Ежели сумею стрелять. Хорошо это знаю. Перед Карчимарчиком будет всегда Карчимарчик, какой-нибудь обыкновенный немецкий Карчимарчик, что хаживал из Веймара или Плауэна мимо Лейпцига и Виттепберга в Берлин, а то и в Росток, может, какой-нибудь парень из Кёльна над Рейном, из Ганновера или Дортмунда, из Падерборна или падерборпских предместий, что всю жизнь собирался в Гамбург поглядеть на залив, какой-нибудь рабочий или ремесленник, а может, крестьянин из безвестной немецкой деревни, что тысячу раз был уже ранен, тысячу раз топтал чужой, а значит, и свой хлеб и вынуждал других топтать свой, а значит, и чужой хлеб, хотя это был именно тот, что всегда по весне, опоясавшись фартуком и выйдя в поле, казался себе творцом, способным вырастить урожай, все урожаи на свете! Однако этот творец, а может, и царь творцов, забыл дома фартук, забыл кусок дешевей тряпки и горстку зерна, надел военную форму и пришел в чужое поле изводить урожай и таких же творцов. Пришел и себя извести. Ибо тот, кто предает свое поле, не может ждать, что чужое его защитит...
Меж тем суматоха росла. В батрацких домах хлопали двери. По двору, освещенному луной, сновали мужчины и женщины. Шум и гвалт!
Вдоль стены прошмыгнул полуодетый человек и остановился у одного из зарешеченных окон.— Яно, ты спишь? — крикнул он в комнату.— Слышь, Яно? Вставай!
— Не галди! Чего спать не даешь?
— Одевайся, Яно! Пошли!
— Одеваюсь женский голос шептал: — Не ходи никуда, Япо. Богом прошу, Япко, не ходи!
— Одевайся, Яно!
— Не галди! Ты-то хоть не галди. Одеваюсь я.
И опять женский голос: — Не ходи, Янко, никуда не ходи! Богом прошу, Янко, никуда не ходи! Доминко, вставай! Живо вставай, Доминко! Тата уходить от нас хочет, Доминко, убежать от нас хочет! Проснись, Доминко, проснись, Доминко!
Мужчины собирались у грузовика посреди двора. Некоторые пришли с Карчимарчиком, по вскоре местных стало больше. Они прохаживались взад-вперед, переглядывались, судили-рядили, что да как. Кого подняло с постели одно любопытство, а кто встал только для того, чтобы нагнать страх жену. /Кены, как и положено женам, ходили по пятам за мужчинами. А жена кузнеца Оиофрея вдобавок еще и беспрестанно кричала. Но, видя, что и это не помогает, напустилась на всех: — Вы что, мужики, совсем спятили? Господь бог разума вас решил? Боже правый, да ведь у вас сопляки мал мала меньше, бог мои, ребятни-то у вас! Кто о них позаботится!
— Угомонись! — одергивал ее кузнец.— Угомонись, не то двину тебя по роже!
Из окна раздался визгливый бабий голос: — Заткните глотки! Заткните глотки, вы, вислоухие, и катитесь подальше! Чего явились людей бередить? Даром детей разбудили! Всех детей разбудили! Дьявол вас унеси!
Коренастый шофер с округлым брюшком и кучерявыми волосами нервно переминался с ноги на ногу и поторапливал: — Прошу вас, люди добрые, не ругайтесь, не митингуйте здесь! Чего мы, собственно, ждем? Господи, чего мы ждем? Где Карчимарчик? Поживей, люди добрые, не митингуйте! Поймите, ведь мне надо завтра домой воротиться!
Карчимарчик стоял у дверей управителя. Вдруг за его спиной раздались шаги. Карчимарчик оглянулся.
— Никак ты тут молишься,— сказал подошедший. У рта его вспыхнула сигарета.
— Управителя нет дома,— сообщил жестянщик.
— Знаю,— ответил муяччипа.— Он подошел к дверям и загремел ручкой.— Пани управительша, откройте!
Штефка узнала его по голосу.
— Это вы, пан Вишвадер? — спросила она.
— Я самый.
Установилась минутная тиши и а, потом звякнуло и щелкнуло в замке. Двери медленно приоткрылись.
Штефка, с опаской высунув голову, спросила:—Пап Вишвадер, скажите па милость, что происходит?
— Все что хотите.-— Батрак улыбался.-— Даже больше, чем все. И война, и революция! Мне ключи нужны.
— Какие ключи?
— Железные. Начинаем реквизицию. Будем реквизировать.
Карчимарчик возмутился до глубины души.— Богом прошу тебя, оставь ты эту реквизицию. Не надо реквизировать. Что ты хочешь реквизировать? Что?
— Да хоть что. Допустим, свинью.
— Не понимаю вас— Штефка переводила взгляд с одного на другого.— Ведь и у вас есть свинья, у вас тоже есть свинья.
Жестянщик вертел головой.— Господи Иисусе, господи Иисусе! Ты, Вишвадер, запомни, Карчимарчик ничего не реквизирует.
— Пу-ну-ну! А зачем же ты сюда пожаловал? Чего тут карчимарчикуешь? Чего передо мной карчимарчик^-ешь? Ты что, пришел сюда только в замочную скважину подглядывать, да?
Карчимарчик повернулся к управительше.— Очень прошу вас, голубушка, не обращайте на него внимания! Не слушайте его! — А потом запричитал: —ты господи боже мой, у пего на уме одна свинья, у него на уме одна свинья! Ключи ему подавай. Думает сейчас о ключах и свинье! Ну-ну, порадей о своих ключах и о своей свинье! Балда, ты что думаешь, мы за немцами с твоей свиньей будем бегать?
Тем временем некоторые направились к сушильне за табаком. С минуту мялись, потом один подошел к двери и бухнул в нее задом.
Дверь отворилась, кто-то обронил: — Чистая работа!
Рашшец сбегал куда-то и принес мешки, которые тут же наполнили молодым, слегка подсушенным табаком.
Ведя за руку заспанного мальчишку, во двор вышла Габчова жена. Тут как раз появились и мужики из сушильни, они шли гуськом, каждый тащил мешок. Восемь мешков. Домннкова Maib мо1ла бы их сосчитать, да не сосчитала. Она заглядывала мужикам в лицо, искала среди них мужа.
Он шел последним, по без мешка.
Она подошла к нему и снова стала его уговаривать: — Яно, не ходи! Япо мой, Япко мой, одумайся, покуда время есть!
— Не дури! — оттолкнул он ее. Потом погладил своего сынка и сказал укоризненно: — Ты чего его разбудила?
— Не ходи, Яно! Доминко, ведь нельзя ему уходить, нельзя уходить!
— Ты дура! Надо было тебе его будить, да? Чего ты его разбудила?
А подошли к машине, Габчова жена ухватила под руку другого парня: — Лойзо,— взывала она к нему.— уговори его! Прошу тебя, уговори! Попробуй его уговорить! Он тебя слушает, скажи ему что-нибудь!
— А что я ему скажу?
— Уговори его! Ничего для тебя не пожалею, Лойзо, ничего для тебя не пожалею!
Парень рассмеялся,—Да у тебя же нет ничего. Чего ты можешь не пожалоib для меня? Чего посулить можешь? Мне ничего не надо.
— Лойзо! Лойзо! Лойзо!
— Пустое! Сама ему скажи! Разве теперь уговоришь! Мешки погрузили. Некоторые мужики уже сидели в
машине. Остальные топтались возле. Кузнец Онофрей бранился с женой.
Шофер по-прежнему торопил: — Поехали, поехали! Кто хочет ехать, пусть садится! — Он искал глазами Карчи-марчика. И вскоре увидел его — жестянщик как раз возвращался с Вишвадером к машине, продолжая спорить.
Рапинец неторопливо двинулся им навстречу.— Поживей, ехать пора! — сказал он не останавливаясь, даже не повернувшись.
Подойдя к дому управителя, он буквально налетел па Шлефку, так как она преградила ему дорогу.—Управляющего нет дома.
— Знаю, знаю,— ответил он спокойно.— Скажите ему, что я должен был уйти. Передайте ему привет, и пусть не сердится на меня. Я должен был уйти с остальными.— Он потянулся к ручке двери, но Штефка опередила его, ему пришлось потихоньку ее оттеснить.—- Можно?
Штефка остолбенела.— Вы что себе позволяете?
Но Ранинец словно бы и не слышал. Он отворил дверь и крикнул: — Имро, выходи! Знаю, что ты тут! Давай выходи! Небось вдосталь повалялся!
Он распахнул настежь дверь — оставалось только чуть подождать.
Имро не спеша вышел. Постоял в дверях. Должно быть, ему понадобилось чуть оглядеться. Он посмотрел на Ра-шшца, потом на Штефку и, склонив голову, сказал: — С богом! Всего вам хорошего! Будь здорова! Будьте здоровы!
— Прощайте, Штефка! — сказал и Рапипец.— Всего доброго.—Потом еще раз повернулся к Штефке и добавил: — И не сердитесь! Только не сердитесь на меня!
Шофер уже сидел в кабине. Включал мотор. Женщины и дети громко причитали. Оиофриха попыталась взобраться на грузовик и стащить мужа вниз.— Отвяжись! — кричал на нее кузнец.— Не лазь сюда, не то плохо будет!
Доминко, предоставленный самому себе, стоял чуть в сторонке и потихоньку хныкал. Он то и дело утирал нос или лицо, а то становился на цыпочки и заплаканными глазами искал в машине отца.
Ранинец остановился около пего и сказал: — Не плачь, Доминко! Не бойся, ничего не бойся! Отец скоро вернется, конечно вернется! И принесет тебе медаль, вот увидишь, Доминко, принесет тебе медаль! И золотую, и серебряную.
Две медали тебе принесет. Ведь ты уже большой, Доминко, ты уже большой! Не плачь, Доминко, не плачь! Может, и я тебе одну принесу, вот увидишь, Доминко, и я тебе одну принесу, еще какую медаль тебе принесу!
Имро уже влез в машину и искал себе место. Он приглядывался к ребятам, не зная к которому подсесть.
— Поди сюда, Имришко! — Кто-то вдруг схватил его за локоть. Имро оглянулся и увидел церовского причетника.
Причетник радовался.—Садись, Имришко! Хоть кто-то будет рядом сидеть. Гляди, сколько тут табаку. Столько табаку я сроду не видел. Столько табаку, кажись, я еще сроду не видел!
Влез в машину и Раиинец и шмыгнул мимо Имро: — Порядок! Можем трогаться!
Имро осторожно оглянулся, даже вытянул шею, хотел видеть Штефку, но не увидел.
Причетник нагнулся к нему и зашептал ему в ухо, словно в чем-то оправдывался: — Знать бы, кто нынче на рассвете благовестить будет. Который-нибудь малыш зазвонит, конечно зазвонит, все умеют колоколить и звонить! Люди, может, ничего и не заметят.— И он как-то чудно, до того чудно засмеялся, будто именно сейчас, да, именно сейчас, пап священник пообещал ему маленькую причет-ничью шапочку, которую он всю жизнь ждал и так и не дождался.— Знать бы, кто нынче на рассвете в колокола зазвонит!
ГДЕ ИМРИШКО?
1
Вильма проснулась. Глаза еще были прикрыты, но сон уже отошел. На дворе щебетали ласточки. Было их много, и, скорей всего, слетелись они на какую-нибудь соседнюю крышу, если не прямо на крышу гульдановского дома.
В отворенное окно струился в комнату свежий утренний воздух, пахнувший яблоками, сквозь редкую занавеску пробивался и солнечный луч, слабый и тусклый, пожалуй чуть непривычный для этой осенней или предосенней поры — до осени-то оставалось время — и все же больше осенний: мягкий, ласковый, вкрадчивый, медно-красный, слегка затуманенный и, в общем-то, приятный.
В такой час Вильма обыкновенно была уже на ногах, но нынче ей захотелось остаться в постели подольше — вчера вечером поздно легла. А всему виной Имришко. Экий бесстыдник, куда вчера опять его унесло? Ах да, в имение, повидаться, дескать, с Кириновичем! Обещал, однако, долго там не засиживаться, да разве когда он держал свое слово? Она ждала его до поздней ночи и не дождалась — придется теперь его выбранить.
Вильма чуть поежилась, потянулась, потом потихоньку поднялась, опершись локтем на грядку кровати, глубоко вздохнула, откинула одеяло и, уже сидя, с минуту недвижно глядела перед собой, обхватив руками колени. Окинула взглядом Имришкову постель. Где же этот бессовестный? Неужто встал уже? Когда же он заявился? Который может быть теперь час?
И вдруг она встрепенулась. Господи, да ведь Имро-то вообще не ночевал дома! Что случилось? Где он? Где он может торчать?
Вильма вскочила, наскоро оделась, сунула во что-то ноги, а потом всполошенно металась по дому, вздыхала и причитала, и хотелось ей кричать на крик: Имришко, где ты? Господи, что же это такое? Его и впрямь нету, он и дома не ночевал, постели даже не коснулся. Имришко, боже мой, где ты? Имришко, что стряслось?
I
Она выбежала и во двор. Глаза ее метались из стороны в сторону. Попыталась отворить кладовку, но дверь была заперта. Она заглянула в сарай и под поветь, кинулась и в сад, но тут же поспешила обратно, чтобы сбегать на улицу, да по ошибке снова влетела в кухню...
2
Тем временем поднялся и мастер и вышел из своей комнаты. Вильма перепуганным голосом объявила ему, что Имро нет дома, однако мастер не сразу схватился. Не спеша нагнувшись, он стал спокойно завязывать башмак. И вдруг поднял глаза: —Ты что говоришь? Имро нет дома? А где ж он?
— Не знаю.—Она беспомощно пожала плечами.— Ушел еще вчера вечером. Сказал, идет повидаться с Кири-новичем. Я тем часом сбегала к нашим, да долго там не была. Нарочно торопилась домой. Думала, он скоро вернется.
— Ну и дела! — Мастер медленно выпрямился, лицо у него нахмурилось.— Дурачина, может, опять где нализался! Сказал хоть что? Что сказал уходя?
— Ничего не сказал. Сказал только, идет в имение потолковать с Кириновичем.
— Ах вот что, с Кириновичем! Наверняка вместе зашибали! А ничего боле? Правда, ничего? Не поругались?
— Не поругались.
Мастер удивленно захмыкал. Потом, выйдя во двор, направился к колодцу, стал умываться.
Вильма пошла следом. Но, заметив, что мастер забыл полотенце, воротилась в дом, принесла полотенце, и мастер тогда хорошенько вытерся, хмурясь минутами, словно собирался кого-то поколотить.
На крышах весело щебетали ласточки.
В дверях мастер вдруг остановился, вгляделся в лицо Вильмы.-— Вы в самом деле не повздорили?
— Богом клянусь, нет! —У Вильмы сорвался голос, но мастер сделал вид, что ничего не заметил,— Мы никогда не ругаемся.
Они вошли в дом. Мастер повесил полотенце на гвоздь. Надел чистую рубаху, поверх — пиджак и, уходя со двора, сказал: — Возьму у соседа велосипед. Съезжу в имение, погляжу.
3
Воротился с четверть часа спустя еще более хмурый, чем прежде. Вильме пришлось вытягивать из него каждое слово.
— Ходили туда?
— Ходил.
— Ну и что? Где он? Нету там? Ведь говорил, идет в имение.
— Был там, а теперь нету.
— Нету? А куда ушел? Вы говорили с Кириновичем?
— Как мне с ним говорить, когда его дома нет. И вчера не было.
— Да ведь Имришко к нему пошел. Сказал, что идет к Кириновичу. Куда они делись? Где Имришко? С кем вы говорили? Ради всего святого, мне-то хоть скажите!
— Кирипович в Братиславе. А Имро исчез. Ушел с Карчимарчиком.
— С Карчимарчиком? — У Вильмы захолонуло на сердце. А куда?
— Ну куда! К дьяволу, вот куда. Должно, в Бистрицу. Заметив, однако, какое действие возымели его слова, и
не желая нагонять еще больше страху на Вильму, мастер взялся Имро ругать на чем свет стоит, чтоб хоть словами облегчить душу:—Парень совсем, видать, спятил! Ох, и задал бы я ему жару. Знал бы, куда он махнул, пошел бы туда и так двинул ему под зад — век бы помнил.
— А с ним ничего не случилось? Ничего с ним не случилось? — Вильма не спускала с мастера глаз.
— С такими пьянчугами ничего не случается,— успокаивал ее мастер.— Что с ним может случиться? Вот паршивец, хоть бы слово сказал! Ей-ей, меня и злит, главное, то, что он и не заикнулся. Догадайся я хоть о чем, отговорил бы его. Да ведь как отговоришь, ежели молчал до последней минуты? Ну не блажной ли? Видано ли такое на свете? Ну погоди у меня, погоди, брехун льстивый! А ты, Вильмушка, не бойся! Теперь мы хоть знаем, откуда ветер подул. Про Карчимарчика-то мне уж давненько ведомо, что у него часто ум за разум заходит, но чтоб и у Имро помутилось в башке, чтоб ни с того ни с сего он позволил себя вот так взбаламутить, такое мне и в голову не приходило. Ох же и достанется им! Увидишь, Вильмушка, они свое схлопочут, и Карчимарчик получит! Этого я МаОна выбежала и во двор. Глаза ее метались из стороны в сторону. Попыталась отворить кладовку, но дверь была заперта. Она заглянула в сарай и под поветь, кинулась и в сад, но тут же поспешила обратно, чтобы сбегать на улицу, да по ошибке снова влетела в кухню...
2
Тем временем поднялся и мастер и вышел из своей комнаты. Вильма перепуганным голосом объявила ему, что Имро нет дома, однако мастер не сразу схватился. Не спеша нагнувшись, он стал спокойно завязывать башмак. И вдруг поднял глаза: — Ты что говоришь? Имро нет дома? А где ж он?
— Не знаю.—Она беспомощно пожала плечами.— Ушел еще вчера вечером. Сказал, идет повидаться с Кириновичем. Я тем часом сбегала к нашим, да долго там не была. Нарочно торопилась домой. Думала, он скоро вернется.
— Ну и дела! — Мастер медленно выпрямился, лицо у него нахмурилось.— Дурачина, может, опять где нализался! Сказал хоть что? Что сказал уходя?
— Ничего не сказал. Сказал только, идет в имение потолковать с Кириновичем.
— Ах вот что, с Кириновичем! Наверняка вместе зашибали! А ничего боле? Правда, ничего? Не поругались?
— Не поругались.
Мастер удивленно захмыкал. Потом, выйдя во двор, направился к колодцу, стал умываться.
Вильма пошла следом. Но, заметив, что мастер забыл полотенце, воротилась в дом, принесла полотенце, и мастер тогда хорошенько вытерся, хмурясь минутами, словно собирался кого-то поколотить.
На крышах весело щебетали ласточки.
В дверях мастер вдруг остановился, вгляделся в лицо Вильмы.— Вы в самом деле не повздорили?
— Богом клянусь, нет! -— У Вильмы сорвался голос, но мастер сделал вид, что ничего не заметил.— Мы никогда не ругаемся.
Они вошли в дом. Мастер повесил полотенце на гвоздь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Меж тем суматоха росла. В батрацких домах хлопали двери. По двору, освещенному луной, сновали мужчины и женщины. Шум и гвалт!
Вдоль стены прошмыгнул полуодетый человек и остановился у одного из зарешеченных окон.— Яно, ты спишь? — крикнул он в комнату.— Слышь, Яно? Вставай!
— Не галди! Чего спать не даешь?
— Одевайся, Яно! Пошли!
— Одеваюсь женский голос шептал: — Не ходи никуда, Япо. Богом прошу, Япко, не ходи!
— Одевайся, Яно!
— Не галди! Ты-то хоть не галди. Одеваюсь я.
И опять женский голос: — Не ходи, Янко, никуда не ходи! Богом прошу, Янко, никуда не ходи! Доминко, вставай! Живо вставай, Доминко! Тата уходить от нас хочет, Доминко, убежать от нас хочет! Проснись, Доминко, проснись, Доминко!
Мужчины собирались у грузовика посреди двора. Некоторые пришли с Карчимарчиком, по вскоре местных стало больше. Они прохаживались взад-вперед, переглядывались, судили-рядили, что да как. Кого подняло с постели одно любопытство, а кто встал только для того, чтобы нагнать страх жену. /Кены, как и положено женам, ходили по пятам за мужчинами. А жена кузнеца Оиофрея вдобавок еще и беспрестанно кричала. Но, видя, что и это не помогает, напустилась на всех: — Вы что, мужики, совсем спятили? Господь бог разума вас решил? Боже правый, да ведь у вас сопляки мал мала меньше, бог мои, ребятни-то у вас! Кто о них позаботится!
— Угомонись! — одергивал ее кузнец.— Угомонись, не то двину тебя по роже!
Из окна раздался визгливый бабий голос: — Заткните глотки! Заткните глотки, вы, вислоухие, и катитесь подальше! Чего явились людей бередить? Даром детей разбудили! Всех детей разбудили! Дьявол вас унеси!
Коренастый шофер с округлым брюшком и кучерявыми волосами нервно переминался с ноги на ногу и поторапливал: — Прошу вас, люди добрые, не ругайтесь, не митингуйте здесь! Чего мы, собственно, ждем? Господи, чего мы ждем? Где Карчимарчик? Поживей, люди добрые, не митингуйте! Поймите, ведь мне надо завтра домой воротиться!
Карчимарчик стоял у дверей управителя. Вдруг за его спиной раздались шаги. Карчимарчик оглянулся.
— Никак ты тут молишься,— сказал подошедший. У рта его вспыхнула сигарета.
— Управителя нет дома,— сообщил жестянщик.
— Знаю,— ответил муяччипа.— Он подошел к дверям и загремел ручкой.— Пани управительша, откройте!
Штефка узнала его по голосу.
— Это вы, пан Вишвадер? — спросила она.
— Я самый.
Установилась минутная тиши и а, потом звякнуло и щелкнуло в замке. Двери медленно приоткрылись.
Штефка, с опаской высунув голову, спросила:—Пап Вишвадер, скажите па милость, что происходит?
— Все что хотите.-— Батрак улыбался.-— Даже больше, чем все. И война, и революция! Мне ключи нужны.
— Какие ключи?
— Железные. Начинаем реквизицию. Будем реквизировать.
Карчимарчик возмутился до глубины души.— Богом прошу тебя, оставь ты эту реквизицию. Не надо реквизировать. Что ты хочешь реквизировать? Что?
— Да хоть что. Допустим, свинью.
— Не понимаю вас— Штефка переводила взгляд с одного на другого.— Ведь и у вас есть свинья, у вас тоже есть свинья.
Жестянщик вертел головой.— Господи Иисусе, господи Иисусе! Ты, Вишвадер, запомни, Карчимарчик ничего не реквизирует.
— Пу-ну-ну! А зачем же ты сюда пожаловал? Чего тут карчимарчикуешь? Чего передо мной карчимарчик^-ешь? Ты что, пришел сюда только в замочную скважину подглядывать, да?
Карчимарчик повернулся к управительше.— Очень прошу вас, голубушка, не обращайте на него внимания! Не слушайте его! — А потом запричитал: —ты господи боже мой, у пего на уме одна свинья, у него на уме одна свинья! Ключи ему подавай. Думает сейчас о ключах и свинье! Ну-ну, порадей о своих ключах и о своей свинье! Балда, ты что думаешь, мы за немцами с твоей свиньей будем бегать?
Тем временем некоторые направились к сушильне за табаком. С минуту мялись, потом один подошел к двери и бухнул в нее задом.
Дверь отворилась, кто-то обронил: — Чистая работа!
Рашшец сбегал куда-то и принес мешки, которые тут же наполнили молодым, слегка подсушенным табаком.
Ведя за руку заспанного мальчишку, во двор вышла Габчова жена. Тут как раз появились и мужики из сушильни, они шли гуськом, каждый тащил мешок. Восемь мешков. Домннкова Maib мо1ла бы их сосчитать, да не сосчитала. Она заглядывала мужикам в лицо, искала среди них мужа.
Он шел последним, по без мешка.
Она подошла к нему и снова стала его уговаривать: — Яно, не ходи! Япо мой, Япко мой, одумайся, покуда время есть!
— Не дури! — оттолкнул он ее. Потом погладил своего сынка и сказал укоризненно: — Ты чего его разбудила?
— Не ходи, Яно! Доминко, ведь нельзя ему уходить, нельзя уходить!
— Ты дура! Надо было тебе его будить, да? Чего ты его разбудила?
А подошли к машине, Габчова жена ухватила под руку другого парня: — Лойзо,— взывала она к нему.— уговори его! Прошу тебя, уговори! Попробуй его уговорить! Он тебя слушает, скажи ему что-нибудь!
— А что я ему скажу?
— Уговори его! Ничего для тебя не пожалею, Лойзо, ничего для тебя не пожалею!
Парень рассмеялся,—Да у тебя же нет ничего. Чего ты можешь не пожалоib для меня? Чего посулить можешь? Мне ничего не надо.
— Лойзо! Лойзо! Лойзо!
— Пустое! Сама ему скажи! Разве теперь уговоришь! Мешки погрузили. Некоторые мужики уже сидели в
машине. Остальные топтались возле. Кузнец Онофрей бранился с женой.
Шофер по-прежнему торопил: — Поехали, поехали! Кто хочет ехать, пусть садится! — Он искал глазами Карчи-марчика. И вскоре увидел его — жестянщик как раз возвращался с Вишвадером к машине, продолжая спорить.
Рапинец неторопливо двинулся им навстречу.— Поживей, ехать пора! — сказал он не останавливаясь, даже не повернувшись.
Подойдя к дому управителя, он буквально налетел па Шлефку, так как она преградила ему дорогу.—Управляющего нет дома.
— Знаю, знаю,— ответил он спокойно.— Скажите ему, что я должен был уйти. Передайте ему привет, и пусть не сердится на меня. Я должен был уйти с остальными.— Он потянулся к ручке двери, но Штефка опередила его, ему пришлось потихоньку ее оттеснить.—- Можно?
Штефка остолбенела.— Вы что себе позволяете?
Но Ранинец словно бы и не слышал. Он отворил дверь и крикнул: — Имро, выходи! Знаю, что ты тут! Давай выходи! Небось вдосталь повалялся!
Он распахнул настежь дверь — оставалось только чуть подождать.
Имро не спеша вышел. Постоял в дверях. Должно быть, ему понадобилось чуть оглядеться. Он посмотрел на Ра-шшца, потом на Штефку и, склонив голову, сказал: — С богом! Всего вам хорошего! Будь здорова! Будьте здоровы!
— Прощайте, Штефка! — сказал и Рапипец.— Всего доброго.—Потом еще раз повернулся к Штефке и добавил: — И не сердитесь! Только не сердитесь на меня!
Шофер уже сидел в кабине. Включал мотор. Женщины и дети громко причитали. Оиофриха попыталась взобраться на грузовик и стащить мужа вниз.— Отвяжись! — кричал на нее кузнец.— Не лазь сюда, не то плохо будет!
Доминко, предоставленный самому себе, стоял чуть в сторонке и потихоньку хныкал. Он то и дело утирал нос или лицо, а то становился на цыпочки и заплаканными глазами искал в машине отца.
Ранинец остановился около пего и сказал: — Не плачь, Доминко! Не бойся, ничего не бойся! Отец скоро вернется, конечно вернется! И принесет тебе медаль, вот увидишь, Доминко, принесет тебе медаль! И золотую, и серебряную.
Две медали тебе принесет. Ведь ты уже большой, Доминко, ты уже большой! Не плачь, Доминко, не плачь! Может, и я тебе одну принесу, вот увидишь, Доминко, и я тебе одну принесу, еще какую медаль тебе принесу!
Имро уже влез в машину и искал себе место. Он приглядывался к ребятам, не зная к которому подсесть.
— Поди сюда, Имришко! — Кто-то вдруг схватил его за локоть. Имро оглянулся и увидел церовского причетника.
Причетник радовался.—Садись, Имришко! Хоть кто-то будет рядом сидеть. Гляди, сколько тут табаку. Столько табаку я сроду не видел. Столько табаку, кажись, я еще сроду не видел!
Влез в машину и Раиинец и шмыгнул мимо Имро: — Порядок! Можем трогаться!
Имро осторожно оглянулся, даже вытянул шею, хотел видеть Штефку, но не увидел.
Причетник нагнулся к нему и зашептал ему в ухо, словно в чем-то оправдывался: — Знать бы, кто нынче на рассвете благовестить будет. Который-нибудь малыш зазвонит, конечно зазвонит, все умеют колоколить и звонить! Люди, может, ничего и не заметят.— И он как-то чудно, до того чудно засмеялся, будто именно сейчас, да, именно сейчас, пап священник пообещал ему маленькую причет-ничью шапочку, которую он всю жизнь ждал и так и не дождался.— Знать бы, кто нынче на рассвете в колокола зазвонит!
ГДЕ ИМРИШКО?
1
Вильма проснулась. Глаза еще были прикрыты, но сон уже отошел. На дворе щебетали ласточки. Было их много, и, скорей всего, слетелись они на какую-нибудь соседнюю крышу, если не прямо на крышу гульдановского дома.
В отворенное окно струился в комнату свежий утренний воздух, пахнувший яблоками, сквозь редкую занавеску пробивался и солнечный луч, слабый и тусклый, пожалуй чуть непривычный для этой осенней или предосенней поры — до осени-то оставалось время — и все же больше осенний: мягкий, ласковый, вкрадчивый, медно-красный, слегка затуманенный и, в общем-то, приятный.
В такой час Вильма обыкновенно была уже на ногах, но нынче ей захотелось остаться в постели подольше — вчера вечером поздно легла. А всему виной Имришко. Экий бесстыдник, куда вчера опять его унесло? Ах да, в имение, повидаться, дескать, с Кириновичем! Обещал, однако, долго там не засиживаться, да разве когда он держал свое слово? Она ждала его до поздней ночи и не дождалась — придется теперь его выбранить.
Вильма чуть поежилась, потянулась, потом потихоньку поднялась, опершись локтем на грядку кровати, глубоко вздохнула, откинула одеяло и, уже сидя, с минуту недвижно глядела перед собой, обхватив руками колени. Окинула взглядом Имришкову постель. Где же этот бессовестный? Неужто встал уже? Когда же он заявился? Который может быть теперь час?
И вдруг она встрепенулась. Господи, да ведь Имро-то вообще не ночевал дома! Что случилось? Где он? Где он может торчать?
Вильма вскочила, наскоро оделась, сунула во что-то ноги, а потом всполошенно металась по дому, вздыхала и причитала, и хотелось ей кричать на крик: Имришко, где ты? Господи, что же это такое? Его и впрямь нету, он и дома не ночевал, постели даже не коснулся. Имришко, боже мой, где ты? Имришко, что стряслось?
I
Она выбежала и во двор. Глаза ее метались из стороны в сторону. Попыталась отворить кладовку, но дверь была заперта. Она заглянула в сарай и под поветь, кинулась и в сад, но тут же поспешила обратно, чтобы сбегать на улицу, да по ошибке снова влетела в кухню...
2
Тем временем поднялся и мастер и вышел из своей комнаты. Вильма перепуганным голосом объявила ему, что Имро нет дома, однако мастер не сразу схватился. Не спеша нагнувшись, он стал спокойно завязывать башмак. И вдруг поднял глаза: —Ты что говоришь? Имро нет дома? А где ж он?
— Не знаю.—Она беспомощно пожала плечами.— Ушел еще вчера вечером. Сказал, идет повидаться с Кири-новичем. Я тем часом сбегала к нашим, да долго там не была. Нарочно торопилась домой. Думала, он скоро вернется.
— Ну и дела! — Мастер медленно выпрямился, лицо у него нахмурилось.— Дурачина, может, опять где нализался! Сказал хоть что? Что сказал уходя?
— Ничего не сказал. Сказал только, идет в имение потолковать с Кириновичем.
— Ах вот что, с Кириновичем! Наверняка вместе зашибали! А ничего боле? Правда, ничего? Не поругались?
— Не поругались.
Мастер удивленно захмыкал. Потом, выйдя во двор, направился к колодцу, стал умываться.
Вильма пошла следом. Но, заметив, что мастер забыл полотенце, воротилась в дом, принесла полотенце, и мастер тогда хорошенько вытерся, хмурясь минутами, словно собирался кого-то поколотить.
На крышах весело щебетали ласточки.
В дверях мастер вдруг остановился, вгляделся в лицо Вильмы.-— Вы в самом деле не повздорили?
— Богом клянусь, нет! —У Вильмы сорвался голос, но мастер сделал вид, что ничего не заметил,— Мы никогда не ругаемся.
Они вошли в дом. Мастер повесил полотенце на гвоздь. Надел чистую рубаху, поверх — пиджак и, уходя со двора, сказал: — Возьму у соседа велосипед. Съезжу в имение, погляжу.
3
Воротился с четверть часа спустя еще более хмурый, чем прежде. Вильме пришлось вытягивать из него каждое слово.
— Ходили туда?
— Ходил.
— Ну и что? Где он? Нету там? Ведь говорил, идет в имение.
— Был там, а теперь нету.
— Нету? А куда ушел? Вы говорили с Кириновичем?
— Как мне с ним говорить, когда его дома нет. И вчера не было.
— Да ведь Имришко к нему пошел. Сказал, что идет к Кириновичу. Куда они делись? Где Имришко? С кем вы говорили? Ради всего святого, мне-то хоть скажите!
— Кирипович в Братиславе. А Имро исчез. Ушел с Карчимарчиком.
— С Карчимарчиком? — У Вильмы захолонуло на сердце. А куда?
— Ну куда! К дьяволу, вот куда. Должно, в Бистрицу. Заметив, однако, какое действие возымели его слова, и
не желая нагонять еще больше страху на Вильму, мастер взялся Имро ругать на чем свет стоит, чтоб хоть словами облегчить душу:—Парень совсем, видать, спятил! Ох, и задал бы я ему жару. Знал бы, куда он махнул, пошел бы туда и так двинул ему под зад — век бы помнил.
— А с ним ничего не случилось? Ничего с ним не случилось? — Вильма не спускала с мастера глаз.
— С такими пьянчугами ничего не случается,— успокаивал ее мастер.— Что с ним может случиться? Вот паршивец, хоть бы слово сказал! Ей-ей, меня и злит, главное, то, что он и не заикнулся. Догадайся я хоть о чем, отговорил бы его. Да ведь как отговоришь, ежели молчал до последней минуты? Ну не блажной ли? Видано ли такое на свете? Ну погоди у меня, погоди, брехун льстивый! А ты, Вильмушка, не бойся! Теперь мы хоть знаем, откуда ветер подул. Про Карчимарчика-то мне уж давненько ведомо, что у него часто ум за разум заходит, но чтоб и у Имро помутилось в башке, чтоб ни с того ни с сего он позволил себя вот так взбаламутить, такое мне и в голову не приходило. Ох же и достанется им! Увидишь, Вильмушка, они свое схлопочут, и Карчимарчик получит! Этого я МаОна выбежала и во двор. Глаза ее метались из стороны в сторону. Попыталась отворить кладовку, но дверь была заперта. Она заглянула в сарай и под поветь, кинулась и в сад, но тут же поспешила обратно, чтобы сбегать на улицу, да по ошибке снова влетела в кухню...
2
Тем временем поднялся и мастер и вышел из своей комнаты. Вильма перепуганным голосом объявила ему, что Имро нет дома, однако мастер не сразу схватился. Не спеша нагнувшись, он стал спокойно завязывать башмак. И вдруг поднял глаза: — Ты что говоришь? Имро нет дома? А где ж он?
— Не знаю.—Она беспомощно пожала плечами.— Ушел еще вчера вечером. Сказал, идет повидаться с Кириновичем. Я тем часом сбегала к нашим, да долго там не была. Нарочно торопилась домой. Думала, он скоро вернется.
— Ну и дела! — Мастер медленно выпрямился, лицо у него нахмурилось.— Дурачина, может, опять где нализался! Сказал хоть что? Что сказал уходя?
— Ничего не сказал. Сказал только, идет в имение потолковать с Кириновичем.
— Ах вот что, с Кириновичем! Наверняка вместе зашибали! А ничего боле? Правда, ничего? Не поругались?
— Не поругались.
Мастер удивленно захмыкал. Потом, выйдя во двор, направился к колодцу, стал умываться.
Вильма пошла следом. Но, заметив, что мастер забыл полотенце, воротилась в дом, принесла полотенце, и мастер тогда хорошенько вытерся, хмурясь минутами, словно собирался кого-то поколотить.
На крышах весело щебетали ласточки.
В дверях мастер вдруг остановился, вгляделся в лицо Вильмы.— Вы в самом деле не повздорили?
— Богом клянусь, нет! -— У Вильмы сорвался голос, но мастер сделал вид, что ничего не заметил.— Мы никогда не ругаемся.
Они вошли в дом. Мастер повесил полотенце на гвоздь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75