..
Они снова идут по лощине. Установившуюся тишину нарушает лишь робкое щебетанье птиц.
— Может, у местных жителей позаимствовать со-тню-другую лопат? Село немаленькое...— как бы размышляет вслух Тымчик.
— Надо попробовать,— откликается комиссар.
Впереди показываются окопы второй роты; они соединены между собой узкой траншеей. По ней спешит старший лейтенант Струков. Правую руку прикладывает к каске так, что видна почему-то не кисть, а компас, выпирающий из-под обшлага новенькой гимнастерки. Туго-натуго затянут в талии, ремень и портупея поскрипывают при каждом движении.
— Не холодно? — насмешливо спрашивает Заседателев и тут же отчитывает: — Не хватает, чтобы ротные командиры с простудой в медсанбат отправлялись...
— Да что вы, товарищ комиссар,— конфузится Струков и поворачивает к Тымчику разгоряченное здоровым румянцем лицо.
На вопрос командира полка ротный четко докладывает, что взводами у него командуют сержанты.
— Как они представляют себе оборону?
Ответить Струков не успевает. С противоположного берега Чутовки доносятся какие-то невразумительные звуки. Но вот они пропадают, и в установившейся тишине пробивается знакомая до боли мелодия: «Широка страна, моя родная...» Потом чей-то надрывный голос вопрошает: «За что воюем, братцы?» Ясно, фашистская провокация по усилителю. Ответа голос не ждет, поясня-ет что, дескать, заблуждался, а теперь прозрел, и, найдя в плену хорошее обхождение, подумывает, как бы вступить в германские войска.
Брызжет музыка. Теперь над долиной разносится по-бедный немецкий марш. Наконец мелодия затухает, и на ее фоне диктор медленно и торжественно вещает о том, что взяты Одесса, Киев, Брянск, Орел, Калинин...
— Ничего нового тут нет, зря фашисты стараются,— зло бросает Заседателев, успокаивая не то себя, не то командира полка, и бледнеет от негодования.
Звучат заключительные фразы передачи: «Битва на Востоке подходит к концу. Юго-Западный фронт уничтожен. В районе Вязьмы окружена крупная группировка. Москва видна в бинокль. Правительство из Кремля бежало в Куйбышев... Уничтожено и взято в плен пять миллионов красноармейцев и комиссаров...»
— Разрешите закрыть им рот? — Струков вопросительно смотрит на Заседателева.
Над головами со сверлящим свистом проносятся снаряды. Вблизи того места, откуда еще доносится музыка, поднимаются ввысь фонтаны земли. «Молодцы, артиллеристы!» — с облегчением роняет Заседателев и в ту же минуту замечает на противоположном берегу, занятом врагом, группу бойцов. Ясно одно, люди эти из этой роты. Но кто их туда послал?
Артиллеристы прекращают огонь, видимо, заметив смельчаков.
«С одной стороны, за инициативу не бранят. Но с другой — это же партизанщина...» — Думает Заседателев и ждет, что скажет командир полка. Тот молчит, переминается с ноги на ногу, затем быстрыми шагами идет по траншее. Военком едва успевает за ним.
— Кто это на выдумку горазд? — сердито набрасывается майор на бойца, спешащего ему навстречу с только что добытым усилителем.
Тот сразу улавливает недовольный тон незнакомого командира и сдвигает плечи:
— Приказ сержанта...
— Вот как?! Тогда согласимся, что приказы для всех обязательны.
К удивлению Заседателева, майор поворачивает обратно, потом в -нерешительности останавливается.
— Пойдем дальше? Хотя, до каких пор мы будем ходить друг за другом? Предлагаю разделиться. Ты в одну роту, я — в другую.— Тымчик произносит эту фразу и украдкой глядит на Валерия Федоровича: не обидится ли тот?
Заседателев отмечает перемену в настроении командира полка, но виду не подает.
— Товарищ майор, к телефону! — доносится из соседнего ровика голос телефониста Даниила Мацая.— Спрашивает вас Бакай, а кто он такой — не говорит.СПРОСИТЬ С СЕБЯ
Нужен «язык». Задачу такую 1051-му стрелковому полку ставит командир дивизии. Забота майора Тымчика: определить, кому поручить это дело, наметить объект и время поиска, согласовать свои действия с соседями. Пленного следует захватить именно завтра, ни днем позже. Это очень важно...
— Дополнительных указаний не будет,— добавляет старший лейтенант., Бакай, помощник начальника оперативного отделения штаба 300-й стрелковой дивизии, и тут же сообщает о неудаче, постигшей истребительный батальон Пунтуса — добыть разведданные им не удалось.
Майор слушает, хмурит брови. «Это, как проверка. Только принял полк,— и сразу такая задача...»
Словоохотливый старший лейтенант уже рассказывает о себе. Зовут его Василием Михайловичем, ему двадцать семь лет, родился и вырос под Полтавой, военное училище кончал в Харькове, участвовал в вооруженном конфликте с белофиннами.
— Что вы знаете об истории дивизии?
— Нам таковую предстоит писать делами... Майор Тымчик узнает, что в первой декаде августа
300-я стрелковая дивизия, только что сформированная в Донбассе, заняв 54-километровую полосу обороны по левому берегу Днепра на участке Псел — Ворскла, шесть дней героически препятствовала форсированию противником Днепра. Но сдержать напор врага было не под силу... По приказу командования отошла в направ- лении Козелыцины, Решетиловки... Под Полтавой на 300-ю дивизию наседали 61-я и 258-я пехотные дивизии фашистов, кавалерийская бригада СС и батальон полевой жандармерии .
— Основная масса бойцов влилась из Киевской, Одесской, Полтавской и Черниговской областей,— говорит Василий Михайлович.— Почти все ранее служили в кадрах и переменном составе; человек шестьсот прибыли из госпиталей, а, значит, имели кое-какой боевой опыт. Стрелковым оружием, артиллерийскими системами и боеприпасами полки были обеспечены полностью...
«Прирожденный штабист»,— отмечает про себя Тымчик, а вслух говорит:
— Значит так, Василий Михайлович, передайте полковнику Меркулову, что захватом «языка» буду руководить лично.
— Мне приказано находиться в вашем полку до тех пор, пока «язык» не будет взят,— шевелит Бакай пухлыми губами. Глаза у него посажены глубоко, и не сразу проследишь за их выражением. Но по всему чувствуется, что человек он настырный, от поручения не отступится.
— Оставайтесь у нас начальником штаба, должность вакантная.
От неожиданного предложения Бакай смущается,
— А вы посмотрите меня в деле,— роняет с надеждой,— тогда и решение примете...
— Нет, в разведку посылать вас не собираюсь, указания такого от Меркулова не было. Правда?
— Вообще-то он сказал, что это приказ для нас обоих...
— Бросьте уговаривать,— останавливает его Тымчик.— Побудете в штабе, присмотритесь... Завтра рискнем...— И уже комиссару: — Валерий Федорович, займись людьми. Надо подобрать добровольцев. Пойдет взвод, не больше.
Вечером следующего дня проинструктированная Тымчиком группа уходит на задание...
Несмотря на поздний час, жизнь в траншее не затихает. При свете голубовато-дымчатой луны Александр Легкий старательно подчищает стенки окопа, с лихим озорством выбрасывает землю наружу. Шуршат лопаты в руках других бойцов,— чем глубже окопы, тем надежнее их временное жилье.
Невидимые в темноте возвращаются саперы.
— Отшлифовали коленки,— шутит вполголоса Иван Семенович Бодров, тяжело отдуваясь.— Теперь и отдохнуть, пожалуй, можно...
— Тебе раскладушку, сержант, или обойдешься? — настраивается на веселый лад неторопливый, улыбчивый Александр Легкий.
— Это вон Лукьян Иосифович сызмальства охоч до комфорта,— отряхиваясь, улыбается Бодров.— Правда, нынче где-то по забывчивости оставил спальный мешок из гусиного пуха...
Озеров пропускает насмешку мимо ушей, спрашивает:
— Как думаешь, приведут наши пленного?
— Это как апрельский снег: то ли. будет, то ли нет,— вздыхает Иван Семенович.
Озеров возвращается к только что пережитому.
— Странно, неужто немцы нас не заметили,— недоверчиво вопрошает он не то себя, не то Бодрова.
— Могут и засаду устроить,— устало откликается связист Борис Попов.— Испугался?
— А чего? Как все, так и я... Попов оживляется:
— Угощайтесь яблоками, ребята.
Красноармейцы молча ра.збирают яблоки, но продолжают курить, скрадывая в пригоршнях искры цигарок. Затем затевают бесхитростный разговор: недавно попрощавшись с родным порогом, они не отошли еще от домашних забот.
— Что бы там ни говорили, а лучше мичуринской антоновки нигде яблок не сыскать. Прямо в рот просится...
— Чем же хуже симиренка, что под Одессой растет?..
— Фруктов ныне и в Актюбинской области хватает.
— Нечего хвалиться... Каждый считает свой край лучшим на свете,— отзывается сержант Легкий.
— Верно,— Борис Попов приподнимается на локтях и продолжает:— Вот я часто задумываюсь: чем живет человек на войне? По-моему, верой. Верой в свое возвращение домой.
Сосед слева истолковывает эти слова по-своему:
— Очень хочется своих повидать. Деревня ведь моя рядом....
— Успел размякнуть... Собери волю в кулак и помни, зачем ты здесь и что от тебя требуется,— советует Озеров.
— Каждый это понимает,— вступается за бойца Попов.— Любовь к близким —это вовсе не слабость, а сила наша...
Откликается сержант Бодров:
— Вы там с мичуринским садоводом не очень-то спорьте, он теперь комсоргом во взводе... и вообще, пора отдыхать. Может, еще разведчикам понадобимся.
Привычно трещит телефон. Через минуту Попов кладет трубку:
— Видно, задача серьезная. Майор от телефона не отходит.
— А ты как же думал,— вмешивается сержант Легкий,— отдал приказ и — на боковую? Нет, командиру полка надо все проверить. А вдруг какая неполадка? Кто будет отвечать?
— Дела-заботушки у каждого... Лукьян, ты растолкай меня в случае чего,— просит Бодров.
— Договорились,— соглашается Озеров. Ему спать не хочется, он ищет собеседника. Никак не может прицыкнуть к ночным бдениям в траншее. Как, впрочем, и к пулеметной трескотне. Вой снарядов и мин действует на него не так угнетающе, а при пулеметном обстреле пе в состоянии обрести спокойствие. Оказывается, это надо уметь. Уметь удержать себя от испуга, не впасть в отчаяние. Так не раз говорил Иван Бодров. И Озеров верит. ему, завидует, что тот успел постигнуть эту мудрую науку владеть собой.
В траншее становится светло как днем — в небе одна за другой пляшут разноцветные ракеты. И сразу же осатанело заливаются злыми голосами пулеметы и автоматы. Их клокочущие огоньки кажутся непрерывными.
— Наши отходят,— просыпается Бодров. Шарит вокруг себя руками, находит винтовку, успокаивается:— В темноте разве шальная настигнет, а так просто не попасть. Слышишь, «дегтярь» * огрызается. Только чего же пушкари не помогают?
Словно по его настоянию бьют орудия артполка. Вряд ли они поразят какие-то цели на позиции неприятеля, но зато своим разведчикам — моральная подмога.
Вот и они сами. Мягко падают в долгожданную траншею, стряхивают с колен и локтей комья вязкой грязи.
Молчаливые, сникшие. Дело ясное — неудача иногда давит на плечи тяжелее, чем пулемет. За «языком», конечно, придется идти еще раз. И без саперор никак не обойтись. Но что скажет командир полка?..
К грустному сообщению батальонного телефониста Тымчик поначалу относится вроде бы спокойно.
— И удачи, и огорчения на войне ходят в обнимку,— говорит он и после паузы спрашивает: — Потери есть?
— Все целы,— гудит в трубку на том конце провода лейтенант Мальцев.— Напоролись на заслон...
— Подробности не нужны,— прерывает его майор и уже мягче, будто приглашает не впадать в уныние, добавляет: — Пусть отдыхают люди.
— Не взяли? — участливо спрашивает Даниил Ма-цай, принимая от командира полка телефонную трубку.
Разговор этот слышит Бакай.
— Как же теперь быть? — искренне огорчается он. — Доложите комдиву, что поиск повторим.
— Есть!..— Бакай поспешно одевает шинель.— Пожалуй, сейчас и поеду.
— Оставайтесь, я позвоню Меркулову...
Но звонить не торопится. Безрезультатная вылазка разведчиков не дает покоя. Задумывается: «Каков Мальцев как командир? Родом из Владивостока. Комсомолец. Военное училище окончил перед войной. В полку успел проявить храбрость и осмотрительность. Не мог же отнестись к заданию несерьезно». Вызывает его, расспрашивает в деталях, как проходил поиск. Оказывается, подступы к деревне свободны: ни колючей проволоки, ни минного поля разведчики не встретили. Но над крайними домами гирляндой висели ракеты. Дежурный пулеметчик заметил, очевидно, тени и открыл огонь. Идти в лоб было бессмысленно...
— Что ж, это тоже сведения...— голос командира полка теплеет. После короткого раздумья он говорит:— Если неприятель не укрепляет свою оборону, то вряд ли задержится тут надолго. Как только дороги схватит морозец, так и нагрянет... Вот эти соображения и передайте полковнику Меркулову.— Смотрит на Бакая и заканчивает»: - Что касается «языка», то тут особое чутье требуется.
- Не расстраивайся, майор, возьмем в другой раз,—успокаивает Заседателев.
Они возвращаются в Чутово на рассвете. Идут след и след молча; каждый чувствует себя в чем-то виноватым, но не говорит об этом.
У четвертого или пятого дома, лишь наполовину покрытого свежей соломой, шумно от разноголосицы. Издали доносятся запахи мыла и каких-то пряных трав, не поддающихся точному определению.
— Кваску бы клюквенного...
— Согласен на самовар с полотенцем!
— Душистый веник — это деликатес.
Валерий Федорович считает нужным пояснить Ба-каю:
— Третий день отмываем бойцов.
Подходят ближе. В другой группе тема разговора иная.
— Гармошка? Разве кто против. Только повременить надо...— тянет один из бойцов.
— Слышишь, как немцы по вечерам пиликают? — настаивает крепыш со знаками различия замполитру-ка.— Нам после боя тоже не грех...
И чье-то едкое:
— Им можно веселиться, наступают... Завидев командиров, спорщики стихают,
— О чем речь? — останавливается Тымчик. Откликается боец, что стоит ближе всех.
— Вот Толя наш, то есть замполитрука товарищ Иванов, говорит: — «Песню подавай»,—да и только. А я ему толкую: — «Какую тебе песню, если у запевалы язык к небу прирос, из него клещами слово не вытянешь — семью немцы расстреляли». Да и куплетики знает только свадебные, ныне не к моменту. Но замполитрука, знай себе, песню требует.
— Ничего не пойму. Ты, может, пояснишь?
Заседателев спокойно встречает колючий взгляд командира полка, помалкивает. Отводит в сторону, начинает разговор:
— В первых числах сентября поступила директива, требующая развернуть работу по пропаганде боевых русских песен.— Он достает из планшетки лист бумаги, выборочно читает: — «Песня и гармонь должны звучать повсюду: в походе, на привале, в промежутках между боями. Особое внимание уделить русской пляске, как любимой нашими бойцами... Популяризировать лучших гармонистов, запевал и плясунов... Против недооценки
многими политработниками песни, пляски и гармоний вести решительную борьбу...»
— Вот это толково! — иронизирует Бакай.
— Что ты на это скажешь, командир полка? — спрашивает Валерий Федорович, успевая бросить укоризненный взгляд на Бакая.
— Мирное настроение не скоро улетучивается.— Тымчик нагибается, срывает листки с кустарника, растирает между пальцами.— Но коль пришла директива — будем выполнять. Не просто это — поднять боевой дух бойцов. Думаю, после первого же успешного наступления люди преобразятся...
— Вот именно! — вполне определенно поддерживает его Бакай, а сам зачем-то втягивает голову в плечи, откидывает назад сморщенную фуражку.
ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ
Ветер разгуливает по. разбуженной степи, будто испытывает бойцов на прочность.
Умарову, невысокому красноармейцу, живому, скорому на ногу, вдруг кажется, что на его правом ботинке лопнул шнурок; боец сворачивает в сторону, ощупывает обувь. «Это же вода просочилась, потому и ноге стало просторно»,— грустно констатирует факт и почему-то вспоминает, как стеснялась своих раскисших туфель девушка, которую случайно встретил он с товарищами на дороге перед Полтавой. Лицо ее, круглое, налитое румянцем, было строгим и детски наивным.
Случилось это так. Приводят ее такой же дождливой, ночью в штаб полка, озябшую, уставшую. Писарь оглядел с ног до головы и, затаив улыбку в уголках губ, с напускной строгостью, будто протокол заполнять вздумал: «Кто такая?» —«Юрасова Ольга Александровна».— «Откуда родом?» — «Тут недалече, из Новых Сан-жар».— «Год рождения?» — «Двадцатый».— «Образование?» — «Окончила Кременчугский педтехникум».— «Где работали? Партийность?» — «Принята в партию. Являюсь секретарем Козелыцинского райкома комсомола».— «Как оказались в солдатской колонне?» — «Шла в Полтаву, чтобы сдать райкомовскую печать».
Усмешка слетает с губ писаря, он с удивлением спрашивает: «Семьдесят верст пехом? Но в Полтаве не сегодня-завтра будут фашисты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Они снова идут по лощине. Установившуюся тишину нарушает лишь робкое щебетанье птиц.
— Может, у местных жителей позаимствовать со-тню-другую лопат? Село немаленькое...— как бы размышляет вслух Тымчик.
— Надо попробовать,— откликается комиссар.
Впереди показываются окопы второй роты; они соединены между собой узкой траншеей. По ней спешит старший лейтенант Струков. Правую руку прикладывает к каске так, что видна почему-то не кисть, а компас, выпирающий из-под обшлага новенькой гимнастерки. Туго-натуго затянут в талии, ремень и портупея поскрипывают при каждом движении.
— Не холодно? — насмешливо спрашивает Заседателев и тут же отчитывает: — Не хватает, чтобы ротные командиры с простудой в медсанбат отправлялись...
— Да что вы, товарищ комиссар,— конфузится Струков и поворачивает к Тымчику разгоряченное здоровым румянцем лицо.
На вопрос командира полка ротный четко докладывает, что взводами у него командуют сержанты.
— Как они представляют себе оборону?
Ответить Струков не успевает. С противоположного берега Чутовки доносятся какие-то невразумительные звуки. Но вот они пропадают, и в установившейся тишине пробивается знакомая до боли мелодия: «Широка страна, моя родная...» Потом чей-то надрывный голос вопрошает: «За что воюем, братцы?» Ясно, фашистская провокация по усилителю. Ответа голос не ждет, поясня-ет что, дескать, заблуждался, а теперь прозрел, и, найдя в плену хорошее обхождение, подумывает, как бы вступить в германские войска.
Брызжет музыка. Теперь над долиной разносится по-бедный немецкий марш. Наконец мелодия затухает, и на ее фоне диктор медленно и торжественно вещает о том, что взяты Одесса, Киев, Брянск, Орел, Калинин...
— Ничего нового тут нет, зря фашисты стараются,— зло бросает Заседателев, успокаивая не то себя, не то командира полка, и бледнеет от негодования.
Звучат заключительные фразы передачи: «Битва на Востоке подходит к концу. Юго-Западный фронт уничтожен. В районе Вязьмы окружена крупная группировка. Москва видна в бинокль. Правительство из Кремля бежало в Куйбышев... Уничтожено и взято в плен пять миллионов красноармейцев и комиссаров...»
— Разрешите закрыть им рот? — Струков вопросительно смотрит на Заседателева.
Над головами со сверлящим свистом проносятся снаряды. Вблизи того места, откуда еще доносится музыка, поднимаются ввысь фонтаны земли. «Молодцы, артиллеристы!» — с облегчением роняет Заседателев и в ту же минуту замечает на противоположном берегу, занятом врагом, группу бойцов. Ясно одно, люди эти из этой роты. Но кто их туда послал?
Артиллеристы прекращают огонь, видимо, заметив смельчаков.
«С одной стороны, за инициативу не бранят. Но с другой — это же партизанщина...» — Думает Заседателев и ждет, что скажет командир полка. Тот молчит, переминается с ноги на ногу, затем быстрыми шагами идет по траншее. Военком едва успевает за ним.
— Кто это на выдумку горазд? — сердито набрасывается майор на бойца, спешащего ему навстречу с только что добытым усилителем.
Тот сразу улавливает недовольный тон незнакомого командира и сдвигает плечи:
— Приказ сержанта...
— Вот как?! Тогда согласимся, что приказы для всех обязательны.
К удивлению Заседателева, майор поворачивает обратно, потом в -нерешительности останавливается.
— Пойдем дальше? Хотя, до каких пор мы будем ходить друг за другом? Предлагаю разделиться. Ты в одну роту, я — в другую.— Тымчик произносит эту фразу и украдкой глядит на Валерия Федоровича: не обидится ли тот?
Заседателев отмечает перемену в настроении командира полка, но виду не подает.
— Товарищ майор, к телефону! — доносится из соседнего ровика голос телефониста Даниила Мацая.— Спрашивает вас Бакай, а кто он такой — не говорит.СПРОСИТЬ С СЕБЯ
Нужен «язык». Задачу такую 1051-му стрелковому полку ставит командир дивизии. Забота майора Тымчика: определить, кому поручить это дело, наметить объект и время поиска, согласовать свои действия с соседями. Пленного следует захватить именно завтра, ни днем позже. Это очень важно...
— Дополнительных указаний не будет,— добавляет старший лейтенант., Бакай, помощник начальника оперативного отделения штаба 300-й стрелковой дивизии, и тут же сообщает о неудаче, постигшей истребительный батальон Пунтуса — добыть разведданные им не удалось.
Майор слушает, хмурит брови. «Это, как проверка. Только принял полк,— и сразу такая задача...»
Словоохотливый старший лейтенант уже рассказывает о себе. Зовут его Василием Михайловичем, ему двадцать семь лет, родился и вырос под Полтавой, военное училище кончал в Харькове, участвовал в вооруженном конфликте с белофиннами.
— Что вы знаете об истории дивизии?
— Нам таковую предстоит писать делами... Майор Тымчик узнает, что в первой декаде августа
300-я стрелковая дивизия, только что сформированная в Донбассе, заняв 54-километровую полосу обороны по левому берегу Днепра на участке Псел — Ворскла, шесть дней героически препятствовала форсированию противником Днепра. Но сдержать напор врага было не под силу... По приказу командования отошла в направ- лении Козелыцины, Решетиловки... Под Полтавой на 300-ю дивизию наседали 61-я и 258-я пехотные дивизии фашистов, кавалерийская бригада СС и батальон полевой жандармерии .
— Основная масса бойцов влилась из Киевской, Одесской, Полтавской и Черниговской областей,— говорит Василий Михайлович.— Почти все ранее служили в кадрах и переменном составе; человек шестьсот прибыли из госпиталей, а, значит, имели кое-какой боевой опыт. Стрелковым оружием, артиллерийскими системами и боеприпасами полки были обеспечены полностью...
«Прирожденный штабист»,— отмечает про себя Тымчик, а вслух говорит:
— Значит так, Василий Михайлович, передайте полковнику Меркулову, что захватом «языка» буду руководить лично.
— Мне приказано находиться в вашем полку до тех пор, пока «язык» не будет взят,— шевелит Бакай пухлыми губами. Глаза у него посажены глубоко, и не сразу проследишь за их выражением. Но по всему чувствуется, что человек он настырный, от поручения не отступится.
— Оставайтесь у нас начальником штаба, должность вакантная.
От неожиданного предложения Бакай смущается,
— А вы посмотрите меня в деле,— роняет с надеждой,— тогда и решение примете...
— Нет, в разведку посылать вас не собираюсь, указания такого от Меркулова не было. Правда?
— Вообще-то он сказал, что это приказ для нас обоих...
— Бросьте уговаривать,— останавливает его Тымчик.— Побудете в штабе, присмотритесь... Завтра рискнем...— И уже комиссару: — Валерий Федорович, займись людьми. Надо подобрать добровольцев. Пойдет взвод, не больше.
Вечером следующего дня проинструктированная Тымчиком группа уходит на задание...
Несмотря на поздний час, жизнь в траншее не затихает. При свете голубовато-дымчатой луны Александр Легкий старательно подчищает стенки окопа, с лихим озорством выбрасывает землю наружу. Шуршат лопаты в руках других бойцов,— чем глубже окопы, тем надежнее их временное жилье.
Невидимые в темноте возвращаются саперы.
— Отшлифовали коленки,— шутит вполголоса Иван Семенович Бодров, тяжело отдуваясь.— Теперь и отдохнуть, пожалуй, можно...
— Тебе раскладушку, сержант, или обойдешься? — настраивается на веселый лад неторопливый, улыбчивый Александр Легкий.
— Это вон Лукьян Иосифович сызмальства охоч до комфорта,— отряхиваясь, улыбается Бодров.— Правда, нынче где-то по забывчивости оставил спальный мешок из гусиного пуха...
Озеров пропускает насмешку мимо ушей, спрашивает:
— Как думаешь, приведут наши пленного?
— Это как апрельский снег: то ли. будет, то ли нет,— вздыхает Иван Семенович.
Озеров возвращается к только что пережитому.
— Странно, неужто немцы нас не заметили,— недоверчиво вопрошает он не то себя, не то Бодрова.
— Могут и засаду устроить,— устало откликается связист Борис Попов.— Испугался?
— А чего? Как все, так и я... Попов оживляется:
— Угощайтесь яблоками, ребята.
Красноармейцы молча ра.збирают яблоки, но продолжают курить, скрадывая в пригоршнях искры цигарок. Затем затевают бесхитростный разговор: недавно попрощавшись с родным порогом, они не отошли еще от домашних забот.
— Что бы там ни говорили, а лучше мичуринской антоновки нигде яблок не сыскать. Прямо в рот просится...
— Чем же хуже симиренка, что под Одессой растет?..
— Фруктов ныне и в Актюбинской области хватает.
— Нечего хвалиться... Каждый считает свой край лучшим на свете,— отзывается сержант Легкий.
— Верно,— Борис Попов приподнимается на локтях и продолжает:— Вот я часто задумываюсь: чем живет человек на войне? По-моему, верой. Верой в свое возвращение домой.
Сосед слева истолковывает эти слова по-своему:
— Очень хочется своих повидать. Деревня ведь моя рядом....
— Успел размякнуть... Собери волю в кулак и помни, зачем ты здесь и что от тебя требуется,— советует Озеров.
— Каждый это понимает,— вступается за бойца Попов.— Любовь к близким —это вовсе не слабость, а сила наша...
Откликается сержант Бодров:
— Вы там с мичуринским садоводом не очень-то спорьте, он теперь комсоргом во взводе... и вообще, пора отдыхать. Может, еще разведчикам понадобимся.
Привычно трещит телефон. Через минуту Попов кладет трубку:
— Видно, задача серьезная. Майор от телефона не отходит.
— А ты как же думал,— вмешивается сержант Легкий,— отдал приказ и — на боковую? Нет, командиру полка надо все проверить. А вдруг какая неполадка? Кто будет отвечать?
— Дела-заботушки у каждого... Лукьян, ты растолкай меня в случае чего,— просит Бодров.
— Договорились,— соглашается Озеров. Ему спать не хочется, он ищет собеседника. Никак не может прицыкнуть к ночным бдениям в траншее. Как, впрочем, и к пулеметной трескотне. Вой снарядов и мин действует на него не так угнетающе, а при пулеметном обстреле пе в состоянии обрести спокойствие. Оказывается, это надо уметь. Уметь удержать себя от испуга, не впасть в отчаяние. Так не раз говорил Иван Бодров. И Озеров верит. ему, завидует, что тот успел постигнуть эту мудрую науку владеть собой.
В траншее становится светло как днем — в небе одна за другой пляшут разноцветные ракеты. И сразу же осатанело заливаются злыми голосами пулеметы и автоматы. Их клокочущие огоньки кажутся непрерывными.
— Наши отходят,— просыпается Бодров. Шарит вокруг себя руками, находит винтовку, успокаивается:— В темноте разве шальная настигнет, а так просто не попасть. Слышишь, «дегтярь» * огрызается. Только чего же пушкари не помогают?
Словно по его настоянию бьют орудия артполка. Вряд ли они поразят какие-то цели на позиции неприятеля, но зато своим разведчикам — моральная подмога.
Вот и они сами. Мягко падают в долгожданную траншею, стряхивают с колен и локтей комья вязкой грязи.
Молчаливые, сникшие. Дело ясное — неудача иногда давит на плечи тяжелее, чем пулемет. За «языком», конечно, придется идти еще раз. И без саперор никак не обойтись. Но что скажет командир полка?..
К грустному сообщению батальонного телефониста Тымчик поначалу относится вроде бы спокойно.
— И удачи, и огорчения на войне ходят в обнимку,— говорит он и после паузы спрашивает: — Потери есть?
— Все целы,— гудит в трубку на том конце провода лейтенант Мальцев.— Напоролись на заслон...
— Подробности не нужны,— прерывает его майор и уже мягче, будто приглашает не впадать в уныние, добавляет: — Пусть отдыхают люди.
— Не взяли? — участливо спрашивает Даниил Ма-цай, принимая от командира полка телефонную трубку.
Разговор этот слышит Бакай.
— Как же теперь быть? — искренне огорчается он. — Доложите комдиву, что поиск повторим.
— Есть!..— Бакай поспешно одевает шинель.— Пожалуй, сейчас и поеду.
— Оставайтесь, я позвоню Меркулову...
Но звонить не торопится. Безрезультатная вылазка разведчиков не дает покоя. Задумывается: «Каков Мальцев как командир? Родом из Владивостока. Комсомолец. Военное училище окончил перед войной. В полку успел проявить храбрость и осмотрительность. Не мог же отнестись к заданию несерьезно». Вызывает его, расспрашивает в деталях, как проходил поиск. Оказывается, подступы к деревне свободны: ни колючей проволоки, ни минного поля разведчики не встретили. Но над крайними домами гирляндой висели ракеты. Дежурный пулеметчик заметил, очевидно, тени и открыл огонь. Идти в лоб было бессмысленно...
— Что ж, это тоже сведения...— голос командира полка теплеет. После короткого раздумья он говорит:— Если неприятель не укрепляет свою оборону, то вряд ли задержится тут надолго. Как только дороги схватит морозец, так и нагрянет... Вот эти соображения и передайте полковнику Меркулову.— Смотрит на Бакая и заканчивает»: - Что касается «языка», то тут особое чутье требуется.
- Не расстраивайся, майор, возьмем в другой раз,—успокаивает Заседателев.
Они возвращаются в Чутово на рассвете. Идут след и след молча; каждый чувствует себя в чем-то виноватым, но не говорит об этом.
У четвертого или пятого дома, лишь наполовину покрытого свежей соломой, шумно от разноголосицы. Издали доносятся запахи мыла и каких-то пряных трав, не поддающихся точному определению.
— Кваску бы клюквенного...
— Согласен на самовар с полотенцем!
— Душистый веник — это деликатес.
Валерий Федорович считает нужным пояснить Ба-каю:
— Третий день отмываем бойцов.
Подходят ближе. В другой группе тема разговора иная.
— Гармошка? Разве кто против. Только повременить надо...— тянет один из бойцов.
— Слышишь, как немцы по вечерам пиликают? — настаивает крепыш со знаками различия замполитру-ка.— Нам после боя тоже не грех...
И чье-то едкое:
— Им можно веселиться, наступают... Завидев командиров, спорщики стихают,
— О чем речь? — останавливается Тымчик. Откликается боец, что стоит ближе всех.
— Вот Толя наш, то есть замполитрука товарищ Иванов, говорит: — «Песню подавай»,—да и только. А я ему толкую: — «Какую тебе песню, если у запевалы язык к небу прирос, из него клещами слово не вытянешь — семью немцы расстреляли». Да и куплетики знает только свадебные, ныне не к моменту. Но замполитрука, знай себе, песню требует.
— Ничего не пойму. Ты, может, пояснишь?
Заседателев спокойно встречает колючий взгляд командира полка, помалкивает. Отводит в сторону, начинает разговор:
— В первых числах сентября поступила директива, требующая развернуть работу по пропаганде боевых русских песен.— Он достает из планшетки лист бумаги, выборочно читает: — «Песня и гармонь должны звучать повсюду: в походе, на привале, в промежутках между боями. Особое внимание уделить русской пляске, как любимой нашими бойцами... Популяризировать лучших гармонистов, запевал и плясунов... Против недооценки
многими политработниками песни, пляски и гармоний вести решительную борьбу...»
— Вот это толково! — иронизирует Бакай.
— Что ты на это скажешь, командир полка? — спрашивает Валерий Федорович, успевая бросить укоризненный взгляд на Бакая.
— Мирное настроение не скоро улетучивается.— Тымчик нагибается, срывает листки с кустарника, растирает между пальцами.— Но коль пришла директива — будем выполнять. Не просто это — поднять боевой дух бойцов. Думаю, после первого же успешного наступления люди преобразятся...
— Вот именно! — вполне определенно поддерживает его Бакай, а сам зачем-то втягивает голову в плечи, откидывает назад сморщенную фуражку.
ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ
Ветер разгуливает по. разбуженной степи, будто испытывает бойцов на прочность.
Умарову, невысокому красноармейцу, живому, скорому на ногу, вдруг кажется, что на его правом ботинке лопнул шнурок; боец сворачивает в сторону, ощупывает обувь. «Это же вода просочилась, потому и ноге стало просторно»,— грустно констатирует факт и почему-то вспоминает, как стеснялась своих раскисших туфель девушка, которую случайно встретил он с товарищами на дороге перед Полтавой. Лицо ее, круглое, налитое румянцем, было строгим и детски наивным.
Случилось это так. Приводят ее такой же дождливой, ночью в штаб полка, озябшую, уставшую. Писарь оглядел с ног до головы и, затаив улыбку в уголках губ, с напускной строгостью, будто протокол заполнять вздумал: «Кто такая?» —«Юрасова Ольга Александровна».— «Откуда родом?» — «Тут недалече, из Новых Сан-жар».— «Год рождения?» — «Двадцатый».— «Образование?» — «Окончила Кременчугский педтехникум».— «Где работали? Партийность?» — «Принята в партию. Являюсь секретарем Козелыцинского райкома комсомола».— «Как оказались в солдатской колонне?» — «Шла в Полтаву, чтобы сдать райкомовскую печать».
Усмешка слетает с губ писаря, он с удивлением спрашивает: «Семьдесят верст пехом? Но в Полтаве не сегодня-завтра будут фашисты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31