Позднее Миколас Тауринскас локти кусал, что упустил случай — мог ведь
старый дом отписать дочери, а для себя отгрохать такую домину, что жил бы сейчас не хуже бухгалтера универмага.
Пот так на этих холмах, обкусанных, искромсанных, понемногу выросли дома и домишки, а бесы по собственному почину неведомо куда унесли, копыта, и, мимо, даже название — Чертовы горбы — с собой уволокли. Но какое место без названия? А тут же — город, целый новый город! Как-то приехала домой Кристина, разговаривала с тетей Гражвиле, а та вдруг вспомнила:
— Я шикарные сумочки видала, может, сбегаешь после обеда, поглядишь.
— Где, тетя?
— Да на Шанкае.
— Где-где?
— В Шанкае,— ответила тетя Гражвиле, даже не моргнув глазом, и только потом спохватилась, расхохоталась:— Это, детонька, там, у мелиораторов. Так
теперь всю эту новостройку называют — Шанкай да Шанкай.
Никто сейчас не скажет, кто первым произнес это довольно дико прозвучавшее в здешней большой деревне слово — Шанхай. Конечно, многие эмсэушники прошли огонь, воду и медные трубы, большой свет повидали, старинные и новомодные книжки листали, так что в столовой за обедом, может, кто-нибудь неосмотрительно и ляпнул словечко. Правда, поначалу этим словом называли только столовую — в спешке построенный барак, в котором рабочие могли не только горячую похлебку получить, но и осушить бутылку пива или водки. А иногда они так входили в раж, такого задавали жару, что жители старого города, разбуженные посреди ночи, многозначительно вздыхали: «Ну и ну...» По-видимому, именно в такую разгульную ночь веселая рука измазанной дегтем щеткой нарисовала на стене столовой: «Шанхай». Рядом этой же самой щеткой был нарисован профиль грудастой девки. Сказывает, буфетчица утром признала себя и письменно потребовала, чтобы начальник МСУ немедленно принял «все надлежащие меры для уничтожения клеветнического изображения». Пока эти меры принимались, столовую все уже называли «Шанхайской девой», а поселок — Шанхаем.
Кристина ходила по Шанхаю, но как раньше, так и сейчас ее преследовало странное чувство, которое невольно возникает, когда попадаешь в чужой, холодный город, где ты никого не знаешь, а тебя любой встречный вправе спросить: «Как ты сюда попала?» И ты не найдешь что ответить. Станешь что-то лепетать, объяснять, выкручиваться. А может, скажешь правду? Какую правду? Есть одна правда: Криста хочет прогуляться по Шанхаю, убить час-другой. Вот и все. Конечно, если бы ненароком встретить Паулюса... если бы хоть издалека его увидеть... Мало ли бывает неожиданностей! Даже письма Паулюса, которые Кристина получает раз в год, тоже бывают неожиданными, поскольку не знаешь, когда именно обнаружишь в почтовом ящике конверт: перед Новым годом или в Женский день, весной или осенью. Но если по правде, то это, пожалуй, и не письма. Вскроешь серый конверт, а там открытка с коротенькой фразой, нередко начинающейся одним и тем же словом: «Поздравляю...» Однажды Криста прочитала: «Всегда мучительно жаль людей, которые,
усыпив свои души, возомнили себя свободными». Прочитала еще раз и разорвала открытку. Потом сложила обрывки вместе и, держа их дрожащими пальцами, процедила сквозь зубы: «Да оставь ты меня в покое». Через год снова получила открытку. Неожиданно, в середине лета. «Этим летом небо над Вангаем такое же голубое, как двадцать лет назад». Да, это были не письма. В этих открытках Паулюс ничего не говорил о себе. Они не требовали ответа, ни к чему не обязывали. Они просто-напросто давали знать: я существую на этом свете. Наивный, глупый способ напоминать о себе, и Кристина нередко приходила в раздражение, сердилась, потом забывала о них, а на следующий год ловила нас на том, что снова ждет этих двух строчек. Иногда д.»ж< спускалась вечером по лестнице, открывала почто- И1.1п ящик — пусто. Господи, когда же ты остепенишься, Криста!
Мимо дома под номером одиннадцать по улице Мелиораторов прошла не оглядываясь, не подняв головы к балконам даже шагу прибавила, словно спешила куда-то. Да, в этом доме живет
учитель. Кристина хорошо помнила обратный адрес , который всегда находила в уголке конверта, он всегда был чуточку педантом. Наверно, только поэтому он писал свой адрес, хотя иногда казалось, что это тайный призыв: откликнись. Однако чего только не навыдумывают жены. Сердце колотилось, щеки горели. Совсем и много-много лет назад, когда она выбегала на улице гадай: если вдруг встретит Паулюса, завтра вытащит счастливый билет.
По обеим сторонам широкой улицы жарились автомобили, с молодых липок осыпалась листва, а рядом возле двери гастронома, на цементной лестнице пристроилась старушка и собирала груши. Народу было немного, с ми ном гонялись друг за другом дети. Молодая женщина одной рукой вела девочку, а другой толкала широкую миску, в которой сидели упитанные близнецы и что и пылко бормотали. Кристина обвела взглядом мать, троицу и открыто улыбнулась. Женщина тоже ответила теплой улыбкой, в которой не было и тени или неудовлетворения. Отойдя на несколько шагов Кристина обернулась. Наверняка эта женщина
счастлива. Прошла еще немножко и снова подумала: наверняка у нее заботливый муж, власти выделили сносное жилье.
У перекрестка не выдержала и оглянулась еще раз. Хотя женщины с близнецами уже не было видно, Кристина продолжала размышлять о молодой семье, пыталась представить ее дни и вечера, озаренные светом любви, согретые заботливостью и доверием. Не о такой ли жизни она сама мечтала когда-то? Как давно это было, как давно!— ужаснулась она и неожиданно почувствовала, что изнемогла, постарела, далеко-далеко отстала от резво укатившей вдаль сказочной кареты.
Остановилась перед школой. Через день-другой зазвенит первый звонок нового учебного года, но сейчас здесь было тихо и пусто. Лишь трое пареньков вяло стучали мячом по баскетбольному щиту и изредка о чем-то тихо переговаривались. От груд каменного угля, сваленного на краю площадки, ветерок нес черную тяжелую пыль, которая садилась на засохший цветник у распахнутых ворот, на юные яблоньки и сливы. Кристина повернула назад и по другой стороне улицы Мелиораторов снова миновала пятиэтажный дом под номером одиннадцать на углу. А что, если нырнуть в подъезд, взбежать по лестнице и нажать на звонок у двери с цифрой девять? Задрожала как от озноба. Нет, никогда она этого не сделает. Никогда!
Дверь кафе была чуть приоткрыта, и Кристина вошла внутрь. Уселась у стойки, на высоком стуле у окна, поглядела на улицу. Улица была как на ладони. Барменша, прислонясь спиной к буфету, щелкала зубами орехи и выплевывала в горсть скорлупу. Напротив нее сидели два паренька, пили коктейль, приставали к барменше, хихикали.
— Сок, пожалуйста,— попросила Кристина, когда барменша подошла к ней.
— Виноградный? Яблочный? Манго?
— Манго, один.
Ей было лет под сорок, но выглядела она еще совсем неплохо, и пареньки не спускали глаз с голубого выреза платья, из которого так и выпирали слишком уж приподнятые лифчиком холмики грудей. Получив сок, Кристина спросила:
— Это кафе и сейчас называют «Шанхайской девой»?
Из пальцев барменши вырвался орех, подпрыгивая покатился по полу.
Один из парней поперхнулся коктейлем, закашлялся. Второй трахнул его кулаком по хребту.
— «Кафе мелиораторов»! — барменша чуть ли не по слогам произнесла эти два слова: пускай навеки запомнит эта...
Кристина поняла, что попала впросак. Вдруг это буфетчица из старой забегаловки «Шанхайская дева»? Барак давно снесли, а «дева» процветает по-прежнему...
Густой, холодный сок освежил Кристину, и немного погодя она забыла все, что окружало ее здесь. Загляделась в окно. Увидела в долине Старый город с закопченными трубами котельных, озаренный вечерним солнцем белый портик костела между высокими кленами, а за бухточкой озера, на пригорке -— кладбище (завтра непременно сходит на мамину могилу). На побуревших огородах хлопотали женщины, запряженная на телегу лошадь ела собранную в кучу траву. Кристина медлила, что взглядом по знакомой округе, шла на улицу, несколько раз останавливался на одиноких прохожих. Издалека увидела приближающегося мужчину — рослого, в спортивном костюме, с чемоданчиком в руке. Он! Паулюс! Чуть пыл о не сорвалась с места, не бросилась в дверь, но спохватилась — нет, нет! Ни капельки не похож, как это так... Встревоженное сердце билось скачками, а глаза псе искали, искали...
- Видала, Криста? Паулюс!
— И опять Паулюс!
С середины площадки. Готово!
Нет, ты видишь, Криста?
Они стояли на дощатой скрипучей лестнице и то подпрыгивали, то, обнявшись, застывали на короткий миг, то отчаянно хлопали жаркими ладонями. На нижней Пагкетбольной площадке проходил матч между двумя школами, гости из соседнего района не на шутку теснили хозяев.
Выиграют наши. Должны выиграть!
Разве что Паулюс... Есть! Криста!
Опаленные солнцем ранней весны щеки Кристины так и горели. Она не спускала глаз с Паулюса, который то метко передавал мяч, то ловко уходил от двух игроков сразу, то молнией бросался к щиту. Но вдруг он поднял голову к лестнице, увидел девочек... ее увидел, Кристину, и сделал пробежку. Пронзительно засвистел судья.
— Из-за тебя мяч потерял. Прячься, Кристина, а то еще опять...
— Мяч перехватил!
— Паулюс!..
Кристина съежилась, спряталась за подругами, опасливо поглядывала из-за их спин, однако для Паулюса, казалось, снова все перестало существовать.
— Если бы не Паулюс...
— Какой у тебя мальчик, Криста!..
Одноклассницы с завистью щебетали Кристине на
ухо, ойкали, Кристина еще пуще краснела, защищалась, как умела: «Да что вы, что вы говорите... Мы же просто так... да что вы...»
Когда игроки на скамье возле площадки оделись, Паулюс снова бросил взгляд на лестницу, и Кристина увидела на его лице широкую улыбку, напоминающую: не убегай... Девчонки, наверное, это поняли, подмигнули Кристе и смешались с галдящей толпой болельщиков. Очень медленно, водя рукой по перилам, поднималась по лестнице Кристина, напрягая слух: вдруг услышит догоняющие ее шаги. Услышала. Это его шаги... Не оборачиваясь шла вокруг школы. Шаги поравнялись. Опустив голову, увидела парусиновые кеды большого размера, пыльные, со следами чужих подошв, и вспомнила, что еще так недавно они сияли белизной зубного порошка. Молча вышли на улицу. Она — в толстой юбке, перешитой из старой, потраченной молью маминой одежки (как она ненавидела этот мешок, в котором путались ноги!), в курточке немногим лучше. На нем — вязаная кофта из некрашеной шерсти со стоячим воротником, концы широких штанин на резинке.
В спину им светило апрельское солнце, клонящееся к закату, за заборами в садиках на яблонях и вишнях уже краснели разбухшие почки.
— Ты больше всех очков набрал? Правда?— наконец заговорила Кристина.
Паулюс пожал плечами. Не так уж и заботят его
эти очки. Он никогда не хвастается, даже радоваться не умеет. Как-то Кристина спросила: «Говорят, ты по математике на круглых пятерках. Ни разу меньше не получал, верно?» — «Так уж выходит,— ответил Паулюс и виновато улыбнулся: — Да мне круглых отметок и не ставят». И впрямь, все у него «выходит» как-то само собой, без усилий. И никто не видел, чтобы он слонялся по улице, бегал по субботам на танцульки, скалил зубы с девчонками. Криста была первой (конечно, так твердили ее подружки), на которую Паулюс обратил внимание.
— Могли и они выиграть, если бы не эти несколько ошибок,— бесстрастно, словно наблюдая за матчем со стороны, объяснил Паулюс.— Через неделю будем встречаться у них, как знать, что выйдет.— Помолчал и вполголоса добавил: — Жаль, ты не увидишь.
И тут же испугался своих слов, этого вздоха, который столь неожиданно для него сорвался с уст. Засунул руки в карманы штанов, сгорбился и сменил разговор: Завтра суббота, после уроков топаю в деревню. Каждую субботу? Надо, Криста.
— Танцы в школе.
— Пойдешь?
— Сама не знаю.
— Сходи, если хочется. Ты же любишь танцевать.
— Если б ты знал, как это чудесно.
— С Раймисом будешь?..— так поддел ногой камешек, что тот с треском врезался в забор.— Нет, ты как хочешь, танцуй.
— Со всеми. Кто пригласит,— фыркнула Кристина. Почему он попрекает ее Раймисом? С Раймисом она с восьмого класса иногда болтает, ну, чаще чем с другими, да, уже два года... Одноклассник Паулюса. Господи, как легко он танцует! Просто летает по залу и тебя носит будто пушинку. Неужто Паулюс не понимает, какое блаженство, когда так... вот так... хотя бы по субботам. Казалось, так и живешь от субботы до субботы. А Паулюс по субботам — в деревню. Эта его деревня... ей-богу...
Остановились у калитки на Родниковой улице.
— Может, в следующую субботу и я на танцы приду,— пообещал нетвердо.
Не в другую субботу, конечно, гораздо позже, в
середине мая, но все удивились — Паулюс на танцах! Домотканый пиджак, коротковатые штаны, тяжелые башмаки на толстой резиновой подошве, на шее — галстук. Встал возле двери, у окна, на голову выше других парней, и торчал так, издалека поглядывая на девчонок, столпившихся в конце зала. Музыкант налегал на аккордеон, кружились пары, а Паулюс все стоял и водил взглядом за Кристиной. Одну Кристину видел. Не было танца, чтобы Кристина подпирала стену. Приглашали ее одноклассники, приглашали и старшие, выпускники. Цветастое ситцевое платье с короткими сборчатыми рукавчиками так и развевалось, так и мелькало среди танцоров. Порхала Криста по залу, словно бабочка, с разрумянившимися щеками, откинув голову, прямая, стройная, невесомая. После перерыва, когда музыкант заиграл медленную мелодию, подпевая тенорком: «Вернись, моя юность, вернись и поспеши...» — она неожиданно увидела, что перед ней вырос Паулюс, а рядом с ним — Раймис. Оба одновременно поклонились, приглашая ее, и, заметив друг друга, растерялись, оцепенели. Первым пришел в себя Раймис, широкоплечий, длинноволосый парень, улыбнулся и еще раз поклонился. Паулюс сделал было шаг в сторону, но остановился, опустил голову, пальцами вдруг удлинившихся рук стиснул полы пиджака. Криста поднялась со скамьи. Озорные глаза Раймиса уже влекли ее к себе. Раймис протянул руку, собираясь обнять ее за талию, но Криста косулей метнулась к Паулюсу и положила руку на его плечо. Только успела заметить, как Раймис с такой же улыбкой на лице пригласил другую девушку.
Паулюс танцевал сосредоточенно, собранно, словно решая сложную математическую задачу или выполняя какую-то трудную работу, требующую напряжения всех его сил. За весь танец не проронил ни слова. Только однажды встретились их взгляды, глаза Паулюса просияли добротой, рука крепче сжала кончики пальцев Кристины.
Потом Паулюс долго стоял у окна. Когда через некоторое время Криста снова взглянула в ту сторону, Паулюса на месте не оказалось. Танцуя, сидя на скамье у стены, она все посматривала на дверь, однако Паулюс все не возвращался. Стало почему-то грустно. Руки и ноги отяжелели.
Когда танцы кончились, она подхватила под руки двух подружек и попросила:
— Проводите меня.
Небо сияло от звезд, освещая улицы, весело глядела луна.
— Везет тебе, Криста.
— Господи, такая ситуация! Я же все видела. Хорошо, что ты с Паулюсом пошла.
— А почему Паулюс исчез?..
— Правда, почему?
— Ах, Криста, ты родилась под счастливой звездой.
В воздухе витал густой запах яблоневого цвета.
— Нет-нет, девочки,— возразила Кристина,— я родилась под несчастливой звездой счастья.
— Под несчастливой звездой счастья?..
— А разве есть такая звезда? Кошмарно интересно!
— Да, девочки,— повторила Кристина, твердо убежденная в этом.— Да, я родилась под несчастливой звездой счастья. Поэтому мне иногда и хорошо, и страшно. И я сама себя не понимаю.
Когда подружки, оставив ее у калитки, удалились, Кристина постояла, прижав кулачки к подбородку, и метнулась по Родниковой улице к площади. Залитая лунным светом, она казалась огромной и мрачной. Поднабравшиеся городские парни пели под кленами, жалуясь всему миру, что пропили и коня и уздечку... Где-то кричала женщина, взахлеб плакал ребенок. У чайной стояла телега, и привязанная к столбу лошадь звенела удилами. Кристина тенью прокралась мимо забора, нырнула на ухабистую улочку и, пробежав немного, остановилась за кустом сирени. Торцевое окно старого дома чернело. Неужто Паулюс уже заснул? В такую пору он ведь никогда не спит. Криста знает, она много-много знает. А может, еще не вернулся? Все гуляет по улице? Криста на цыпочках отбежала подальше и, притаившись за тополем, ждала, озиралась, слушала звуки вечера. Замерзла, зубы стали отбивать дробь, наконец она побежала домой.
— Дитя мое, где ты до сих пор шлялась? С кем?— накинулась на нее мать.
Сестренки уже спали. Криста никак не могла загнуть. Лежала, свернувшись калачиком, под толстым
одеялом и не могла согреться, только кончики пальцев правой руки все еще горели — казалось, их касается рука Паулюса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27