Слова относит ветер, тем не менее бойцы понимают и бегут вслед за комбатом.
На рассвете, оправившись от неожиданности, враг контратакует. Это видят и на противоположном, берегу. Через головы наших бойцов с шипением перелетают снаряды и рвутся где-то за курганом. «Поддержка добрая»,— отмечает негромко капитан Былда и, приподнявшись над окопом, вглядывается вдаль. Оттуда в направлении удерживаемого на берегу Волги плацдарма движутся фашистские танки. Уже отчетливо слыт шен рев их моторов.
— Приготовить гранаты!— голос комбата дрожит от напряжения.— Прохорова ко мне! — И чуть тише: — Василий Александрович!..
Неожиданно рядом с собой Былда замечает политрука второй роты Доброскокова. С минуту тот молчит, не сводя в оцепенении глаз с седой пряди волос, появившейся у комбата за ночь, затем выдавливает хриплое:
— Прохоров убит...
— Передайте Мартынову, пусть командует второй ротой. Как там бронебойщики? Сколько осталось ружей?..
В грохоте Былда не может разобрать ответа. Он только видит, как шевелит запекшимися губами Доброскоков. Снаряды рвутся все бл,иже, это ведут обстрел
немецкие танки. Тяжело переваливаясь из стороны в сторону, они движутся плотной колонной; за ними тащится тяжелое облако пыли, заволакивающее все вокруг. Справа раздаются редкие хлопки противотанковых ружей.
Положение батальона усложняется с каждой минутой, остро сказывается нехватка людей. Куда-то пропала первая рота... На ее поиски ушла половина ночи, но рота как в воду канула.
Танки приближаются. И снова бьет артиллерия, расположенная по ту сторону реки. Темп огня возрастает: не так просто теперь пройти сквозь частокол разрывов.
— Глядите, танки пятятся...
— Рыть окопы! — раздается суровый голос капитана.
Убеждать в этом бойцов не приходится — все и без того понимают: не заройся глубоко в землю, враг вмиг раздавит.
— Перепахали на такую глубину, что наркомзем не обрадуется,— пробует шутить бронебойщик Максим Пермяков. Но на его голос никто не откликается.
Все вокруг окутывает непроницаемая стена едкого дыма. Но ненадолго. Под нажимом упругого ветра стена, шевелясь и извиваясь, довольно быстро уползает в сторрну и оставляет батальон на виду у противника.
«Следует написать матери Прохорова... Кажется, в Уфе живет»,— думает комбат.
Не будь угрозы войны, продолжать бы ему, Былде, учебу в институте, куда поступил с таким трудом. Но в сороковом году его призвали в армию. Из Винницы, где постигал в училище премудрости военного дела, Василий Филиппович ушел на фронт. Командовал взводом, затем — ротой. Перед назначением на батальон успел окончить краткосрочные курсы комсостава. Теперь ему вверен отряд, и он, Былда, должен оправдать доверие командования. Употребить весь свой опыт и знания, чтобы с честью выйти из сложившейся ситуации. Откровенно говоря, задача перед ним, чрезвычайно тяжелая — отвлечь силы противника от северной части Сталинграда. Капитан считал, что батальон действует успешно, и тут подвела связь. Уже восемь часов радист сидит у рации, но полк молчит. Как быть?
Утром снова вражеская атака. Хлещет ливень свинца, одна за другой цепи противника вплотную подступают к позициям батальона. Кунакулов неосторожно
высовывается из окопа, и тут же рядом с ним падает граната. Она вертится на одном месте, тихонько шипит. Какой-то миг боец смотрит на нее удивленно, потом хватает за деревянную ручку и перебрасывает через себя. Прижимается к земле и слышит взрыв.
— Молодец, Кунай! — восторженно кричит весь перепачканный землей лейтенант Мартынов.
А Кунай лежит, упершись локтями и коленями в дно окопа, все еще не веря в собственное спасение.
— Бронебойщикам приготовиться! — раздается необычно прерывистый голос комбата.
Мартынова удивляет сама команда. Танков не только не видно, но и не слышно. Пригнувшись, лейтенант бежит к капитану Былде. Уже издали примечает, как тот силится подняться и не может. Не сразу до сознания доходит, что Василий Филиппович ранен.
Взгляд комбата скользит по лицам товарищей, пока не нащупывает политрука.
— Григорий Антонович, где лейтенант Мартынов? Приказываю продержаться до вечера и отходить... Соорудите плот... И выполняйте...
Комсомольцу Мартынову — девятнадцать, Добро-скокову — тридцать шесть. Никогда прежде Григорий Антонович не высказывал своего возрастного превосходства. И теперь у них поровну и работа, и ответственность. Ответственность за участок, занимаемый отрядом. Людей в отряде мало, человек тридцать пять. И кто знает, сколько останется к вечеру.
Очередная атака начинается перед полуднем. На этот раз с танками. Лейтенант Мартынов содрогается от мысли, что через минуту гремящая громадина навалится на их окоп.
— Пермяков! Почему не стреляете?
Но Пермяков молчит. Не слышит ни голоса ротного,
ни близких разрывов. На зубах у него неприятно хрустит песок. Все ближе лязгают гусеницы, подминая под себя каменистую землю. «Не спеши, Максим. Главное — выдержать, а уж тогда — без промаха...» Он не замечает, что пальцы его побелели от напряжения, сжимая ложе ружья. Неуловимо быстро меняет положение ствол — мушка все время прыгает на гусенице, которая то поднимается вверх, то проваливается вниз. Время для него теперь отсутствует. Важно не упустить цель, улучить момент, когда стальное чудовище покажет
свой бок. И. такой миг настает. Бронебойщик чувствует толчок в плечо, которого ждал и который шибает нежданно.
Дым валит черный, густой. Пермяков втягивает голову в плечи, прижимается к земле. Нет, не в ожидании разрыва снаряда. Просто возникает желание зажмурить глаза, переждать, пока схлынет дым, и увидеть, наконец, застывший на месте танк.
— Теперь полегче будет! — убежденно говорит Мартынов, но тут же будто гаснет: — Смотци, Максим Анисимыч...
Пермяков стреляет дважды, но цель не поражает.
— В упор надо,— зло кричит он не то себе, не то лейтенанту.
Фашисты засекают бронебойщика. Следующий снаряд падает у самого среза ствола бронебойки. Стряхнув с каски землю, лейтенант Мартынов смотрит в ту сторону, где находился Пермяков: жив ли? А тот расстроенно перебирает в руках патроны, будто определяет, на что теперь могут сгодиться они без ружья.
Острая, щемящая тоска наваливается на Мартынова. Он вдруг вспоминает напутствие заместителя комдива Тымчика капитану Былде: сразу же после высадки как можно теснее сближаться с противником, занимать его окопы и ходы сообщения — это предохранит от танков, да и авиация бомбить не решится. Их отряд сжал нейтральную полосу до броска гранаты. Самолеты не беспокоят, да и танков не так много. Но пулеметы... Ими так начинена прилегающая к берегу местность, что подняться днем в атаку невозможно.
Геннадий Мартынов и-его заместитель по политчасти Григорий Антонович Доброскоков обходят всех, кто еще держит оборону.
В пыльном безмолвии тусклым фонарем дрожит луна. Скоро ее скрывает плотная завеса дождя.
— Слезы по нашим ребятам,— тихо шепчет бронебойщик Пермяков.
Доброскоков обнимает его за обмякшие плечи:
— Давай, солдат, к реке. Плот строить будем. Надо возвращаться в расположение дивизии.
— Соков заговорил! — Даша Банченко радостно машет рукой, приглашая начальника штаба полка Ба-кая ближе к радиостанции.
Тот подходит, наклоняется над девушкой. Шинель, шапка, сапоги у нее не по росту, но Даша ничуть не смущается этим. Вся в работе, она ловко скользит пальцами по панели радиостанции, наконец, с просветленным лицом передает наушники Бакаю.
Так как связь штаба 1049-го полка с группой капитана Былды не была установлена, то по приказу командира дивизии полковника Афонина для координации действий с десантниками был послан помначштаба полка Иван Сергеевич Соков.
В радиограмме от 1 ноября 1942 года он доносил следующее: «...высадился в полном составе. Нашел первую стрелковую роту в количестве 75 человек, взвод ПТР—21 человек, разведчиков — И, саперов —11. Всего 118 человек. Организовал круговую оборону. Местонахождение второй стрелковой роты, с которой был командир батальона, пока неизвестно. Ведем бой».
Донесение в какой-то мере обнадеживало. Но что Соков сообщит сейчас?..
Начальник штаба полка, намерен переговорить с Соковым, но слышит лишь слабый треск, разобрать ничего не может. Передает наушники радистке Банченко. Та с огорчением роняет:
— Очередной сеанс связи через два часа... Тянется мучительное ожидание. Но Соков молчит.
Он не выходит на связь ни. в шестнадцать, ни в восемнадцать, ни в двадцать часов.
По настоянию подполковника Тымчика ночью на помощь Сокову ушла группа автоматчиков во главе с политруком Головинским. Десантники погрузились на бронекатер, но вскоре вынуждены были вернуться: израненное, побывавшее не в одной переделке судно вышло из строя. Предпринимались и Другие попытки, но все они не увенчались успехом. Правый берег хорошо простреливался противником. С пятью ранеными на борту группа под утро вернулась в расположение полка, так и не выполнив задания.
А в это время на том берегу Волги ждут, пока на-ступит темнота.
— Давай, ребятушки, разом взяли! Бесформенная громада связанных кое-как бревен медленно ползет по мокрому песку. Тяжело плещет в темноте река, изредка вспыхивают и гаснут в черном небе ракеты.
— Рассаживайтесь. Плот выдержит и танк. Я — Николенко Павел Петрович, старшина. Рядом со мной Авдеев, раненый сапер. Предлагаю перезнакомиться.
— Это еще зачем?
— Мало что случится, пока доплывем. Но ведь кто-то должен рассказать о нас...
— Кунакулов я, Кунай Исангулович. Башкир. Разведчик...
— Раненый?
— Угадал. В бок.
— Это ты правильно сообразил, старшина, насчет знакомства. Записывай меня вторым. Буду у тебя заместителем, звание подходящее — замполитрука. Кличусь Пермяковым Максимом Анисимовичем. Я хочу сказать вот что о нас с Кунакуловым. Когда кончились патроны, подобрали мы немецкие автоматы... Кормились по-следние дни тем, что находили ночью в брошенных землянках... На всем пути вдоль Волги видели горы фашистских трупов — в окопчиках, у стен зданий, под колесами паровозов. И еще: фрицы чувствуют себя хозяевами лишь там, где наших в живых никого не осталось.
Неожиданный посвист мины обрывает Пермякова на полуслове. Тяжелые струи плещут в лицо, а набежавшая крутая волна легко слизывает Николенко с плота.
Изумленный замполитрука, крикнув, бросается к «веслам». Управлять ими непривычно трудно. Сорокалетний Пермяков хоть и выглядит пожилым, но крепко сложен и расторопен. Заметив вынырнувшего Николенко, он Подхватывает его за воротник шинели и рывком втаскивает на плот.
— Вот где ты, бродяга! Поди, порядком нахлебался...
Старшина узнает голос Максима Анисимовича и чувствует, как от невысказанной благодарности по всему телу разливается спасительное тепло.
Уже почти рядом знакомые сосны. До берега остается метров пятьдесят. Теперь, даже если плот совсем распадется, волны вытолкнут людей на песок. Подберут свои, возможно, успеют откачать и согреть.
Лучи вражеских прожекторов режут волны реки где-то сзади. Старшина берет шест, но одеревяневшие руки не повинуются. Наконец, долгожданный толчок о что-то твердое. Конечно, это дно реки. Желанное облегчение приходит чуть позже, когда из темноты выплывают
родные лица однополчан. Раненых берут на руки, подхватывают под мышки. Кто-то хочет взвалить старшину на плечи, но он противится, доказывает, что у него еще сохранились силы самому ступать по родной земле.
Вместе с Николенко в расположение дивизии возвращаются семь человек, пятеро из них ранены.
В ночь на 7 ноября прибывают еще двое бойцов, а через день — трое.
В дивизии между тем жизнь идет своим чередом: разведчики, разместившиеся в боевых порядках северной группы полковника Горохова, доносят, что в стане врага активизируется передвижение техники. Танки, манны, самоходки буквально заполонили округу. Ясно, что неприятель не оставит попыток полностью овладеть городом. А потому пехотинцы на островах круглосуточно дежурят в окопах. Ни на час не уходят с огневых позиций артиллеристы и минометчики.
РЕШАЮЩИЙ ХОД
Все ближе зима. 16 ноября выпал первый снег. Дня два кружила метель, в беспорядке сбрасывая на деревья, землю тяжелые белые хлопья. Ударил пятнадцати-
градусный мороз, но прошлой ночью Волга поднялась еще на четыре сантиметра. Видно, не так-то просто сковать ее льдом.
Лодка пружинисто рассекает ледяную крошку, по бокам подобие воронок оставляют весла. Узкая цепочка следов обрывается метрах в пяти, дальше взгляд не в состоянии отметить даже темные лохматые сосны, что в начале пути отражались в реке, как в зеркале. Сейчас месяц зашел за тучи, но по времени пора бы уже и причалить, хотя правый берег пока не просматривается
даже в контурах. Неожиданно прямо по носу встают широкие лучи вражеских прожекторов, похожие на гигантские раскаленные клинки. Тотчас неподалеку вздымаются султаны водяных брызг. Обстрел ведется неприцельно, наугад, но кто знает, где разорвется очередная мина... Офицер связи Иван Данилов опускает весла и ложится на деревянное дно. Неуправляемая лодка легко колышется на светлых волнах. Ее подгоняет лишь течение реки. Наконец, густая темень вновь скрывает все вокруг. Лейте-
нант смотрит на стрелку компаса, разворачивается и, стараясь как можно круче ставить весла, гребет что есть сил.
Какой день он курсирует с одного берега на другой? Утомительная эта работа и опасная. Конечно, проще всего воспользоваться радиостанцией —вон сколько их в дивизии. Но всегда подстерегает опасение: а вдруг радиограмму перехватит противник. Тут нужны связные. Вчера замкомдив, выслушав доклад Данилова, похвалил: «Удивительно цепкая у вас память, товарищ лейтенант». А сегодня, провожая на новое задание, напутствовал: «Не перепутайте ориентиры, Данилов. Никак вам нельзя попасть в лапы врага».
От размышлений Данилова отрывают знакомые звуки. Тройка «У-2» рокочет над самой головой. «Продукты питания и боеприпасы»,— догадывается лейтенант.— Не промахнулись бы». А самолеты, приглушив моторы, пикируют и сбрасывают бомбы на оборону противника. По ярким вспышкам взрывов Данилов определяет расстояние до берега — метров сто, не больше. Почти в створе с лодкой в небо взмывают две зеленые ракеты. «Значит, направление выдержал и по времени успел»,— спешит грести Данилов, заметив условный сигнал с места причала. Теперь он кажется себе огромной птицей с сильными крыльями.
— Заждались, Иван, сын Евграфов,— поспешно хватает лодку старшина 1-й статьи Авруткин. Затасканный противогаз сползает ему на руки, он откидывает его на спину, грузно упирается каблуками сапог в грунт. Оставшись за командира взвода связи, Авруткин ведет переговоры с левым берегом по радио. Лично приняв шифровку, теперь с радостью встречает Данилова.— Какие новости?
— Писем-сегодня мало. Тебе, как всегда, еще пишут, Миша.
— Спасибо и на этом, друг. А закурить найдется?
— Перекур будет позже. Сейчас к полковнику проводи.
Едва Данилов скрывается в блиндаже полковника Горохова, как оттуда выскакивает низкорослый сержант, и, усмотрев среди бойцов Михаила Авруткина, передает приказание — срочно собрать на НП командиров всех подразделений.
В ту ночь никому так и не удается сомкнуть глаз: времени на подготовку к наступлению в обрез. Утро выдается пасмурное. Туман сменяется снегопадом. Но непогода не сдерживает людей. Они заканчивают последние приготовления к предстоящей атаке. После короткого митинга, на котором был зачитан приказ-обращение Военного совета Сталинградского фронта к защитникам города, повсюду в траншеях слышатся горячие заверения: столкнем фашиста!
— Почти месяц в городе, а не продвинулись и на сотню метров,— горько сетует комбат Нароенко.
— Зато ведь ни шагу не уступили врагу! — заключает лейтенант Данилов.
Разговор накатывается, как речная волна.
— Не забыть бы... Передай в штаб дивизии и полка, тут ведь каждый дом на двоих: вверху — наши, на первом этаже — немцы. В одной траншее помещаемся: на левом фланге — противник, на правом — мы. И наоборот. Настороженность врага — предельная, в тыл к нему не проникнуть... И еще одно: здесь, в Сталинграде, наступают не перебежками, как нас учили, а цепью. Понимаешь, одним прыжком передвигается все отделение, взвод, рота. Быстро сближаемся с противником и тем самым уменьшаем наши потери... Ты передай, там поймут и оценят эту тактическую новинку...— Капитан Нароенко смолкает, трет зубами тонкие бескровные губы.
Данилов ежится и неожиданно делает для себя одно открытие: стены блиндажа покрыты шипами инея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
На рассвете, оправившись от неожиданности, враг контратакует. Это видят и на противоположном, берегу. Через головы наших бойцов с шипением перелетают снаряды и рвутся где-то за курганом. «Поддержка добрая»,— отмечает негромко капитан Былда и, приподнявшись над окопом, вглядывается вдаль. Оттуда в направлении удерживаемого на берегу Волги плацдарма движутся фашистские танки. Уже отчетливо слыт шен рев их моторов.
— Приготовить гранаты!— голос комбата дрожит от напряжения.— Прохорова ко мне! — И чуть тише: — Василий Александрович!..
Неожиданно рядом с собой Былда замечает политрука второй роты Доброскокова. С минуту тот молчит, не сводя в оцепенении глаз с седой пряди волос, появившейся у комбата за ночь, затем выдавливает хриплое:
— Прохоров убит...
— Передайте Мартынову, пусть командует второй ротой. Как там бронебойщики? Сколько осталось ружей?..
В грохоте Былда не может разобрать ответа. Он только видит, как шевелит запекшимися губами Доброскоков. Снаряды рвутся все бл,иже, это ведут обстрел
немецкие танки. Тяжело переваливаясь из стороны в сторону, они движутся плотной колонной; за ними тащится тяжелое облако пыли, заволакивающее все вокруг. Справа раздаются редкие хлопки противотанковых ружей.
Положение батальона усложняется с каждой минутой, остро сказывается нехватка людей. Куда-то пропала первая рота... На ее поиски ушла половина ночи, но рота как в воду канула.
Танки приближаются. И снова бьет артиллерия, расположенная по ту сторону реки. Темп огня возрастает: не так просто теперь пройти сквозь частокол разрывов.
— Глядите, танки пятятся...
— Рыть окопы! — раздается суровый голос капитана.
Убеждать в этом бойцов не приходится — все и без того понимают: не заройся глубоко в землю, враг вмиг раздавит.
— Перепахали на такую глубину, что наркомзем не обрадуется,— пробует шутить бронебойщик Максим Пермяков. Но на его голос никто не откликается.
Все вокруг окутывает непроницаемая стена едкого дыма. Но ненадолго. Под нажимом упругого ветра стена, шевелясь и извиваясь, довольно быстро уползает в сторрну и оставляет батальон на виду у противника.
«Следует написать матери Прохорова... Кажется, в Уфе живет»,— думает комбат.
Не будь угрозы войны, продолжать бы ему, Былде, учебу в институте, куда поступил с таким трудом. Но в сороковом году его призвали в армию. Из Винницы, где постигал в училище премудрости военного дела, Василий Филиппович ушел на фронт. Командовал взводом, затем — ротой. Перед назначением на батальон успел окончить краткосрочные курсы комсостава. Теперь ему вверен отряд, и он, Былда, должен оправдать доверие командования. Употребить весь свой опыт и знания, чтобы с честью выйти из сложившейся ситуации. Откровенно говоря, задача перед ним, чрезвычайно тяжелая — отвлечь силы противника от северной части Сталинграда. Капитан считал, что батальон действует успешно, и тут подвела связь. Уже восемь часов радист сидит у рации, но полк молчит. Как быть?
Утром снова вражеская атака. Хлещет ливень свинца, одна за другой цепи противника вплотную подступают к позициям батальона. Кунакулов неосторожно
высовывается из окопа, и тут же рядом с ним падает граната. Она вертится на одном месте, тихонько шипит. Какой-то миг боец смотрит на нее удивленно, потом хватает за деревянную ручку и перебрасывает через себя. Прижимается к земле и слышит взрыв.
— Молодец, Кунай! — восторженно кричит весь перепачканный землей лейтенант Мартынов.
А Кунай лежит, упершись локтями и коленями в дно окопа, все еще не веря в собственное спасение.
— Бронебойщикам приготовиться! — раздается необычно прерывистый голос комбата.
Мартынова удивляет сама команда. Танков не только не видно, но и не слышно. Пригнувшись, лейтенант бежит к капитану Былде. Уже издали примечает, как тот силится подняться и не может. Не сразу до сознания доходит, что Василий Филиппович ранен.
Взгляд комбата скользит по лицам товарищей, пока не нащупывает политрука.
— Григорий Антонович, где лейтенант Мартынов? Приказываю продержаться до вечера и отходить... Соорудите плот... И выполняйте...
Комсомольцу Мартынову — девятнадцать, Добро-скокову — тридцать шесть. Никогда прежде Григорий Антонович не высказывал своего возрастного превосходства. И теперь у них поровну и работа, и ответственность. Ответственность за участок, занимаемый отрядом. Людей в отряде мало, человек тридцать пять. И кто знает, сколько останется к вечеру.
Очередная атака начинается перед полуднем. На этот раз с танками. Лейтенант Мартынов содрогается от мысли, что через минуту гремящая громадина навалится на их окоп.
— Пермяков! Почему не стреляете?
Но Пермяков молчит. Не слышит ни голоса ротного,
ни близких разрывов. На зубах у него неприятно хрустит песок. Все ближе лязгают гусеницы, подминая под себя каменистую землю. «Не спеши, Максим. Главное — выдержать, а уж тогда — без промаха...» Он не замечает, что пальцы его побелели от напряжения, сжимая ложе ружья. Неуловимо быстро меняет положение ствол — мушка все время прыгает на гусенице, которая то поднимается вверх, то проваливается вниз. Время для него теперь отсутствует. Важно не упустить цель, улучить момент, когда стальное чудовище покажет
свой бок. И. такой миг настает. Бронебойщик чувствует толчок в плечо, которого ждал и который шибает нежданно.
Дым валит черный, густой. Пермяков втягивает голову в плечи, прижимается к земле. Нет, не в ожидании разрыва снаряда. Просто возникает желание зажмурить глаза, переждать, пока схлынет дым, и увидеть, наконец, застывший на месте танк.
— Теперь полегче будет! — убежденно говорит Мартынов, но тут же будто гаснет: — Смотци, Максим Анисимыч...
Пермяков стреляет дважды, но цель не поражает.
— В упор надо,— зло кричит он не то себе, не то лейтенанту.
Фашисты засекают бронебойщика. Следующий снаряд падает у самого среза ствола бронебойки. Стряхнув с каски землю, лейтенант Мартынов смотрит в ту сторону, где находился Пермяков: жив ли? А тот расстроенно перебирает в руках патроны, будто определяет, на что теперь могут сгодиться они без ружья.
Острая, щемящая тоска наваливается на Мартынова. Он вдруг вспоминает напутствие заместителя комдива Тымчика капитану Былде: сразу же после высадки как можно теснее сближаться с противником, занимать его окопы и ходы сообщения — это предохранит от танков, да и авиация бомбить не решится. Их отряд сжал нейтральную полосу до броска гранаты. Самолеты не беспокоят, да и танков не так много. Но пулеметы... Ими так начинена прилегающая к берегу местность, что подняться днем в атаку невозможно.
Геннадий Мартынов и-его заместитель по политчасти Григорий Антонович Доброскоков обходят всех, кто еще держит оборону.
В пыльном безмолвии тусклым фонарем дрожит луна. Скоро ее скрывает плотная завеса дождя.
— Слезы по нашим ребятам,— тихо шепчет бронебойщик Пермяков.
Доброскоков обнимает его за обмякшие плечи:
— Давай, солдат, к реке. Плот строить будем. Надо возвращаться в расположение дивизии.
— Соков заговорил! — Даша Банченко радостно машет рукой, приглашая начальника штаба полка Ба-кая ближе к радиостанции.
Тот подходит, наклоняется над девушкой. Шинель, шапка, сапоги у нее не по росту, но Даша ничуть не смущается этим. Вся в работе, она ловко скользит пальцами по панели радиостанции, наконец, с просветленным лицом передает наушники Бакаю.
Так как связь штаба 1049-го полка с группой капитана Былды не была установлена, то по приказу командира дивизии полковника Афонина для координации действий с десантниками был послан помначштаба полка Иван Сергеевич Соков.
В радиограмме от 1 ноября 1942 года он доносил следующее: «...высадился в полном составе. Нашел первую стрелковую роту в количестве 75 человек, взвод ПТР—21 человек, разведчиков — И, саперов —11. Всего 118 человек. Организовал круговую оборону. Местонахождение второй стрелковой роты, с которой был командир батальона, пока неизвестно. Ведем бой».
Донесение в какой-то мере обнадеживало. Но что Соков сообщит сейчас?..
Начальник штаба полка, намерен переговорить с Соковым, но слышит лишь слабый треск, разобрать ничего не может. Передает наушники радистке Банченко. Та с огорчением роняет:
— Очередной сеанс связи через два часа... Тянется мучительное ожидание. Но Соков молчит.
Он не выходит на связь ни. в шестнадцать, ни в восемнадцать, ни в двадцать часов.
По настоянию подполковника Тымчика ночью на помощь Сокову ушла группа автоматчиков во главе с политруком Головинским. Десантники погрузились на бронекатер, но вскоре вынуждены были вернуться: израненное, побывавшее не в одной переделке судно вышло из строя. Предпринимались и Другие попытки, но все они не увенчались успехом. Правый берег хорошо простреливался противником. С пятью ранеными на борту группа под утро вернулась в расположение полка, так и не выполнив задания.
А в это время на том берегу Волги ждут, пока на-ступит темнота.
— Давай, ребятушки, разом взяли! Бесформенная громада связанных кое-как бревен медленно ползет по мокрому песку. Тяжело плещет в темноте река, изредка вспыхивают и гаснут в черном небе ракеты.
— Рассаживайтесь. Плот выдержит и танк. Я — Николенко Павел Петрович, старшина. Рядом со мной Авдеев, раненый сапер. Предлагаю перезнакомиться.
— Это еще зачем?
— Мало что случится, пока доплывем. Но ведь кто-то должен рассказать о нас...
— Кунакулов я, Кунай Исангулович. Башкир. Разведчик...
— Раненый?
— Угадал. В бок.
— Это ты правильно сообразил, старшина, насчет знакомства. Записывай меня вторым. Буду у тебя заместителем, звание подходящее — замполитрука. Кличусь Пермяковым Максимом Анисимовичем. Я хочу сказать вот что о нас с Кунакуловым. Когда кончились патроны, подобрали мы немецкие автоматы... Кормились по-следние дни тем, что находили ночью в брошенных землянках... На всем пути вдоль Волги видели горы фашистских трупов — в окопчиках, у стен зданий, под колесами паровозов. И еще: фрицы чувствуют себя хозяевами лишь там, где наших в живых никого не осталось.
Неожиданный посвист мины обрывает Пермякова на полуслове. Тяжелые струи плещут в лицо, а набежавшая крутая волна легко слизывает Николенко с плота.
Изумленный замполитрука, крикнув, бросается к «веслам». Управлять ими непривычно трудно. Сорокалетний Пермяков хоть и выглядит пожилым, но крепко сложен и расторопен. Заметив вынырнувшего Николенко, он Подхватывает его за воротник шинели и рывком втаскивает на плот.
— Вот где ты, бродяга! Поди, порядком нахлебался...
Старшина узнает голос Максима Анисимовича и чувствует, как от невысказанной благодарности по всему телу разливается спасительное тепло.
Уже почти рядом знакомые сосны. До берега остается метров пятьдесят. Теперь, даже если плот совсем распадется, волны вытолкнут людей на песок. Подберут свои, возможно, успеют откачать и согреть.
Лучи вражеских прожекторов режут волны реки где-то сзади. Старшина берет шест, но одеревяневшие руки не повинуются. Наконец, долгожданный толчок о что-то твердое. Конечно, это дно реки. Желанное облегчение приходит чуть позже, когда из темноты выплывают
родные лица однополчан. Раненых берут на руки, подхватывают под мышки. Кто-то хочет взвалить старшину на плечи, но он противится, доказывает, что у него еще сохранились силы самому ступать по родной земле.
Вместе с Николенко в расположение дивизии возвращаются семь человек, пятеро из них ранены.
В ночь на 7 ноября прибывают еще двое бойцов, а через день — трое.
В дивизии между тем жизнь идет своим чередом: разведчики, разместившиеся в боевых порядках северной группы полковника Горохова, доносят, что в стане врага активизируется передвижение техники. Танки, манны, самоходки буквально заполонили округу. Ясно, что неприятель не оставит попыток полностью овладеть городом. А потому пехотинцы на островах круглосуточно дежурят в окопах. Ни на час не уходят с огневых позиций артиллеристы и минометчики.
РЕШАЮЩИЙ ХОД
Все ближе зима. 16 ноября выпал первый снег. Дня два кружила метель, в беспорядке сбрасывая на деревья, землю тяжелые белые хлопья. Ударил пятнадцати-
градусный мороз, но прошлой ночью Волга поднялась еще на четыре сантиметра. Видно, не так-то просто сковать ее льдом.
Лодка пружинисто рассекает ледяную крошку, по бокам подобие воронок оставляют весла. Узкая цепочка следов обрывается метрах в пяти, дальше взгляд не в состоянии отметить даже темные лохматые сосны, что в начале пути отражались в реке, как в зеркале. Сейчас месяц зашел за тучи, но по времени пора бы уже и причалить, хотя правый берег пока не просматривается
даже в контурах. Неожиданно прямо по носу встают широкие лучи вражеских прожекторов, похожие на гигантские раскаленные клинки. Тотчас неподалеку вздымаются султаны водяных брызг. Обстрел ведется неприцельно, наугад, но кто знает, где разорвется очередная мина... Офицер связи Иван Данилов опускает весла и ложится на деревянное дно. Неуправляемая лодка легко колышется на светлых волнах. Ее подгоняет лишь течение реки. Наконец, густая темень вновь скрывает все вокруг. Лейте-
нант смотрит на стрелку компаса, разворачивается и, стараясь как можно круче ставить весла, гребет что есть сил.
Какой день он курсирует с одного берега на другой? Утомительная эта работа и опасная. Конечно, проще всего воспользоваться радиостанцией —вон сколько их в дивизии. Но всегда подстерегает опасение: а вдруг радиограмму перехватит противник. Тут нужны связные. Вчера замкомдив, выслушав доклад Данилова, похвалил: «Удивительно цепкая у вас память, товарищ лейтенант». А сегодня, провожая на новое задание, напутствовал: «Не перепутайте ориентиры, Данилов. Никак вам нельзя попасть в лапы врага».
От размышлений Данилова отрывают знакомые звуки. Тройка «У-2» рокочет над самой головой. «Продукты питания и боеприпасы»,— догадывается лейтенант.— Не промахнулись бы». А самолеты, приглушив моторы, пикируют и сбрасывают бомбы на оборону противника. По ярким вспышкам взрывов Данилов определяет расстояние до берега — метров сто, не больше. Почти в створе с лодкой в небо взмывают две зеленые ракеты. «Значит, направление выдержал и по времени успел»,— спешит грести Данилов, заметив условный сигнал с места причала. Теперь он кажется себе огромной птицей с сильными крыльями.
— Заждались, Иван, сын Евграфов,— поспешно хватает лодку старшина 1-й статьи Авруткин. Затасканный противогаз сползает ему на руки, он откидывает его на спину, грузно упирается каблуками сапог в грунт. Оставшись за командира взвода связи, Авруткин ведет переговоры с левым берегом по радио. Лично приняв шифровку, теперь с радостью встречает Данилова.— Какие новости?
— Писем-сегодня мало. Тебе, как всегда, еще пишут, Миша.
— Спасибо и на этом, друг. А закурить найдется?
— Перекур будет позже. Сейчас к полковнику проводи.
Едва Данилов скрывается в блиндаже полковника Горохова, как оттуда выскакивает низкорослый сержант, и, усмотрев среди бойцов Михаила Авруткина, передает приказание — срочно собрать на НП командиров всех подразделений.
В ту ночь никому так и не удается сомкнуть глаз: времени на подготовку к наступлению в обрез. Утро выдается пасмурное. Туман сменяется снегопадом. Но непогода не сдерживает людей. Они заканчивают последние приготовления к предстоящей атаке. После короткого митинга, на котором был зачитан приказ-обращение Военного совета Сталинградского фронта к защитникам города, повсюду в траншеях слышатся горячие заверения: столкнем фашиста!
— Почти месяц в городе, а не продвинулись и на сотню метров,— горько сетует комбат Нароенко.
— Зато ведь ни шагу не уступили врагу! — заключает лейтенант Данилов.
Разговор накатывается, как речная волна.
— Не забыть бы... Передай в штаб дивизии и полка, тут ведь каждый дом на двоих: вверху — наши, на первом этаже — немцы. В одной траншее помещаемся: на левом фланге — противник, на правом — мы. И наоборот. Настороженность врага — предельная, в тыл к нему не проникнуть... И еще одно: здесь, в Сталинграде, наступают не перебежками, как нас учили, а цепью. Понимаешь, одним прыжком передвигается все отделение, взвод, рота. Быстро сближаемся с противником и тем самым уменьшаем наши потери... Ты передай, там поймут и оценят эту тактическую новинку...— Капитан Нароенко смолкает, трет зубами тонкие бескровные губы.
Данилов ежится и неожиданно делает для себя одно открытие: стены блиндажа покрыты шипами инея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31