Поймы тоже недостаточно промерзли, и машинам с понтонным парком подойти к реке почти невозможно. И все же надо что-то предпринимать. Саперы уже разведали подходы-к реке, обозначили разгрузочные площадки и саму осевую линию моста.
Однако их приготовления оказываются напрасными. Дивизия получает новую задачу.
Окрест начинают разгуливать вьюжные ветры.
Людей у военкомата — гудящий улей. У одних — повестки, другие явились сами, заодно с товарищами,— все равно ведь позовут. Одеты во что попало. В толпе снуют работники военкомата; они облегченно вздыхают, когда появляются, офицеры и старшины 87-й гвардейской стрелковой дивизии, для которой и ведется сегодняшний призыв. Мужчины в штатском, завидев- представителей частей, спешат подойти поближе.
— На каком флоте служил? — переспрашивает кого-то широкоплечий старшина и, услышав: «Каспийская флотилия», теряет интерес к мобилизованному.
— Ая ходил на «Красном Крыме»,— вмешивается в разговор другой бывший краснофлотец.— В Старой Збурьевке — все потомственные моряки.
Старшина с сочувствием смотрит на обоих и вздыхает:
— О море и не мечтайте, браточки. Будем ползать на коленочках. Но ничего, на земле даже надежнее. Весь сорок третий воюю в пехоте, и жив-здоров. Правда, куда целовали осколки, не упомню, а от смерти уходил
шесть раз, но ничего. Кто морской солью пропитан, тот в земле не скоро сгниет. Это вам Авруткин говорит, старшина второй статьи.— И он смеется задорно, бесхитростно, как ребенок.
— Из Малой Кардашинки я. Григорий Черный. В разведку возьмете?
— Местных — в одну команду? Пишите И меня. Назарова, из села Облои.
— Подучим вас, тогда и посмотрим, кого — куда. Мне, к примеру, пулеметчики и снайперы нужны. ..
— А я думал, что сразу — в бой... Откуда сами будете, товарищ младший лейтенант?
— О Нововоронцовке слышали? — Бережной сдвигает на затылок шапку, отводит взгляд в сторону, словно ориентирует собеседников, где находится его родное село.
Алексей Семенович Контушный из села Рыбальче да Иван Петрович Королюк из Старой Збурьевки— не зеленая молодежь — уже успели обо всем переговорить с Михаилом Трофимовичем Авруткиным, даже намекнули, что, дескать, до их сел — рукой подать, можно мигом доставить к празднику канистру-другую сока. Старшина 2-й статьи догадывается, о каком напитке идет речь, смеется:
— Ничего не получится, ротный больно строгий, у него такое ни-ни...
— Товарищ старший лейтенант...
— Гвардии старший лейтенант,— поправляет паренька лет восемнадцати Евдоким Николаевич Еремеев/— Разницу улавливаете? И себя уже гвардейцем считайте. Так оно надежнее будет, увереннее. Скажу, что служить в гвардейской дивизии — почет большой, но и труд немалый. У нас ведь особая проба стойкости и упорства, самая высокая проба, какая есть в нашей армии...
Машина с мобилизованными трогается.
В последнюю пятницу уходящего года бойцам и местным жителям Старой Збурьевки — приятный сюрприз: прибыли артисты дивизионного ансамбля Сигалова и Пасечника. Концерт никого не оставляет равнодушным. Расходятся из школы не спеша.
Впервые за войну новогодний праздник бойцы дивизии встречают в теплых домах, за столами, без закопченных алюминиевых котелков и щербатых деревянных
ложек — хозяева рады угостить своих освободителей всем, чем богаты.
Дмитрий Тимофеевич Михайлюк со своей продслуж-бой разместился на квартире учительницы Костенко. За ужином только и разговора, что о концерте.
— Мы и песен-то таких слыхом не слыхали,— признается сестра Евгении Андреевны — Надюша.
— Слушать Москву нам возбранялось,— рассказывает хозяйка.— Полицаи отобрали у жителей приемники. Разве спрячешь, если тут каждый знает друг о дружке все наперечет... Отстали мы от жизни не на два года, а на десятилетие.
Неожиданно ее брови-крылья начинают вздрагивать, а по щекам ползут искрящиеся капельки слез. Состояние молодой учительницы понять нетрудно: из районо пришло распоряжение открывать школу. Где взять учебники и тетради? Не претерпела ли изменений учебная программа? Когда поступят методические разработки? И еще тьма вопросов.
Дмитрию Тимофеевичу хочется как-то подбодрить девушку.
— Да что там,— говорит он как можно тверже.— И сейчас все ясно, программа одна — учить детишек любви к Родине.
Михайлюк с восхищением глядит на Евгению Андреевну: среднего роста, стройная и гибкая, как лоза. Гладкие волосы, тщательно зачесанные назад, открывают высокий белый лоб. Грустные серые глаза улыбаются, но тонкое, подвижное лицо остается строгим не по возрасту. А ему хочется, чтобы сегодня все веселились. Михайлюк дотрагивается до графина с прозрачным ис-кристым напитком:
— Вычитал я где-то: древние римляне до тридцати лет вина в рот не брали, а женщинам оно и вовсе не разрешалось. Но мы сегодня этот запрет нарушим.
— Пусть счастливым будет Новый год! — За Победу!
Как короткий, прерывистый сон мелькают дни, проведенные в Старой Збурьевке и других селах, приютивших бойцов дивизии после промозглых и застывших на морозе плавней Приднепровья. 18 января сорок четвертого года 87-я гвардейская выдвигается в Каланчак, где бойцы несут круглосуточную патрульную службу, занимаются боевой учебой. Роты и батареи с раннего
утра и до позднего вечера — на учебных полях, расположенных неподалеку от Турецкого вала. Конечно, ни один выезд не обходится без политработников.
Гвардии капитан Шабалов рад этому, знакомых у него все прибавляется. Нравится ему Тагай Манасов. Глаза узкие, ресницы так и слипаются, но видит все; по душе командиру расчета эти двое новобранцев — ловят каждое слово с лету. А он с жаром объясняет, как надо идти в атаку, затем берет пулемет, приглашает земляков сесть рядом. Заметив приближающегося заместителя командира батальона по политчасти, вскакивает навстречу, улыбается.
Умеет гвардии капитан Шабалов найти подход к людям. Не раз сравнивал его Тагай с Леонтием Макаровичем Моисеенковым, и разницу видит лишь в росте: Шабалов высок и строен. В остальном—одинаковы, оба рвутся в бой. В плавнях Дмитрий Матвеевич увлек за собой в атаку роту, но был ранен в грудь. Больше месяца лечился в медсанбате, а под Новый год вернулся в свой 2-й батальон. Его ли это забота — учить стрельбе, а вот, поди же, не делит с комбатом работу на его и
свою...
Март привносит в солдатскую жизнь некоторое облегчение. Безраздельно властвовавший над степью ветер постепенно стихает. Солнце уже не жалеет тепла для земли, и от нее поднимается пар. На глазах твердеют дороги. И вот подают свой голос птицы. Шабалов с восторженным удивлением следит взглядом за стайкой скворцов'. Они садятся на пашню. Самые нетерпеливые заводят такую знакомую мелодию.
Неужели весна?..
ВО ВЕЬ РОСТ
В ночь на 7 апреля передовые части дивизии выдвигаются на исходные позиции для наступления. Но еще до рассвета природа вносит свои коррективы в штабные разработки — летит густой мокрый снег. Мельтешат над окопакГи лопаты.
— С землей-то снег не кидай, себя демаскируешь. — Ерунда! Нам ведь наступать, немцу — обороняться. Смекай, у кого преимущество.
- Ты эти разговорчики оставь до морковкиного заговенья. Сказано: не выбрасывай черноту, значит— не выкидывай.
— Скоро тронемся...
В наступление войска идут 8 апреля, после довольно необычной артподготовки. Орудийная стрельба висит в воздухе с непродолжительными паузами два с половиной часа. Огонь стихает на несколько минут, и тогда гвардейцы поднимают над окопами манекены с нахлобученными касками. А по всему полю несется громкий клич. Наблюдатели докладывают, что вражеские солдаты спешат к своим огневым средствам. В этот момент снова начинают бить наши орудия. Значит, клюет на приманку неприятель. Ему дается время занять свои места, чтобы тут же обрушить на него новой силы огневой вал. Таких пауз несколько. Всякий раз артиллерийские разведчики докладывают о выявленных и вновь оживших огневых точках противника. Урон ему наносится еще до того, как наши стрелковые подразделения ворвутся в его первую траншею.
Артиллерия 87-й гвардейской в этот день трудится без отдыха. Стрелковые полки пока не задействованы, но готовы в любую минуту подняться со своих мест. И поднимаются. Успех всего корпуса обозначен четко, теперь его надо развить в направлении Ишуни (южнее Красноперекопска).
Гвардии младший лейтенант Бережной наблюдает, как первая цепь батальона встает над окопами и устремляется вперед. Местность открытая, и бежать надо, что есть мочи. Пригибаясь к земле, люди катят за собой пулеметы, ищут удобную позицию.
Из первой траншеи враг выбит быстро, но потом его орудия и минометы, до которых не дотянулась наша артподготовка, ставят заградительный огонь. Наступление захлебывается. Как быть? Ждать, пока артиллеристы подавят дзоты? Но ведь время уходит. Противник может перегруппировать силы и сам броситься в контратаку. План, так четко изложенный утром комбатом Минасяном, рушится на глазах.
— Немец осторожен, его голыми руками не возьмешь,— цедит сквозь зубы Бережной.— Фронтальная атака — безнадежное занятие. Надо развивать события на левом фланге.
Его размышления прерывает чье-то шумное прерывистое дыхание. Это связной.
— От комбата,— протягивает он сложенный вдвое листок из записной книжки. По лицу бойца градом катит пот.
В записке — приказание: взводу пулеметчиков следует выдвинуться на левый фланг батальона и ударить-оттуда. «Обход. Похоже на Самсона Джангаровича. Дерзко. Неожиданно. Что ж, и мы в тактике не лыком шиты. А с комбатом лучше бы по телефону общаться, а то перебьет немец всех связных». По траншее, пригибаясь, взвод перемещается на левый фланг. На это уходит минут пятнадцать, не более. И сразу же пулеметчики открывают огонь. Потом напористо устремляются вперед вместе со всем батальоном.
Вторая траншея отбита. Противник откатывается за хутор Джулгу (с. Суворово).
— Нельзя на погоду обижаться! — категоричность в голосе рядового Байбекова заставляет Бережного улыбнуться.
Сегодня утром, когда занимали бойцы траншеи 3-й гвардейской стрелковой дивизии и выходили на исходное положение для наступления, гвардии младший лейтенант Бережной шагал в цепи стрелковой роты. «Юн-керсы» появились неожиданно. Все тут же припали к земле, лишь Байбеков маячил в окопе. Взводный рванул его за полу шинели, пригнул к земле. И этим, наверное, спас от смерти. Потом тот пошел в атаку в первой цепи, был расторопен, смел. Противника сбили с места. Сейчас солдат смотрит на искрящееся солнце и не скрывает своей радости: он — жив!
— Товарищ гвардии младший лейтенант, как тебя зовут? —допытывается у Бережного. Он ко всем в полку обращается по-домашнему, на «ты».
— Иван Михайлович,— отвечает тот, не успев удивиться необычному в данный момент вопросу.
— Сына своего Иваном назову. Ты мне жизнь спас.— Боец держит в руках каску с вмятиной от осколка.
«У него какое-то труднопроизносимое имя,— вспоминает Бережной.— Ишь, нашел время объясняться в привязонности. Да, зовут его Аким-Газы. Рядом — смерть, а он о сыне мечтает. Человек не может жить без мечты. Так оно есть, так оно и будет...»
Затем мысли Ивана Михайловича переносятся к событиям дня. «Странное название носит хутор — Джул-га,— удивляется он про себя.— И всего-то несколько приземистых домиков. Вряд ли его упомянут в числе населенных пунктов, которыми овладеет сегодня дивизия. Но им, кто ползает перед хутором по земле, запомнится надолго. В конце концов, во внимание надо принимать не размер хутора, а то, какое значение он имеет в тактическом отношении. Немцы не хотят сдавать Джулгу,. ибо он прикрывает дорогу. Вот оседлаем ее, и покатится враг безостановочно».
Тем временем на окраине хутора появляются четыре «фердинанда». Навстречу им разворачивает ствол своей «сорокопятки» Петр Гостищёв, посылает несколько снарядов, но мимо. Самоходки увеличивают скорость. Едва воспевая за ними, движется пехота. «Рота, не меньше,— прикидывает в уме Иван Михайлович.— Отсечем пехоту, а с самоходками справятся артиллеристы».
По команде Бережного расчеты меняют позицию. Теперь впереди — никаких препятствий. Стрельбу открывают прицельную.
Батарея полковых пушек тоже выдвинута на прямую наводку; безостановочно бьет по бронированным целям.
Неожиданно замолкает правофланговый пулемет. Ротный спешит туда. Так и есть, ранен командир расчета. Бережной зовет санитаров, а сам ложится за пулемет.
Ощущение привычной дрожи в руках, намертво вце-пивщихся в рукоятки, судорожные изгибы патронной ленты придают спокойствие и уверенность. Он видит, как падают и не поднимаются больше вражеские солдаты, и душа его торжествует. Пусть знают наших!
Горят две самоходки. «Молодец Винокуров, постарался! А пулеметчики справятся с пехотой, не подведут»,— вполголоса приговаривает Иван Михайлович.
Но снаряды рвутся все ближе. Перед пулеметом вы-ростает столб земли и пламени. Бережной осторожно протирает глаза, шевелит головой, ощупывает лицо, смотрит на руки. Пронесло!
Боль в правой ноге приходит чуть позже — в нее угодил осколок. Но печет почему-то спина. Иван Михайлович догадывается, что на нем горит шинель. «Значит,
термитными швыряет». Он переворачивается на спину, вдавливает свое тело в грунт, пытаясь притушить огонь. Расстегивает шинель, хочет снять ее, но лишь рвет подпаленные лохмотья. «Неужели так и сгорю заживо?» Руки его достают спусковую скобу, он давит на нее изо всей силы и уже не целится. Очередь получается какой-то непривычно- короткой...
— Вперед!—перекатывается звонкий голос гвардии капитана Минасяна и обрывается.
Призыв погибшего комбата подхватывает кто-то другой. И он несется от бойца к бойцу, поднимая в атаку на неприятеля роту за ротой.
Противник упорно цепляется за каждую пядь крымской земли, предпринимает одну контратаку за другой. Убедившись в тщетности своих усилий, обрушивает на наступающих новый бомбовый удар.
Байбекову кажется, что над позицией полка развертывается целая сотня кавалерийских бурок.
К капониру, где размещен пункт боепитания, перебежками приближается боец. «Что за бравада? Мог бы по-пластунски, а он во весь рост. Наказывать надо таких!» — сердится гвардии техник-лейтенант Петр Су-
доргин.
— Считаете себя героем? — набрасывается он на бойца. И, обращаясь ко всем, сердито отчитывает:— Погибнуть — хитрость невелика. А ты врагу досади, за- ставь его пригибаться перед твоими пулями.
Вечером становится холодно. Уставшие за день бойцы оборудуют окопы.
— Понимаете, братцы, если я не окопаюсь, то кажусь себе вроде раздетым догола, как перед рентгеном,— доверительно признается один. Он разгибает спи- ну, смахивает с лица обильный цот.— Два дня можно отнести в нашу пользу. Шутка.ли — Перекоп взяли1 Ох и немцев наколошматили...
Парторг Коробчук, прервав мелодичный свист, откликается:
— Приказано штурмовые группы создать... Вот Алексея Семеновича уже внесли в списки.
— Это Контушного, что ли? По мне — никакой разницы, все одно — наступать.
— Гутарят, что краснофлотцы уже к Севастополю прорываются,— сообщает Демидов.
— Без нас не обойдется. Пехота всюду потребна.
— Немец уверен: нам к городу не подступиться. А я думаю: возьмем и Севастополь,— утверждает Коробчук и снова принимается насвистывать. Сегодня он особенно весел. Может, от кого-то получил весточку.
Мимо проходит командир роты Иван Степанович Березовский. Здоровенный, с крутыми плечами, голова возвышается над бруствером. Он молчит, но все понимают: подгоняет и взводных, и рядовых. А чего торопить? Люди и без того не знают отдыха.
Вдалеке то появляются, то исчезают огненные стрелы. Это дальнобойная артиллерия противника ведет огонь. Но на участке, занимаемом 262-м гвардейским стрелковым полком, сравнительно спокойно. Лишь изредка с шипением пролетит одна-другая мина и разорвется где-то у самого берега, да время от времени нырнет в землю цепочка трассирующих' пуль — будто прячется в окопы.
Перед рассветом гвардии старший сержант Коробчук идет к Николаю Демидову. Его пулеметный расчет размещен по соседству. Сержант сидит на дне окопа, завернутый в плащпалатку. На коленях белеет лист бумаги, по нему скользит лучик электрофонарика. «Письмо торопится дописать»,— думает Александр Кондратье-вич. Но тот рассеивает его предположения.
— Неудобно о себе листовку читать,— откидываясь на стенку окопа, говорит Демидов.— Когда это успел сочинить?..
— Завидую настырным...— уклоняется от ответа парторг.
Он видел, какую удобную позицию выбрал вчера командир пулеметного расчета гвардии сержант Демидов и как косил фашистов. Ему, Коробчуку, было приказано выдвинуться на насыпь противотанкового рва и обеспечить продвижение роты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Однако их приготовления оказываются напрасными. Дивизия получает новую задачу.
Окрест начинают разгуливать вьюжные ветры.
Людей у военкомата — гудящий улей. У одних — повестки, другие явились сами, заодно с товарищами,— все равно ведь позовут. Одеты во что попало. В толпе снуют работники военкомата; они облегченно вздыхают, когда появляются, офицеры и старшины 87-й гвардейской стрелковой дивизии, для которой и ведется сегодняшний призыв. Мужчины в штатском, завидев- представителей частей, спешат подойти поближе.
— На каком флоте служил? — переспрашивает кого-то широкоплечий старшина и, услышав: «Каспийская флотилия», теряет интерес к мобилизованному.
— Ая ходил на «Красном Крыме»,— вмешивается в разговор другой бывший краснофлотец.— В Старой Збурьевке — все потомственные моряки.
Старшина с сочувствием смотрит на обоих и вздыхает:
— О море и не мечтайте, браточки. Будем ползать на коленочках. Но ничего, на земле даже надежнее. Весь сорок третий воюю в пехоте, и жив-здоров. Правда, куда целовали осколки, не упомню, а от смерти уходил
шесть раз, но ничего. Кто морской солью пропитан, тот в земле не скоро сгниет. Это вам Авруткин говорит, старшина второй статьи.— И он смеется задорно, бесхитростно, как ребенок.
— Из Малой Кардашинки я. Григорий Черный. В разведку возьмете?
— Местных — в одну команду? Пишите И меня. Назарова, из села Облои.
— Подучим вас, тогда и посмотрим, кого — куда. Мне, к примеру, пулеметчики и снайперы нужны. ..
— А я думал, что сразу — в бой... Откуда сами будете, товарищ младший лейтенант?
— О Нововоронцовке слышали? — Бережной сдвигает на затылок шапку, отводит взгляд в сторону, словно ориентирует собеседников, где находится его родное село.
Алексей Семенович Контушный из села Рыбальче да Иван Петрович Королюк из Старой Збурьевки— не зеленая молодежь — уже успели обо всем переговорить с Михаилом Трофимовичем Авруткиным, даже намекнули, что, дескать, до их сел — рукой подать, можно мигом доставить к празднику канистру-другую сока. Старшина 2-й статьи догадывается, о каком напитке идет речь, смеется:
— Ничего не получится, ротный больно строгий, у него такое ни-ни...
— Товарищ старший лейтенант...
— Гвардии старший лейтенант,— поправляет паренька лет восемнадцати Евдоким Николаевич Еремеев/— Разницу улавливаете? И себя уже гвардейцем считайте. Так оно надежнее будет, увереннее. Скажу, что служить в гвардейской дивизии — почет большой, но и труд немалый. У нас ведь особая проба стойкости и упорства, самая высокая проба, какая есть в нашей армии...
Машина с мобилизованными трогается.
В последнюю пятницу уходящего года бойцам и местным жителям Старой Збурьевки — приятный сюрприз: прибыли артисты дивизионного ансамбля Сигалова и Пасечника. Концерт никого не оставляет равнодушным. Расходятся из школы не спеша.
Впервые за войну новогодний праздник бойцы дивизии встречают в теплых домах, за столами, без закопченных алюминиевых котелков и щербатых деревянных
ложек — хозяева рады угостить своих освободителей всем, чем богаты.
Дмитрий Тимофеевич Михайлюк со своей продслуж-бой разместился на квартире учительницы Костенко. За ужином только и разговора, что о концерте.
— Мы и песен-то таких слыхом не слыхали,— признается сестра Евгении Андреевны — Надюша.
— Слушать Москву нам возбранялось,— рассказывает хозяйка.— Полицаи отобрали у жителей приемники. Разве спрячешь, если тут каждый знает друг о дружке все наперечет... Отстали мы от жизни не на два года, а на десятилетие.
Неожиданно ее брови-крылья начинают вздрагивать, а по щекам ползут искрящиеся капельки слез. Состояние молодой учительницы понять нетрудно: из районо пришло распоряжение открывать школу. Где взять учебники и тетради? Не претерпела ли изменений учебная программа? Когда поступят методические разработки? И еще тьма вопросов.
Дмитрию Тимофеевичу хочется как-то подбодрить девушку.
— Да что там,— говорит он как можно тверже.— И сейчас все ясно, программа одна — учить детишек любви к Родине.
Михайлюк с восхищением глядит на Евгению Андреевну: среднего роста, стройная и гибкая, как лоза. Гладкие волосы, тщательно зачесанные назад, открывают высокий белый лоб. Грустные серые глаза улыбаются, но тонкое, подвижное лицо остается строгим не по возрасту. А ему хочется, чтобы сегодня все веселились. Михайлюк дотрагивается до графина с прозрачным ис-кристым напитком:
— Вычитал я где-то: древние римляне до тридцати лет вина в рот не брали, а женщинам оно и вовсе не разрешалось. Но мы сегодня этот запрет нарушим.
— Пусть счастливым будет Новый год! — За Победу!
Как короткий, прерывистый сон мелькают дни, проведенные в Старой Збурьевке и других селах, приютивших бойцов дивизии после промозглых и застывших на морозе плавней Приднепровья. 18 января сорок четвертого года 87-я гвардейская выдвигается в Каланчак, где бойцы несут круглосуточную патрульную службу, занимаются боевой учебой. Роты и батареи с раннего
утра и до позднего вечера — на учебных полях, расположенных неподалеку от Турецкого вала. Конечно, ни один выезд не обходится без политработников.
Гвардии капитан Шабалов рад этому, знакомых у него все прибавляется. Нравится ему Тагай Манасов. Глаза узкие, ресницы так и слипаются, но видит все; по душе командиру расчета эти двое новобранцев — ловят каждое слово с лету. А он с жаром объясняет, как надо идти в атаку, затем берет пулемет, приглашает земляков сесть рядом. Заметив приближающегося заместителя командира батальона по политчасти, вскакивает навстречу, улыбается.
Умеет гвардии капитан Шабалов найти подход к людям. Не раз сравнивал его Тагай с Леонтием Макаровичем Моисеенковым, и разницу видит лишь в росте: Шабалов высок и строен. В остальном—одинаковы, оба рвутся в бой. В плавнях Дмитрий Матвеевич увлек за собой в атаку роту, но был ранен в грудь. Больше месяца лечился в медсанбате, а под Новый год вернулся в свой 2-й батальон. Его ли это забота — учить стрельбе, а вот, поди же, не делит с комбатом работу на его и
свою...
Март привносит в солдатскую жизнь некоторое облегчение. Безраздельно властвовавший над степью ветер постепенно стихает. Солнце уже не жалеет тепла для земли, и от нее поднимается пар. На глазах твердеют дороги. И вот подают свой голос птицы. Шабалов с восторженным удивлением следит взглядом за стайкой скворцов'. Они садятся на пашню. Самые нетерпеливые заводят такую знакомую мелодию.
Неужели весна?..
ВО ВЕЬ РОСТ
В ночь на 7 апреля передовые части дивизии выдвигаются на исходные позиции для наступления. Но еще до рассвета природа вносит свои коррективы в штабные разработки — летит густой мокрый снег. Мельтешат над окопакГи лопаты.
— С землей-то снег не кидай, себя демаскируешь. — Ерунда! Нам ведь наступать, немцу — обороняться. Смекай, у кого преимущество.
- Ты эти разговорчики оставь до морковкиного заговенья. Сказано: не выбрасывай черноту, значит— не выкидывай.
— Скоро тронемся...
В наступление войска идут 8 апреля, после довольно необычной артподготовки. Орудийная стрельба висит в воздухе с непродолжительными паузами два с половиной часа. Огонь стихает на несколько минут, и тогда гвардейцы поднимают над окопами манекены с нахлобученными касками. А по всему полю несется громкий клич. Наблюдатели докладывают, что вражеские солдаты спешат к своим огневым средствам. В этот момент снова начинают бить наши орудия. Значит, клюет на приманку неприятель. Ему дается время занять свои места, чтобы тут же обрушить на него новой силы огневой вал. Таких пауз несколько. Всякий раз артиллерийские разведчики докладывают о выявленных и вновь оживших огневых точках противника. Урон ему наносится еще до того, как наши стрелковые подразделения ворвутся в его первую траншею.
Артиллерия 87-й гвардейской в этот день трудится без отдыха. Стрелковые полки пока не задействованы, но готовы в любую минуту подняться со своих мест. И поднимаются. Успех всего корпуса обозначен четко, теперь его надо развить в направлении Ишуни (южнее Красноперекопска).
Гвардии младший лейтенант Бережной наблюдает, как первая цепь батальона встает над окопами и устремляется вперед. Местность открытая, и бежать надо, что есть мочи. Пригибаясь к земле, люди катят за собой пулеметы, ищут удобную позицию.
Из первой траншеи враг выбит быстро, но потом его орудия и минометы, до которых не дотянулась наша артподготовка, ставят заградительный огонь. Наступление захлебывается. Как быть? Ждать, пока артиллеристы подавят дзоты? Но ведь время уходит. Противник может перегруппировать силы и сам броситься в контратаку. План, так четко изложенный утром комбатом Минасяном, рушится на глазах.
— Немец осторожен, его голыми руками не возьмешь,— цедит сквозь зубы Бережной.— Фронтальная атака — безнадежное занятие. Надо развивать события на левом фланге.
Его размышления прерывает чье-то шумное прерывистое дыхание. Это связной.
— От комбата,— протягивает он сложенный вдвое листок из записной книжки. По лицу бойца градом катит пот.
В записке — приказание: взводу пулеметчиков следует выдвинуться на левый фланг батальона и ударить-оттуда. «Обход. Похоже на Самсона Джангаровича. Дерзко. Неожиданно. Что ж, и мы в тактике не лыком шиты. А с комбатом лучше бы по телефону общаться, а то перебьет немец всех связных». По траншее, пригибаясь, взвод перемещается на левый фланг. На это уходит минут пятнадцать, не более. И сразу же пулеметчики открывают огонь. Потом напористо устремляются вперед вместе со всем батальоном.
Вторая траншея отбита. Противник откатывается за хутор Джулгу (с. Суворово).
— Нельзя на погоду обижаться! — категоричность в голосе рядового Байбекова заставляет Бережного улыбнуться.
Сегодня утром, когда занимали бойцы траншеи 3-й гвардейской стрелковой дивизии и выходили на исходное положение для наступления, гвардии младший лейтенант Бережной шагал в цепи стрелковой роты. «Юн-керсы» появились неожиданно. Все тут же припали к земле, лишь Байбеков маячил в окопе. Взводный рванул его за полу шинели, пригнул к земле. И этим, наверное, спас от смерти. Потом тот пошел в атаку в первой цепи, был расторопен, смел. Противника сбили с места. Сейчас солдат смотрит на искрящееся солнце и не скрывает своей радости: он — жив!
— Товарищ гвардии младший лейтенант, как тебя зовут? —допытывается у Бережного. Он ко всем в полку обращается по-домашнему, на «ты».
— Иван Михайлович,— отвечает тот, не успев удивиться необычному в данный момент вопросу.
— Сына своего Иваном назову. Ты мне жизнь спас.— Боец держит в руках каску с вмятиной от осколка.
«У него какое-то труднопроизносимое имя,— вспоминает Бережной.— Ишь, нашел время объясняться в привязонности. Да, зовут его Аким-Газы. Рядом — смерть, а он о сыне мечтает. Человек не может жить без мечты. Так оно есть, так оно и будет...»
Затем мысли Ивана Михайловича переносятся к событиям дня. «Странное название носит хутор — Джул-га,— удивляется он про себя.— И всего-то несколько приземистых домиков. Вряд ли его упомянут в числе населенных пунктов, которыми овладеет сегодня дивизия. Но им, кто ползает перед хутором по земле, запомнится надолго. В конце концов, во внимание надо принимать не размер хутора, а то, какое значение он имеет в тактическом отношении. Немцы не хотят сдавать Джулгу,. ибо он прикрывает дорогу. Вот оседлаем ее, и покатится враг безостановочно».
Тем временем на окраине хутора появляются четыре «фердинанда». Навстречу им разворачивает ствол своей «сорокопятки» Петр Гостищёв, посылает несколько снарядов, но мимо. Самоходки увеличивают скорость. Едва воспевая за ними, движется пехота. «Рота, не меньше,— прикидывает в уме Иван Михайлович.— Отсечем пехоту, а с самоходками справятся артиллеристы».
По команде Бережного расчеты меняют позицию. Теперь впереди — никаких препятствий. Стрельбу открывают прицельную.
Батарея полковых пушек тоже выдвинута на прямую наводку; безостановочно бьет по бронированным целям.
Неожиданно замолкает правофланговый пулемет. Ротный спешит туда. Так и есть, ранен командир расчета. Бережной зовет санитаров, а сам ложится за пулемет.
Ощущение привычной дрожи в руках, намертво вце-пивщихся в рукоятки, судорожные изгибы патронной ленты придают спокойствие и уверенность. Он видит, как падают и не поднимаются больше вражеские солдаты, и душа его торжествует. Пусть знают наших!
Горят две самоходки. «Молодец Винокуров, постарался! А пулеметчики справятся с пехотой, не подведут»,— вполголоса приговаривает Иван Михайлович.
Но снаряды рвутся все ближе. Перед пулеметом вы-ростает столб земли и пламени. Бережной осторожно протирает глаза, шевелит головой, ощупывает лицо, смотрит на руки. Пронесло!
Боль в правой ноге приходит чуть позже — в нее угодил осколок. Но печет почему-то спина. Иван Михайлович догадывается, что на нем горит шинель. «Значит,
термитными швыряет». Он переворачивается на спину, вдавливает свое тело в грунт, пытаясь притушить огонь. Расстегивает шинель, хочет снять ее, но лишь рвет подпаленные лохмотья. «Неужели так и сгорю заживо?» Руки его достают спусковую скобу, он давит на нее изо всей силы и уже не целится. Очередь получается какой-то непривычно- короткой...
— Вперед!—перекатывается звонкий голос гвардии капитана Минасяна и обрывается.
Призыв погибшего комбата подхватывает кто-то другой. И он несется от бойца к бойцу, поднимая в атаку на неприятеля роту за ротой.
Противник упорно цепляется за каждую пядь крымской земли, предпринимает одну контратаку за другой. Убедившись в тщетности своих усилий, обрушивает на наступающих новый бомбовый удар.
Байбекову кажется, что над позицией полка развертывается целая сотня кавалерийских бурок.
К капониру, где размещен пункт боепитания, перебежками приближается боец. «Что за бравада? Мог бы по-пластунски, а он во весь рост. Наказывать надо таких!» — сердится гвардии техник-лейтенант Петр Су-
доргин.
— Считаете себя героем? — набрасывается он на бойца. И, обращаясь ко всем, сердито отчитывает:— Погибнуть — хитрость невелика. А ты врагу досади, за- ставь его пригибаться перед твоими пулями.
Вечером становится холодно. Уставшие за день бойцы оборудуют окопы.
— Понимаете, братцы, если я не окопаюсь, то кажусь себе вроде раздетым догола, как перед рентгеном,— доверительно признается один. Он разгибает спи- ну, смахивает с лица обильный цот.— Два дня можно отнести в нашу пользу. Шутка.ли — Перекоп взяли1 Ох и немцев наколошматили...
Парторг Коробчук, прервав мелодичный свист, откликается:
— Приказано штурмовые группы создать... Вот Алексея Семеновича уже внесли в списки.
— Это Контушного, что ли? По мне — никакой разницы, все одно — наступать.
— Гутарят, что краснофлотцы уже к Севастополю прорываются,— сообщает Демидов.
— Без нас не обойдется. Пехота всюду потребна.
— Немец уверен: нам к городу не подступиться. А я думаю: возьмем и Севастополь,— утверждает Коробчук и снова принимается насвистывать. Сегодня он особенно весел. Может, от кого-то получил весточку.
Мимо проходит командир роты Иван Степанович Березовский. Здоровенный, с крутыми плечами, голова возвышается над бруствером. Он молчит, но все понимают: подгоняет и взводных, и рядовых. А чего торопить? Люди и без того не знают отдыха.
Вдалеке то появляются, то исчезают огненные стрелы. Это дальнобойная артиллерия противника ведет огонь. Но на участке, занимаемом 262-м гвардейским стрелковым полком, сравнительно спокойно. Лишь изредка с шипением пролетит одна-другая мина и разорвется где-то у самого берега, да время от времени нырнет в землю цепочка трассирующих' пуль — будто прячется в окопы.
Перед рассветом гвардии старший сержант Коробчук идет к Николаю Демидову. Его пулеметный расчет размещен по соседству. Сержант сидит на дне окопа, завернутый в плащпалатку. На коленях белеет лист бумаги, по нему скользит лучик электрофонарика. «Письмо торопится дописать»,— думает Александр Кондратье-вич. Но тот рассеивает его предположения.
— Неудобно о себе листовку читать,— откидываясь на стенку окопа, говорит Демидов.— Когда это успел сочинить?..
— Завидую настырным...— уклоняется от ответа парторг.
Он видел, какую удобную позицию выбрал вчера командир пулеметного расчета гвардии сержант Демидов и как косил фашистов. Ему, Коробчуку, было приказано выдвинуться на насыпь противотанкового рва и обеспечить продвижение роты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31