— Он наклоняется, мечтательно говорит: — Чайку бы горячего... испить мелкими глотками.
— Ишь ты, Цезарь, замерз?
— Время начинать, товарищи.— Заседателев подходит к столу, поправляет фитиль самодельной Лампы, но она коптит пуще прежнего.— Условимся о составе президиума.
— Хоть и мало нас, а троих придется избрать,— предлагает Пугин и для вящей убедительности рассуждает по-хозяйски: — Один ведет собрание, второй пишет протокол, третий составляет проект решения.
Избранные в президиум усаживаются за грубый, наспех сбитый из неоструганных досок стол, Тымчик чисто выбрит, в, новой суконной гимнастерке, сплошь затянутой ремнями еще довоенного снаряжения. Слева от него шелестит блокнотом Заседателев— он сегодня докладчик; по правую руку — командир взвода старшина Пугин.
— Почтим память наших товарищей, павших в боях...
Имен Заседателев не называет — это просто невозможно.— от Днепра до Северского Донца путь неблизкий, и подсчитать, сколько людей полегло в неравных схватках, не так просто. Но собравшиеся и без того знают, о ком идет речь, и встают, чтобы почтить память погибших. С минуту;в землянке висит тяжкое молчание.
— Перейдем, к повестке дня...
Доклад Заседателева длится минут десять, не больше. Начинает он какими-то глуховато-тяжелым голосом:
— На пороге двадцать четвертой годовщины Великого Октября наш народ и его армия держат труднейший экзамен. Фашисты стоят в восьмидесяти километрах от Москвы, а на юге стучатся в ворота Кавказа. Но партия и правительствр делают все для разгрома зарвавшегося врага.
После этого вступления, вроде безо всякого перехода, докла'дчик сообщает, что на семинаре в политотделе дивизии состоялся разбор боевых действий полков. Голос его обретает обычную окраску. Рисует картину за картиной. Они знакомы почти всем присутствующим.
— Если в августе дивизия сумела пресечь попытки врага форсировать Днепр, то в сентябре сделать это оказалось невозможным. Мы не смогли удержать наличными силами Полтаву и Харьков. Рядом с нами, бок о бок, героически сражались ополченцы. Мы стояли, пока не поступал приказ об отходе. В этом, следует отметить,— проявление нашей дисциплинированности. И впредь мы должны помнить, что теперь воедино слиты наши дисциплины — партийная и военная.
Затем военком переходит к характеристике двух последних дней, когда полк и вся дивизия были вовлечены в бой с фашистами, прорвавшимися на восточный берег
Северского Донца. Враг оттеснен с большими для него потерями. Из этого надо сделать вывод: спокойной жизни в обороне ждать не приходится.
— Полку приказано выделить истребителей танков на сборы дивизии по семидневной программе. Вводятся регулярные занятия всего личного состава по политической, стрелковой, тактической, инженерной подготовке и противохимической защите. Кроме того, в Валуй-ках отдельный саперный батальон дивизии сооружает оборонительный район. В то же время приказано готовить переправочные средства через водную преграду.
Заканчивает свое выступление Заседателев разбором опыта постановки пропагандистской и партийно-массовой работы в полках.
— Вопросы к докладчику есть? — председатель собрания Пугин смотрит вокруг выжидающе.
— Какие новости в штабах? Вновь встает Заседателев:
— Звания младшему начсоставу присваиваются уже в дивизии... Обещают создать дивизионную школу, которая будет готовить командиров отделений и пулеметных, расчетов... Вот, кажется, и все.
С мест поднимаются, один за другим коммунисты. Разговор ведут о наболевшем. Семен Ильич Струков предлагает наладить караульную службу и оповещение — за этот участок работы, в, первую, очередь, отвечает начальник штаба, но ему не обойтись без помощи коммунистов. Комбат Константин Лукьянович Нароенко, по-сибирски скупой на слова, коротко говорит, что не удовлетворен командирами взводов из сержантов — ре-бят надо учить и учить.
Сбивчивые выступления длятся недолго, но Мирошниченко отмечает про себя, что говорят все по существу. Сам просит слова.» Как бороться с вражеской пропагандой— вот волнующий его вопрос. Пересказывает разговор с бойцом перед собранием. Все знают, что листовки, разбрасываемые фашистами с самолетов,— грязная ложь, но... ведь люди бывают разные...
Мирошниченко садится на свое место, глядит в сторону президиума. Ему кажется, что высказал свои мысли Сбивчиво и его никто не понял. Но на самом деле это не так. Командир полка тянется через стол:.
— Это мы должны вести разъяснительную работу. Человек нрочел листовку, а ты ему покажи, как немец
обращается с пленными. Приуныл отчего-то боец, а ты развей его неуверенность. Согласен, коммунист Мирошниченко?
Тымчик встает. И своим выступлением как бы подводит итог, обобщает все высказанное коммунистами.
— Главное — воспитывать у бойцов морально-психологическую стойкость. Чтобы солдат поверил в себя, а значит, в свою победу... Ничто так не расслабляет бойцов, как непродуманные решения, отсутствие уставного порядка...
— Тут одних бесед не хватит,— вслух размышляет военком полка.
— Верно, будем налаживать весь процесс- обучения и воспитания... Требуется занять не только мускулы, но и головы людей. Не только отрывать траншеи, но и уставы изучать, отрабатывать тактические приемы. Особо хочу напомнить, ту истину, что заботиться о людях — прямая обязанность всех командиров. Накормить вовремя— это само собой разумеется. А ты радей о том, чтобы боец быстрее научился метко стрелять, готовить надежный окоп, переползать по-пластунски, избавился от танкобоязни. Сохранишь ему жизнь — он тебя долго помнить будет. Что, комиссар, не согласен?
— Почему же, все правильно.
Тымчик слегка собирает морщинки на лбу и продолжает перечислять меры, какие, на его взгляд, надо предпринять для укрепления дисциплины, повышения бдительности.
— Оборону совершенствовать постоянно,— настаивает он и под конец сокрушается:—До весны, видно, будем стоять на одном месте.
Мирошниченко слушает выступающих с какой-то особой заинтересованностью. «Выходит, умеем мы анализировать свои практические дела — удачи и просчеты. А это — немаловажно»,— отмечает про себя. Ему кажется, что стены землянки вдруг раздвинулись, вокруг стало светлее и дышится легче.
— Разговорились мы сегодня,—улыбается Заседателей.— Но собраний давно не проводили и потому соскучились...
Высказаться успевают почти все. О многом говорили и долго. А решение — короче не придумаешь; в трех пунктах по одной строке: с позиции не сходить, драться до последнего патрона, в плен не сдаваться.
Собрание закрыто, но люди не спешат расходиться. Старшина Пугин смотрит на разведчика, подталкивает под локоть:
— Согрелся, Цезарь? А то просил горячего чая... Мирошниченко хочет что-то сказать, но от пережитого волнения, что ли, лишь хлопает себя по коленке, машет рукой.
— Заряда этого хватит надолго,— наконец произносит он.— Здесь мы не будем сидеть сложа руки.
РЕЙДЫ ВО ВРАЖЕСКИЙ ТЫЛ
Оборона с каждым днем приобретает все более активный характер. Все чаще вступает в схватки с врагом отдельный истребительный батальон дивизии, сформированный в конце сентября для поиска и уничтожения диверсионных групп, которые противник упорно и настойчиво засылает в наш тыл. Теперь батальон совершает очередной рейд, но... по тылам врага. Еще в прошлую ночь капитан Пунтус повел людей в Петровское.
Вокруг деревьев с растопыренными голыми ветвями кружат в воздухе снежинки. Не поймешь, что за хоровод они водят. Одни летят вправо, другие'— влево, Падают вниз, потом резко вздымают вверх. Пунтус готов часами любоваться этой неброской картиной, знаменующей приход зимы, но мысли его невольно перестраиваются на предстоящий разговор с комдивом.
— Без фокусов не можете? — Меркулов встречает Пунтуса на пороге. Голос у него недовольный. В такт словам на носу прыгают очки в золотой оправе, за толстыми стеклами взгляда не разглядеть: — Если каждый комбат самовольно будет такие «рейды» устраивать, что получится?
— Каждый не сумеет. Дело это деликатное,— улыбается Пунтус, не понимая, за что его распекает комдив.
— Кончится все тем, что с вас голову снесут, капитан...
— Раньше противник, обезглавит, а уж своим стараться не придется,— начинает накаляться Пунтус. Теперь ему становится понятным отношение штабных работников: настороженные взгляды, скупые рукопожатия, идущие вразрез с его настроением. Он-то считал ночной
бой. делом, прошлым, а, оказывается, в штабе иного мнения. Но сочувствий Пунтус не терпит и принимать их не хочет. И все же объяснения давать надо, как и предполагал.
— Товарищ полковник, мы выполняли приказ: стремиться к активным действиям, не давать врагу покоя ни, днем, ни ночью...
— Таков приказ командарма, и я его не отменяю. Подобной тактики здесь, на Донце, мы будем придерживаться и впредь. Но это вовсе не означает, что можно переходить к партизанщине!
Пунтус ждет, пока Меркулов израсходует запас упреков, уготованных ему, командиру батальона, а сам вспоминает, как загорелись у него вчера щеки от неожиданно пришедшей в голову дерзкой мысли. ...Заметив военкома, подзывает его. Батальонный комиссар Начкебия ступает мелкими, но частыми шагами, точно собирается танцевать лезгинку.
— Нас вызывают в штаб? — его серо-голубые глаза смотрят вопросительно.
— Нет. Пойдем без вызова, сами. По дороге и поговорим... Хочу предложить ночной рейд в Петровское...
— Зачем идти в штаб? Разве сами не справимся?— военком батальона сразу загорается идеей.
— Сочтут за самоволие,— урезонивает Пунтус.
— Кто осудит победителей? — Начкебия уже не сомневался, что успех будет способствовать батальону.— Доложим, Адам Викторович, когда вернемся с рейда.
Но Пунтус охлаждает пылкого военкома:
— Согласуем в штабе. Это обязательно!
Но комдив, как и начальник штаба, находились в частях. Не объяснять же замысел писарям и телефонистам.
С наступлением темноты батальон выступил. По сухому, рассыпчатому снегу идти довольно легко. Впереди шагает Пунтус, замыкает колонну Начкебия.
Всходит по-зимнему высокая луна. На снегу появляются голубые тени деревьев, закоченевших густым частоколом вдоль дороги.
Движутся осторожно, наконец, впереди зачернело село. Комбат Пунтус направляет один взвод в обход
его справа, второй должен зайти слева — с ним Начкебия. Капитан с ротой неслышно устремляется в центр по дороге.
Нехитрый маневр удался. Немцы почуяли беду лишь тогда, когда запылали дома на западной окраине села... Было уничтожено не менее восьмидесяти гитлеровцев. Потери батальона: один убитый, двое — раненых. Из боя вышли организованно...
Выслушав доклад комбата, Меркулов подобрел. «Смелый командир, вот только горяч не в меру. Выходит, он не только не раскаивается в происшедшем, но и готов отстаивать свою точку зрения...»
— Что же будем делать? — Меркулов останавливается посреди комнаты, в упор смотрит на Пунтуса. Тот, вытянувшись в струнку, виновато хмурится.
Неожиданно входит Балакирев. — Правда, молодцы? — военком дивизии настроен снисходительно, скупая улыбка собирает на лице мелкие морщины.
— Подбираю меру наказания,— голос Меркулова все еще строгий.
— Легендарными становятся оба — и Пунтус, и Начкебия. Рассказывают о них: бомба летит — глаза вверх не подымут, пули свистят — не присядут...
— Никчемное гусарство,— снова ополчается командир дивизии.-— Смелость нужна разумная... Поговаривают, что Начкебия наизусть знает Шота Руставели и читает бойцам «Витязя в тигровой шкуре». Образованный батальонный комиссар, а какое влияние оказывает на комбата?
— Серафим Петрович,—Балакирев все чаще улыбается,—думаю, в донесении напишем в таком плане: 13 ноября 1941 года отдельный истребительный батальон под руководством капитана Пунтуса и батальонного комиссара Начкебии по своей инициативе произвел ночную вылазку...
— Ну, это меняет дело,— отходит Меркулов.
Судя по всему, разговор у них уже состоялся, и теперь Балакирев пришел скорее всего по настоянию Начкебии; тот повсюду старается оградить авторитет командира батальона, нередко побаивается за него, как бы в горячности не наговорил начальству дерзостей. Хотя по темпераменту они довольно схожи. Правда, северянин Пунтус считает себя более сдержанным,
— Отпустим капитана с миром,— предлагает Балакирев, и комдив Меркулов с ним соглашается.
Слабое эхо выстрела еще бьется в морозном воздухе, а из жерла орудия хлещет новый сноп искр, и опять повисает тот же отголосок. Расчеты четко выполняют команды младшего политрука Задорожного, оставшегося за старшего офицера на батарее. Резкий взмах красного флажка — «Огонь!» — пестрит все чаще. Темп стрельбы нарастает,— надо во что бы то ли стало остановить танки, они теснят нашу пехоту. Огневую позицию батареи в бешеном беспорядке осыпают тяжелые мины.
— Две в одну воронку не падают! — успокаивает кого-то батальонный комиссар Клебанов.
— Это если огонь ведет один миномет... Клебанов осмысливает фразу, одобрительно кивает
оптимисту-собеседнику, затем поспешно выбрасывает руками комья земли со, дна только что появившегося углубления, спускает туда ноги и смотрит на техника-лейтенанта Ильяшука:
— Валентин Макарович? Располагайтесь по соседству... Вас-то зачем сюда принесло?
Собственно, Ильяшук вправе спросить то же самое у Клебанова, но субординация его сдерживает.
— Снаряды под утро доставил, и еще хотел прицельные приспособления выверить...— Его голубые глаза под черными бровями невеселы.
— А я вот решил посмотреть огневиков в деле. Захар Павлович Задорожный — первостатейный артиллерист.— Военком полка умолкает, но Ильяшук и сам догадывается, почему оказался здесь комиссар Клебанов: жарким, видать, будет сегодняшний денек...
Угрожающий шелест мин заставляет собеседников пригнуть головы к земле.
Мины прыгают все чаще и гуще, Ильяшук ищет глазами очертания орудий, но ничего не видит в клубах порохового и тротилового дыма, Вскоре завеса растекается по сторонам — смолкает огонь батареи, прекращают обстрел и вражеские минометчики. Он подходит к стереотрубе, старательно обтянутой для маскировки марлевым бинтом. Два тайка противника стоят на заснеженном пригорке и не двигаются. Видно, их успело подбить орудие Федора Тимощука, назначенное кочующим и выдвинутое еще затемно на прямую наводку.
К вышедшим из строя машинам, медленно крадучись, ползет фашистский тягач. Расчет погиб — иначе не преминул бы воспользоваться беспечностью вражеских танкистов. А может, нет снарядов или повреждена пушка? Конечно, это все только предположения. Ильяшук вопросительно смотрит на батальонного комиссара, подзывает шофера.
— Помните, Абузов, где мы на рассвете разгружали машину? Там, за пустырем,— пушка. Надо взять ее на буксир.
На какой-то миг в сощуренных глазах шофера вспыхивает недоумение: задание невыполнимо! Ведь, противник держит дорогу под прицелом, да и машина не потянет по такому грунту. Ильяшук понимает состояние водителя и, уловив во взгляде Клебанова одобрение, резко, рывком открывает дверцу, садится в кабину.
— Разворачивай, проскочим!
Через полчаса покашливающая полуторка возвращается. Сзади у нее болтается пушка.
— Затвор поврежден,— хмуро сообщает Ильяшук, спрыгивая с подножки.— Пушку мы отремонтируем, а вот людей...— и он подавленно замолкает, помогая выйти из кабины раненым Федору Тимощуку и Пантелею Горулько.
Не так давно в одном бою погибли почти все на батарее, где находился и Валентин Макарович. Он чудом уцелел. Но до того, как об этом стало известно, успели отправить на всех похоронки. А он вот цел и невредим. Мать, сестренка, все родственники, да и племянник, в честь дяди-фронтовика названный Валентином, конечно обрадуются. Но сейчас Ильяшуку от этого не легче. Погиб еще один расчет... Обрести душевное равновесие мешает горестное сознание того, что материальной части в полку — раз-два и обчелся. Как быть? Кому теперь нужна его специальность артиллерийского техника? Какую искать себе должность? Правда, в арттехучили-ще он получил не только знания устройства многих типов орудий, боеприпасов, оптических приборов, но и навыки подготовки исходных данных для стрельбы как с закрытых позиций, так и прямой наводкой. Может, попроситься командиром огневого взвода?
Холод забирается все дальше за воротник, его не ощущают лишь раненые. Тимощук все просит: «Воды!»
Но ее нет. Нет и чистого снега, все вытоптано вокруг, перемешано с землей....
Скопом .наплывают со свинцовыми подпалинами глыбистые тучи. Начинает кружить неугомонная в эти дни поземка.
— Погодка .нам на руку, елочки-березки,— говорит Николай Абузов довольно громко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Ишь ты, Цезарь, замерз?
— Время начинать, товарищи.— Заседателев подходит к столу, поправляет фитиль самодельной Лампы, но она коптит пуще прежнего.— Условимся о составе президиума.
— Хоть и мало нас, а троих придется избрать,— предлагает Пугин и для вящей убедительности рассуждает по-хозяйски: — Один ведет собрание, второй пишет протокол, третий составляет проект решения.
Избранные в президиум усаживаются за грубый, наспех сбитый из неоструганных досок стол, Тымчик чисто выбрит, в, новой суконной гимнастерке, сплошь затянутой ремнями еще довоенного снаряжения. Слева от него шелестит блокнотом Заседателев— он сегодня докладчик; по правую руку — командир взвода старшина Пугин.
— Почтим память наших товарищей, павших в боях...
Имен Заседателев не называет — это просто невозможно.— от Днепра до Северского Донца путь неблизкий, и подсчитать, сколько людей полегло в неравных схватках, не так просто. Но собравшиеся и без того знают, о ком идет речь, и встают, чтобы почтить память погибших. С минуту;в землянке висит тяжкое молчание.
— Перейдем, к повестке дня...
Доклад Заседателева длится минут десять, не больше. Начинает он какими-то глуховато-тяжелым голосом:
— На пороге двадцать четвертой годовщины Великого Октября наш народ и его армия держат труднейший экзамен. Фашисты стоят в восьмидесяти километрах от Москвы, а на юге стучатся в ворота Кавказа. Но партия и правительствр делают все для разгрома зарвавшегося врага.
После этого вступления, вроде безо всякого перехода, докла'дчик сообщает, что на семинаре в политотделе дивизии состоялся разбор боевых действий полков. Голос его обретает обычную окраску. Рисует картину за картиной. Они знакомы почти всем присутствующим.
— Если в августе дивизия сумела пресечь попытки врага форсировать Днепр, то в сентябре сделать это оказалось невозможным. Мы не смогли удержать наличными силами Полтаву и Харьков. Рядом с нами, бок о бок, героически сражались ополченцы. Мы стояли, пока не поступал приказ об отходе. В этом, следует отметить,— проявление нашей дисциплинированности. И впредь мы должны помнить, что теперь воедино слиты наши дисциплины — партийная и военная.
Затем военком переходит к характеристике двух последних дней, когда полк и вся дивизия были вовлечены в бой с фашистами, прорвавшимися на восточный берег
Северского Донца. Враг оттеснен с большими для него потерями. Из этого надо сделать вывод: спокойной жизни в обороне ждать не приходится.
— Полку приказано выделить истребителей танков на сборы дивизии по семидневной программе. Вводятся регулярные занятия всего личного состава по политической, стрелковой, тактической, инженерной подготовке и противохимической защите. Кроме того, в Валуй-ках отдельный саперный батальон дивизии сооружает оборонительный район. В то же время приказано готовить переправочные средства через водную преграду.
Заканчивает свое выступление Заседателев разбором опыта постановки пропагандистской и партийно-массовой работы в полках.
— Вопросы к докладчику есть? — председатель собрания Пугин смотрит вокруг выжидающе.
— Какие новости в штабах? Вновь встает Заседателев:
— Звания младшему начсоставу присваиваются уже в дивизии... Обещают создать дивизионную школу, которая будет готовить командиров отделений и пулеметных, расчетов... Вот, кажется, и все.
С мест поднимаются, один за другим коммунисты. Разговор ведут о наболевшем. Семен Ильич Струков предлагает наладить караульную службу и оповещение — за этот участок работы, в, первую, очередь, отвечает начальник штаба, но ему не обойтись без помощи коммунистов. Комбат Константин Лукьянович Нароенко, по-сибирски скупой на слова, коротко говорит, что не удовлетворен командирами взводов из сержантов — ре-бят надо учить и учить.
Сбивчивые выступления длятся недолго, но Мирошниченко отмечает про себя, что говорят все по существу. Сам просит слова.» Как бороться с вражеской пропагандой— вот волнующий его вопрос. Пересказывает разговор с бойцом перед собранием. Все знают, что листовки, разбрасываемые фашистами с самолетов,— грязная ложь, но... ведь люди бывают разные...
Мирошниченко садится на свое место, глядит в сторону президиума. Ему кажется, что высказал свои мысли Сбивчиво и его никто не понял. Но на самом деле это не так. Командир полка тянется через стол:.
— Это мы должны вести разъяснительную работу. Человек нрочел листовку, а ты ему покажи, как немец
обращается с пленными. Приуныл отчего-то боец, а ты развей его неуверенность. Согласен, коммунист Мирошниченко?
Тымчик встает. И своим выступлением как бы подводит итог, обобщает все высказанное коммунистами.
— Главное — воспитывать у бойцов морально-психологическую стойкость. Чтобы солдат поверил в себя, а значит, в свою победу... Ничто так не расслабляет бойцов, как непродуманные решения, отсутствие уставного порядка...
— Тут одних бесед не хватит,— вслух размышляет военком полка.
— Верно, будем налаживать весь процесс- обучения и воспитания... Требуется занять не только мускулы, но и головы людей. Не только отрывать траншеи, но и уставы изучать, отрабатывать тактические приемы. Особо хочу напомнить, ту истину, что заботиться о людях — прямая обязанность всех командиров. Накормить вовремя— это само собой разумеется. А ты радей о том, чтобы боец быстрее научился метко стрелять, готовить надежный окоп, переползать по-пластунски, избавился от танкобоязни. Сохранишь ему жизнь — он тебя долго помнить будет. Что, комиссар, не согласен?
— Почему же, все правильно.
Тымчик слегка собирает морщинки на лбу и продолжает перечислять меры, какие, на его взгляд, надо предпринять для укрепления дисциплины, повышения бдительности.
— Оборону совершенствовать постоянно,— настаивает он и под конец сокрушается:—До весны, видно, будем стоять на одном месте.
Мирошниченко слушает выступающих с какой-то особой заинтересованностью. «Выходит, умеем мы анализировать свои практические дела — удачи и просчеты. А это — немаловажно»,— отмечает про себя. Ему кажется, что стены землянки вдруг раздвинулись, вокруг стало светлее и дышится легче.
— Разговорились мы сегодня,—улыбается Заседателей.— Но собраний давно не проводили и потому соскучились...
Высказаться успевают почти все. О многом говорили и долго. А решение — короче не придумаешь; в трех пунктах по одной строке: с позиции не сходить, драться до последнего патрона, в плен не сдаваться.
Собрание закрыто, но люди не спешат расходиться. Старшина Пугин смотрит на разведчика, подталкивает под локоть:
— Согрелся, Цезарь? А то просил горячего чая... Мирошниченко хочет что-то сказать, но от пережитого волнения, что ли, лишь хлопает себя по коленке, машет рукой.
— Заряда этого хватит надолго,— наконец произносит он.— Здесь мы не будем сидеть сложа руки.
РЕЙДЫ ВО ВРАЖЕСКИЙ ТЫЛ
Оборона с каждым днем приобретает все более активный характер. Все чаще вступает в схватки с врагом отдельный истребительный батальон дивизии, сформированный в конце сентября для поиска и уничтожения диверсионных групп, которые противник упорно и настойчиво засылает в наш тыл. Теперь батальон совершает очередной рейд, но... по тылам врага. Еще в прошлую ночь капитан Пунтус повел людей в Петровское.
Вокруг деревьев с растопыренными голыми ветвями кружат в воздухе снежинки. Не поймешь, что за хоровод они водят. Одни летят вправо, другие'— влево, Падают вниз, потом резко вздымают вверх. Пунтус готов часами любоваться этой неброской картиной, знаменующей приход зимы, но мысли его невольно перестраиваются на предстоящий разговор с комдивом.
— Без фокусов не можете? — Меркулов встречает Пунтуса на пороге. Голос у него недовольный. В такт словам на носу прыгают очки в золотой оправе, за толстыми стеклами взгляда не разглядеть: — Если каждый комбат самовольно будет такие «рейды» устраивать, что получится?
— Каждый не сумеет. Дело это деликатное,— улыбается Пунтус, не понимая, за что его распекает комдив.
— Кончится все тем, что с вас голову снесут, капитан...
— Раньше противник, обезглавит, а уж своим стараться не придется,— начинает накаляться Пунтус. Теперь ему становится понятным отношение штабных работников: настороженные взгляды, скупые рукопожатия, идущие вразрез с его настроением. Он-то считал ночной
бой. делом, прошлым, а, оказывается, в штабе иного мнения. Но сочувствий Пунтус не терпит и принимать их не хочет. И все же объяснения давать надо, как и предполагал.
— Товарищ полковник, мы выполняли приказ: стремиться к активным действиям, не давать врагу покоя ни, днем, ни ночью...
— Таков приказ командарма, и я его не отменяю. Подобной тактики здесь, на Донце, мы будем придерживаться и впредь. Но это вовсе не означает, что можно переходить к партизанщине!
Пунтус ждет, пока Меркулов израсходует запас упреков, уготованных ему, командиру батальона, а сам вспоминает, как загорелись у него вчера щеки от неожиданно пришедшей в голову дерзкой мысли. ...Заметив военкома, подзывает его. Батальонный комиссар Начкебия ступает мелкими, но частыми шагами, точно собирается танцевать лезгинку.
— Нас вызывают в штаб? — его серо-голубые глаза смотрят вопросительно.
— Нет. Пойдем без вызова, сами. По дороге и поговорим... Хочу предложить ночной рейд в Петровское...
— Зачем идти в штаб? Разве сами не справимся?— военком батальона сразу загорается идеей.
— Сочтут за самоволие,— урезонивает Пунтус.
— Кто осудит победителей? — Начкебия уже не сомневался, что успех будет способствовать батальону.— Доложим, Адам Викторович, когда вернемся с рейда.
Но Пунтус охлаждает пылкого военкома:
— Согласуем в штабе. Это обязательно!
Но комдив, как и начальник штаба, находились в частях. Не объяснять же замысел писарям и телефонистам.
С наступлением темноты батальон выступил. По сухому, рассыпчатому снегу идти довольно легко. Впереди шагает Пунтус, замыкает колонну Начкебия.
Всходит по-зимнему высокая луна. На снегу появляются голубые тени деревьев, закоченевших густым частоколом вдоль дороги.
Движутся осторожно, наконец, впереди зачернело село. Комбат Пунтус направляет один взвод в обход
его справа, второй должен зайти слева — с ним Начкебия. Капитан с ротой неслышно устремляется в центр по дороге.
Нехитрый маневр удался. Немцы почуяли беду лишь тогда, когда запылали дома на западной окраине села... Было уничтожено не менее восьмидесяти гитлеровцев. Потери батальона: один убитый, двое — раненых. Из боя вышли организованно...
Выслушав доклад комбата, Меркулов подобрел. «Смелый командир, вот только горяч не в меру. Выходит, он не только не раскаивается в происшедшем, но и готов отстаивать свою точку зрения...»
— Что же будем делать? — Меркулов останавливается посреди комнаты, в упор смотрит на Пунтуса. Тот, вытянувшись в струнку, виновато хмурится.
Неожиданно входит Балакирев. — Правда, молодцы? — военком дивизии настроен снисходительно, скупая улыбка собирает на лице мелкие морщины.
— Подбираю меру наказания,— голос Меркулова все еще строгий.
— Легендарными становятся оба — и Пунтус, и Начкебия. Рассказывают о них: бомба летит — глаза вверх не подымут, пули свистят — не присядут...
— Никчемное гусарство,— снова ополчается командир дивизии.-— Смелость нужна разумная... Поговаривают, что Начкебия наизусть знает Шота Руставели и читает бойцам «Витязя в тигровой шкуре». Образованный батальонный комиссар, а какое влияние оказывает на комбата?
— Серафим Петрович,—Балакирев все чаще улыбается,—думаю, в донесении напишем в таком плане: 13 ноября 1941 года отдельный истребительный батальон под руководством капитана Пунтуса и батальонного комиссара Начкебии по своей инициативе произвел ночную вылазку...
— Ну, это меняет дело,— отходит Меркулов.
Судя по всему, разговор у них уже состоялся, и теперь Балакирев пришел скорее всего по настоянию Начкебии; тот повсюду старается оградить авторитет командира батальона, нередко побаивается за него, как бы в горячности не наговорил начальству дерзостей. Хотя по темпераменту они довольно схожи. Правда, северянин Пунтус считает себя более сдержанным,
— Отпустим капитана с миром,— предлагает Балакирев, и комдив Меркулов с ним соглашается.
Слабое эхо выстрела еще бьется в морозном воздухе, а из жерла орудия хлещет новый сноп искр, и опять повисает тот же отголосок. Расчеты четко выполняют команды младшего политрука Задорожного, оставшегося за старшего офицера на батарее. Резкий взмах красного флажка — «Огонь!» — пестрит все чаще. Темп стрельбы нарастает,— надо во что бы то ли стало остановить танки, они теснят нашу пехоту. Огневую позицию батареи в бешеном беспорядке осыпают тяжелые мины.
— Две в одну воронку не падают! — успокаивает кого-то батальонный комиссар Клебанов.
— Это если огонь ведет один миномет... Клебанов осмысливает фразу, одобрительно кивает
оптимисту-собеседнику, затем поспешно выбрасывает руками комья земли со, дна только что появившегося углубления, спускает туда ноги и смотрит на техника-лейтенанта Ильяшука:
— Валентин Макарович? Располагайтесь по соседству... Вас-то зачем сюда принесло?
Собственно, Ильяшук вправе спросить то же самое у Клебанова, но субординация его сдерживает.
— Снаряды под утро доставил, и еще хотел прицельные приспособления выверить...— Его голубые глаза под черными бровями невеселы.
— А я вот решил посмотреть огневиков в деле. Захар Павлович Задорожный — первостатейный артиллерист.— Военком полка умолкает, но Ильяшук и сам догадывается, почему оказался здесь комиссар Клебанов: жарким, видать, будет сегодняшний денек...
Угрожающий шелест мин заставляет собеседников пригнуть головы к земле.
Мины прыгают все чаще и гуще, Ильяшук ищет глазами очертания орудий, но ничего не видит в клубах порохового и тротилового дыма, Вскоре завеса растекается по сторонам — смолкает огонь батареи, прекращают обстрел и вражеские минометчики. Он подходит к стереотрубе, старательно обтянутой для маскировки марлевым бинтом. Два тайка противника стоят на заснеженном пригорке и не двигаются. Видно, их успело подбить орудие Федора Тимощука, назначенное кочующим и выдвинутое еще затемно на прямую наводку.
К вышедшим из строя машинам, медленно крадучись, ползет фашистский тягач. Расчет погиб — иначе не преминул бы воспользоваться беспечностью вражеских танкистов. А может, нет снарядов или повреждена пушка? Конечно, это все только предположения. Ильяшук вопросительно смотрит на батальонного комиссара, подзывает шофера.
— Помните, Абузов, где мы на рассвете разгружали машину? Там, за пустырем,— пушка. Надо взять ее на буксир.
На какой-то миг в сощуренных глазах шофера вспыхивает недоумение: задание невыполнимо! Ведь, противник держит дорогу под прицелом, да и машина не потянет по такому грунту. Ильяшук понимает состояние водителя и, уловив во взгляде Клебанова одобрение, резко, рывком открывает дверцу, садится в кабину.
— Разворачивай, проскочим!
Через полчаса покашливающая полуторка возвращается. Сзади у нее болтается пушка.
— Затвор поврежден,— хмуро сообщает Ильяшук, спрыгивая с подножки.— Пушку мы отремонтируем, а вот людей...— и он подавленно замолкает, помогая выйти из кабины раненым Федору Тимощуку и Пантелею Горулько.
Не так давно в одном бою погибли почти все на батарее, где находился и Валентин Макарович. Он чудом уцелел. Но до того, как об этом стало известно, успели отправить на всех похоронки. А он вот цел и невредим. Мать, сестренка, все родственники, да и племянник, в честь дяди-фронтовика названный Валентином, конечно обрадуются. Но сейчас Ильяшуку от этого не легче. Погиб еще один расчет... Обрести душевное равновесие мешает горестное сознание того, что материальной части в полку — раз-два и обчелся. Как быть? Кому теперь нужна его специальность артиллерийского техника? Какую искать себе должность? Правда, в арттехучили-ще он получил не только знания устройства многих типов орудий, боеприпасов, оптических приборов, но и навыки подготовки исходных данных для стрельбы как с закрытых позиций, так и прямой наводкой. Может, попроситься командиром огневого взвода?
Холод забирается все дальше за воротник, его не ощущают лишь раненые. Тимощук все просит: «Воды!»
Но ее нет. Нет и чистого снега, все вытоптано вокруг, перемешано с землей....
Скопом .наплывают со свинцовыми подпалинами глыбистые тучи. Начинает кружить неугомонная в эти дни поземка.
— Погодка .нам на руку, елочки-березки,— говорит Николай Абузов довольно громко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31