— А иначе-то как? Вифлеем так Вифлеем.
— II кузнеца дать?
— Что ж, он там вполне кстати.
— И я так думаю,— сказал причетник.— Пусть это будет какой-нибудь цыган — цыгане, известное дело, все кузнецы. Видел я однажды мальчонку — совсем маленького цыганенка, а он уже сидел у костра и держал в руке проволоку, небось учился ковать. А мать его на голой ляжке тесто месила и бросала в горшок с водой гаулянчики — палочки такие, вроде галушек. Словом, бы это где-нибудь сбоку, да так изобразить, будто все в сумерках происходит. Да чтоб дождь слегка моросил.
— Пан священник, это можно там нарисовать? — спросил живописец.
— Можно, только чуть в сторонке.
— Ну а вообще я на детей скупиться не буду,— сказал живописец.—Пусть они там копошатся. Вот увидите, пан причетник, вам понравится.
Причетник: — То-то же!
— Да, на детей скупиться не надо! — согласился и священник.
— Ас Иродом как быть? — спросил живописец.
— Мазните там и этого борова! — выпалил причетник. А священник:
— Зачем уж так сплеча? Тут надо подумать. Художник сказал: — Пожалуй, я не стану его там рисовать.
— Жалко! — посетовал причетник,— Тогда хоть солдат,— предложил он взамен.
И священник тут же: — Без них не обойтись!
— Очень я их люблю,-— признался художник.— Воткну туда и Оришека-младшего, что ушел на фронт. Будет так это позвякивать. В одной руке ангелок, в другой граната.
— Сразу видать, вы художник,— похвалил его священник.— Вот и ангел у нас уже есть.
— И музыкантов нарисую,— торопился художник.— Хоть целую роту. По крайней мере весело будет.
— Живо их туда!
— А каких-нибудь девиц? Чтобы они там прыгали!
— Пусть прыгают!
— И голубей дам! Хотя бы парочку! Воробьев я бы тоже добавил.
— Горлицу и воркуна! — предложил причетник. И в горле у него от радости заурчало и заворковало.
— Нарисую и радугу. Может, кто по ней и полазает. А вы по крайней мере увидите, что я могу ее изобразить.
— Изобразите ее там! А мы по крайней мере увидим. Вдруг у живописца расширились и засверкали глаза.—
Знаете что, пан священник? Уж коли у нас все так разрослось, а глядишь, еще разрастется, распишем Вифлеем на весь храм!
— Как хотите. Но постойте! Сперва решим, какой будет грунт?!
— В самом деле! — согласился и причетник.— Грунт— дело серьезное. Мы что, впустую эти яйца разбивали?! Моя жена, ежели иной раз мажет стены на дворе или на улице, так всегда только в голубой...
— Коне-ечно! — подпел священник на тирольский манер— у него срывался голос.— Наконец-то у нас есть и грунт, и Вифлеем!
Художник не возражал: — Что ж, может быть, и голубой, может быть. По крайней мере Вифлеем будет ярче выделяться. А где поместим ясли?
Священник задумался. Вместо него ответил причетник.
— Мы же говорили, что они будут над алтарем.
— Хорошо. Там они у нас и были. Пан священник, а младенец? Младенец Иисус будет в сорочке или без?
— В яслях будет одна сорочка.
Причетник удивился: — Вы сказали — одна сорочка?
Иисус? — спросил художник.
—- Иисус? — улыбнулся священник.—Думаете, люди не знают, где его искать надо? Люди отлично знают, для кого сорочка и как тяжело быть Иисусом...
6
Свадьбу сыграли на Штефана. Венчались в Околичном. С церовским костелом дело не выгорело по многим причинам, и прежде всего по той, что живописец решил работу прервать — стало подмораживать, и роспись на стены плохо ложилась. И краски были никудышные — как только похолодало, куры перестали нестись, и краски не на чем было замешивать. Правда, церовчане готовились к зиме еще с лета, откладывая иной раз какое яичко, но живописец эти яйца все хулил да хулил, говорил даже, -что среди них попадаются болтуны. В конце концов он все так и бросил, сказав, что с росписью придется подождать до весны.
Имро ни за что не хотел откладывать свадьбу. Да и чему удивляться? В самом деле, было бы просто смешно! Разве он недостаточно ее откладывал? Зато уж свадьба удалась на славу. Вся деревня была на ногах. Мастер нагнал музыкантов — целый полк. Мечтал затащить и того, что играл на Якубовой и Ондровой свадьбе, да только ищи ветра в поле! Цыгане ему не советовали даже и пробовать, дело, мол, пустое, контрабасист тот — военный музыкант, профессионал, играет на всех инструментах, и тогда только помогал им, а нынче на него и рассчитывать нечего — его отозвали куда-то.
1 26 декабря, следующий день после рождества.
— Чуете, какой талант был,— расхваливал своего соплеменника первый скрипач.— Такого парня и впрямь трудно сыскать. Мне самому он нравился. Держит в руках контрабас — так это контрабас, берет в руки альт — так уж это всем альтам альт! Спрашиваю раз его: «Слышь, братец, скажи хоть, где и когда ты так играть научился? Поделись хоть, кто на альте-то тебя выучил?» А как-то раз шел он с одним оркестриком, с эдакими прохвостами, все они, собаки, нос воротили от саксофона, ей, все нос воротили. А потом?! Мать честная! Как заиграл этот парень на нем, слышите, как заиграл — да разве словами-то об этом расскажешь, разве расскажешь! Аромат кругом стоял, ей-богу, аромат стоял! Каждый звук благоухал! А людей собралось! Сколько волос у меня на голове. Да, большой человек, большой музыкант! И цыган к тому же, скажите пожалуйста! У меня слезы на глаза навернулись, ей-богу, слезы на глаза навернулись. Попробуйте-ка найдите среди ваших такого ловкого гада! Мне и самому-то досадно, что его отозвали, что такого стервеца уже нет среди нас. Но я знаю, что делать, знаю. Позовем Трчко, а это дьявол еще похлеще — он из самого Виштука, а вы, мил человек, должно быть, хорошо понимаете, что из такой-то дали первого встречного не позовешь. Да вот захочет ли он прийти, придет ли?
— Должен прийти,— хорохорился мастер.— Я заплачу, не беспокойтесь, хорошо заплачу.
—- Знаю, что заплатите, ясно дело, заплатите, только кто ж такого человека заставит? Кто такого большого человека может заставить?
— Ну позовите его! — настаивал мастер.— Я и вправду хочу, чтоб он был. Либо тот, либо этот.
— Либо тот, либо этот?! Да они одинаковые. Один лучше другого, а другой еще лучше первого. А когда они вместе, то одинаковые.
— Если хотите, я сам к нему схожу.
— А зачем? Ну посудите, мил человек, зачем вам беспокоиться? Думаете, он вас послушает? Думаете, его деньги прельстят? Эх-ма, да вы, выходит, Трчко не знаете! Скажите, когда какого цыгана деньги прельщали? Вот есть они у меня, а вот и нету их. А за мои уши, за мои пальцы, ну скажите на милость, за мои-то цыганские уши и ловкие пальцы кто мне заплатит? Так-то вот! По Трчко я для вас позову, ей-ей, позову! Вас не послушает, а меня послушает, захочу, придет сыграть мне и задаром — ведь сколько бы вы ему ни заплатили, даже если б и хорошо заплатили, все равно это будет всего лишь милостыня. Да, настоящий человек! Большой человек, а уж как играет, стервец, сами увидите!
И мастер увидел, Трчко был и впрямь музыкантом отличным, ловко вертелся у контрабаса, но мастеру все же казалось, что тот, игравший на Якубовой и Ондровой свадьбе, был чем-то лучше или по крайней мере занят пей. Заметив, что Гульдан вроде бы не очень доволен, первый скрипач эдак около полуночи (может, ему шепнул кто?), подмигнув украдкой товарищам, подошел к мастеру и стал ему наяривать в самое ухо. Карчимарчик первым подхватил песню, вскоре его пенье привлекло и Якуба и Ондро, и даже жених, покинув невесту, потащил за собой Щтефана, Лгнешкиного мужа, одетого в жандармскую форму. Окружив мастера, они затянули его любимую:
В Новых Замках Трубы протрубили: Музыка играла — Молодца убили! Он совсем не думал, Молодой, пригожий, Что в сырую землю Кости свои сложит.
Мастер сперва слушал, а потом и сам вступил. И тогда Ондро сказал остальным: — Пускай один отец ноет! Все стихли. А мастер запел:
Когда бы отгадать судьбу свою умел, Он под Трпавой дома бы сидел, Лом дом глядел издалека в Новых Замках паренька.
Потом еще выпили; понемножку все время что-то тянули. А когда же, как не на свадьбе, мужчинам положено выпить? И Имро пропустил не одну рюмочку. И не то чтобы упился, а па радостях все прыгал, скакал -- душа ликовала, глядя на него. Жених, правда, редко когда с невестой сравнится — это может подтвердить вам и автор этих строк, исходя из собственного опыта, да и сам ты, любезный читатель. Невеста действительно была хороша, до того хороша, что лучше, наверно, и не бывает. А ты помнишь, дорогая читательница? Ведь когда ты выходила замуж, все было точно так же.
Л на рассвете гулянье было в самом разгаре. Эх, многое я бы мог рассказать! Но я решил: буду краток. Да и о том, о чем говорилось до сих пор, можно было бы сказать короче — пожалуй, двух-трех фраз бы хватило, а то еще подумают, что все, о чем я умолчал, было неинтересным. Как бы не так! Вильмипу мать, к примеру, мы совсем не вспомнили. А жаль, честное слово, жаль! Можно бы и о Вильмипом отце немного поговорить, посудачить, что он да где он, и тут же подпустить чего-нибудь душещипатель него о Вильме — кой-кого, возможно, и проймет. Чувствительный читатель, наверно, отложил бы в сторону книгу завздыхал бы: «Ну и пишет, ну и пишет — вот уж умеет взять за живое!» А потом, возможно, поумерит свой восторг и скажет: «Что ж, вполне терпимо, местами даже сойдет. Жаль только подчас недостает дыхания».
А литературный критик: «Какое дыхание! Никакого дыхания-то и не было! С самого начала одна стрекотня. Хотел роман написать, но чего там. Не хватает самого главного, ибо роман...
Ну как, довольно?
Если тебе охота, читатель, можешь и сам писать на полях. Взгляни, сколько места я для тебя оставил. Эта сю пятьдесят четвертая страница и твоя будет. Пиши, дружище, пиши! Пиши о том, чего тебе не хватает, пиши обо всем, что у тебя на душе! Ведь о том у пас разговор! А я буду тем временем продолжать.
СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ
1
Вильма перебралась к Гульданам. Она быстро там освоилась и даже не почувствовала, что жизнь ее после свадьбы как-то) изменилась. Многие женщины воображают себе, что замужество сыграет в их жизни прямо-таки роковую роль, но .Вильма не ждала такой перемены. Ей и прежняя ее жизнь казалась прекрасной и интересной, а с замужеством она и не думала ничем поступаться, напротив, считала даже, что все доброе и замечательное будет только умножаться. Примерно так ей все представлялось.
С Имро жили они душа в душу, да и мастер с пей ладил. Мать Вильмы осталась одна, но к ней обещала переехать Агнешка. По счастью, и Вильма обреталась неподалеку от матери и при желании всегда могла забежать к ней.
—- Нешто дел мало у Гульдаиов? — высмеивала ее мать.— Или, верно, боишься старого Гульдана.
— Чего мне бояться! Сходи сама погляди,— поддразнивала ее Вильма.— Вот уж они заудивляются!
— Чего я там не видала? Не я же выходила замуж. Тебе у них привыкать.
— Я давно уж привыкла.
— А что ты стряпала?
— Отгадай!
— Больно надо! Сама скажешь.
— А я и не знаю. Вроде бы картофельную похлебку. Ох и наелись они!
— Гляди, а то начнут тебя оговаривать!
— А за что, скажи?! Я все перемыла, а теперь... пришла узнать, не нужно ли тебе случайно чего.
— А чего мне может быть нужно? С работой сама управляюсь. Я тоже вот прибралась, а теперь... Слышь! А детишки-то сюда все время таскаются. Дважды уж пришлось выпроваживать. Отослала их к тебе.
— А, так это ты их ко мне посылаешь? Ну видишь, какая ты, мама? А я-то никак не пойму, отчего их сразу столько набежало. Знаешь, как у меня голова нынче болела?
— Думаешь, у меня не болела? Как заявятся к тебе, ты их назад сюда отсылай! Замкну ворота, пускай бухают сколько влезет нынче хотела затворить, да вспомнила, что, может, почтальонша придет...
— В самом деле... а она не заходила? Я как раз собиралась спросить.
— Нынче не была. Но Агнешка уже отписала мне. Вот потеплеет, она тут же сюда и переберется. Там ей вроде не правится. Покуда Главное жандармское управление было в Братиславе, еще куда пи шло, а теперь она все больше тревожится, никак к северянам не может привыкнуть. Штефки хочет писать прошение, чтобы его перевели сюда из Штубнианских Теплиц, а переедут, увидишь, еще позавидуешь. Перекопаем сад... Любо-мило они здесь заживут.
— Я знаю, Агнешку больше любишь.
— Конечно. А ты сама подумай, Вильма, какой у тебя звонкий голос. Хорошо, что я теперь не слышу его. Ей-богу. А они как? Не покрикивают на тебя?
— Кто? Гульданы? Пусть только попробуют! А я уже разок попробовала. Жалко, ты не слыхала! Как же я на них накричала!
— Ты что, спятила?
— Чего это спятила? Ты же не знаешь, что я им сказала. Курить запретила в горнице.
— Вот глупая! Такое-то дело запрещать? Да пускай дымят. Ты думаешь, отец не курил?
— Кому ж охота смрадом дышать? Да и проветришь. Пускай дымят на дворе либо в кухне. Старый, думаю, меня даже побаивается. Я па него так цыкнула! Бедняга, потом мне его даже жалко стало!
— мне их, право, жалко. О-ох, и раскусят они тебя! Поймут, кою в дом взяли!
2
О Штефке Имро напрочь забыл. Но судьбе было угодно, чтобы он снова с ней встретился. Как-то в середине мая — конечно, ничего б не случилось, скажи мы, что это было в самом кольце, поскольку вполне вероятно, что это было даже в начале июня,— пожаловал к мастеру Кирипович и уже с улицы закричал, что ему очень некогда.
Гульдан подумал: «Зачем же сюда прешь?» Потом натянул на лицо приветливую улыбку и сказал: — Ну не шуми, не шуми! Еще порога не переступил, а уж торопишься и кричишь.
Из кухонной двери выглянула, вернее, только собралась выглянуть Вильма, но, заслышав госгя, быстро юркнула назад.
Кирилович с мастером поболтали немного о том о сем, а потом управитель выпалил, что ему в имении надобен новый сарай для мелкой хозяйственной утвари.
— Такой сарай в два счета сколотим,— заявил мастер.— У нас нынче не очень много работы. Парод боится, особо отстраиваться хочет. Собери материалу, мы с Имришко придем и дня за два — за три сарай тебе и отгрохаем.
Управитель порадовался, что они так быстро столковались, по пожелал еще кое-что уточнить, обсудить: ему пришло в голову, что не худо бы и хлева подправим, — некоторые и впрямь уже обветшали. не замети ли мастер с Имро бревна?
— Сарай сделаем,— сказал Гульдаи,— а бревна сам заменяй, чихал я па них. Пускай батраки их сменяют. Я люблю чистую работу. С вонючими бревнами возиться не стану. Да и Имро на такую грязную работу не подобью.
— Да ты! Я и не знал, что вы такие разборчивые. Говоришь, работы нету, а сам от бревен нос воротишь. От хлевов воняет, а свининки ты, наверно, поел бы! Свинина, по-твоему, не смердит, а?
— Мясо-то не смердит,— подтвердил мастер.
— Ну добро,—Управитель и не собирался с мастером пререкаться.— Поставим сарай, а бревна, глядишь, сменяем в другой раз. Когда же встретимся?
— В понедельник.
—- В понедельник? Отлично! Отлично! Одно дело сделано— с плеч долой.—Управитель двумя пальцами погладил нос, йотом вытер его и спросил: а вообще как?
— Вообще? — Мастер с любопытством поглядел на него и, немного подумав, нашел подходящий ответ? — А вообще-то никак.
— Имро дома? — спросил управитель.
— Нет. Только что куда-то подался.
Управитель огляделся, словно хотел отгадать, куда ото Имро подался. И вдруг заметил: — Какой у вас замечательный двор!
Мастер окинул взглядом двор, а потом, одобрительно кивнув головой, сказал, что это все Вильмины старания. Ему хотелось сказать и больше, хотелось похвалить Вильму еще более добрыми, более лестными словами — ведь в самом деле невестка у него — одно удовольствие, работает, будто играет, все-то переделает, на все найдет время. Кто бы такое подумал о ней? Мало того, что нанесла во двор горшков с геранью и олеандрами и вскопала под окном клумбу, куда все время что-то подсаживает, она и стирает и стряпает отменно, любит чистоту и порядок, да и других достоинств у нее тьма. К тому же развеселая; любая безделица ее радует, например, чистый порог и то доставляет ей радость. С той норы как Вильма в доме, мастер с Имро боятся и ступить на порог, а она притопнет ногой по нему и все смеется, смеется, потому как уже наперед радуется, что снова надо будет его вытирать, если не сейчас, так вечером, чтобы и ночью было— тогда в доме и сон лучше. В самом деле! С тех пор как Вильма тут, совсем по-другому спится .у Гульданов.
Пока мастер взвешивал и выбирал слова, Киринович завел речь о кукурузе. Сказал, что в этом году велел засеять ее великое множество. Без малого в полтора раза больше, чем в прошлом или позапрошлом году. Кириновпч определял это в центнерах.
Мастер радостно кивал головой. П про себя думал: а как хорошо, что Вильма каждый вечер поливает и заметает двор, а то и на улицу выйдет — у ворот подметет. Потом быстро умоется, переоденется, а они с Имришко тем временем поспешают с работы, чтобы ей долго не ждать.
Покончив с кукурузой, управитель заговорил о кормовой репе и картофеле, затем, повысив голос, что-то толковал о пшенице, а там дошла очередь и до табака и раннего гороха, на который уже зарятся батраки, потому как все они мерзавцы и жулики и готовы все растаскать и продать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— II кузнеца дать?
— Что ж, он там вполне кстати.
— И я так думаю,— сказал причетник.— Пусть это будет какой-нибудь цыган — цыгане, известное дело, все кузнецы. Видел я однажды мальчонку — совсем маленького цыганенка, а он уже сидел у костра и держал в руке проволоку, небось учился ковать. А мать его на голой ляжке тесто месила и бросала в горшок с водой гаулянчики — палочки такие, вроде галушек. Словом, бы это где-нибудь сбоку, да так изобразить, будто все в сумерках происходит. Да чтоб дождь слегка моросил.
— Пан священник, это можно там нарисовать? — спросил живописец.
— Можно, только чуть в сторонке.
— Ну а вообще я на детей скупиться не буду,— сказал живописец.—Пусть они там копошатся. Вот увидите, пан причетник, вам понравится.
Причетник: — То-то же!
— Да, на детей скупиться не надо! — согласился и священник.
— Ас Иродом как быть? — спросил живописец.
— Мазните там и этого борова! — выпалил причетник. А священник:
— Зачем уж так сплеча? Тут надо подумать. Художник сказал: — Пожалуй, я не стану его там рисовать.
— Жалко! — посетовал причетник,— Тогда хоть солдат,— предложил он взамен.
И священник тут же: — Без них не обойтись!
— Очень я их люблю,-— признался художник.— Воткну туда и Оришека-младшего, что ушел на фронт. Будет так это позвякивать. В одной руке ангелок, в другой граната.
— Сразу видать, вы художник,— похвалил его священник.— Вот и ангел у нас уже есть.
— И музыкантов нарисую,— торопился художник.— Хоть целую роту. По крайней мере весело будет.
— Живо их туда!
— А каких-нибудь девиц? Чтобы они там прыгали!
— Пусть прыгают!
— И голубей дам! Хотя бы парочку! Воробьев я бы тоже добавил.
— Горлицу и воркуна! — предложил причетник. И в горле у него от радости заурчало и заворковало.
— Нарисую и радугу. Может, кто по ней и полазает. А вы по крайней мере увидите, что я могу ее изобразить.
— Изобразите ее там! А мы по крайней мере увидим. Вдруг у живописца расширились и засверкали глаза.—
Знаете что, пан священник? Уж коли у нас все так разрослось, а глядишь, еще разрастется, распишем Вифлеем на весь храм!
— Как хотите. Но постойте! Сперва решим, какой будет грунт?!
— В самом деле! — согласился и причетник.— Грунт— дело серьезное. Мы что, впустую эти яйца разбивали?! Моя жена, ежели иной раз мажет стены на дворе или на улице, так всегда только в голубой...
— Коне-ечно! — подпел священник на тирольский манер— у него срывался голос.— Наконец-то у нас есть и грунт, и Вифлеем!
Художник не возражал: — Что ж, может быть, и голубой, может быть. По крайней мере Вифлеем будет ярче выделяться. А где поместим ясли?
Священник задумался. Вместо него ответил причетник.
— Мы же говорили, что они будут над алтарем.
— Хорошо. Там они у нас и были. Пан священник, а младенец? Младенец Иисус будет в сорочке или без?
— В яслях будет одна сорочка.
Причетник удивился: — Вы сказали — одна сорочка?
Иисус? — спросил художник.
—- Иисус? — улыбнулся священник.—Думаете, люди не знают, где его искать надо? Люди отлично знают, для кого сорочка и как тяжело быть Иисусом...
6
Свадьбу сыграли на Штефана. Венчались в Околичном. С церовским костелом дело не выгорело по многим причинам, и прежде всего по той, что живописец решил работу прервать — стало подмораживать, и роспись на стены плохо ложилась. И краски были никудышные — как только похолодало, куры перестали нестись, и краски не на чем было замешивать. Правда, церовчане готовились к зиме еще с лета, откладывая иной раз какое яичко, но живописец эти яйца все хулил да хулил, говорил даже, -что среди них попадаются болтуны. В конце концов он все так и бросил, сказав, что с росписью придется подождать до весны.
Имро ни за что не хотел откладывать свадьбу. Да и чему удивляться? В самом деле, было бы просто смешно! Разве он недостаточно ее откладывал? Зато уж свадьба удалась на славу. Вся деревня была на ногах. Мастер нагнал музыкантов — целый полк. Мечтал затащить и того, что играл на Якубовой и Ондровой свадьбе, да только ищи ветра в поле! Цыгане ему не советовали даже и пробовать, дело, мол, пустое, контрабасист тот — военный музыкант, профессионал, играет на всех инструментах, и тогда только помогал им, а нынче на него и рассчитывать нечего — его отозвали куда-то.
1 26 декабря, следующий день после рождества.
— Чуете, какой талант был,— расхваливал своего соплеменника первый скрипач.— Такого парня и впрямь трудно сыскать. Мне самому он нравился. Держит в руках контрабас — так это контрабас, берет в руки альт — так уж это всем альтам альт! Спрашиваю раз его: «Слышь, братец, скажи хоть, где и когда ты так играть научился? Поделись хоть, кто на альте-то тебя выучил?» А как-то раз шел он с одним оркестриком, с эдакими прохвостами, все они, собаки, нос воротили от саксофона, ей, все нос воротили. А потом?! Мать честная! Как заиграл этот парень на нем, слышите, как заиграл — да разве словами-то об этом расскажешь, разве расскажешь! Аромат кругом стоял, ей-богу, аромат стоял! Каждый звук благоухал! А людей собралось! Сколько волос у меня на голове. Да, большой человек, большой музыкант! И цыган к тому же, скажите пожалуйста! У меня слезы на глаза навернулись, ей-богу, слезы на глаза навернулись. Попробуйте-ка найдите среди ваших такого ловкого гада! Мне и самому-то досадно, что его отозвали, что такого стервеца уже нет среди нас. Но я знаю, что делать, знаю. Позовем Трчко, а это дьявол еще похлеще — он из самого Виштука, а вы, мил человек, должно быть, хорошо понимаете, что из такой-то дали первого встречного не позовешь. Да вот захочет ли он прийти, придет ли?
— Должен прийти,— хорохорился мастер.— Я заплачу, не беспокойтесь, хорошо заплачу.
—- Знаю, что заплатите, ясно дело, заплатите, только кто ж такого человека заставит? Кто такого большого человека может заставить?
— Ну позовите его! — настаивал мастер.— Я и вправду хочу, чтоб он был. Либо тот, либо этот.
— Либо тот, либо этот?! Да они одинаковые. Один лучше другого, а другой еще лучше первого. А когда они вместе, то одинаковые.
— Если хотите, я сам к нему схожу.
— А зачем? Ну посудите, мил человек, зачем вам беспокоиться? Думаете, он вас послушает? Думаете, его деньги прельстят? Эх-ма, да вы, выходит, Трчко не знаете! Скажите, когда какого цыгана деньги прельщали? Вот есть они у меня, а вот и нету их. А за мои уши, за мои пальцы, ну скажите на милость, за мои-то цыганские уши и ловкие пальцы кто мне заплатит? Так-то вот! По Трчко я для вас позову, ей-ей, позову! Вас не послушает, а меня послушает, захочу, придет сыграть мне и задаром — ведь сколько бы вы ему ни заплатили, даже если б и хорошо заплатили, все равно это будет всего лишь милостыня. Да, настоящий человек! Большой человек, а уж как играет, стервец, сами увидите!
И мастер увидел, Трчко был и впрямь музыкантом отличным, ловко вертелся у контрабаса, но мастеру все же казалось, что тот, игравший на Якубовой и Ондровой свадьбе, был чем-то лучше или по крайней мере занят пей. Заметив, что Гульдан вроде бы не очень доволен, первый скрипач эдак около полуночи (может, ему шепнул кто?), подмигнув украдкой товарищам, подошел к мастеру и стал ему наяривать в самое ухо. Карчимарчик первым подхватил песню, вскоре его пенье привлекло и Якуба и Ондро, и даже жених, покинув невесту, потащил за собой Щтефана, Лгнешкиного мужа, одетого в жандармскую форму. Окружив мастера, они затянули его любимую:
В Новых Замках Трубы протрубили: Музыка играла — Молодца убили! Он совсем не думал, Молодой, пригожий, Что в сырую землю Кости свои сложит.
Мастер сперва слушал, а потом и сам вступил. И тогда Ондро сказал остальным: — Пускай один отец ноет! Все стихли. А мастер запел:
Когда бы отгадать судьбу свою умел, Он под Трпавой дома бы сидел, Лом дом глядел издалека в Новых Замках паренька.
Потом еще выпили; понемножку все время что-то тянули. А когда же, как не на свадьбе, мужчинам положено выпить? И Имро пропустил не одну рюмочку. И не то чтобы упился, а па радостях все прыгал, скакал -- душа ликовала, глядя на него. Жених, правда, редко когда с невестой сравнится — это может подтвердить вам и автор этих строк, исходя из собственного опыта, да и сам ты, любезный читатель. Невеста действительно была хороша, до того хороша, что лучше, наверно, и не бывает. А ты помнишь, дорогая читательница? Ведь когда ты выходила замуж, все было точно так же.
Л на рассвете гулянье было в самом разгаре. Эх, многое я бы мог рассказать! Но я решил: буду краток. Да и о том, о чем говорилось до сих пор, можно было бы сказать короче — пожалуй, двух-трех фраз бы хватило, а то еще подумают, что все, о чем я умолчал, было неинтересным. Как бы не так! Вильмипу мать, к примеру, мы совсем не вспомнили. А жаль, честное слово, жаль! Можно бы и о Вильмипом отце немного поговорить, посудачить, что он да где он, и тут же подпустить чего-нибудь душещипатель него о Вильме — кой-кого, возможно, и проймет. Чувствительный читатель, наверно, отложил бы в сторону книгу завздыхал бы: «Ну и пишет, ну и пишет — вот уж умеет взять за живое!» А потом, возможно, поумерит свой восторг и скажет: «Что ж, вполне терпимо, местами даже сойдет. Жаль только подчас недостает дыхания».
А литературный критик: «Какое дыхание! Никакого дыхания-то и не было! С самого начала одна стрекотня. Хотел роман написать, но чего там. Не хватает самого главного, ибо роман...
Ну как, довольно?
Если тебе охота, читатель, можешь и сам писать на полях. Взгляни, сколько места я для тебя оставил. Эта сю пятьдесят четвертая страница и твоя будет. Пиши, дружище, пиши! Пиши о том, чего тебе не хватает, пиши обо всем, что у тебя на душе! Ведь о том у пас разговор! А я буду тем временем продолжать.
СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ
1
Вильма перебралась к Гульданам. Она быстро там освоилась и даже не почувствовала, что жизнь ее после свадьбы как-то) изменилась. Многие женщины воображают себе, что замужество сыграет в их жизни прямо-таки роковую роль, но .Вильма не ждала такой перемены. Ей и прежняя ее жизнь казалась прекрасной и интересной, а с замужеством она и не думала ничем поступаться, напротив, считала даже, что все доброе и замечательное будет только умножаться. Примерно так ей все представлялось.
С Имро жили они душа в душу, да и мастер с пей ладил. Мать Вильмы осталась одна, но к ней обещала переехать Агнешка. По счастью, и Вильма обреталась неподалеку от матери и при желании всегда могла забежать к ней.
—- Нешто дел мало у Гульдаиов? — высмеивала ее мать.— Или, верно, боишься старого Гульдана.
— Чего мне бояться! Сходи сама погляди,— поддразнивала ее Вильма.— Вот уж они заудивляются!
— Чего я там не видала? Не я же выходила замуж. Тебе у них привыкать.
— Я давно уж привыкла.
— А что ты стряпала?
— Отгадай!
— Больно надо! Сама скажешь.
— А я и не знаю. Вроде бы картофельную похлебку. Ох и наелись они!
— Гляди, а то начнут тебя оговаривать!
— А за что, скажи?! Я все перемыла, а теперь... пришла узнать, не нужно ли тебе случайно чего.
— А чего мне может быть нужно? С работой сама управляюсь. Я тоже вот прибралась, а теперь... Слышь! А детишки-то сюда все время таскаются. Дважды уж пришлось выпроваживать. Отослала их к тебе.
— А, так это ты их ко мне посылаешь? Ну видишь, какая ты, мама? А я-то никак не пойму, отчего их сразу столько набежало. Знаешь, как у меня голова нынче болела?
— Думаешь, у меня не болела? Как заявятся к тебе, ты их назад сюда отсылай! Замкну ворота, пускай бухают сколько влезет нынче хотела затворить, да вспомнила, что, может, почтальонша придет...
— В самом деле... а она не заходила? Я как раз собиралась спросить.
— Нынче не была. Но Агнешка уже отписала мне. Вот потеплеет, она тут же сюда и переберется. Там ей вроде не правится. Покуда Главное жандармское управление было в Братиславе, еще куда пи шло, а теперь она все больше тревожится, никак к северянам не может привыкнуть. Штефки хочет писать прошение, чтобы его перевели сюда из Штубнианских Теплиц, а переедут, увидишь, еще позавидуешь. Перекопаем сад... Любо-мило они здесь заживут.
— Я знаю, Агнешку больше любишь.
— Конечно. А ты сама подумай, Вильма, какой у тебя звонкий голос. Хорошо, что я теперь не слышу его. Ей-богу. А они как? Не покрикивают на тебя?
— Кто? Гульданы? Пусть только попробуют! А я уже разок попробовала. Жалко, ты не слыхала! Как же я на них накричала!
— Ты что, спятила?
— Чего это спятила? Ты же не знаешь, что я им сказала. Курить запретила в горнице.
— Вот глупая! Такое-то дело запрещать? Да пускай дымят. Ты думаешь, отец не курил?
— Кому ж охота смрадом дышать? Да и проветришь. Пускай дымят на дворе либо в кухне. Старый, думаю, меня даже побаивается. Я па него так цыкнула! Бедняга, потом мне его даже жалко стало!
— мне их, право, жалко. О-ох, и раскусят они тебя! Поймут, кою в дом взяли!
2
О Штефке Имро напрочь забыл. Но судьбе было угодно, чтобы он снова с ней встретился. Как-то в середине мая — конечно, ничего б не случилось, скажи мы, что это было в самом кольце, поскольку вполне вероятно, что это было даже в начале июня,— пожаловал к мастеру Кирипович и уже с улицы закричал, что ему очень некогда.
Гульдан подумал: «Зачем же сюда прешь?» Потом натянул на лицо приветливую улыбку и сказал: — Ну не шуми, не шуми! Еще порога не переступил, а уж торопишься и кричишь.
Из кухонной двери выглянула, вернее, только собралась выглянуть Вильма, но, заслышав госгя, быстро юркнула назад.
Кирилович с мастером поболтали немного о том о сем, а потом управитель выпалил, что ему в имении надобен новый сарай для мелкой хозяйственной утвари.
— Такой сарай в два счета сколотим,— заявил мастер.— У нас нынче не очень много работы. Парод боится, особо отстраиваться хочет. Собери материалу, мы с Имришко придем и дня за два — за три сарай тебе и отгрохаем.
Управитель порадовался, что они так быстро столковались, по пожелал еще кое-что уточнить, обсудить: ему пришло в голову, что не худо бы и хлева подправим, — некоторые и впрямь уже обветшали. не замети ли мастер с Имро бревна?
— Сарай сделаем,— сказал Гульдаи,— а бревна сам заменяй, чихал я па них. Пускай батраки их сменяют. Я люблю чистую работу. С вонючими бревнами возиться не стану. Да и Имро на такую грязную работу не подобью.
— Да ты! Я и не знал, что вы такие разборчивые. Говоришь, работы нету, а сам от бревен нос воротишь. От хлевов воняет, а свининки ты, наверно, поел бы! Свинина, по-твоему, не смердит, а?
— Мясо-то не смердит,— подтвердил мастер.
— Ну добро,—Управитель и не собирался с мастером пререкаться.— Поставим сарай, а бревна, глядишь, сменяем в другой раз. Когда же встретимся?
— В понедельник.
—- В понедельник? Отлично! Отлично! Одно дело сделано— с плеч долой.—Управитель двумя пальцами погладил нос, йотом вытер его и спросил: а вообще как?
— Вообще? — Мастер с любопытством поглядел на него и, немного подумав, нашел подходящий ответ? — А вообще-то никак.
— Имро дома? — спросил управитель.
— Нет. Только что куда-то подался.
Управитель огляделся, словно хотел отгадать, куда ото Имро подался. И вдруг заметил: — Какой у вас замечательный двор!
Мастер окинул взглядом двор, а потом, одобрительно кивнув головой, сказал, что это все Вильмины старания. Ему хотелось сказать и больше, хотелось похвалить Вильму еще более добрыми, более лестными словами — ведь в самом деле невестка у него — одно удовольствие, работает, будто играет, все-то переделает, на все найдет время. Кто бы такое подумал о ней? Мало того, что нанесла во двор горшков с геранью и олеандрами и вскопала под окном клумбу, куда все время что-то подсаживает, она и стирает и стряпает отменно, любит чистоту и порядок, да и других достоинств у нее тьма. К тому же развеселая; любая безделица ее радует, например, чистый порог и то доставляет ей радость. С той норы как Вильма в доме, мастер с Имро боятся и ступить на порог, а она притопнет ногой по нему и все смеется, смеется, потому как уже наперед радуется, что снова надо будет его вытирать, если не сейчас, так вечером, чтобы и ночью было— тогда в доме и сон лучше. В самом деле! С тех пор как Вильма тут, совсем по-другому спится .у Гульданов.
Пока мастер взвешивал и выбирал слова, Киринович завел речь о кукурузе. Сказал, что в этом году велел засеять ее великое множество. Без малого в полтора раза больше, чем в прошлом или позапрошлом году. Кириновпч определял это в центнерах.
Мастер радостно кивал головой. П про себя думал: а как хорошо, что Вильма каждый вечер поливает и заметает двор, а то и на улицу выйдет — у ворот подметет. Потом быстро умоется, переоденется, а они с Имришко тем временем поспешают с работы, чтобы ей долго не ждать.
Покончив с кукурузой, управитель заговорил о кормовой репе и картофеле, затем, повысив голос, что-то толковал о пшенице, а там дошла очередь и до табака и раннего гороха, на который уже зарятся батраки, потому как все они мерзавцы и жулики и готовы все растаскать и продать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75