А может, хотел подчеркнуть, что чихал он на свою спутницу... что ему безразлично, кто сидит рядом. Потому, наверное, и замолк. Сказал, и все тут. Если тебя интересует, спрашивай, он ответит.
Удобно откинувшись, заложив ногу за ногу, Кристина краешком глаза наблюдала за Паулюсом, за его жилистыми руками, крепко сжимающими обтянутый кожей руль. Однако в том, как напряжены были руки, во всем поведении Паулюса сквозила какая-то сковывающая его неуверенность. Небось уже сам не рад, что пригласил Кристину... Локти кусает, что назначил встречу у книжного магазина. Когда Кристина подошла к автомобилю, Паулюс даже не вышел: перевесившись через спинку сиденья, открыл дверцу и толкнул ее. Казалось, сейчас отчитает: «На три минуты опоздала». Однако он беззаботно сказал: «Ну что ж, поехали». Потом добавил: «Пристегнись, такой порядок». Его явное равнодушие привело Кристину в растерянность, она сидела с таким ощущением, словно напросилась покататься.
Мимо побежал редкий, с кустами орешника и рябины перелесок, взгляду открылись широкие, уже вспаханные поля с разбросанными огромными скирдами. На лужайке, как на зеленом ковре, расхаживали целой стаей аисты, махали крыльями, стучали задранными вверх крыльями — собирались в дальний путь. Черной тучкой вспорхнули скворцы. То тут то там утопали в березовых рощицах и садах одинокие хутора. Людей — ни души, поэтому все вокруг выглядело унылым, лишь громыхали навстречу пустые и наполненные чем-то грузовики, шмыгали мимо «Жигули». Кристина зажмурилась. «Был бы я свободен»,— сказал однажды Паулюс. Чеслове сказал когда-то.
Молчание Паулюсу, по-видимому, показалось невыносимым. Он высунул руку в окошечко, подержал на ветру, провел ею по лицу и заговорил:
— Я каждый год навещаю своего бывшего ученика.
— Почему перед сентябрем?
— Он особенно ждал первое сентября, как главный праздник в году. Обычно мальчики хотят, чтобы каникулы длились как можно дольше, но Ангел... Такое было у него имя. Странное, правда? Однажды его мать рассказала мне, что ждала ребенка семнадцать лет и его рождение было подобно явлению ангела. Кроме того, на свет мальчик появился пухленьким, со светлыми кудряшками, еще поэтому она его так назвала. Конечно, в метрике — Ангелинас.
В голосе Паулюса Кристина уловила новые нотки. Не результат ли это многолетней педагогической работы?
— Красивое имя,— сказала она.
— Видела бы ты этого мальчика...
— Может, и увижу, если ты...
Автомобиль бросило на обочину, словно он огибал невидимое препятствие. Кристина через плечо посмотрела на красные астры, потом — на Паулюса.
— Его больше нет?.. Ангела?
Паулюс не скоро заговорил опять — тем же размеренным тоном.
— За столько лет мне попадались всякие ученики. Были тупицы — говорю без преувеличения, были посредственности, были способные. Были ослушники, сорванцы, пакостники, да и как без них, подлизы, паиньки, будущие подхалимы, лицемеры, проходимцы... Не удивляйся, Криста, что я так говорю. Сам-то я ни на одного не могу пожаловаться, особенного горя с ними не хлебнул. Может, дело в математике. Почему- то говорят — ученики боятся математиков. Сомневаюсь. Так вот, были у меня ученики с выдающимися способностями, встретился даже один-другой вундеркинд. Увы, их звезды рано погасли, а если кто сейчас и пробился в ученые мужи, то в основном из бывших середнячков, но работяг. А вот Ангел... Я преподавал ему три года. Хотя мне нечего было ему преподавать, на уроке я даже не мог говорить с ним о математике, потому что в классе нас никто бы не понял. Он приходил ко мне домой, и мы решали задачи по высшей математике, нередко случалось, что он меня поправлял. Ты удивляешься, Кристина,— это был паренек с необыкновенными способностями. Его математическая память мне напоминала компьютер. Ему нечего было делать за школьной партой, он должен был поскорее поступить в университет. Я пытался добиться, чтобы ему позволили перескочить хотя бы через два класса. Однако — о! — сколько хлопот появилось у начальства. Все, дескать, неясно, ни с кем не согласовано, надо всякие бумаги писать. Мало того, по воспитанию — тройка, по истории— слабая четверка. Некоторые учителя встали на дыбы, а историка на заседании заявила: социально не зрелый, задает такие вопросы, что... Кое-кто добавил: не проявляет общественной активности.
Паулюс замолчал. На крутом повороте притормозил, всем телом наклонился к Кристине. В гору ползли медленно, двигатель едва тащил.
— И ничего? — напомнила Кристина.
— Ничего. Не знаю, почему иногда так боятся таланта и здравого смысла.
Почти такими же словами не раз жаловалась Индре. Ее класс вечно не ладил с историк, которой дети задавали такие заковыристые вопросы, на которые в учебнике ответа не найдешь. Историка разражалась криком: «Что это значит? Чем это пахнет?» И все стращала: дескать, не будет молчать, сообщит кому следует, даже родителям выйдет боком...
Дорога снова спускалась с горки. В прогалине между деревьями блеснул тихий Неман, закраснел глинистый обрыв за ним. Вскоре должна была открыться широкая панорама Лепоряй.
— Говори, Паулюс.
Пожалуй, впервые за всю эту поездку Паулюс глянул на Кристину открыто и пристально.
— Я радовался, что у меня такой друг, на свое имя выписывал ему книги из республиканской библиотеки. А как его заинтересовали математики-философы Рассел, Пуанкаре! Он вечно засыпал меня вопросами, на которые я не сразу мог ответить, нередко мы с ним горячо спорили. И я верил — его ждет необыкновенное будущее. Но вот последнее лето школьных каникул Ангела. Иногда я встречал его на улице, иногда он приходил ко мне. Как-то я обмолвился ему, что уезжаю в Карпаты. «Учитель, вы и правда будете подниматься в горы?»— почему-то испугался он. «Не я буду, если...»—убежденно ответил я. «А я вот к морю не поеду, не хочется. И мама остается дома».— «Но ведь тебе надо отдохнуть».— «Еще столько книг не прочитано...» Двух недель не пробыл в горах, возвращаюсь в Вангай — Ангела нет, похоронили. Поехал на велосипеде в Лепоряй, пошел купаться на Неман... Родители похоронили Ангела в Лепоряй, рядом с могилами своей семьи, а полгода спустя и сами перебрались туда жить.
Автомобиль медленно ехал по липовой аллее. Ветви старых деревьев переплелись так густо, что солнце не проникало сквозь них, и казалось, что они едут по темному тоннелю. Кристина глядела на улицу, но не видела ни пестревших по ее сторонам цветников, ни домов, поблескивавших чуть поодаль застекленными верандами утопающих в зелени вилл, украшенных остроконечными башенками и маленькими резными балкончиками, белоснежных корпусов санатория. Не видела
и идущих по широким тротуарам людей, одетых еще совсем по-летнему.
— Приехали,— Паулюс остановил машину на площадке под старыми каштанами.
Какое-то время они сидели и молча глядели перед собой на оживленную улицу. Часы на башне красного кирпича костела показывали без четверти два.
— Как страшно, Паулюс.
— Мне страшно становилось и раньше, когда Ангел заводил разговор о смысле жизни, о бренности. Хотел понять, что такое человек, всему искал объяснения.
— Паулюс!— Кристина схватила руку Паулюса, лежавшую на руле.— Но ведь это несчастный случай!
Паулюс медленно покачал головой.
— Я ничего не знаю, Криста... Мы приехали.
Он вылез. Вышла и Кристина, постояла, опершись рукой о корпус машины.
— Ровно в четыре — здесь, ладно?
С букетом темно-красных астр в руках Паулюс огляделся, словно искал знакомого, и свернул направо. Спина мешковатого пиджака помята, брюки пузырятся на коленках. Ступал он как-то грузно.
Кристина долго еще стояла в растерянности, не выпуская из виду Паулюса, потом направилась в противоположную сторону, но куда идти — не знала. Давно не была в Лепоряй, все забыла. В скверике опустилась на скамью, достала из сумочки записную книжку, бегала взглядом по исписанным листкам. Гедре, Гедре... Кажется, на Вороньей улице? Где же эта Воронья улица? В тот раз Кристина не запомнила, поскольку сидела рядом с Виргинией и не глядела по сторонам. Думала о том, как повезло сестре... Они без конца пили ароматный чай и проболтали полночи. Виргиния подняла руку, пошевелила пальцами, привлекая внимание к золотому перстеньку с бриллиантовым глазком, и сказала: «Недавно муж подарил. Тысяча семьсот». Кристина от души удивилась (почти годовое мое жалованье!), но и обрадовалась, что сестра счастлива. «О, когда женщина счастлива!»— Виргиния озорно подмигнула, потом в просторной гост ой открыла лакированный платяной шкаф, показала, что уже сшила и что собирается шить. «Пока хорошую портниху найдешь, намучаешься». Криста не завидовала сестре: ни тому, что у нее просторная квартира, с ванной, сверкающей голу
бой финской плиткой, ни ее нарядам, ни драгоценностям. «Хорошо тебе, Вирга»,— сказала и была рада, что Виргиния так мало расспрашивает о ее жизни. А когда утром Виргиния привезла ее в Лепоряй к Гедре, они увидели, что сестра измучена, замотана: всего три года замужем, а заботы обручем сжимают ее голову. Вспомнили мать, поговорили о ее скверном здоровье, посетовали, что никто не вечен... Надо бы как-нибудь слететься всем к озеру, сказала Гедре.
...Гедре... Гедре... Да, точно на Вороньей улице... Воронья, семнадцать...
От улицы вела выложенная плиткой дорожка, по обеим сторонам которой сочно зеленела аккуратно подстриженная живая изгородь. Такая же изгородь, повыше, окружала и весь двор, садик, исчезая за домом. Кристина подергала ручку двери террасы, мерцающей ромбами и квадратами из фиолетового, розового, желтого стекла, подождала. Никто не вышел, не откликнулся. Дверь крылечка со стороны двора была приоткрыта. Постучалась, и на пороге неожиданно вырос сутулый мужчина в пятнистом берете. В одной руке он крепко держал кусок очищенной колбасы, в другой — ломоть хлеба и початый помидор. Рот был набит.
— Привет, Зенонас!
Мужчина попятился, потом ухмыльнулся, помолол челюстями и, пожимая плечами, сглотнул кусок.
— Вот так новость, вот так новость,— зачмокал сальными губами, отошел от порога.— Заходи, Кристина, заходи.
На кухне был беспорядок, на столе — немытые тарелки, ножи, вилки, на доске изогнулся свежеразрезанный круг копченой колбасы. Зенонас положил на угол стола все, чем закусывал, вытер кончики пальцев о штаны и протянул мозолистую ладонь.
— Привет, Кристина. Давненько не была. Погоди, а может, первый раз в этом доме?— вонзились в нее маленькие глазки-пуговки.
— После смерти матери заезжала.
— А! Ну-ну,— Зенонас засмеялся глухо, утробным смехом.— Да что тогда... Тогда, можно сказать, только начали строиться.
— Помню, только кухня и комната рядом с ней были готовы.
-— Ну-ну... А начинали на голом месте. Наверно, рассказывал тогда: тут такая лачуга стояла. А теперь — особняк! Два этажа, подвал под домом, шесть комнат, гараж...
Словно не расслышав этого, Кристина спросила:
— Гедре нет дома?
— Рабочий день, как ей быть. Да я сам минуту назад заскочил, перекушу малость и опять айда. Рейсы далекие, и если хочешь зашибить деньгу, надо вкалывать.
Зенонас окинул взглядом Кристину, маленькие колючие глазки остановились на ее пустых руках, тощей сумочке; он отвернулся и снова стал уплетать колбасу с хлебом и помидор. Глотал, причмокивал и почему-то все время пожимал плечами.
— Я бы позвонила, но у вас телефона нет.
— Ну-ну, нету!.. Все у нас есть! Три, девять, один и семнадцать. Запиши.
— Запомню,— и Кристина повторила про себя: три, девять, один, семнадцать... три, девять... Ах, предложил бы он мне ломтик этой колбасы. Сам жрет как боров... Колбаса толстая, домашняя, пахнет дымом и чесноком... Даже присесть не предлагает. И сам стоя жрет. На стульях — грязная одежда.
— Когда Гедре придет?
— До часу у нее — одна ставка, а сейчас другую гонит. Санатории растут, персонала не хватает. Правда, под вечер придется с ней на участок смотаться. Не приведи господь заморозки будут — столько помидоров, красные, на кустах. А может, ты все-таки останешься, Кристина?
— Не могу.
— Как же это получается?—Зенонас снова вытер пальцы о лоснящиеся брюки, потом провел рукавом по губам.— К родной сестре приехала и не подождешь. Переночевала бы, побыла бы...
— Должна вернуться в Вангай.
— А ты из Вангая?
— Недавно приехала.
— Загляни как-нибудь в воскресенье. Опять же... чтоб на огород не ушли. Позвони с вечера — три, девять, один и семнадцать. Недавно Виргиния была. Она- то нередко заезжает.
— Как она, Виргиния-то?
— Еще спрашиваешь... Не знаешь, как жена директора такого комбината может жить? Вдобавок общественницей стала. Ведь, по правде говоря, при начальстве работает, вот и речи с трибуны толкает, и в районную газету пишет. Все агитирует, агитирует...
— За что агитирует?— улыбнулась Кристина.
— Да за то самое, что и все,— расхохотался Зенонас, однако тут же замолк.— Работа ждет, Кристина.
Запер дверь и уже с крыльца спросил*
— А ты не по делу?
Кристина пролезла под бельем, развешанным на веревке.
— Чуть было не забыл! А вдруг дождь? Подожди, соберу.
Пока Зенонас собрал белье, пока отнес в комнату и опять запер дверь, Кристина стояла у куста смородины и с каким-то отвращением общипывала пожелтевшие листочки.
— Может, говорю, дело у тебя?— вспомнил Зенонас.
— Гедре хотела повидать.
— А, тогда ладно. Краем уха слышал — у Гедре есть к тебе дельце, но я не вмешиваюсь. Приезжай в воскресенье, потолкуете, посоветуетесь. Только обязательно приезжай, не откладывай.
У железных ворот стоял высокий самосвал. Зенонас позвонил ключами, обернулся, с явным удовольствием оглядел дом, расплылся в улыбке.
— На этой улице ни одного под стать моему не найдешь. Квадратура — максимум. Думаешь, пустует? В трех комнатах целый год курортники. По три койки в каждой. Койка в сутки — два рубля. Посчитай, арифметика простая. Еще спасибо говорят, вот оно как. Народ теперь денежный, с Урала до нас добираются, из Сибири. Грязевые ванны их сюда манят, как мух мед, люди о здоровье своем пекутся. А ты-то как?— спросил, уже распахнув дверцу кабины.
— С грехом пополам,— спокойно и тихо ответила Кристина.
— Слышали кое-что... Значит, как говорил — приезжай в воскресенье, потолкуем.
Вскочил в кабину, завел мотор. Жаркая волна выхлопных газов ударила прямо в лицо, и Кристина отшатнулась. Однако не успела сделать и трех шагов, как
из узкого переулка выскочила Гедре. Потертый плащ нараспашку, из-под него белеют полы халата. Вся пунцовая, распаренная, будто гонится за ней кто-то.
— Кого я вижу? Криста?— не столько обрадовалась, сколько удивилась она при виде сестры, однако немедленно вцепилась в локоть.— Не стоять же на улице!
Привела в гостиную, просторную и светлую, устланную огромным ковром, усадила в мягкое кресло, сама присела на стул у двери. Все такая же неспокойная, настороженная, с пухлым полиэтиленовым мешочком в руках.
— В мыслях не было домой заходить, все некогда, да так уж получилось...— сыпала скороговоркой.— Да что мне от тебя скрывать — лекарства привезли, а я с аптекаршей дружу. Так что она мне достала редкие, такие редкие ампулы. Цена им копейка, но когда человека прижмет, а достать-то негде, пяти рублей за штуку не пожалеет. Ты посиди, я на место положу. Не держу на виду, как знать, что может случиться... От зависти теперь люди готовы глотку друг другу перегрызть.
Кристина сидела в прохладной, наполненной запахами новой мебели комнате сама не своя, в полной растерянности. Словно не у сестры сидела, а у какой-то чужой женщины, заставившей ее заключить сделку с совестью.
— Такова жизнь, Криста,— перевела дух Гедре.— Такова у меня жизнь, ни добавить, ни отнять. Каждый божий день без передышки. Во, руки дрожат... И не спрашивай почему. Да что я тут разохалась,— спохватилась она, подошла к серванту, разлила по рюмкам коньяк.— Не могу по-людски тебя принять, некогда. Давай выпьем, Криста, давненько не видались.
Выпив, успокоилась, отдышалась, даже послала сестре улыбку. Улыбка была неестественной, словно лицо ее давно отвыкло улыбаться.
— Вот хорошо, что домой забежала, а то бы разминулись. Выпей, Криста.
Кристина отодвинула рюмку на середину стола.
— Не могу.
— Счастливая.
— Наверное. Тетя Гражвиле говорила, что ты у нее была, меня искала.
Гедре растерялась, с опаской глянула на дверь.
— Была, точно была и тебя искала. Зенонас при
вязался, все долбит и долбит — как так можно, говорит.
— Насчет чего он привязался? И что он долбит?
Гедре посмотрела грустно, смущаясь, вздохнула.
— Эх, Криста.
— Говори, говори.
Сестра потянулась за полной рюмкой.
— Точно не будешь? Чтоб не испарился.
Выпила до дна, спрятала пустые рюмки в сервант,
уселась.
— Зенонас никак не может забыть про ту половину дома в Вангае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27