Но если захочется, могу туда сбегать. Иной раз и днем заскочу. Запру квартиру, и в два счета там.
А собравшись уходить, Штефка спросила у мастера: — Можно я наберу немного щепок?
— Отчего же нет?—улыбнулся мастер.—Хочешь, целое бревно тебе дам?
— На что оно мне? — И, обрадовавшись, нагнулась,— По крайней мере ужин быстрей разогрею.— Она подняла охапку щепок, но потом положила их снова на землю и сказала: — Холстину принесу.
Она воротилась с холстиной, а мастер с Имро помогли ей наполнить ее.
— Донесешь? — спросил Имро.
— Такую-то малость не донесу?! — Она завязала поклажу, и мастер взвалил ее ей на спину, но какой-то щепкой при этом зацепил подол Штефкиной юбки.
Штефка весело двинулась, и перед ними забелел ее голый задок.
— Ах, леший тебя унеси! — щелкнул мастер пальцами.— На это я, кажись, не рассчитывал.
Имро засмеялся. Но потом, по дороге домой, сам не зная почему, досадовал на отца.
4
Следующий день в общем-то походил на предыдущий. Управляющий опять был в бегах. Штефка дома стряпала, поминутно отворяя и затворяя двери и окна, поскольку в кухне была духота, а на дворе — невыносимое пекло.
Мастер и Имро обливались потом. Доминко пришел их проведать, привел подружку и четырех дружков; один пробовал пилу, другой точил топорик... Вот сорванцы, никак от них не отвяжешься!
На счастье, батраки, свозившие с полей клевер, только что прикатили с полным возом.
— Эй, ребятня, давай утаптывать,— раздалось из амбара.
Детям не хотелось утаптывать. Конопатый мальчонка с коростой на носу, ухмыльнулся: — Пускай сами утаптывают!
— Вы что, не слышите, негодники? — снова донеслось из сарая, на этот раз построже.
Дети разбежались.
Доминко бросился следом, хотя приказ меньше всего относился к нему — он был самым маленьким. Вдруг он споткнулся, а может, просто поскользнулся? Плюхнулся на землю — ой, да если бы только на землю! Скатился в вонючую навозную жижу. Бедняжка, чуть-чуть не утонул! Он бился там, махал руками и рвущим душу криком и плачем переполошил все имение.
Из-под сушильни высунулось несколько голов, из конюшни показались двое Иуд, они колотили друг друга кисетами; перед сараем выросло четверо гладиаторов с вилами; из амбара вышел с посохом в руке обросший сей; из маленькой кузни сторожко выполз рыжий скорпион, опоясанный кожаным фартуком, в руке он держал жгучее жало. К нему подбежали три перемаранные Марии и, кощунственно кланяясь, загоняли его обратно в ковальшо.
Рябой петух жалостливо закукарекал.
Имро тем временем подскочил к навозе и вытащил Доминко. Вскорости прибежала Доминкова мать и влепила мальчишке затрещину.
— Паршивец эдакий, только тебя тут не хватало! Она повела Доминко к дому и все тузила его и хлопала
по щекам.
Отец мальчишки храпел в зарослях дурмана, но тут мигом проснулся. Протер глаза и, заметив сынишку, спросил горестно:
— За что же его так?
— Заткни пасть, поганый бездельник! — взорвалась мать Доминко.— Налакался, боров! Ты вот где у меня сидишь!
Доминков отец удивленно мотал головой.— Что с ней стряслось? — спросил он, но ответить было некому.
Петух вновь закукарекал.
Откуда ни возьмись — паренек, загорелый дотемна, на голове — серая оттрепанная шляпенка, во рту — соломинка. Он.улыбался черными ехидными глазами.
— Бултых булдыга! — заговорил он на непонятном языке. Губы его щелкнули, как клепец, соломинка выпала.
Доминков отец нахмурился.— К го тебя разберет! А паренек не переставал улыбаться.— Бултых булдыга. Ну ты и налакался!
— Подыми соломинку да отчаливай!
Паренек поднял соломинку, хотел было сунуть ее в рот, но вдруг заметил конопатого мальчонку.— Поди сюда! — окликнул он его.— И ты там был! Вы учились плавать в навозной жиже.
Мальчик показал ему язык и улепетнул.
И тогда петух запел в третий раз.
Ровно в двенадцать ударил самый большой колокол на новом, пока еще не освященном церовском храме. Мастер поднял руку, словно бы хотел спять шапку, по оп снял ее еще утром — день был жаркий — и поэтому сейчас только огладил седую вспотевшую голову и не спеша перекрестился.
— Обед! — прозвучал Штефкип высокий голосок.— Милости просим обедать!
На обед была густая овощная похлебка, копченая грудинка с молодой картошкой и зеленый салат. За едой, да и после еды кое-что выпили, и па мастера навалилась усталость, у него стали слипаться глаза, и, не подымись он вовремя, кто знает, возможно, за столом и задремал бы.
— Что-то меня нынче сморило,— сказал он слабым голосом.— Верно, не надо так объедаться. Имришко, если хочешь, посиди тут еще малость, а я пойду немного вздремну. Приходи к сушильням. Я полежу там. Эдак через полчасика можешь меня разбудить.
Имро сделал вид, будто и ему недосуг, будто он тоже собирается, но на деле рад был, что останется со Штефкой наедине. Он не подстерегал этой минуты, но, уж коль так получилось, был очень доволен.
Однако, как только мастер ушел, Штефка, поднялась, принесла на стол лоханку с горячей водой, подлила туда холодной из белого эмалированного ведра и, поставив его на низкую деревянную скамеечку у дверей, стала мыть посуду.
Имро это слегка покоробило. Он был задет, обижен, может, даже сердился на Штефку. Ничего лучшего не могла придумать? Что это ей вдруг так приспичило? Неужто именно сейчас надо возиться с кастрюлями и тарелками? Разве не могут они хоть минутку спокойно потолковать?
Штефка поймала взгляд Имро и улыбнулась.
— Не гляди на меня так, не то покраснею.
— Ты и так покраснела.
— Я всегда краснею. А если кто на меня долго глядит, я ужасно краснею.
— А ты и сейчас очень покраснела.
— Покраснела, но только немножко. Если бы ты на меня смотрел дольше... Нет, лучше не смотри!
Имро отвернулся и подумал: Штефка строит из себя более робкую, чем есть на самом деле. Интересней хочет казаться, что ли?
А может, осторожничает? Боится, что иначе Имро позволит себе лишнее? Какие глупости! Ему такое и.в голову не приходит. Штефка просто комедию разыгрывает. Да ведь порой это дорого обходится. Женщине нечего уж так выставлять свою робость — иного мужчину это может сбить с толку, он решит, что его подзадоривают, и захочет испытать эту робость.
В комнате сновала пчела. Возможно, влетела сюда через двери, когда уходил мастер, а теперь ужасно раздражала и докучала; пчела поминутно осаждала окно — оно было раскрыто, но затянуто сеткой от мух.
— Что ж ты молчишь? — отозвалась опять Штефка.
— А что говорить? Жара несусветная. Пойду-ка и я в холодок лягу,— ответил Имро, но продолжал сидеть.
Штефка сказала:
— Успеешь, времени хватит.
— А хочешь, помогу тебе,— сказал Имро и пододвинул тарелку, к которой она тянулась.
Вместо улыбки Штефка скорчила рожицу, она часто так делала, порой без причины, но обычно давала этим понять, что ни в какие разговоры пускаться не намерена; она сморщила нос и надула губы.
— Да тут всей ничего,— заговорила она чуть погодя, и лицо ее снова похорошело.— С тремя-то тарелками и ложками я и сама управлюсь.
Пчела все докучала им. Жужжанье ее становилось более зловещим.
Штефка подошла к окну, встала на цыпочки, правой рукой откинула крючок, прикреплявший сетку к оконной раме, оттянула сетку и посторонилась, чтобы пчела могла вылететь.
Тут поднялся и Имро; он засновал по комнате и, размахивая руками, пытался выгнать пчелу.
Штефка рассмеялась.— Оставь ее, она и сама вылетит.
Имро чуть смутился. Подошел к Штефке, а когда пчела вылетела, сказал: — Теперь можно закрыть! — и погладил ее локоть.
Штефка -сделала вид, будто ничего не заметила. Она подступила к окну и, прижав сетку к оконной раме, укрепила ее стальным крючком.
Имро стоял рядом, ему подумалось, что он мог бы и посмелее погладить ее. Он опять невзначай протянул руку, положил ей на плечо, а другой обнял за талию.
Штефка удивленно оглянулась.— Ты что?! — Она вырывалась, но Имро не отставал от нее,— Ну тебя! Уходи! — Она отталкивала его, но Имро не сдавался, решив, что он просто не должен, не может ей уступить, и оттого делался все более напористым.
Кончилось все неловко. Штефка высвободилась, и казалось, что она сердится. Имро подумал было задним числом обратить все в шутку, но опоздал. Штефка разговаривала с ним сдержанно и гнала прочь. В конце концов и он понял, что пора уходить, но прежде, чем уйти, наболтал Штефке всякого вздору, пытаясь хотя бы словами, коли не мог иначе, изрядно обидеть ее.
Разумеется, потом его это мучило, но он силился сам себя убедить, что ничего особенного не случилось. Работал рассеянно и неспокойно. Упрекал себя, что был недостаточно осторожен и осмотрителен, не почувствовал даже, что может позволить себе, а что нет. Досадовал, что Штефка осталась к нему равнодушной, а ко всему еще и обиделась. Н-да, надо бы с ней как-нибудь расквитаться! Да вот как? Того и гляди больше осрамишься!
В прошлом году — мы-то уж знаем, мы-то помним,— в прошлом году сама, можно сказать, на шею ему вешалась!
Правда, в прошлом году она была еще в девках, стало быть, прошлый год не в счет, но при надобности Имро и на прошлый год может сослаться и хоть отчасти оправдать себя.
Нет, это не дело! А ну как Штефка подумает, что он уже с прошлого года по пей сохнет?
Еще чего! Этого только не хватало! Конечно, она ему нравилась, но чтоб он испытывал к пей более серьезное и прочное чувство — боже избавь! Он просто подумал так: в прошлом-то году выходило, почему бы и нынче не попытаться?
Да вот не вышло. Просчитался. И поделом! Другой раз будет хоть осмотрительней. Надо поскорей все это выкинуть из головы! Чем скорее, тем лучше!
5
Дома, при Вильме, он о Штефке забыл, по па другой день, проснувшись, вспомнил, что нужно идти в имение, и у него опять испортилось настроение. Завтракать — аппетита не было. А Вильма не хотела без завтрака его отпускать — ради нее он слегка перекусил, но при этом очень досадовал, что даже в таких мелочах приходится ей уступать. Поел мало и потому, дойдя до имения, проголодался — настроение у него совсем упало, хотя он и не мог признаться себе, что это из-за еды. Вовсе нет! Его не покидало предчувствие чего-то тягостного.
Киринович, который вчера и позавчера об эту пору был весь в трудах, сегодня слонялся по дому, и оттого Имро еще больше встревожился. Не странно ли это? Уж не проболталась ли Штефка? Не пожаловалась ли мужу? Что, если управляющий все знает?
К счастью, Киринович не заставил себя долго ждать. Пришел поздороваться: оказалось, опасения Имро были напрасны.
— Ну что, мастера? — скалил он свои крупные зубы.— Поздно встаете, поздно молодуха вас будит. Не пойму, как можно так долго спать. Что нового? Как жизнь?
— По-всякому,— отвечал мастер, потом обратился к сыну: — Имришко, скажи, мы когда встали?
— А я почем знаю? В пять? Не то раньше?
— загоготал управляющий.— Боже мой, и не стыдно такое говорить! Я сегодня успел уже всю деревню обежать.
Мастер на это: — Так то ты. Думаешь, мне охота мотаться по деревне? Нет, я не такой полоумный. Что ж, бегай, коли ноги скорые.
Управитель надулся, но минуту спустя — опять смешинка в глазах.
— Да разве в ногах дело? Сперва надо встать, а потом уж можно и бегать.
—- Не мельтеши тут! — замахнулся на него мастер.— Прямо под руку лезешь. Знаю, что ты не сидел. Сидючи хило бы бегал. Может, разбежаться и то не сумел бы.
Управитель, поняв, что мастер подтрунивает над ним, схватил его за груд км.
— А пошли! Дошли! Увидим, кто быстрей бегает.
— Отвяжись! — Мастер вырвался, пригрозил управителю топором.— Дурья башка, хочешь, чтобы я промахнулся! Враз коленку тебе подшибу!
Управитель внезапно сделался серьезным.— Послушайте! А что скажете о тех двух мужиках?
— Каких это «тех»? — спросил Имрих.
— Да о тех солдатах.
— Каких солдатах? — заинтересовался и мастер.
— Да вы разве видали? — удивился Киринович, но тут же вспомнил: — Ах да, вас уже не было, вы не могли их видеть. Вчера вы только ушли, пожаловали двое. Солдаты.
— Солдаты? А что им понадобилось?
— Дезертиры.
— Неужто?! Дезертиры?! Ты что, говорил с ними? Откуда тебе известно, что дезертиры?
— Бежали они. Я говорил с ними. Бежали из трнавского гарнизона.
— Ну-ну! И что ж они хотели? Должно быть, поесть?
— Ага. Жена дала им. Это я велел им чего-нибудь завернуть.
— Ну!
— И представьте себе!—продолжал Киринович.— Только они ушли — тут сразу и обыск.
— Не говори! Обыск! Значит, шли по следу!
— По следу. Прямо по пятам шли. Я и с ними толковал.
— Ну и что? — поинтересовался мастер.— Те-то двое небось на фронт были идти?
— На фронт. Наверно, должны были на фронт идти.
— Ну-ну.
— Изловят их,— предсказал Имро.
Киринович покачал головой: — А мне показалось, что ловить их вовсе и не собираются. Так-то, люди добрые, и это называется армия! Клянусь богом, сроду такой армии не видал! Что там ни говори, насильно нельзя воевать!
— Только насильно и можно,— возразил мастер.— Война, она и есть насилие. И когда отбиваешься, и когда наступаешь... Ты ведь был солдатом, знаешь, что солдату и на плац вылезать неохота. Его туда гнать приходится. Кто ж добровольно пойдет воевать? Я? Да я был бы последним идиотом. Ты? Я бы первый наплевал на тебя!
— А все же такой армии я и впрямь не видел,— продолжал Киринович.— Свет не слыхивал о такой жалкой и непослушной армии. Каждый творит, что ему вздумается. Только и знают, что драпают, бегут в горы или домой. Беспрестанно бегут. Все бегут. И удивляться нечего, чему тут удивляться? Пускай бегут, пускай себе бегут. Ей-богу, и я бы удрал. Вот увидите, по двое, по трое все разбегутся, и армии крышка. Прячутся всюду, и тут и там, кто по домам, кто в горах, а на фронте перебегают на сторону противника. Просто смешно, люди добрые! А потом в правительстве кто-то вдруг схватится за голову. Где наши ребята, где паша армия? И какой-нибудь генерал, а может, сам министр, не будет знать, что и ответить. А то и сам драпанет в горы либо загогочет всем прямо в лицо. Да, кстати, что вы делаете в воскресенье? — спросил он вдруг.
— В воскресенье? Дома сидим. Ведь праздник. В воскресенье мы не работаем. А что, хочешь магарыч поставить?
— Не бойся, за магарычом дело не станет! Не провозитесь же вы с сараем до воскресенья? Сарай должен быть готов раньше, и магарыч поставим раньше, на воскресенье , я кое-что другое наметил.
— Ишь ты! Что же именно?
— Дебаты.
— Гм-м! — Мастер тягуче захмыкал.— Дебаты? А о чем же ты хочешь дебаты вести? Не знал я, что ты охоч до дебатов.
— А разве поговорить не о чем? Вы разве не знаете, что творится?
— А что творится?
— Слушай, Гульдан, ты хоть не строй из себя дурака! Оба не стройте из себя дураков! Им и у нас уже достается, крепко достается!
— Кому? Мне еще ничего не досталось.
— Ну и дают им, ох и дают!
— А что, что дают? Кому?
—- Немцам! — взревел Киринович.— Гульдан, да несусветный болван! Честное слово, болван!
— А что? Я ничего не знаю. Ей-ей, ничего!
— Не перебивай, тата! — Имро осадил отца.— Лучше помалкивай!
— Ох и достается им! — скалил зубы Киринович.— От нас тоже! Черт побери! Ну и дела, ну и дела! Такие дела творятся!
— И я слыхал,— вмешался Имро,— свояк у меня в жандармах. Служит в Главном управлении. Он и раньше говорил, что на востоке и в Центральной Словакии беспорядки.
— Это называется беспорядки? — взорвался Киринович.— Люди добрые, это же война!
— Какая еще война? — Мастер поморщился.— Ну да, война, извесшое дело!
— Да ведь это настоящая война,— не сдавался Киринович.— И северяне осмелели! Клянусь богом, и на востоке и на севере люди осмелели! Знаете, надо бы и нам что-нибудь делать.
Мастер в ответ: — А что тут можно делать? Ну что? Плохо тебе, что у нас мало немцев? Взгляпи-ка на карту, только взгляни! Ты думаешь, я полезу в драку? Чтобы мне пинка дали? Лучше буду помалкивать. Не то и опомниться не успеем, ей-ей, и опомниться не успеем, рта открыть не успеем, как они навалятся на нас.
— И до каких пор ты молчать собираешься?
— До каких?! Иные знают, до каких. Или ты решил, что дело только во мне или в тебе?
— Ты их вроде бы возлюбил!
— Я о тебе могу то же сказать! Только не в нас с тобой дело, это тебе не какая-нибудь авантюра, за которой маячит шинок или табачная лавка.
— Послушай, зачем ты мне все это говоришь? — Киринович пытливо уставился на мастера.— Уж не думаешь ли, что...
— Я ничего не думаю,— мастер покачал головой,— вон,— он указал на оструганные балки,— о твоем сарае радею.
— О моем сарае? О нем радеть нечего. Его уже давно надо было закончить.
- Закончим. Видишь, перевязку начали. Готовь магарыч.
— Гульдаи, а теперь шутки в сторону! Приходите в воскресенье после обеда в имение! Будет разговор! Надо обо всем потолковать!
Мастер с минуту раздумывал, потом сказал, что не придет, а Имро обещал.
6
В воскресенье пополудни в имение сошлось много народу. Собрание должно было быть тайным и происходить в канцелярии управляющего, но вышло иначе — народу собралось больше, чем полагали сначала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
А собравшись уходить, Штефка спросила у мастера: — Можно я наберу немного щепок?
— Отчего же нет?—улыбнулся мастер.—Хочешь, целое бревно тебе дам?
— На что оно мне? — И, обрадовавшись, нагнулась,— По крайней мере ужин быстрей разогрею.— Она подняла охапку щепок, но потом положила их снова на землю и сказала: — Холстину принесу.
Она воротилась с холстиной, а мастер с Имро помогли ей наполнить ее.
— Донесешь? — спросил Имро.
— Такую-то малость не донесу?! — Она завязала поклажу, и мастер взвалил ее ей на спину, но какой-то щепкой при этом зацепил подол Штефкиной юбки.
Штефка весело двинулась, и перед ними забелел ее голый задок.
— Ах, леший тебя унеси! — щелкнул мастер пальцами.— На это я, кажись, не рассчитывал.
Имро засмеялся. Но потом, по дороге домой, сам не зная почему, досадовал на отца.
4
Следующий день в общем-то походил на предыдущий. Управляющий опять был в бегах. Штефка дома стряпала, поминутно отворяя и затворяя двери и окна, поскольку в кухне была духота, а на дворе — невыносимое пекло.
Мастер и Имро обливались потом. Доминко пришел их проведать, привел подружку и четырех дружков; один пробовал пилу, другой точил топорик... Вот сорванцы, никак от них не отвяжешься!
На счастье, батраки, свозившие с полей клевер, только что прикатили с полным возом.
— Эй, ребятня, давай утаптывать,— раздалось из амбара.
Детям не хотелось утаптывать. Конопатый мальчонка с коростой на носу, ухмыльнулся: — Пускай сами утаптывают!
— Вы что, не слышите, негодники? — снова донеслось из сарая, на этот раз построже.
Дети разбежались.
Доминко бросился следом, хотя приказ меньше всего относился к нему — он был самым маленьким. Вдруг он споткнулся, а может, просто поскользнулся? Плюхнулся на землю — ой, да если бы только на землю! Скатился в вонючую навозную жижу. Бедняжка, чуть-чуть не утонул! Он бился там, махал руками и рвущим душу криком и плачем переполошил все имение.
Из-под сушильни высунулось несколько голов, из конюшни показались двое Иуд, они колотили друг друга кисетами; перед сараем выросло четверо гладиаторов с вилами; из амбара вышел с посохом в руке обросший сей; из маленькой кузни сторожко выполз рыжий скорпион, опоясанный кожаным фартуком, в руке он держал жгучее жало. К нему подбежали три перемаранные Марии и, кощунственно кланяясь, загоняли его обратно в ковальшо.
Рябой петух жалостливо закукарекал.
Имро тем временем подскочил к навозе и вытащил Доминко. Вскорости прибежала Доминкова мать и влепила мальчишке затрещину.
— Паршивец эдакий, только тебя тут не хватало! Она повела Доминко к дому и все тузила его и хлопала
по щекам.
Отец мальчишки храпел в зарослях дурмана, но тут мигом проснулся. Протер глаза и, заметив сынишку, спросил горестно:
— За что же его так?
— Заткни пасть, поганый бездельник! — взорвалась мать Доминко.— Налакался, боров! Ты вот где у меня сидишь!
Доминков отец удивленно мотал головой.— Что с ней стряслось? — спросил он, но ответить было некому.
Петух вновь закукарекал.
Откуда ни возьмись — паренек, загорелый дотемна, на голове — серая оттрепанная шляпенка, во рту — соломинка. Он.улыбался черными ехидными глазами.
— Бултых булдыга! — заговорил он на непонятном языке. Губы его щелкнули, как клепец, соломинка выпала.
Доминков отец нахмурился.— К го тебя разберет! А паренек не переставал улыбаться.— Бултых булдыга. Ну ты и налакался!
— Подыми соломинку да отчаливай!
Паренек поднял соломинку, хотел было сунуть ее в рот, но вдруг заметил конопатого мальчонку.— Поди сюда! — окликнул он его.— И ты там был! Вы учились плавать в навозной жиже.
Мальчик показал ему язык и улепетнул.
И тогда петух запел в третий раз.
Ровно в двенадцать ударил самый большой колокол на новом, пока еще не освященном церовском храме. Мастер поднял руку, словно бы хотел спять шапку, по оп снял ее еще утром — день был жаркий — и поэтому сейчас только огладил седую вспотевшую голову и не спеша перекрестился.
— Обед! — прозвучал Штефкип высокий голосок.— Милости просим обедать!
На обед была густая овощная похлебка, копченая грудинка с молодой картошкой и зеленый салат. За едой, да и после еды кое-что выпили, и па мастера навалилась усталость, у него стали слипаться глаза, и, не подымись он вовремя, кто знает, возможно, за столом и задремал бы.
— Что-то меня нынче сморило,— сказал он слабым голосом.— Верно, не надо так объедаться. Имришко, если хочешь, посиди тут еще малость, а я пойду немного вздремну. Приходи к сушильням. Я полежу там. Эдак через полчасика можешь меня разбудить.
Имро сделал вид, будто и ему недосуг, будто он тоже собирается, но на деле рад был, что останется со Штефкой наедине. Он не подстерегал этой минуты, но, уж коль так получилось, был очень доволен.
Однако, как только мастер ушел, Штефка, поднялась, принесла на стол лоханку с горячей водой, подлила туда холодной из белого эмалированного ведра и, поставив его на низкую деревянную скамеечку у дверей, стала мыть посуду.
Имро это слегка покоробило. Он был задет, обижен, может, даже сердился на Штефку. Ничего лучшего не могла придумать? Что это ей вдруг так приспичило? Неужто именно сейчас надо возиться с кастрюлями и тарелками? Разве не могут они хоть минутку спокойно потолковать?
Штефка поймала взгляд Имро и улыбнулась.
— Не гляди на меня так, не то покраснею.
— Ты и так покраснела.
— Я всегда краснею. А если кто на меня долго глядит, я ужасно краснею.
— А ты и сейчас очень покраснела.
— Покраснела, но только немножко. Если бы ты на меня смотрел дольше... Нет, лучше не смотри!
Имро отвернулся и подумал: Штефка строит из себя более робкую, чем есть на самом деле. Интересней хочет казаться, что ли?
А может, осторожничает? Боится, что иначе Имро позволит себе лишнее? Какие глупости! Ему такое и.в голову не приходит. Штефка просто комедию разыгрывает. Да ведь порой это дорого обходится. Женщине нечего уж так выставлять свою робость — иного мужчину это может сбить с толку, он решит, что его подзадоривают, и захочет испытать эту робость.
В комнате сновала пчела. Возможно, влетела сюда через двери, когда уходил мастер, а теперь ужасно раздражала и докучала; пчела поминутно осаждала окно — оно было раскрыто, но затянуто сеткой от мух.
— Что ж ты молчишь? — отозвалась опять Штефка.
— А что говорить? Жара несусветная. Пойду-ка и я в холодок лягу,— ответил Имро, но продолжал сидеть.
Штефка сказала:
— Успеешь, времени хватит.
— А хочешь, помогу тебе,— сказал Имро и пододвинул тарелку, к которой она тянулась.
Вместо улыбки Штефка скорчила рожицу, она часто так делала, порой без причины, но обычно давала этим понять, что ни в какие разговоры пускаться не намерена; она сморщила нос и надула губы.
— Да тут всей ничего,— заговорила она чуть погодя, и лицо ее снова похорошело.— С тремя-то тарелками и ложками я и сама управлюсь.
Пчела все докучала им. Жужжанье ее становилось более зловещим.
Штефка подошла к окну, встала на цыпочки, правой рукой откинула крючок, прикреплявший сетку к оконной раме, оттянула сетку и посторонилась, чтобы пчела могла вылететь.
Тут поднялся и Имро; он засновал по комнате и, размахивая руками, пытался выгнать пчелу.
Штефка рассмеялась.— Оставь ее, она и сама вылетит.
Имро чуть смутился. Подошел к Штефке, а когда пчела вылетела, сказал: — Теперь можно закрыть! — и погладил ее локоть.
Штефка -сделала вид, будто ничего не заметила. Она подступила к окну и, прижав сетку к оконной раме, укрепила ее стальным крючком.
Имро стоял рядом, ему подумалось, что он мог бы и посмелее погладить ее. Он опять невзначай протянул руку, положил ей на плечо, а другой обнял за талию.
Штефка удивленно оглянулась.— Ты что?! — Она вырывалась, но Имро не отставал от нее,— Ну тебя! Уходи! — Она отталкивала его, но Имро не сдавался, решив, что он просто не должен, не может ей уступить, и оттого делался все более напористым.
Кончилось все неловко. Штефка высвободилась, и казалось, что она сердится. Имро подумал было задним числом обратить все в шутку, но опоздал. Штефка разговаривала с ним сдержанно и гнала прочь. В конце концов и он понял, что пора уходить, но прежде, чем уйти, наболтал Штефке всякого вздору, пытаясь хотя бы словами, коли не мог иначе, изрядно обидеть ее.
Разумеется, потом его это мучило, но он силился сам себя убедить, что ничего особенного не случилось. Работал рассеянно и неспокойно. Упрекал себя, что был недостаточно осторожен и осмотрителен, не почувствовал даже, что может позволить себе, а что нет. Досадовал, что Штефка осталась к нему равнодушной, а ко всему еще и обиделась. Н-да, надо бы с ней как-нибудь расквитаться! Да вот как? Того и гляди больше осрамишься!
В прошлом году — мы-то уж знаем, мы-то помним,— в прошлом году сама, можно сказать, на шею ему вешалась!
Правда, в прошлом году она была еще в девках, стало быть, прошлый год не в счет, но при надобности Имро и на прошлый год может сослаться и хоть отчасти оправдать себя.
Нет, это не дело! А ну как Штефка подумает, что он уже с прошлого года по пей сохнет?
Еще чего! Этого только не хватало! Конечно, она ему нравилась, но чтоб он испытывал к пей более серьезное и прочное чувство — боже избавь! Он просто подумал так: в прошлом-то году выходило, почему бы и нынче не попытаться?
Да вот не вышло. Просчитался. И поделом! Другой раз будет хоть осмотрительней. Надо поскорей все это выкинуть из головы! Чем скорее, тем лучше!
5
Дома, при Вильме, он о Штефке забыл, по па другой день, проснувшись, вспомнил, что нужно идти в имение, и у него опять испортилось настроение. Завтракать — аппетита не было. А Вильма не хотела без завтрака его отпускать — ради нее он слегка перекусил, но при этом очень досадовал, что даже в таких мелочах приходится ей уступать. Поел мало и потому, дойдя до имения, проголодался — настроение у него совсем упало, хотя он и не мог признаться себе, что это из-за еды. Вовсе нет! Его не покидало предчувствие чего-то тягостного.
Киринович, который вчера и позавчера об эту пору был весь в трудах, сегодня слонялся по дому, и оттого Имро еще больше встревожился. Не странно ли это? Уж не проболталась ли Штефка? Не пожаловалась ли мужу? Что, если управляющий все знает?
К счастью, Киринович не заставил себя долго ждать. Пришел поздороваться: оказалось, опасения Имро были напрасны.
— Ну что, мастера? — скалил он свои крупные зубы.— Поздно встаете, поздно молодуха вас будит. Не пойму, как можно так долго спать. Что нового? Как жизнь?
— По-всякому,— отвечал мастер, потом обратился к сыну: — Имришко, скажи, мы когда встали?
— А я почем знаю? В пять? Не то раньше?
— загоготал управляющий.— Боже мой, и не стыдно такое говорить! Я сегодня успел уже всю деревню обежать.
Мастер на это: — Так то ты. Думаешь, мне охота мотаться по деревне? Нет, я не такой полоумный. Что ж, бегай, коли ноги скорые.
Управитель надулся, но минуту спустя — опять смешинка в глазах.
— Да разве в ногах дело? Сперва надо встать, а потом уж можно и бегать.
—- Не мельтеши тут! — замахнулся на него мастер.— Прямо под руку лезешь. Знаю, что ты не сидел. Сидючи хило бы бегал. Может, разбежаться и то не сумел бы.
Управитель, поняв, что мастер подтрунивает над ним, схватил его за груд км.
— А пошли! Дошли! Увидим, кто быстрей бегает.
— Отвяжись! — Мастер вырвался, пригрозил управителю топором.— Дурья башка, хочешь, чтобы я промахнулся! Враз коленку тебе подшибу!
Управитель внезапно сделался серьезным.— Послушайте! А что скажете о тех двух мужиках?
— Каких это «тех»? — спросил Имрих.
— Да о тех солдатах.
— Каких солдатах? — заинтересовался и мастер.
— Да вы разве видали? — удивился Киринович, но тут же вспомнил: — Ах да, вас уже не было, вы не могли их видеть. Вчера вы только ушли, пожаловали двое. Солдаты.
— Солдаты? А что им понадобилось?
— Дезертиры.
— Неужто?! Дезертиры?! Ты что, говорил с ними? Откуда тебе известно, что дезертиры?
— Бежали они. Я говорил с ними. Бежали из трнавского гарнизона.
— Ну-ну! И что ж они хотели? Должно быть, поесть?
— Ага. Жена дала им. Это я велел им чего-нибудь завернуть.
— Ну!
— И представьте себе!—продолжал Киринович.— Только они ушли — тут сразу и обыск.
— Не говори! Обыск! Значит, шли по следу!
— По следу. Прямо по пятам шли. Я и с ними толковал.
— Ну и что? — поинтересовался мастер.— Те-то двое небось на фронт были идти?
— На фронт. Наверно, должны были на фронт идти.
— Ну-ну.
— Изловят их,— предсказал Имро.
Киринович покачал головой: — А мне показалось, что ловить их вовсе и не собираются. Так-то, люди добрые, и это называется армия! Клянусь богом, сроду такой армии не видал! Что там ни говори, насильно нельзя воевать!
— Только насильно и можно,— возразил мастер.— Война, она и есть насилие. И когда отбиваешься, и когда наступаешь... Ты ведь был солдатом, знаешь, что солдату и на плац вылезать неохота. Его туда гнать приходится. Кто ж добровольно пойдет воевать? Я? Да я был бы последним идиотом. Ты? Я бы первый наплевал на тебя!
— А все же такой армии я и впрямь не видел,— продолжал Киринович.— Свет не слыхивал о такой жалкой и непослушной армии. Каждый творит, что ему вздумается. Только и знают, что драпают, бегут в горы или домой. Беспрестанно бегут. Все бегут. И удивляться нечего, чему тут удивляться? Пускай бегут, пускай себе бегут. Ей-богу, и я бы удрал. Вот увидите, по двое, по трое все разбегутся, и армии крышка. Прячутся всюду, и тут и там, кто по домам, кто в горах, а на фронте перебегают на сторону противника. Просто смешно, люди добрые! А потом в правительстве кто-то вдруг схватится за голову. Где наши ребята, где паша армия? И какой-нибудь генерал, а может, сам министр, не будет знать, что и ответить. А то и сам драпанет в горы либо загогочет всем прямо в лицо. Да, кстати, что вы делаете в воскресенье? — спросил он вдруг.
— В воскресенье? Дома сидим. Ведь праздник. В воскресенье мы не работаем. А что, хочешь магарыч поставить?
— Не бойся, за магарычом дело не станет! Не провозитесь же вы с сараем до воскресенья? Сарай должен быть готов раньше, и магарыч поставим раньше, на воскресенье , я кое-что другое наметил.
— Ишь ты! Что же именно?
— Дебаты.
— Гм-м! — Мастер тягуче захмыкал.— Дебаты? А о чем же ты хочешь дебаты вести? Не знал я, что ты охоч до дебатов.
— А разве поговорить не о чем? Вы разве не знаете, что творится?
— А что творится?
— Слушай, Гульдан, ты хоть не строй из себя дурака! Оба не стройте из себя дураков! Им и у нас уже достается, крепко достается!
— Кому? Мне еще ничего не досталось.
— Ну и дают им, ох и дают!
— А что, что дают? Кому?
—- Немцам! — взревел Киринович.— Гульдан, да несусветный болван! Честное слово, болван!
— А что? Я ничего не знаю. Ей-ей, ничего!
— Не перебивай, тата! — Имро осадил отца.— Лучше помалкивай!
— Ох и достается им! — скалил зубы Киринович.— От нас тоже! Черт побери! Ну и дела, ну и дела! Такие дела творятся!
— И я слыхал,— вмешался Имро,— свояк у меня в жандармах. Служит в Главном управлении. Он и раньше говорил, что на востоке и в Центральной Словакии беспорядки.
— Это называется беспорядки? — взорвался Киринович.— Люди добрые, это же война!
— Какая еще война? — Мастер поморщился.— Ну да, война, извесшое дело!
— Да ведь это настоящая война,— не сдавался Киринович.— И северяне осмелели! Клянусь богом, и на востоке и на севере люди осмелели! Знаете, надо бы и нам что-нибудь делать.
Мастер в ответ: — А что тут можно делать? Ну что? Плохо тебе, что у нас мало немцев? Взгляпи-ка на карту, только взгляни! Ты думаешь, я полезу в драку? Чтобы мне пинка дали? Лучше буду помалкивать. Не то и опомниться не успеем, ей-ей, и опомниться не успеем, рта открыть не успеем, как они навалятся на нас.
— И до каких пор ты молчать собираешься?
— До каких?! Иные знают, до каких. Или ты решил, что дело только во мне или в тебе?
— Ты их вроде бы возлюбил!
— Я о тебе могу то же сказать! Только не в нас с тобой дело, это тебе не какая-нибудь авантюра, за которой маячит шинок или табачная лавка.
— Послушай, зачем ты мне все это говоришь? — Киринович пытливо уставился на мастера.— Уж не думаешь ли, что...
— Я ничего не думаю,— мастер покачал головой,— вон,— он указал на оструганные балки,— о твоем сарае радею.
— О моем сарае? О нем радеть нечего. Его уже давно надо было закончить.
- Закончим. Видишь, перевязку начали. Готовь магарыч.
— Гульдаи, а теперь шутки в сторону! Приходите в воскресенье после обеда в имение! Будет разговор! Надо обо всем потолковать!
Мастер с минуту раздумывал, потом сказал, что не придет, а Имро обещал.
6
В воскресенье пополудни в имение сошлось много народу. Собрание должно было быть тайным и происходить в канцелярии управляющего, но вышло иначе — народу собралось больше, чем полагали сначала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75