. видели. Да и побеседовать с ним еще не довелось.
Мы ведь свои энпэ переместили в роты — от Утина отбоя нет.
Разговориться им, однако, некогда. Бойцы снимают с машины плот из бревен, размером во весь кузов, подтаскивают к берегу и спускают на воду. Волны сначала слегка раскачивают его, будто сомневаются в плавучести, потом успокаиваются.
— Несите макет...— командует политрук Сигалов.
На обеих сторонах щита из нескольких листов фанеры нарисован портрет Гитлера. Его шею вот-вот захлестнет веревочная петля; глаза готовы выскочить на лоб, челка сбита в сторону, рот искривлен в злобе на своих солдат, которые не в состоянии форсировать Северский Донец. "Внизу крупными, буквами выведены по-немецки два слова: «Гитлер капут».
— Здорово! — восхищается кто-то из бойцов.— Как живой!
Слышится дружный смех, приглушивший очередную шутку.
— Сослужи службу,— напутствует Сигалов, отталкивая от берега установленное на плоту чучело.
Федор Рожков включает передатчик радиоустановки, и несется песня:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
День мягкий, как и само майское солнце, щедро покрывшее гладь реки золотыми брызгами. Плот плывет по течению. Немцы выглядывают из окопов, в злости качают головами, но открыть огонь по нарисованному фюреру не решаются.
Пока Карпушинский и Сигалов обмениваются новостями, Федор Рожков обходит позиции. Выдумка клубных работников не остается незамеченной, среди красноармейцев то там, то здесь вспыхивают разговоры.
— Дюже лютует фашист на Украине. У людей по селам все теплые вещи поотнимал... Теперь за скот принялся...
На минуту говор смолкает. Потом слышен уже другой голос:
— Когда мы на Днепре стояли, немцы собрали в селе Успенское общую сходку, приказали всем убирать колхозную пшеницу в свои закрома, И оговорили: отпускать хлеб германским властям за деньги. Наша
десятирублевка приравнена к одной марке. Цены установили такие: яйцо — пять копеек, кувшин молока — десять...
— Это он так, чтобы нас чем-то задобрить. Никакой пшеницы немец тебе не оставит...
— ...Рассказывали, разведчики про показания одного пленного. Будто сделали у них в фашистской роте опрос на тот предмет, не пожелают ли солдаты остаться в России военными крестьянами. Льготы такие: получат надел земли, а служба в оккупационных гарнизонах будет засчитываться год за два...
— Здорово все распланировали... В разговор вмешивается Рожков:
— Фашисты метят за Урал нас оттеснить. Вот какие планы вынашиваются...— и он начинает объяснять бойцам суть военной и экономической политики Гитлера. Все слушают его внимательно. Перебивают уже под конец беседы:
— Нынче немец уже не тот.
— Надо бы набросить на него уздечку...
— И накинем!
— А наступать скоро?
Днем хватало неизбежных перед наступлением хлопот. Но и ночью Карпушинский не уходит с огневой позиции батареи. В воздухе висят запахи тополиной почки и дождя; ярко мерцают звезды. Василий думал о том, как устроит свою жизнь после войны. Конечно, останется в армии. «Очевидно, это с каждым бывает перед атакой, когда сон пропадает»,— решает он под утро.
12 мая в 6 часов 30 минут начинается артподготовка. Она продолжается час. Потом в сером небе растворяются три красных ракеты, и батальоны идут в атаку.
— Вперед! — поднимается Роман-Кислый. Высокий, поджарый, он виден сейчас всей роте.
Бегут и падают ничком бойцы. Один, второй, пятый... Командир батареи теребит огневиков, просит увеличить темп стрельбы. Это ему удается. Но рота все равно топчется на месте. Медленно течет время.
— Кажись, представление кончилось,— говорит кто-то из бойцов.
В воздухе — тишина, так обычно бывает после боя. День клонится к вечеру, а продвинуться смогли Километра на полтора, не больше. Приходит сообщение: один из полков 81-й стрелковой дивизии форсировал речку
Большую Бабку и завязал бой за одноименное село.
В марте 300-й дивизии так и не удалось, овладеть этим населенным пунктом, теперь она атакует Пятниц-кое. Тут у противника прочный узел обороны, на флангах противопехотные препятствия, их не прошли даже танки.
Мартовские бои многому научили. Уже известно, что противник создает свою оборону по принципу узлов сопротивления, состоящих из взводных опорных пунктов; они занимают десять-двенадцать домов, у них своя полоса обстрела, огневые точки, телефонная связь. В каждом взводе — тяжелые пулеметы и противотанковые пушки. Есть дзоты, как правило, в хозяйственных по-, стройках; в стенах — бойницы для автоматчиков. В случае артобстрела, последние спускаются в погреба.
Теперь это все знают. Знают и учитывают при организации боя. И стрелки, и артиллеристы.Проходит еще час.
Рота вновь поднимается в атаку, и опять огонь прижимает людей к. земле. Вскоре следует команда, которую все воспринимают с каким-то облегчением: «Закрепиться на достигнутом рубеже и готовиться к последующим наступательным действиям».
На рассвете 13 мая атака возобновляется. На сей раз результаты налицо; на правом фланге и в центре к полудню продвинулись на пять-шесть километров.
Радость эта, не успев созреть, сменяется тревогой. Контрудар танков и пехоты противника в направлении Старого Салтова, как эхо, отдается и здесь. Сосед справа отходит на восточный берег Большой Бабки. Тесниться приходится и нашим стрелковым ротам.
Не приносит облегчения и ночь. Одной из рот 1053-го стрелкового полка приказано предпринять разведку боем. Но она вынуждена вернуться в свою траншею ни с чем. И снова ощущается холод. За день земля прогревается, становится мягкой, но к утру твердеет так, что •каблук не отпечатывается. Усталость усиливается от бессонницы еще больше. Но всем надо оставаться на ногах.
Весь день 14 мая изобилует атаками пехоты и танков противника. Отбить их удается с большим трудом. Понятно, это вызывает досаду.
— Перезимовал немец,—слышит Василий Карпу-шинский за своей спиной голос Кислого. Он понимает что никто такого напора противника не ожидал. Теперь, когда тот подтянет танки, вызовет авиацию, не так-то просто будет сдержать его натиск. Пусть полку не удалось продвинуться, но уже то, чего он достиг,— немало. Если рассматривать весеннее наступление с точки зрения частной операции, то неприятель понес немалые потери, да и наше исходное положение улучшено.
Однако достижения эти противник скоро сводит на нет. Временные успехи будто возвращают ему уверенность. 17 мая враг наносит новый мощный удар. Наши части теряют важный оперативный плацдарм и вынуждены перейти к обороне в невыгодных условиях. Искрометная весна первого года войны серьезно экзаменует нас. А что сулит второе лето?
ГОД ВТОРОЙ
ЭКЗАМЕН НА ЗРЕЛОСТЬ
— Смотрите, пчелы летят!
Гаджиев на минуту отрывается от бинокля и провожает взглядом гудящий рой. Певучий клубок быстро исчезает, растворяется среди золотых головок подсолнечника. Тут, по левую сторону от дороги, окопались артиллеристы, а стрелковая рота залегла справа.
Он напряженно всматривается в искрящуюся от июньского солнца степь и, наконец, замечает на горизонте тонкие, хрупкие облачка пыли. — Ясно, мотопехота пожаловала. Крадутся, как кошки к мясу...
Когда на пригорок выбираются бронетранспортеры и выскакивают машины, крытые рыжим брезентом, Абдул-лавал громко командует:
— По местам!
От волнения его голос становится удивительно писклявым. Раньше за собой он такого вроде не замечал. Гаджиев беспокоится за исход предстоящего боя и скрыть этого не в состоянии. Почему-то вспоминает преподавателей артучилища. Будто сговорившись, они твердили одно и то же: «Даже кстати, что ростом не вышел, противотанкисты везде нужны». Пророчество сбылось, Но пока ему не удалось подбить ни; одного танка.
Дорога пустынна. Куда же девались машины? Конечно, автоматчики спешились в лощине и сейчас на пригорке появится цепь. Так и есть. Серые фигурки вырастают на глазах. Еще не видя ничего перед собой, начинают поливать из автоматов и пшеницу, и подсолнухи. Стремглав выскакивают два бронетранспортера. Они уже на дистанции прямого выстрела.
— Взвод!.. К орудиям!
Оба расчета действуют четко и слаженно. Перед цепью наступающих густо брызжут коричневые фонтанчики дыма. Теперь уже не нужно выкрикивать команды, люди все делают сами. Огонь плотный, иначе гитлеровцы не залегли бы.
Здесь, на Северском Донце, дивизия отчаянно сражается за каждый клочок земли уже восьмой месяц. Отбивает натиск врага, сама контратакует, устраивает вылазки, уничтожая вражеские гарнизоны в оккупированных селах трижды —в январе, марте и мае —переходит в наступление. Но сегодня... приходится пятиться назад под нажимом до зубов вооруженных частей 6-й немецкой армии, сделавшей большой бросок из района Волчанска. Похоже, вся наша 38-я армия получила приказ на отход.
Обстановка проясняется после встречи с майором Тымчиком.
— Это вы —мой сосед справа? — обращается он к Гаджиеву. В уставших глазах незнакомого майора сквозит тревога.—Связь со штадивом, прервана... Нам не позавидуешь... Гонтаровка позади.
До Гаджиева медленно доходит смысл только что услышанного — кольцо окружения... Если оно сомкнется, окажется гораздо шире, чем он предполагал. К тому же на исходе боеприпасы.
Пристально глядя в побледневшее лицо лейтенанта-артиллериста, майор неожиданно заключает:
— Бросьте оглядываться назад... Раз надо, будем драться и в окружении, джигит...
Невольно майору вспомнился приезд в дивизию С. К. Тимошенко. Это было всего пять дней назад — 7 июня. Маршал отметил высокий моральный и боевой дух личного состава дивизии, объявил благодарность и, как бы между прочим, заметил, что ввести врага в заблуждение — дело довольно сложное, ведь он тоже к этому стремится. Кто кого - вот как стоит вопрос. А затем уже с беспощадной прямотой и откровенностью: разбить противника у нас пока очень мало шансов, но задержать врага на Северском Донце наши войска должны во что бы то ни стало, несмотря на большой перевес противника в живой силе и технике.
В эти дни дивизии пришлось особенно трудно. Не легче было и на левом фланге, и у соседей справа — на всем многокилометровом Юго-Западном фронте в сражение были введены крупные силы танков, самолетов, пе-
хоты, артиллерии. Временами положение становилось угрожающим. И Тымчику казалось, что окружение неминуемо. При одной мысли об этом его бросало в жар. Что это — нерешительность или страх? Скорее всего чувство ответственности за судьбы людей, технику. Теперь, когда связь со штабом дивизии нарушилась, ему предстояло действовать самостоятельно. Самое главное — переправиться на тот берег. Все другое должно отойти на задний план. Лишь бы сохранить людей. Иначе — зачем же он здесь? Только личным примером можно зажечь их, заставить, сделать то, что кажется невыполнимым и невозможным.
Еще не приняв окончательного решения, майор Тымчик бросает связному:
— Вызовите старшего лейтенанта Мальцева...
Он может, конечно, вывести полк в безопасное место, и никто его за это не упрекнет. Но врагу нужен оперативный простор, он наседает, и, завладев переправой, отрежет тылы. Раненые попадут в плен, на этом берегу останутся орудия, повозки... Нет, полк будет стоять, пока хватит сил...
— По вашему приказанию...— запыхавшийся" Мальцев глотает слова, смахивает жаркий пот с запыленного лица.
— Бросьте формальности... Докажите, старший лейтенант, на что способны ваши автоматчики. Видите лощину? Сосредоточьте там роту и оттуда ударьте по врагу.
Мальцев поспешно уходит. Некоторое время по его колышущейся фигуре можно проследить за очертаниями хода сообщения, но вот он скрывается из виду. «Итак, незадействованным остался лишь взвод разведки»,— тревожится Тымчик.
От полевого стана движется одинокая повозка, взбивая пересохшую пыль. За ней, еле успевая, семенит женщина с ребенком на руках. Пожилой возница в широкополой фетровой шляпе размахивает кнутом, однако лошадь щадит. «Поздно надумал эвакуироваться,— с сожалением и досадой думает Кирилл Яковлевич.— А может, успеет проскочить?» Тишина покинутого села, через которое прошел полк, поразила его, на душе сделалось муторно. Но, выходит, эвакуировались еще не все. Год назад с такой же, очевидно, поспешностью и надеждой покидали родные хаты семьи из приграничных
поселков. Вчера он, как никогда прежде, почувствовал себя невыносимо одиноким. Вот уже несколько месяцев, как на его запросы приходит один и тот же ответ: известий о семье нет. Знай он, что живы жена с детьми, и воевать было бы легче.
— Мост цел?—громко спрашивает возница.
На вид ему не более сорока. «Почему не призван в армию?» — думает майор, но ничего не успевает сказать.
— Воздух! — раздается резкий голос наблюдателя.
Повозка, доверху набитая домашним скарбом, набирает ход. Предвечернее солнце едва касается своими покрасневшими спицами серых облаков. На их фоне, словно телеграфные знаки тире, возникают самолеты противника. Поначалу воздушных пиратов трудно заметить, но наблюдатель оказывается зорким. Теперь все различают «юнкерсы». Они идут косым строем, не торопятся, чувствуют себя безраздельными хозяевами голубых просторов неба. Сейчас снизятся и начнут бомбить. Это, очевидно, у них последний дневной вылет. Резко взмывают вверх две красные и одна зеленая ракеты — немцы обозначают свой передний край.
— Продублируйте сигналы! — кричит Кирилл Яковлевич Гаджиеву.
В воздухе снова дрожат и гаснут красные и зеленые искры... Самолеты скрываются из виду, не разгрузившись.
— Ловко мы сбили их с толку! — в уголках потрескавшихся губ комполка трепещет короткая улыбка. Ему начинает нравится этот приземистый, худощавый и, по-видимому, очень скромный лейтенант: ни горячность, ни многословие, присущие кавказцам, за ним не наблюдаются.
Между тем пехота противника приближается. Суетятся солдаты, перестраиваясь в боевые порядки. «Надо заманить их поглубже в огневой мешок... Сейчас Мальцев обрушится с тыла». Майор Тымчик видит, как судорожно бьется в руках Гаджиева пулемет, как стреляные гильзы, поблескивая, летят в сторону и, мелодично позванивая одна о другую, скатываются с бруствера на дно неглубокой траншеи.
Рванулись вперед автоматчики Мальцева. «Ну, наконец!» — облегченно вздыхает Кирилл Яковлевич. Ему кажется, что в таких же ожесточенных боях он уже дрался у берегов Прута и Южного Буга, и все же здесь,
на Северском Донце, еще труднее. Но он не может прикрываться ссылкой на всякие там объективные и субъективные причины, перекладывать свою ответственность за исход боя на чьи-то другие плечи.
— Воспользуемся коридорчиком!
«От преследования противник Почему-то отказывается,— строит догадки Тымчик и тут же анализирует: — Если бы не рота Мальцева, враг мог достаточно плотно оседлать дорогу, и тогда неизвестно еще, чем бы все кончилось. Теперь полк спасен».
Небо давит на землю духотой. От нее побаливает голова. Наконец в темноте виднеется мост, но переправу, оказывается, искал не только 1051-й полк. К мосту спешат машины с ранеными, пушки на конной тяге. Понукаемые ездовыми, лошади грудью прокладывают дорогу. Гремят повозки, трещат хомуты, в воздухе висит брань.
— Суматоха, хлошгы... — режет слух дрожащий голос.
Его Дополняет другой:
— Паника, чего там смягчать выражения. Естественное стремление каждого раньше всех оказаться на том берегу...
— Здесь есть командиры? — насупив брови, кричит майор Тымчик, но строгость его, однако, пока не действует. Сбоку, почти впритирку к коню, топчется угрюмого вида боец, цедит сквозь зубы:
— Каюк, братишки...
Тымчик чувствует, как на скулах у него перекатываются упругие желваки.
— Кто командует переправой? — майор резко рвет поводья, и вороной с сердитым ржанием запрокидывает голову, грызет удила, встает на задние ноги, но к мосту пробраться не может.— Есть тут старший? Будто не слышат, а скорее, не слушают. Злость клокочет в нем. Прежде всего, на самого себя. Что же происходит? Он не имеет власти над своими людьми? Майор подступает к бойцу, который, на его взгляд, сеет смуту, и удивляется звонкому металлу в своем голосе:
— Торопишься остаться в живых, а раненые пусть немцам на потеху достанутся?! Фашист того и дожидается, чтобы мы утратили веру друг в друга...
Воспользовавшись минутным замешательством толпы, Тымч.ик, заметив Гаджиева, командует:
— Немедленно соберите весь средний комсостав...
— Товарищ майор! Разрешите обратиться?
Кто это? Техник-интендант 1-го ранга Заверюха! Откуда он здесь? Ах, да, его же назначили к нему помощником по материально-техническому обеспечению.
— Следите за тылами. Сейчас основная ваша забота— не растерять тылы. И впредь пусть они не будут полку обузой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Мы ведь свои энпэ переместили в роты — от Утина отбоя нет.
Разговориться им, однако, некогда. Бойцы снимают с машины плот из бревен, размером во весь кузов, подтаскивают к берегу и спускают на воду. Волны сначала слегка раскачивают его, будто сомневаются в плавучести, потом успокаиваются.
— Несите макет...— командует политрук Сигалов.
На обеих сторонах щита из нескольких листов фанеры нарисован портрет Гитлера. Его шею вот-вот захлестнет веревочная петля; глаза готовы выскочить на лоб, челка сбита в сторону, рот искривлен в злобе на своих солдат, которые не в состоянии форсировать Северский Донец. "Внизу крупными, буквами выведены по-немецки два слова: «Гитлер капут».
— Здорово! — восхищается кто-то из бойцов.— Как живой!
Слышится дружный смех, приглушивший очередную шутку.
— Сослужи службу,— напутствует Сигалов, отталкивая от берега установленное на плоту чучело.
Федор Рожков включает передатчик радиоустановки, и несется песня:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
День мягкий, как и само майское солнце, щедро покрывшее гладь реки золотыми брызгами. Плот плывет по течению. Немцы выглядывают из окопов, в злости качают головами, но открыть огонь по нарисованному фюреру не решаются.
Пока Карпушинский и Сигалов обмениваются новостями, Федор Рожков обходит позиции. Выдумка клубных работников не остается незамеченной, среди красноармейцев то там, то здесь вспыхивают разговоры.
— Дюже лютует фашист на Украине. У людей по селам все теплые вещи поотнимал... Теперь за скот принялся...
На минуту говор смолкает. Потом слышен уже другой голос:
— Когда мы на Днепре стояли, немцы собрали в селе Успенское общую сходку, приказали всем убирать колхозную пшеницу в свои закрома, И оговорили: отпускать хлеб германским властям за деньги. Наша
десятирублевка приравнена к одной марке. Цены установили такие: яйцо — пять копеек, кувшин молока — десять...
— Это он так, чтобы нас чем-то задобрить. Никакой пшеницы немец тебе не оставит...
— ...Рассказывали, разведчики про показания одного пленного. Будто сделали у них в фашистской роте опрос на тот предмет, не пожелают ли солдаты остаться в России военными крестьянами. Льготы такие: получат надел земли, а служба в оккупационных гарнизонах будет засчитываться год за два...
— Здорово все распланировали... В разговор вмешивается Рожков:
— Фашисты метят за Урал нас оттеснить. Вот какие планы вынашиваются...— и он начинает объяснять бойцам суть военной и экономической политики Гитлера. Все слушают его внимательно. Перебивают уже под конец беседы:
— Нынче немец уже не тот.
— Надо бы набросить на него уздечку...
— И накинем!
— А наступать скоро?
Днем хватало неизбежных перед наступлением хлопот. Но и ночью Карпушинский не уходит с огневой позиции батареи. В воздухе висят запахи тополиной почки и дождя; ярко мерцают звезды. Василий думал о том, как устроит свою жизнь после войны. Конечно, останется в армии. «Очевидно, это с каждым бывает перед атакой, когда сон пропадает»,— решает он под утро.
12 мая в 6 часов 30 минут начинается артподготовка. Она продолжается час. Потом в сером небе растворяются три красных ракеты, и батальоны идут в атаку.
— Вперед! — поднимается Роман-Кислый. Высокий, поджарый, он виден сейчас всей роте.
Бегут и падают ничком бойцы. Один, второй, пятый... Командир батареи теребит огневиков, просит увеличить темп стрельбы. Это ему удается. Но рота все равно топчется на месте. Медленно течет время.
— Кажись, представление кончилось,— говорит кто-то из бойцов.
В воздухе — тишина, так обычно бывает после боя. День клонится к вечеру, а продвинуться смогли Километра на полтора, не больше. Приходит сообщение: один из полков 81-й стрелковой дивизии форсировал речку
Большую Бабку и завязал бой за одноименное село.
В марте 300-й дивизии так и не удалось, овладеть этим населенным пунктом, теперь она атакует Пятниц-кое. Тут у противника прочный узел обороны, на флангах противопехотные препятствия, их не прошли даже танки.
Мартовские бои многому научили. Уже известно, что противник создает свою оборону по принципу узлов сопротивления, состоящих из взводных опорных пунктов; они занимают десять-двенадцать домов, у них своя полоса обстрела, огневые точки, телефонная связь. В каждом взводе — тяжелые пулеметы и противотанковые пушки. Есть дзоты, как правило, в хозяйственных по-, стройках; в стенах — бойницы для автоматчиков. В случае артобстрела, последние спускаются в погреба.
Теперь это все знают. Знают и учитывают при организации боя. И стрелки, и артиллеристы.Проходит еще час.
Рота вновь поднимается в атаку, и опять огонь прижимает людей к. земле. Вскоре следует команда, которую все воспринимают с каким-то облегчением: «Закрепиться на достигнутом рубеже и готовиться к последующим наступательным действиям».
На рассвете 13 мая атака возобновляется. На сей раз результаты налицо; на правом фланге и в центре к полудню продвинулись на пять-шесть километров.
Радость эта, не успев созреть, сменяется тревогой. Контрудар танков и пехоты противника в направлении Старого Салтова, как эхо, отдается и здесь. Сосед справа отходит на восточный берег Большой Бабки. Тесниться приходится и нашим стрелковым ротам.
Не приносит облегчения и ночь. Одной из рот 1053-го стрелкового полка приказано предпринять разведку боем. Но она вынуждена вернуться в свою траншею ни с чем. И снова ощущается холод. За день земля прогревается, становится мягкой, но к утру твердеет так, что •каблук не отпечатывается. Усталость усиливается от бессонницы еще больше. Но всем надо оставаться на ногах.
Весь день 14 мая изобилует атаками пехоты и танков противника. Отбить их удается с большим трудом. Понятно, это вызывает досаду.
— Перезимовал немец,—слышит Василий Карпу-шинский за своей спиной голос Кислого. Он понимает что никто такого напора противника не ожидал. Теперь, когда тот подтянет танки, вызовет авиацию, не так-то просто будет сдержать его натиск. Пусть полку не удалось продвинуться, но уже то, чего он достиг,— немало. Если рассматривать весеннее наступление с точки зрения частной операции, то неприятель понес немалые потери, да и наше исходное положение улучшено.
Однако достижения эти противник скоро сводит на нет. Временные успехи будто возвращают ему уверенность. 17 мая враг наносит новый мощный удар. Наши части теряют важный оперативный плацдарм и вынуждены перейти к обороне в невыгодных условиях. Искрометная весна первого года войны серьезно экзаменует нас. А что сулит второе лето?
ГОД ВТОРОЙ
ЭКЗАМЕН НА ЗРЕЛОСТЬ
— Смотрите, пчелы летят!
Гаджиев на минуту отрывается от бинокля и провожает взглядом гудящий рой. Певучий клубок быстро исчезает, растворяется среди золотых головок подсолнечника. Тут, по левую сторону от дороги, окопались артиллеристы, а стрелковая рота залегла справа.
Он напряженно всматривается в искрящуюся от июньского солнца степь и, наконец, замечает на горизонте тонкие, хрупкие облачка пыли. — Ясно, мотопехота пожаловала. Крадутся, как кошки к мясу...
Когда на пригорок выбираются бронетранспортеры и выскакивают машины, крытые рыжим брезентом, Абдул-лавал громко командует:
— По местам!
От волнения его голос становится удивительно писклявым. Раньше за собой он такого вроде не замечал. Гаджиев беспокоится за исход предстоящего боя и скрыть этого не в состоянии. Почему-то вспоминает преподавателей артучилища. Будто сговорившись, они твердили одно и то же: «Даже кстати, что ростом не вышел, противотанкисты везде нужны». Пророчество сбылось, Но пока ему не удалось подбить ни; одного танка.
Дорога пустынна. Куда же девались машины? Конечно, автоматчики спешились в лощине и сейчас на пригорке появится цепь. Так и есть. Серые фигурки вырастают на глазах. Еще не видя ничего перед собой, начинают поливать из автоматов и пшеницу, и подсолнухи. Стремглав выскакивают два бронетранспортера. Они уже на дистанции прямого выстрела.
— Взвод!.. К орудиям!
Оба расчета действуют четко и слаженно. Перед цепью наступающих густо брызжут коричневые фонтанчики дыма. Теперь уже не нужно выкрикивать команды, люди все делают сами. Огонь плотный, иначе гитлеровцы не залегли бы.
Здесь, на Северском Донце, дивизия отчаянно сражается за каждый клочок земли уже восьмой месяц. Отбивает натиск врага, сама контратакует, устраивает вылазки, уничтожая вражеские гарнизоны в оккупированных селах трижды —в январе, марте и мае —переходит в наступление. Но сегодня... приходится пятиться назад под нажимом до зубов вооруженных частей 6-й немецкой армии, сделавшей большой бросок из района Волчанска. Похоже, вся наша 38-я армия получила приказ на отход.
Обстановка проясняется после встречи с майором Тымчиком.
— Это вы —мой сосед справа? — обращается он к Гаджиеву. В уставших глазах незнакомого майора сквозит тревога.—Связь со штадивом, прервана... Нам не позавидуешь... Гонтаровка позади.
До Гаджиева медленно доходит смысл только что услышанного — кольцо окружения... Если оно сомкнется, окажется гораздо шире, чем он предполагал. К тому же на исходе боеприпасы.
Пристально глядя в побледневшее лицо лейтенанта-артиллериста, майор неожиданно заключает:
— Бросьте оглядываться назад... Раз надо, будем драться и в окружении, джигит...
Невольно майору вспомнился приезд в дивизию С. К. Тимошенко. Это было всего пять дней назад — 7 июня. Маршал отметил высокий моральный и боевой дух личного состава дивизии, объявил благодарность и, как бы между прочим, заметил, что ввести врага в заблуждение — дело довольно сложное, ведь он тоже к этому стремится. Кто кого - вот как стоит вопрос. А затем уже с беспощадной прямотой и откровенностью: разбить противника у нас пока очень мало шансов, но задержать врага на Северском Донце наши войска должны во что бы то ни стало, несмотря на большой перевес противника в живой силе и технике.
В эти дни дивизии пришлось особенно трудно. Не легче было и на левом фланге, и у соседей справа — на всем многокилометровом Юго-Западном фронте в сражение были введены крупные силы танков, самолетов, пе-
хоты, артиллерии. Временами положение становилось угрожающим. И Тымчику казалось, что окружение неминуемо. При одной мысли об этом его бросало в жар. Что это — нерешительность или страх? Скорее всего чувство ответственности за судьбы людей, технику. Теперь, когда связь со штабом дивизии нарушилась, ему предстояло действовать самостоятельно. Самое главное — переправиться на тот берег. Все другое должно отойти на задний план. Лишь бы сохранить людей. Иначе — зачем же он здесь? Только личным примером можно зажечь их, заставить, сделать то, что кажется невыполнимым и невозможным.
Еще не приняв окончательного решения, майор Тымчик бросает связному:
— Вызовите старшего лейтенанта Мальцева...
Он может, конечно, вывести полк в безопасное место, и никто его за это не упрекнет. Но врагу нужен оперативный простор, он наседает, и, завладев переправой, отрежет тылы. Раненые попадут в плен, на этом берегу останутся орудия, повозки... Нет, полк будет стоять, пока хватит сил...
— По вашему приказанию...— запыхавшийся" Мальцев глотает слова, смахивает жаркий пот с запыленного лица.
— Бросьте формальности... Докажите, старший лейтенант, на что способны ваши автоматчики. Видите лощину? Сосредоточьте там роту и оттуда ударьте по врагу.
Мальцев поспешно уходит. Некоторое время по его колышущейся фигуре можно проследить за очертаниями хода сообщения, но вот он скрывается из виду. «Итак, незадействованным остался лишь взвод разведки»,— тревожится Тымчик.
От полевого стана движется одинокая повозка, взбивая пересохшую пыль. За ней, еле успевая, семенит женщина с ребенком на руках. Пожилой возница в широкополой фетровой шляпе размахивает кнутом, однако лошадь щадит. «Поздно надумал эвакуироваться,— с сожалением и досадой думает Кирилл Яковлевич.— А может, успеет проскочить?» Тишина покинутого села, через которое прошел полк, поразила его, на душе сделалось муторно. Но, выходит, эвакуировались еще не все. Год назад с такой же, очевидно, поспешностью и надеждой покидали родные хаты семьи из приграничных
поселков. Вчера он, как никогда прежде, почувствовал себя невыносимо одиноким. Вот уже несколько месяцев, как на его запросы приходит один и тот же ответ: известий о семье нет. Знай он, что живы жена с детьми, и воевать было бы легче.
— Мост цел?—громко спрашивает возница.
На вид ему не более сорока. «Почему не призван в армию?» — думает майор, но ничего не успевает сказать.
— Воздух! — раздается резкий голос наблюдателя.
Повозка, доверху набитая домашним скарбом, набирает ход. Предвечернее солнце едва касается своими покрасневшими спицами серых облаков. На их фоне, словно телеграфные знаки тире, возникают самолеты противника. Поначалу воздушных пиратов трудно заметить, но наблюдатель оказывается зорким. Теперь все различают «юнкерсы». Они идут косым строем, не торопятся, чувствуют себя безраздельными хозяевами голубых просторов неба. Сейчас снизятся и начнут бомбить. Это, очевидно, у них последний дневной вылет. Резко взмывают вверх две красные и одна зеленая ракеты — немцы обозначают свой передний край.
— Продублируйте сигналы! — кричит Кирилл Яковлевич Гаджиеву.
В воздухе снова дрожат и гаснут красные и зеленые искры... Самолеты скрываются из виду, не разгрузившись.
— Ловко мы сбили их с толку! — в уголках потрескавшихся губ комполка трепещет короткая улыбка. Ему начинает нравится этот приземистый, худощавый и, по-видимому, очень скромный лейтенант: ни горячность, ни многословие, присущие кавказцам, за ним не наблюдаются.
Между тем пехота противника приближается. Суетятся солдаты, перестраиваясь в боевые порядки. «Надо заманить их поглубже в огневой мешок... Сейчас Мальцев обрушится с тыла». Майор Тымчик видит, как судорожно бьется в руках Гаджиева пулемет, как стреляные гильзы, поблескивая, летят в сторону и, мелодично позванивая одна о другую, скатываются с бруствера на дно неглубокой траншеи.
Рванулись вперед автоматчики Мальцева. «Ну, наконец!» — облегченно вздыхает Кирилл Яковлевич. Ему кажется, что в таких же ожесточенных боях он уже дрался у берегов Прута и Южного Буга, и все же здесь,
на Северском Донце, еще труднее. Но он не может прикрываться ссылкой на всякие там объективные и субъективные причины, перекладывать свою ответственность за исход боя на чьи-то другие плечи.
— Воспользуемся коридорчиком!
«От преследования противник Почему-то отказывается,— строит догадки Тымчик и тут же анализирует: — Если бы не рота Мальцева, враг мог достаточно плотно оседлать дорогу, и тогда неизвестно еще, чем бы все кончилось. Теперь полк спасен».
Небо давит на землю духотой. От нее побаливает голова. Наконец в темноте виднеется мост, но переправу, оказывается, искал не только 1051-й полк. К мосту спешат машины с ранеными, пушки на конной тяге. Понукаемые ездовыми, лошади грудью прокладывают дорогу. Гремят повозки, трещат хомуты, в воздухе висит брань.
— Суматоха, хлошгы... — режет слух дрожащий голос.
Его Дополняет другой:
— Паника, чего там смягчать выражения. Естественное стремление каждого раньше всех оказаться на том берегу...
— Здесь есть командиры? — насупив брови, кричит майор Тымчик, но строгость его, однако, пока не действует. Сбоку, почти впритирку к коню, топчется угрюмого вида боец, цедит сквозь зубы:
— Каюк, братишки...
Тымчик чувствует, как на скулах у него перекатываются упругие желваки.
— Кто командует переправой? — майор резко рвет поводья, и вороной с сердитым ржанием запрокидывает голову, грызет удила, встает на задние ноги, но к мосту пробраться не может.— Есть тут старший? Будто не слышат, а скорее, не слушают. Злость клокочет в нем. Прежде всего, на самого себя. Что же происходит? Он не имеет власти над своими людьми? Майор подступает к бойцу, который, на его взгляд, сеет смуту, и удивляется звонкому металлу в своем голосе:
— Торопишься остаться в живых, а раненые пусть немцам на потеху достанутся?! Фашист того и дожидается, чтобы мы утратили веру друг в друга...
Воспользовавшись минутным замешательством толпы, Тымч.ик, заметив Гаджиева, командует:
— Немедленно соберите весь средний комсостав...
— Товарищ майор! Разрешите обратиться?
Кто это? Техник-интендант 1-го ранга Заверюха! Откуда он здесь? Ах, да, его же назначили к нему помощником по материально-техническому обеспечению.
— Следите за тылами. Сейчас основная ваша забота— не растерять тылы. И впредь пусть они не будут полку обузой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31