогда тетушка Анбар не выдержала.
— Что-то, девушки, вы так неповоротливы! — сказала она.— Я знаю, среди вам есть такие танцорки и музыкантши, что и я, и Тилло, и танцовщица Каркичи недостойны им на руки воды полить. А вы стесняетесь и не выходите. Ну что ж, так я сама вам покажу пример. Посмотрела я на этих ферганских искусниц, и самой захотелось потанцевать, руки и ноги задвигались... Ну-ка, моя дорогая, скажи своим музыкантам, чтобы сыграли что-нибудь!
— Что вам сыграть? — спросила артистка.
— Все равно, что захотят, то пусть и играют, лишь бы задорный мотив был! — сказала Анбар и вышла на сцену.
Зрители оживились, захлопали в ладоши, закричали: «Молодец!» Музыка заиграла веселый мотив «уфар», громко зазвучал бубен, и тетушка Анбар начала танцевать. Она танцевала с таким увлечением, что всех заразила своей радостью.
Так веселились бухарские женщины вечером в день трехлетия Октябрьской революции.
И не одни они! В эту ночь в Бухаре был открыт базар. На берегу хауза Девон-беги, в чайханах, во дворе мечети, где была иллюминация, пели певцы, по базару и по улицам толпами ходили люди, угощались и веселились. В пассаже, в первом в Бухаре кинотеатре показывали картины.
А в доме Ходжи Хасанбека царило смятение.
Вернувшись с демонстрации, Ходжа Хасанбек пришел домой, но не отпустил фаэтон: он собирался отправиться в загородный сад Дилькушо к Асаду Махсуму на обед и хотел только узнать, в каком настроении Оим Шо.
Ходжа Хасанбек решил подарить ей бриллиантовое кольцо, попавшее в его руки как «трофей», надеялся хоть этим смягчить ее. Но как только он вошел в дом, его встретила старшая жена с широчайшей улыбкой на лице.
— Возлюбленная-то ваша поручила вас мне и ушла, закинув подол на голову! Очень хорошо, так вам и надо!
Ходжа Хасанбек ничего не понял или не хотел понять. Не слушая жену, он пошел в комнату Оим Шо, но там никого не было.
— Где Хамрохон? — взревел он.
— Нет ее,— сказала его сестра, войдя вслед за ним в комнату.— Мы стояли у ворот, смотрели на демонстрацию, вернулись, а ее и след простыл. Мы туда-сюда, всюду искали — исчезла женщина. Потом на подушке нашли вот это письмо.
Ходжа Хасанбек взял бумагу, пробежал глазами. Рукой Оим Шо было написано: «Не ищите меня, вам меня не найти. Саади правильно сказал, что с молодой женщиной лучше стреле быть рядом, чем старику. Найдите себе подходящую».
— Не говорил я вам разве, чтобы следили за ней?!—заорал он на женщин.— Что мне теперь делать? Как людям в глаза посмотрю?
Женщины хотели что-то сказать, оправдаться, но он, не слушая, ударил обеих, выгнал из комнаты, бросился на кровать и погрузился в раздумье. «Да,— говорил он себе,— так оно и должно было кончиться... Нехорошо вышло, всем моим надеждам конец! Что же мне делать? Надо найти ее во что бы то ни стало, попробовать уговорить ласково или припугнуть, укротить и вернуть обратно. Куда она могла пойти? Конечно, домой, к матери! Мать, конечно, знает, где она... Я сам пойду к ней, нельзя никому доверить это дело!»
Он позвал женщин.
— Вы кому-нибудь говорили об этом?
— Кому же говорить? — сказала жена.— Мы ждали вашего прихода...
— Ну и ладно,— сказал Ходжа Хасанбек.— Проглотите язык! Никому не заикайтесь: ни родным, ни чужим! Если кто спросит про нее, скажите — ушла к матери, мать у нее заболела...
Ходжа Хасанбек сел в фаэтон и поехал к матери Оим Шо. Ворота' были заперты на цепочку. После долгого стука вышла Анбари Ашк, открыла ворота, поздоровалась приветливо, назвала его дорогим зятем и предложила войти. Ходжа Хасанбек вошел во двор, поздоровался с тещей, вышедшей ему навстречу, спросил:
— Где Хамрохон?
— Хамрохон? Она же была у вас в доме!
Ходжа Хасанбек понял, что старуха знает об исчезновении дочери и очень волнуется.
— Она убежала и без моего разрешения пришла сюда,— сказал он, грозно нахмурив брови.— Сейчас же найдите ее и верните мне!
— Убежала?! — вскричала старуха.-—Моя дочь не беглянка! Ты сам что-то сделал с ней и теперь, испугавшись, пришел сюда!
— Оставь свои увертки! — с угрозой сказал Ходжа Хасанбек.—
Хамро сюда убежала. Мне сказали, что ее видели здесь. Сейчас же позови ее!
— Хамро не была здесь, клянусь богом! Если она и убежала, то из-за тебя, ты отвечаешь за нее и должен ее найти!
— Я весь дом переверну вверх дном, а тебя в тюрьму засажу... Я... Тетушка Анбар, которая до тех пор молчала и слушала, не могла
сдержаться.
— Что? Что ты говоришь, старый пес, нечестивец! — закричала она.— Кому ты грозишь? Немощной беззащитной старухе? Иди и пугай своих собутыльников, они это вынесут.
— А ты кто такая?
— А ты?! Да будь ты хоть самим эмиром Алимханом, не испугаешь нас!
Теперь не те времена! Вот сейчас пойду к Мирзо Муиддину, к самому Файзулле Ходжаеву, и не будь я Анбари Ашк, если не выскажу им и всем твоим джадидам, что о тебе думаю, не опозорю тебя перед ними! Ты еще меня не знаешь! Я твои усы по волоску вырву!
Ходжа Хасанбек будто упал с минарета. Однако сразу опомнился и сказал:
— Довольно, довольно, хватит! Что ты раскричалась, что вопишь?
— Что же, позволить тебе грозить слабым женщинам, запугивать их? Позволить тебе забрать Оим Шо, которую ты замучил?
— Не твое дело!
— Не мое дело! В таком случае я сейчас же пойду в милицию и все-все расскажу по порядку! Где моя паранджа? — Тетушка Анбар засуетилась.
— Постой, бестолковая! — сказал, понизив тон, Хасанбек.— Если действительно Хамрохон тут нет, тогда ее надо найти.
— Надо найти! — с насмешкой сказала тетушка Анбар.— Терять не надо было! Бедной женщине жизнь с тобой так опротивела, что она предпочла бежать без оглядки! Не лучше ли тебе тишком-молчком поскорее убраться отсюда и больше не вспоминать о ней, а не то навек будешь опозорен!
Ходжа Хасанбек постоял немного, подумал и, махнув рукой, вышел, ничего не сказав больше. Тетушка Анбар пустила ему вслед ругательство, какого хватило бы на четверых, и, обратясь к старухе, сказала:
— Вот как надо расправляться с такими мужчинами!
— А если он пришлет людей и посадит в тюрьму? — спросила старуха, все еще дрожавшая от страха
— Ничего он не сделает! — уверенно сказала тетушка Анбар.— Он сам тоже боится, дрожит за свой чин, за свою голову. Если я пойду и пожалуюсь на него, ведь ему срам будет.
— Пусть бог пошлет вам долгую жизнь, пусть исполнятся все ваши желания, дорогая тетушка!
— Но все-таки я не могу оставить вас одну в этом доме. Пока не утихомирится этот господин, пока не утихнет скандал, лучше вам с Хамрохон побыть в клубе.
— А что будет с домом?
— Дом волк не съест. Двери в комнату и в прихожую запрем на замок, ворота изнутри запрем на цепочку, а сами выйдем через соседний двор.
— Ну ладно,— сказала старуха и тяжело вздохнула.
В этот вечер Фируза пришла домой поздно. Много было дел в женском клубе. Она хотела пройти прямо к себе, хоть немного убрать в комнатах, на балахане,— ведь в последние дни ей некогда было, все запустила. Дома она нашла принесенные Асо мясо, морковь, лук и записку от него с просьбой поскорее приготовить плов, он, вероятно, придет вместе с Каримом.
Фируза обрадовалась: значит, Карим здоров, вышел из больницы... И, засучив рукава, забыв об усталости, быстро принялась за дело, ловко нарезая лук и морковь.
Вскоре совсем стемнело, подул прохладный ветерок... Фируза зажгла лампу и закрыла дверь. Мясо с луком и морковью уже поджарилось, когда пришел Асо. Он был один.
— О! — воскликнула Фируза.— А где Карим?
— Сегодня не выписали еще... Я сейчас прямо из больницы. Рана, правда, зажила, но с легким не все в порядке. Врачи говорят, неделю, а то и дней десять еще придется полежать.
— А я все дела отложила, плов готовлю, думала, вместе придете,— разочарованно проговорила Фируза.
— Ничего, плов нам сгодится.
Фируза вышла во двор, чтобы помыть рис и положить его в котел.
Асо стянул сапоги, умылся и, растираясь полотенцем, задумался. Фируза права, все очень дорого, ничего не достать. На базаре — ни мяса, ни риса; хлеб и тот с трудом найдешь. У мясных лавок — очереди. Да! Разве в Бухаре знали когда-нибудь раньше, что такое очередь? Теперь-то хорошо знают! Деньги бухарского правительства - это бумага, никакой ценности не имеют. Коробка спичек — пятьсот рублей, хлебная лепешка — пятьсот, подумать только! А торговцы и вовсе их не принимают. Керенки и те лучше идут. Иное дело, у кого есть золотые или серебряные монеты, те обеспечены. А те, кто на жалованье у бухарского правительства, терпят лишения... Хорошо еще, что в ЧК выдают кое-что — мясо, масло, рис...
Повесив полотенце на гвоздь, Асо подошел к очагу.
— Дайте я буду топить,— сказал он Фирузе.
— Вы устали, пойдите лучше отдохните.
— Быть рядом с вами — значит отдыхать. Бедный Карим, если он любит так же, как я, он очень страдает. Пожалуй, всади Асад в него сотню пуль, он бы страдал меньше, чем при мысли, что насильно увели его любимую и принудили к браку.
— Что же Карим теперь будет делать, не говорил Хайдаркул?
— Пока неясно... Хайдаркул считает, что нужно готовить войско, призвать коммунистов... Двинуться на Асада и под такой крепкой защитой как следует поговорить с ним...
— Бедный Карим,— с грустью сказала Фируза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41