— Пусть немец коченеет...
...Конец ноября. Дивизия готовится к наступлению. Но противник опережает еобытия. Малыми силами он прорывается на восточный берег Северского Донца, но 300-я восстанавливает прежний рубеж обороны. Всю декаду не было боевых столкновений. И лишь 12 декабря дивизия предпринимает атаку на села Хотомля и Писаревка. Наступление завершилось успешно и полки улучшили свое положение.
Теперь задействованными оказываются лишь истребительный батальон да немногочисленные разведгруппы, комплектуемые стрелковыми полками. Они все чаще отправляются в расположение врага с задачей не только захватить «языка», но и собирать сведения о поведении гитлеровцев на временно оккупированной ими территории, проводить политическую работу среди местного населения.
Накануне нового года закончила свой рейд по тылам противника группа политработников. Вернулась хоть и без «языка, но с ценным агитматериалом. Так, политруком Малышком был доставлен необычный обличительный документ.
...Вечер торопится опустить свое покрывало на квадраты серого пепла, будто страшится, что люди узнают о происшедшем в этом селе. Но скрыть ничего невозможно. То там, то здесь торчат почерневшие от копоти, теперь ненужные трубы. Скорбь вчерашних хозяев безмерна. Они стоят молча, боясь поднять глаза и еще раз увидеть то, что осталось от их жилищ.
Замерла в скорби о близких сухопарая старушка, ее распущенные волосы треплет холодный ветер. Возле печи, сжавшись в комочек, сидит мальчишка лет семи-восьми; его бьет озноб, глаза воспаленные.
— Мамку убили и братика. Сирота теперь,—печалится щупленькая женщина.— Соколова я., Ирина Федоровна... Возьму Витьку к себе. — Где жить будете?
— Погреб приспособим..
Над землей пуржит мелкая сухая крупа. Сгорбившись, люди бредут вдоль улицы. Вернее, бывшей улицы.
— Если бы вы подоспели чуть раньше,— Ирина Федоровна тяжко вздыхает, в ее глазах все еще блестят слезы.
— Предлагаю составить акт.,:. Возражении нет?
— Все подпишемся...
Так появился этот документ:
«2-8. декабря 1941 года в 7 часов утра фашистские бандиты внезапно ворвались в село Комсомольское ш учинили: кровавую, расправу над мирным населением. Безо всяких причин были расстреляны, Галич Яков Захарович —70 лет, Кобзарь Василий Егорович — б5 лет, Корниенко Семен Евдокимович—70 лет. Бандиты сожгли 110 хат из 136 имевшихся в селе. Затем принялись жечь. погреба, куда попрятались перепуганные женщины и дети. В одном, погребе находилось трое ребятишек в возрасте от 3, до 7 лет; фашисты бросили в него сноп горящей соломы, двое ребят задохнулись от .дыма. В сараях горел скот. Варвары продолжали творить свои черные дела, пока не подоспели наши подразделения, выбившие их из села» *.
ПОКА ВОЕТ ВЬЮГА
По дороге в роту Семен Филиппович. Каневекин любуется искрящимися блестками снега, в деталях, рисует предстоящий разговор с бойцами. Они ждут его возвращения и за ужином, конечно же, начнут расспрашивать обо всею. И он обдумывает, что скажеи. Запомнилась короткая и такая значимая речь военкома дивизии. Чтобы вернуться к родному дому, надо убить фашиста. Любовь и; ненависть. Стоять за свой дом и за страну свою до последнего вздоха. И никакой; пощады врагу. Просто и ясно. Он,. Каневский,.'перескажет евшим друзьям все, что сегодня услышал в штабе дивизии, И еще сообщит, что на завтра обещали прислать в полк кинопередвижку.
Ветер из озорства, готов подхватить его шапку. Он плотнее нахлобучивает ее на лоб.. Начинает кружить снегопад. Верно говорят: у февраля два друга — метель. да вьюга. Но все равно весне заслона не выставишь. Еще полчасика пути; — и своя: хата,—утешает себя
Семен Филиппович и ему теплее становится от этой мысли.
В землянке его ожидает приятный сюрприз: вернулся из медсанбата Александр Легкий.
— Что нового? — набрасывается он, здороваясь со своим другом и удивляясь тому, что тот в шинели нараспашку — раньше такая небрежность за ним не наблюдалась.
— Дни бегут. Оборону держим. В медсанбате, случаем, не слыхал, когда вперед тронемся?
— Так, одни предположения. Говорят, танки должны подойти... На четвереньках-то далеко не продвинешься...
— Танки — это сила. Только я полагаю, что пешком, по-пластунски, надежнее. Уже без тебя в январе мы снова наступали, только операция без успеха оказалась. Танки были, но в снегу застряли.
Александр молчит, потом спрашивает:
— Где же взвод?
— При деле все. А санинструкторы в обороне безработные.
— Холмик с ребятами? Каневский отводит взгляд в сторону:
— После, как отнесли тебя на носилках, Холмик приуныл основательно. Не ел, скулил без передышки — прямо беда. А вскорости ветврач объявился, пристал: отдай пса и вся недолга. Его, говорит, научат мины таскать под немецкие танки. Задание, видишь ли, вышло — собирать собачью команду. Думаю: погибнет пес не за понюх табаку. А после рассудил: люди бросаются под гусеницы, себя не .жалея. И отдал я Холмика. Решил: одинаково без своего хозяина он тут лапы протянет.— Каневский достает расческу, приглаживает редкие волосы, считая на этом все сообщения законченными.
— Толковали, что истребителей танков будут обучать, а про собак слышать не приходилось.
— Пугин наказывал, чтобы пса кормили всем взводом, до твоего возвращения...
Наступает молчание и длится оно, пока Легкий не выкуривает папиросу.
— Душно в землянке,— притворно стонет Каневский, снимая шинель и вытирая платком шею.—Того и гляди вспотеешь.
— Да тебя же надо поздравить,— тянет руки Легкий.— Когда успел?
Каневский растроган, он и не ожидал, что Александр Яковлевич сразу же заметит награду и так искренне обрадуется.
— Сегодня вручили. Буду помнить этот день — девятнадцатое февраля сорок второго. Жаль, что Пугин не дождался... Понимаешь, и сейчас вижу его позу. Прислонился к брустверу. Сперва я подумал, что он задремал. Пуля прямо в грудь угодила... Они помолчали.
— Ты не представляешь, как было торжественно. Нас обнимали, целовали. Всего награжденных тридцать семь человек. Хотели всех вместе на карточку снять, да Прядкина не нашли в тот момент. Ордена Красного Знамени нам двоим с комбатом дали; он у нас взводом командовал, а там, на острове Малдаван, батальон принял и здорово управлялся. Тяжело нам тогда пришлось. Еще не рассвело, а фашисты идут в полный рост. Мы подняли навстречу им такой частокол штыков, что враг попятился. Комбат впереди...— Каневский говорит горячо, неожиданно перескакивая с одного на другое.— Выходит, работу санинструктора приравняли к заслугам батальонного командира. А помнишь артиллериста белобрысого, Северин его фамилия? Ему дали Красную Звезду. Из артполка такую же награду получил младший политрук Задорожный. Связисты Мацай и Шульга, ты их тоже должен знать, получили медали... Понимаешь, из медицинской службы я один... Но теперь пойдет.
В землянку входят бойцы, вернувшиеся с боевого дежурства. После поздравлений, Каневский продолжает разговор:
— Задумал я записывать адреса всех, кого выношу с поля бой. Думаю, жив останусь — напишу им. Сказал об атом в штабе дивизии, а юркий писарь, что красные коробочки с орденами подавал, посоветовал вкладывать каждому раненому карточки какие-то. Всерьез ли?
— Мы с тобой не дипломаты, чтобы визитными карточками запасаться,— улыбается Легкий.
— И Ольга Юрасова такими же словами меня успокоила. Помнишь, под Полтавой девичий комсомольский секретарь к полку пристал? Так она теперь в политотделе. В" военной форме, держится самостоятельно,
заправский политбоец. И вот о чем я подумал: живем мы на войне не сами по себе, а вместе с людьми, со всей страной.
На следующий день в переполненном сельском клубе демонстрировался кинофильм «Суворов». Политрук Рожков, радиокиномеханик, устанавливал аппаратуру. Вдруг, оторвавшись от своих дел, провозглашает:
— Товарищу Каневскому вчера вручили орден. Послушаем, что он нам расскажет...— и ведет санинструктора к сцене.
В отсветах неяркого фонаря «летучая мышь» собравшиеся видят первого в полку орденоносца, аплодируют долго и искрение. Он, растерянный от счастья, не знает, с чего начать. Говорит, будто подстегивает себя:
— Вынес я с поля боя больше сотни раненых. Вот за это и орден дали... Скажу еще, если кого, нужда заставит быть санитаром, то в этом случае поспешать надо. Чем меньше времени раненый пролежит до твоей повязки, тем больше шансов его вылечить в медсанбате или госпитале. И вообще, каждый из нас должен быть уверен, что в случае ранения его не оставят под огнем. А после излечения бойцов в любой роте встречают с охотой — они же с опытом... Наш командир полка велит всем возвращаться после ремонта в свой полк...
Высказав эти наставления, Семен Филиппович замечает в задних рядах майора Тымчика, военкома полка Заседателева, командира своего батальона. Смущается пуще прежнего и заканчивает речь, уверяя собравшихся:
— И у вас будут награды!
После просмотра фильма к политруку Рожкову подступает разведчик Марк Мирошниченко.
— Вот, почитайте,— протягивает четвертушку тетрадного листа, мелко исписанного поперек линеек.— Заметка о сегодняшнем фильме.
«...Наши великие предки вдохновляют нас на бой с заклятым фашизмом. Никому не победить тот народ, который знает и любит историю своей страны»...
— Годится? — разведчику не терпится услышать оценку своему творчеству.— Такие фильмы отогревают душу, почаще б их показывать. И хорошо заодно знакомить нас с фронтовыми сводками. «Дивизионка» выходит три раза в неделю. Газет мало и не всегда их прочтешь,— сетует Мирошниченко.
— Примем к сведению,— обещает Рожков, прикрывая шапкой свои пышные черные волосы.— А заметку передам в редакцию.
Каневский уходит из клуба почти последним. Теперь дни в обороне не кажутся ему столь скучными.
В степи гуляет обжигающий холодом ветер, выравнивая по ранжиру уже наметенные сугробы. Днем мороз спадает и разыгрывается пурга. Под ее вихрящимся покровом дивизия выдвигается на исходное положение для наступления: приказано атаковать противника в районе Красный — Задонецкие хутора — Петровское.
Резко меняется настроение людей. Сегодня у всех на устах одно слово — наступление. Прежде отходили, а теперь повернулись через левое плечо — и в атаку. Удивительно крут перелом в сознании людей. За какие-то сутки!
— Молодцы, политсоставовцы, поработали,— майор Тымчик смахивает с лица колючий снежный песок.
Заседателев улыбается.
— Бойцы сами рвутся в бой. Истосковались в обороне...
— Думаю, успех поднимет настроение всем,— говорит Тымчик, прикрывая глаза шерстяной перчаткой.— Удачные контратаки на Днепре, под Полтавой и под, Харьковом носили кратковременный характер и были рассчитаны на достижение тактического успеха, теперь замысел стратегический. Если все пойдет, как сплани-рованно, то вернем Харьков. А это много значит.
Метель вихрит всю ночь. На огромной опушке векового леса снег сразу же накрепко утрамбовывается ветром, но в глубине чащоб остается рыхлым, идти по целине трудно, спина под шинелью мокреет. Тем не менее батальоны первого эшелона занимают свои места в указанный срок. Утром в дело вступают пушки и гаубицы артполка. Командиры батарей находятся на рубеже атаки и оттуда подают команды на свои огневые позиции. Поначалу открывают огонь, на увеличенных прицелах, потом уменьшают их. Это называется пристрелкой на слух. Артиллерия противника безмолвствует, и наши комбаты слышат разрывы своих снарядов, даже наблюдают их. Огонь ведется по значительной площади, противнику наверняка будет нанесен урон, ведь снег не укрывает от осколков.
— Артиллеристы на уровне! — торжествует ротный Сергей Мальцев.
Теперь идут в атаку роты первого эшелона. Идут и не встречают сопротивления. Стоит странная, непривычная тишина. Молчат пулеметы и автоматы. Лишь изредка, где-то сзади, с легким вздохом зарываются в снег мины, посланные противником наугад. Ротный останавливается, хотя еще не сознает, что же произо- шло, почему с такой поспешностью отошел неприятель.
— Как думаешь, Кирилл Яковлевич? Двинем батальон? — Заседателсву обстановка кажется предельно ясной.
Но комполка колеблется.
— Не могу без разведки. Любой риск должен быть оправданным, и в данном случае потери недопустимы.
— Риск требует мужества,— негромко произносит капитан Нароенко. И не понять, он упрекает или поощряет осторожность майора Тымчика.
В полдень батальон Нароенко с ходу занимает опорный пункт. Но затем до вечера не в состоянии сколько-нибудь продвинуться: слишком плотный заградительцый огонь противника.
Подразделения остаются на достигнутом за день рубеже. Бойцы дружно складывают горкой сучья — заготовить их не составляет труда. И вот уже прислушиваются к треску костра, с удовольствием вдыхают запах смолы. Воздух неподвижный, как и люди, полукругом рассевшиеся возле очага.
Озеров разгребает угли, достает причудливой формы картофелину, перекидывает с ладони на ладонь, кладет на колено, легонько отстукивает кулаком, затем разла- мывает пополам и приглашает соседей:
— Пользуйтесь, ребята, десятка два засыпал. Все
желудок согреем.
Яков Олейник присаживается рядом, принимает де- ловой вид.
- Отведать можно.— Он достает из-за борта шинели краюху хлеба, мнет пальцами, отделяет корку от мякоти.— Отогрелся, милый, воздушным стал...
— Невелика важность, коль остынет хлеб. Беда, если охладеет боевой пыл,— Пантелей Горулько поправляет котелок, добавляет в него пригоршню снега, которая сразу же темнеет и оседает на дно.
— Талая вода вкуса не имеет, а эта еще и порохом пахнет,—Тимощук передает кружку соседу.
— Так вы подлечились?
— Что это на дне? — удивляется Олейник.
— Похоже, осколок попал.—Горулько подбрасывает на ладони бесформенный кусочек металла.— Вылечили нас с Тимощуком.
Неожиданно несется простуженный бас:
— Гаси костры!
Бойцы хмурятся, не поймут, от кого может исходить такая команда. Но в небе уже слышен гул моторов, и они проворно сдвигают ногами снег, образуя бугорок над красными углями.
— И ночью покоя не дает,—злится Тимощук.
Самолеты уходят, не сбросив ни одной бомбы.
— Зима показывает свой норов. Градусов двадцать будет,— потирая замерзшие щеки, уверяет Лукьян Озеров.—Предлагаю строить снежные домики...
Шутка-шуткой, а иного ничего не остается делать. Между стволами сосен ставят квадратики из снега на двух-четырех человек, стелят ветки. Укладываются попарно, прижимаясь спинами друг к другу. В изголовья кладут вещмешки и патронные сумки. Обессиленные, бойцы тут же засыпают. Но холод быстро дает о себе знать. Люди поднимаются и, чтобы отогреться, толкают один другого, трут снегом руки, лица.
На наблюдательный пункт Алтухов не пошел, но оттуда в течение ночи несколько раз раздавались телефонные звонки, и выспаться как следует ему не удалось. На рассвете уже собрался к командиру 1051-го стрелкового полка, но тот опередил приглашением. «Заботится о взаимодействии не меньше артиллеристов»,— одобрительно думает Николай Титович. Но, оказывается, вызов исходит от Утина. Возле штабной палатки толпились, машинально втаптывая в снег сбитые осколками ветви деревьев, щуплый Трунов, коренастый Карпушинскии, в длинной, без морщин шинели Миршавко — почти все командиры батарей и минометных рот стрелковых полков. Из артполка нет пока капитана Ескевича; вот-вот должен появиться..
— Запасайтесь блокнотами, товарищи командиры,— протирает запотевшие очки лейтенант Трунов. — Утин не терпит, если его указания не записываются...
Штатная должность Иосифа Андрияновича Утина — заместитель командира дивизии и начальник артиллерии. Может, поэтому и относятся к нему по-разному. Одни полагают, что он слишком опекает артиллеристов, другим не нравится, если вмешивается в дела пехотных командиров, а третьи не отвергают его деловых качеств, но добавляют: сухарь и педант, каких днем с огнем не сыщешь. Кирилл Яковлевич пока не составил о нем четкого представления, а пересудам особого значения не придает.
А вот и он сам. Издали приветливо кивает головой. Выслушав доклад о том, что все в сборе, тотчас переходит к делу, ради которого собрал командиров. Дивизион Алтухова, как и прежде, поддерживает 1051-й стрелковый полк. И он не один. На участке прорыва будет действовать почти вся артиллерия дивизии.
— Задачу свою все уяснили? У кого есть конструктивные предложения?
Не ожидая, что последние поступят мгновенно, Утин достает записную книжку, неторопливо листает ее:
— У нас нередко бросают пехоту в наступление против оборонительной линии противника без артиллерии, без какой-либо поддержки со стороны артиллерии, а потом жалуются, что пехота не идет претив обороняющегося и окопавшегося противника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
...Конец ноября. Дивизия готовится к наступлению. Но противник опережает еобытия. Малыми силами он прорывается на восточный берег Северского Донца, но 300-я восстанавливает прежний рубеж обороны. Всю декаду не было боевых столкновений. И лишь 12 декабря дивизия предпринимает атаку на села Хотомля и Писаревка. Наступление завершилось успешно и полки улучшили свое положение.
Теперь задействованными оказываются лишь истребительный батальон да немногочисленные разведгруппы, комплектуемые стрелковыми полками. Они все чаще отправляются в расположение врага с задачей не только захватить «языка», но и собирать сведения о поведении гитлеровцев на временно оккупированной ими территории, проводить политическую работу среди местного населения.
Накануне нового года закончила свой рейд по тылам противника группа политработников. Вернулась хоть и без «языка, но с ценным агитматериалом. Так, политруком Малышком был доставлен необычный обличительный документ.
...Вечер торопится опустить свое покрывало на квадраты серого пепла, будто страшится, что люди узнают о происшедшем в этом селе. Но скрыть ничего невозможно. То там, то здесь торчат почерневшие от копоти, теперь ненужные трубы. Скорбь вчерашних хозяев безмерна. Они стоят молча, боясь поднять глаза и еще раз увидеть то, что осталось от их жилищ.
Замерла в скорби о близких сухопарая старушка, ее распущенные волосы треплет холодный ветер. Возле печи, сжавшись в комочек, сидит мальчишка лет семи-восьми; его бьет озноб, глаза воспаленные.
— Мамку убили и братика. Сирота теперь,—печалится щупленькая женщина.— Соколова я., Ирина Федоровна... Возьму Витьку к себе. — Где жить будете?
— Погреб приспособим..
Над землей пуржит мелкая сухая крупа. Сгорбившись, люди бредут вдоль улицы. Вернее, бывшей улицы.
— Если бы вы подоспели чуть раньше,— Ирина Федоровна тяжко вздыхает, в ее глазах все еще блестят слезы.
— Предлагаю составить акт.,:. Возражении нет?
— Все подпишемся...
Так появился этот документ:
«2-8. декабря 1941 года в 7 часов утра фашистские бандиты внезапно ворвались в село Комсомольское ш учинили: кровавую, расправу над мирным населением. Безо всяких причин были расстреляны, Галич Яков Захарович —70 лет, Кобзарь Василий Егорович — б5 лет, Корниенко Семен Евдокимович—70 лет. Бандиты сожгли 110 хат из 136 имевшихся в селе. Затем принялись жечь. погреба, куда попрятались перепуганные женщины и дети. В одном, погребе находилось трое ребятишек в возрасте от 3, до 7 лет; фашисты бросили в него сноп горящей соломы, двое ребят задохнулись от .дыма. В сараях горел скот. Варвары продолжали творить свои черные дела, пока не подоспели наши подразделения, выбившие их из села» *.
ПОКА ВОЕТ ВЬЮГА
По дороге в роту Семен Филиппович. Каневекин любуется искрящимися блестками снега, в деталях, рисует предстоящий разговор с бойцами. Они ждут его возвращения и за ужином, конечно же, начнут расспрашивать обо всею. И он обдумывает, что скажеи. Запомнилась короткая и такая значимая речь военкома дивизии. Чтобы вернуться к родному дому, надо убить фашиста. Любовь и; ненависть. Стоять за свой дом и за страну свою до последнего вздоха. И никакой; пощады врагу. Просто и ясно. Он,. Каневский,.'перескажет евшим друзьям все, что сегодня услышал в штабе дивизии, И еще сообщит, что на завтра обещали прислать в полк кинопередвижку.
Ветер из озорства, готов подхватить его шапку. Он плотнее нахлобучивает ее на лоб.. Начинает кружить снегопад. Верно говорят: у февраля два друга — метель. да вьюга. Но все равно весне заслона не выставишь. Еще полчасика пути; — и своя: хата,—утешает себя
Семен Филиппович и ему теплее становится от этой мысли.
В землянке его ожидает приятный сюрприз: вернулся из медсанбата Александр Легкий.
— Что нового? — набрасывается он, здороваясь со своим другом и удивляясь тому, что тот в шинели нараспашку — раньше такая небрежность за ним не наблюдалась.
— Дни бегут. Оборону держим. В медсанбате, случаем, не слыхал, когда вперед тронемся?
— Так, одни предположения. Говорят, танки должны подойти... На четвереньках-то далеко не продвинешься...
— Танки — это сила. Только я полагаю, что пешком, по-пластунски, надежнее. Уже без тебя в январе мы снова наступали, только операция без успеха оказалась. Танки были, но в снегу застряли.
Александр молчит, потом спрашивает:
— Где же взвод?
— При деле все. А санинструкторы в обороне безработные.
— Холмик с ребятами? Каневский отводит взгляд в сторону:
— После, как отнесли тебя на носилках, Холмик приуныл основательно. Не ел, скулил без передышки — прямо беда. А вскорости ветврач объявился, пристал: отдай пса и вся недолга. Его, говорит, научат мины таскать под немецкие танки. Задание, видишь ли, вышло — собирать собачью команду. Думаю: погибнет пес не за понюх табаку. А после рассудил: люди бросаются под гусеницы, себя не .жалея. И отдал я Холмика. Решил: одинаково без своего хозяина он тут лапы протянет.— Каневский достает расческу, приглаживает редкие волосы, считая на этом все сообщения законченными.
— Толковали, что истребителей танков будут обучать, а про собак слышать не приходилось.
— Пугин наказывал, чтобы пса кормили всем взводом, до твоего возвращения...
Наступает молчание и длится оно, пока Легкий не выкуривает папиросу.
— Душно в землянке,— притворно стонет Каневский, снимая шинель и вытирая платком шею.—Того и гляди вспотеешь.
— Да тебя же надо поздравить,— тянет руки Легкий.— Когда успел?
Каневский растроган, он и не ожидал, что Александр Яковлевич сразу же заметит награду и так искренне обрадуется.
— Сегодня вручили. Буду помнить этот день — девятнадцатое февраля сорок второго. Жаль, что Пугин не дождался... Понимаешь, и сейчас вижу его позу. Прислонился к брустверу. Сперва я подумал, что он задремал. Пуля прямо в грудь угодила... Они помолчали.
— Ты не представляешь, как было торжественно. Нас обнимали, целовали. Всего награжденных тридцать семь человек. Хотели всех вместе на карточку снять, да Прядкина не нашли в тот момент. Ордена Красного Знамени нам двоим с комбатом дали; он у нас взводом командовал, а там, на острове Малдаван, батальон принял и здорово управлялся. Тяжело нам тогда пришлось. Еще не рассвело, а фашисты идут в полный рост. Мы подняли навстречу им такой частокол штыков, что враг попятился. Комбат впереди...— Каневский говорит горячо, неожиданно перескакивая с одного на другое.— Выходит, работу санинструктора приравняли к заслугам батальонного командира. А помнишь артиллериста белобрысого, Северин его фамилия? Ему дали Красную Звезду. Из артполка такую же награду получил младший политрук Задорожный. Связисты Мацай и Шульга, ты их тоже должен знать, получили медали... Понимаешь, из медицинской службы я один... Но теперь пойдет.
В землянку входят бойцы, вернувшиеся с боевого дежурства. После поздравлений, Каневский продолжает разговор:
— Задумал я записывать адреса всех, кого выношу с поля бой. Думаю, жив останусь — напишу им. Сказал об атом в штабе дивизии, а юркий писарь, что красные коробочки с орденами подавал, посоветовал вкладывать каждому раненому карточки какие-то. Всерьез ли?
— Мы с тобой не дипломаты, чтобы визитными карточками запасаться,— улыбается Легкий.
— И Ольга Юрасова такими же словами меня успокоила. Помнишь, под Полтавой девичий комсомольский секретарь к полку пристал? Так она теперь в политотделе. В" военной форме, держится самостоятельно,
заправский политбоец. И вот о чем я подумал: живем мы на войне не сами по себе, а вместе с людьми, со всей страной.
На следующий день в переполненном сельском клубе демонстрировался кинофильм «Суворов». Политрук Рожков, радиокиномеханик, устанавливал аппаратуру. Вдруг, оторвавшись от своих дел, провозглашает:
— Товарищу Каневскому вчера вручили орден. Послушаем, что он нам расскажет...— и ведет санинструктора к сцене.
В отсветах неяркого фонаря «летучая мышь» собравшиеся видят первого в полку орденоносца, аплодируют долго и искрение. Он, растерянный от счастья, не знает, с чего начать. Говорит, будто подстегивает себя:
— Вынес я с поля боя больше сотни раненых. Вот за это и орден дали... Скажу еще, если кого, нужда заставит быть санитаром, то в этом случае поспешать надо. Чем меньше времени раненый пролежит до твоей повязки, тем больше шансов его вылечить в медсанбате или госпитале. И вообще, каждый из нас должен быть уверен, что в случае ранения его не оставят под огнем. А после излечения бойцов в любой роте встречают с охотой — они же с опытом... Наш командир полка велит всем возвращаться после ремонта в свой полк...
Высказав эти наставления, Семен Филиппович замечает в задних рядах майора Тымчика, военкома полка Заседателева, командира своего батальона. Смущается пуще прежнего и заканчивает речь, уверяя собравшихся:
— И у вас будут награды!
После просмотра фильма к политруку Рожкову подступает разведчик Марк Мирошниченко.
— Вот, почитайте,— протягивает четвертушку тетрадного листа, мелко исписанного поперек линеек.— Заметка о сегодняшнем фильме.
«...Наши великие предки вдохновляют нас на бой с заклятым фашизмом. Никому не победить тот народ, который знает и любит историю своей страны»...
— Годится? — разведчику не терпится услышать оценку своему творчеству.— Такие фильмы отогревают душу, почаще б их показывать. И хорошо заодно знакомить нас с фронтовыми сводками. «Дивизионка» выходит три раза в неделю. Газет мало и не всегда их прочтешь,— сетует Мирошниченко.
— Примем к сведению,— обещает Рожков, прикрывая шапкой свои пышные черные волосы.— А заметку передам в редакцию.
Каневский уходит из клуба почти последним. Теперь дни в обороне не кажутся ему столь скучными.
В степи гуляет обжигающий холодом ветер, выравнивая по ранжиру уже наметенные сугробы. Днем мороз спадает и разыгрывается пурга. Под ее вихрящимся покровом дивизия выдвигается на исходное положение для наступления: приказано атаковать противника в районе Красный — Задонецкие хутора — Петровское.
Резко меняется настроение людей. Сегодня у всех на устах одно слово — наступление. Прежде отходили, а теперь повернулись через левое плечо — и в атаку. Удивительно крут перелом в сознании людей. За какие-то сутки!
— Молодцы, политсоставовцы, поработали,— майор Тымчик смахивает с лица колючий снежный песок.
Заседателев улыбается.
— Бойцы сами рвутся в бой. Истосковались в обороне...
— Думаю, успех поднимет настроение всем,— говорит Тымчик, прикрывая глаза шерстяной перчаткой.— Удачные контратаки на Днепре, под Полтавой и под, Харьковом носили кратковременный характер и были рассчитаны на достижение тактического успеха, теперь замысел стратегический. Если все пойдет, как сплани-рованно, то вернем Харьков. А это много значит.
Метель вихрит всю ночь. На огромной опушке векового леса снег сразу же накрепко утрамбовывается ветром, но в глубине чащоб остается рыхлым, идти по целине трудно, спина под шинелью мокреет. Тем не менее батальоны первого эшелона занимают свои места в указанный срок. Утром в дело вступают пушки и гаубицы артполка. Командиры батарей находятся на рубеже атаки и оттуда подают команды на свои огневые позиции. Поначалу открывают огонь, на увеличенных прицелах, потом уменьшают их. Это называется пристрелкой на слух. Артиллерия противника безмолвствует, и наши комбаты слышат разрывы своих снарядов, даже наблюдают их. Огонь ведется по значительной площади, противнику наверняка будет нанесен урон, ведь снег не укрывает от осколков.
— Артиллеристы на уровне! — торжествует ротный Сергей Мальцев.
Теперь идут в атаку роты первого эшелона. Идут и не встречают сопротивления. Стоит странная, непривычная тишина. Молчат пулеметы и автоматы. Лишь изредка, где-то сзади, с легким вздохом зарываются в снег мины, посланные противником наугад. Ротный останавливается, хотя еще не сознает, что же произо- шло, почему с такой поспешностью отошел неприятель.
— Как думаешь, Кирилл Яковлевич? Двинем батальон? — Заседателсву обстановка кажется предельно ясной.
Но комполка колеблется.
— Не могу без разведки. Любой риск должен быть оправданным, и в данном случае потери недопустимы.
— Риск требует мужества,— негромко произносит капитан Нароенко. И не понять, он упрекает или поощряет осторожность майора Тымчика.
В полдень батальон Нароенко с ходу занимает опорный пункт. Но затем до вечера не в состоянии сколько-нибудь продвинуться: слишком плотный заградительцый огонь противника.
Подразделения остаются на достигнутом за день рубеже. Бойцы дружно складывают горкой сучья — заготовить их не составляет труда. И вот уже прислушиваются к треску костра, с удовольствием вдыхают запах смолы. Воздух неподвижный, как и люди, полукругом рассевшиеся возле очага.
Озеров разгребает угли, достает причудливой формы картофелину, перекидывает с ладони на ладонь, кладет на колено, легонько отстукивает кулаком, затем разла- мывает пополам и приглашает соседей:
— Пользуйтесь, ребята, десятка два засыпал. Все
желудок согреем.
Яков Олейник присаживается рядом, принимает де- ловой вид.
- Отведать можно.— Он достает из-за борта шинели краюху хлеба, мнет пальцами, отделяет корку от мякоти.— Отогрелся, милый, воздушным стал...
— Невелика важность, коль остынет хлеб. Беда, если охладеет боевой пыл,— Пантелей Горулько поправляет котелок, добавляет в него пригоршню снега, которая сразу же темнеет и оседает на дно.
— Талая вода вкуса не имеет, а эта еще и порохом пахнет,—Тимощук передает кружку соседу.
— Так вы подлечились?
— Что это на дне? — удивляется Олейник.
— Похоже, осколок попал.—Горулько подбрасывает на ладони бесформенный кусочек металла.— Вылечили нас с Тимощуком.
Неожиданно несется простуженный бас:
— Гаси костры!
Бойцы хмурятся, не поймут, от кого может исходить такая команда. Но в небе уже слышен гул моторов, и они проворно сдвигают ногами снег, образуя бугорок над красными углями.
— И ночью покоя не дает,—злится Тимощук.
Самолеты уходят, не сбросив ни одной бомбы.
— Зима показывает свой норов. Градусов двадцать будет,— потирая замерзшие щеки, уверяет Лукьян Озеров.—Предлагаю строить снежные домики...
Шутка-шуткой, а иного ничего не остается делать. Между стволами сосен ставят квадратики из снега на двух-четырех человек, стелят ветки. Укладываются попарно, прижимаясь спинами друг к другу. В изголовья кладут вещмешки и патронные сумки. Обессиленные, бойцы тут же засыпают. Но холод быстро дает о себе знать. Люди поднимаются и, чтобы отогреться, толкают один другого, трут снегом руки, лица.
На наблюдательный пункт Алтухов не пошел, но оттуда в течение ночи несколько раз раздавались телефонные звонки, и выспаться как следует ему не удалось. На рассвете уже собрался к командиру 1051-го стрелкового полка, но тот опередил приглашением. «Заботится о взаимодействии не меньше артиллеристов»,— одобрительно думает Николай Титович. Но, оказывается, вызов исходит от Утина. Возле штабной палатки толпились, машинально втаптывая в снег сбитые осколками ветви деревьев, щуплый Трунов, коренастый Карпушинскии, в длинной, без морщин шинели Миршавко — почти все командиры батарей и минометных рот стрелковых полков. Из артполка нет пока капитана Ескевича; вот-вот должен появиться..
— Запасайтесь блокнотами, товарищи командиры,— протирает запотевшие очки лейтенант Трунов. — Утин не терпит, если его указания не записываются...
Штатная должность Иосифа Андрияновича Утина — заместитель командира дивизии и начальник артиллерии. Может, поэтому и относятся к нему по-разному. Одни полагают, что он слишком опекает артиллеристов, другим не нравится, если вмешивается в дела пехотных командиров, а третьи не отвергают его деловых качеств, но добавляют: сухарь и педант, каких днем с огнем не сыщешь. Кирилл Яковлевич пока не составил о нем четкого представления, а пересудам особого значения не придает.
А вот и он сам. Издали приветливо кивает головой. Выслушав доклад о том, что все в сборе, тотчас переходит к делу, ради которого собрал командиров. Дивизион Алтухова, как и прежде, поддерживает 1051-й стрелковый полк. И он не один. На участке прорыва будет действовать почти вся артиллерия дивизии.
— Задачу свою все уяснили? У кого есть конструктивные предложения?
Не ожидая, что последние поступят мгновенно, Утин достает записную книжку, неторопливо листает ее:
— У нас нередко бросают пехоту в наступление против оборонительной линии противника без артиллерии, без какой-либо поддержки со стороны артиллерии, а потом жалуются, что пехота не идет претив обороняющегося и окопавшегося противника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31