..» Она готова плакать: Куда же мне теперь?» Писарь молчит, не зная, что от-ветить девушке, и принимается чистить свои сапоги. Чатем решительно кончает разговор: «Давайте накормим вас, вижу, проголодались, да и обувь просушить надо». Она не скрывает радости: «Уже забыла, когда ела...»
Восстановив в памяти этот мимолетный разговор, Умаров живо рисует в ворбражении свою невесту, оставшуюся в далеком узбекском ауле; она тоже подвижная и хрупкая, как Ольга Юрасова, только волосы и глаза-будут темнее. Хочется знать, смогла бы его любимая не растерять смелость в подобной обстановке и стать в ряды бойцов? Почему об этом ему думается сейчас — он н сам не знает. Наверное, для каждого, кто любит,— это очень важно. Или ему нравится райкомовская секретарша со спокойным задумчивым взглядом?.
Так и не решив для себя этот вопрос, Сейткул туже затягивает обмотку и спешит догнать отделение. Притороченный к вещмешку котелок пуще обычного стучит по спине. Минут десять боец месит грязь на обочине, потом занимает свое место в ротной колонне.
— Не дорога, а квашня...— раздраженно сквернословит кто-то.
— Беспокоился за вас,— поворачивается к нему сержант Легкий.
— Здесь я, товарищ командир,— сообщает о себе Сейткул.— Карахат на меня посылать не будете.
Не трудно издали приметить отделенного. Рядом с ним семенит короткими ногами Холмик. Привязался к нему еще в Краснограде и с тех пор не отстает от своего хозяина. При нежелательных, но неизбежных встречах с деревенскими собаками Холмик неприкрыто важничает, в перепалку пренебрежительно не ввязывается. Никто не слышал его тревожного лая. Правда, сержант Легкий неоднократно уверял, будто пес однажды подал голос именно в тот момент, когда к боевому охранению неслышно подкрадывались немцы. Дежурный пулеметчик встрепенулся, полыхнул длинной очередью. Скорее псего, настороже был сам отделенный, а его четвероно-
гий друг в это время безмятежно спал у ног своего хозяина и ничего не чуял. Но, видя привязанность Легкого к собаке, никто не оспаривает достоверность рассказа — все равно отделенный не отречется от Холмика. Вот и сейчас ласково треплет его по теплой мордочке, и тот виляет хвостом.
Навстречу колонне крадутся бесформенные темно-серые облака. На какой-то миг самые густые из них приостанавливаются, давая возможность напиравшим сзади соединиться вместе. Теперь на небе клубится сплошная грязно-серая масса. И не понять, из какого облака начинают сыпаться дробные капли; с каждой минутой они становятся все крупнее, и вот уже стучат по плащ-накидке так, что спине становится чувствительно. «Не град ли?» — строит Сейткул догадку. Но это обычный осенний дождь, только крупный и частый. На земле от него скользко, люди теперь идут не так быстро, - силы их начинают таять. Заметив, что отделенный взвалил и на второе плечо винтовку, Сейткул тоже предлагает соседу свою помощь. Тот не отказывается.
— Выручаете? А кто в бою за них будет управляться с оружием? — голос у командира полка раздраженный.— Что это за бойцы, если один переход не одолеют?
Сержант Легкий вступается за своих подчиненных:
— Товарищ майор, прошли-то уже поди километров пятнадцать...
Минут через десять несется желанная команда:
— Привал!
Чутово полк оставил без боя. Восемнадцать суток сдерживали напор врага. Но коль есть приказ — его следует выполнять. И Сейткул не понимает, почему солдаты ругаются по поводу отхода. Вот и сейчас он слышит унылый голос:
— И нонче топаем проселками. Деревень-то стесняемся, боимся в глаза людям смотреть...
Умаров, не мешкая, садится. Спускает ноги в неглубокий кювет. «Без дорог нет проселков»,— услышал он однажды новую для себя фразу. А какая дорога без бойца? Непросто это — привыкнуть к дорогам. Гладкие и спокойные они бывают разве что в сказках. Вообще, армейская служба дается не сразу, и не каждому. Бывало, только разложит вещевой мешок в поисках чего-нибудь съестного, как надо приниматься за отполированную до блеска лопату. Невеселое это дело — поспешко рыть окопы. Но ведь надо. Й командир отделения, как всегда, рядом, все смотрит да смотрит. «Что я, один у него в подчинении? Или неповоротливее других?» — возмущался про себя Сейткул. Потом понял: командир хотел бойца хорошего из него сделать. И сделал. Только вчера слышал о себе: «Умаров — получше некоторых». Нот только не знает Сейткул, забудут ли в полку его минутную слабость. В один день погибли два его земляка, и не сумел скрыть нахлынувшее горе. Стыдился обильных горячих слез, но удержаться не смог, плакал навзрыд. Русские ребята крепкую имеют волю, не видел, чтобы они ревели, как дети, когда падали и не поднимались их товарищи. Сейткул после того боя считал, что остался один, без друзей. А теперь он так не думает — в роте все ему стали близкими. Пожалуй, как в его кишлаке — половина родня.
— Подыма-айсь! — рокочет совсем рядом голос ротного.
На востоке ширится и тянется ввысь красноватая, с темными прожилками полоса. В створе с ней облака расступаются на отдельные стада и, миновав этот неширокий коридор, вновь выстраиваются в прежнюю линию, плывут дальше. Но коридор все расширяется, небо светлеет, и дождь идет на спад.
— Дня не хватит, чтобы проветрить одежонку! — чертыхается кто-то негромко.
Перед рассветом бойцы цепляются еще за один рубеж. Тут не только окопы отрыты, но и траншея в полный рост — это забота местного населения.
— На все готовенькое пожаловали,— не скрывает радости Легкий.— Это нам возмещение за тягучий дождик.
- Пока не рассвело, займем позицию,— распоряжается командир роты Струков.
— Смотрите, товарищ сержант,— вдруг шепчет Умаров.— Немцы! Сами идут в плен. Если они сюда спустятся, мы их тут же обезвредим без выстрела.
Сержант проворно перемещается вслед за Умаровым влево, как раз к тому месту, куда приближаются вражеские солдаты. Дожидаются, пока те достигнут изгиба траншеи, но тут преждевременно открывает стрельбу ручной пулеметчик. Немцы плотно прижимаются к земле, потом пятятся назад.
— Отделение, перебежками, за мной! — Легкий рывком выскакивает из траншеи.
За ним бежит Умаров. Вдвоем им не справиться, и тогда на помощь спешат Бодров, Озеров и еще два сапера. Бойцы в азарте. Схватка настораживает ротного. Он посылает автоматчиков. Но им уже делать нечего. Разочарованные Легкий и Умаров, а за ними и саперы, тоже понурые, возвращаются в свою траншею.
— Может, там раненый остался? — интересуется Каневский.
— Не сдаются, гады! — раздраженно сплевывает себе под ноги Легкий.—Трое успели скрыться в посадке.
— Ясно, это разведка. Основные силы на подходе. Действительно, в полдень полку приходится отражать
атаку. Цепи вражеской пехоты катят одна за другой. Им остается преодолеть до окопов какой-нибудь километр, когда артполк открывает огонь. Частокол фигур редеет, но враг продвигается еще метров на сто. Бата-
реи обстреливают фашистов картечью. Они топчутся на месте, стреляют с колена, и, наконец, залегают. Теперь огонь ведет весь батальон. Конечно, он вскрыл свою оборону, но другого выхода нет. Цепи плотные. Наседают. Взвод Сергея Мальцева обходит с фланга господствующую высоту, захваченную противником. Немцы не ожидали такой дерзости, какое-то время находятся в замешательстве, потом отступают к жиденькому кустарнику. Наша артиллерия сразу же переносит огонь в глубину. А по телефону несется резкий, понукающий голос командира дивизии: он требует немедленно начать преследование. За полчаса два батальона успевают вклиниться в оборону противника, но враг стремительно контратакует. Нашим подразделениям ничего не остается, как возвратиться на свои позиции.
Фашисты, видимо, понесли ощутимый урон, до конца дня они больше не атакуют.
...В штабе полка Кирилл Яковлевич появился лишь к вечеру. За столом, обложившись множеством сводок, пыхтели два писаря, подсчитывая потери.
— Сколько же человек у нас осталось? — голос командира полка уставший и хриплый.
— Еще неизвестно,— отвечает один из писарей.
— Может, во взводах перекличку провести? Как думаешь, комиссар? — обращается Тымчик к Заседате-леву, шуршащему в углу свежей газетой.
Раздумья неотступно следуют за ним по пятам, не давая покоя. Сейчас он хочет хоть кратко высказаться. Вот закончился трудный в своей ярости еще один фронтовой день. Во всех ли ротах подведут его итоги? И кто сделает толковый разбор боя, если в батальонах осталось по два средних командира и по одному политработнику? Когда придет пополнение? Бойцы все чаще высказывают нетерпеливое желание от обороны перейти в наступление. Нет, просто так, по наитию, полк не ринется в атаку, во всем нужен трезвый расчет и разумный риск—разве не этому он учит своих подчиненных... Заботиться о них надо постоянно. Пока что горячая пища доставляется только ночью, этак недолго истощить бойцов. А как обострить их бдительность? Вчера около сельской церкви были перерезаны провода телефонной связи штаба полка с батальоном, и никто не обнаружил диверсантов. Позиция первой роты неожиданно подверглась обстрелу из крупнокалиберного пулемета, невесть откуда взявшегося.
Выслушав эти откровения, Заседателев тянется к лампе с самодельным матерчатым абажуром, крутит ослабевший фитиль:
— Проведем делегатское партсобрание. Пора всерьез и предметно поговорить об авангардной роли коммунистов...
— Заметил я, что после боя кое-кто чувствовал себя неважнецки. Ну, это между прочим,— глаза Тымчика теплеют.— Видел в селе афишу о приезде харьковского театра. Примем артистов с удовольствием... А знаешь ли ты, что перед Харьковом по.ставили надолбы метра два высотой?..
Заседателев говорит раздумчиво:
— Самый крепкий оборонительный заслон — это наше мужество и патриотизм!
Приносят папку с поступившими за день приказами и распоряжениями. Один из документов Тымчик передает военкому.
— Прочти, это важнее наших сиюминутных хлопот... Искоренить грубость с подчиненными, самодурство... Серьезный приказ. Давай-ка соберем командиров батальонов и рот. Сейчас же, чтобы днем не демаскировать позицию.
— Поздно, Кирилл Яковлевич, двенадцатый час ночи,— возражает Заседателев и смущается оттого, что впервые назвал командира полка по имени и отчеству, нарушив уставное требование.— Сутки-то потерпит документ, товарищ майор.
После непродолжительной паузы Тымчик советуется:
— Кого на батальон рекомендуешь?
— Семена Ильича Струкова,— не долго думая, отвечает военком и добавляет: — А чего спрашиваешь? Сам людей узнал не хуже меня.
— Струков подходит. А на роту автоматчиков можно назначить лейтенанта Мальцева. Согласен?
— Он человек решительный,— поддерживает Валерий Федорович. Собирает со стола пухлую стопку газет, подступает почти вплотную к командиру полка: — Стоять с такими людьми будем насмерть.
Тымчик долго не спускает с него глаз. «Оказывается, я всего на два года старше, а выглядит он лет на десять моложе меня,— приходит в голову сравнение.— Наверное, все блондины такие».
Постепенно из разговоров Кириллу Яковлевичу стало известно, что Заседателев пришел в дивизию с должности второго секретаря Вяземского райкома партии; до этого, после окончания пединститута, шесть лет редактировал районную газету. Странно, но штатского в нем ничего нет. Да, собственно, что здесь удивительного. Три года кадровой службы; в 1929-м уволен в запас с должности командира взвода. Потом ежегодно бывал на военных сборах. Как инструктор пропаганды полка участвовал в походе за освобождение Западной Белоруссии, в вооруженном конфликте с белофиннами; там отличился, был награжден орденом Красного Знамени. В 300-ю его вначале определили инструктором политотдела, а в конце сентября назначили военкомом 1051-го стрелкового полка. «Человек на своем месте,— думает о нем Тымчик.— Уверен: с ним мы сработаемся». А вслух вдруг предлагает:
— Давай разделимся по батальонам. Я пойду к Струкову. Завтра Меркулов обещал денек жаркий...
Точно эхо, несутся призывные слова к атаке. Не поворачивая головы, старшина Пугин ставит сразу покрасневшие глаза то вправо, то влево и с удовлетворением отмечает, как над окопами вырастает фигура ротного, поднимается сержант Легкий, за ним Баглик. Но почему же никто не стреляет? Только об этом подумал, как позади у кого-то не хватает выдержки, и одиночный винтовочный выстрел надолго отдается в ушах. Треск вражеских пулеметов — и все припадают к земле. Этот бугорок как-будто специально вырос здесь для Баглика. Андрей ложится за него, прицеливается. И тут же сокрушается, что мушка винтовки прыгает, он не может сосредоточиться. Из-за чего бы это?
— Прибавь парку, Алтухов! Ты меня слышишь? — трясет трубкой Сергей Мальцев, но телефон не отзывается.
«Здесь мы можем застрять,— мельком думает Баглик.— Сколько вреда, оказывается, способен причинить один пулемет». Ему видны заросли ольшанника, что тянутся чуть левее. Деревья эти настырные, все еще держат на ветвях листву, сопротивляются ветру. «Если растет ольха, значит, места топкие, заболоченные,— размышляет Андрей.— Оттуда и можно зайти врагу в тыл».
Разрешения долго добиваться не приходится. Командир отделения кивает двум красноармейцам:
— Пойдете с Багликом.
Перебежками они быстро покрывают расстояние. Вот и огневая точка. Баглик бросает гранату, срывается с места, бежит, задевая землю черенком свисающей с пояса саперной лопатки; в левой руке винтовка, в правой — еще одна граната наготове. Но она пока без надобности: двое, что были у пулемета, скорчились в неестественных позах. Откуда взялись те, что лавируют между кустиками, убегая к деревне? Пулемет можно повернуть им в спину, если он исправный. Но даже одного взгляда достаточно, чтобы отказаться от этого намерения: на кожухе видны отметины осколков.
Густая цепь бойцов вырастает неожиданно. Андрей ищет взглядом Легкого, но все люди сливаются в одну серую массу.
По тощей, в одну улицу, деревне бойцы проносятся вихрем. Победа! В ушах Андрея стоит колокольный звон. Конечно, это от возбуждения. Он слышит охрипший голос отделенного, тот чуть ли не каждого выводит из боя за руку. Увлекся не в меру и Баглик, Ему видно, как в сарай проталкивается широкая спина немца. Вслед за ним, с пулеметом на плече, туда же скрывается другой. Сколько их там?
— Ты куда? Назад! — звенит знакомый голос.
Но Баглик и не предполагает, что это предупреждение относится именно к нему. Да и сарай уже почти рядом. Андрей тяйет на себя дверь; она скрипит, но поддается. В образовавшуюся щель бросает гранату, а сам прижимается к шершавой стене. Ему ясно, что из-за двери могут скосить пулеметной очередью. Но ведь кто-то должен идти первым! Да и укрывшиеся в сарае пока молчат. Или граната сыграла свою роль, или немцы просто ждут, пока он появится в проеме двери, чтобы выстрелить наверняка.
Все происходит почти так, как и предугадывал Андрей. Вот он распахивает дверь и лицом к лицу сталкивается с ухмыляющимся гитлеровцем. Тот* стреляет первым. «Ишь ты, опередил». Андрей чувствует, как ноги подгибаются помимо его желания, и он вот-вот свалится на мягкую солому. Его душит кашель, во рту полно сладкой слюны, он слышит свое сиплое дыхдние. В какой-то миг кажется, что в груди у него разгорается невиданной мощи пламя, силы прибывают, он прыгает на немца и сдавливает сухими пальцами его широкое костлявое гор ло. Падают они уже вдвоем...
В таком положении и застают комсомольца Баглика подоспевшие бойцы. Затухающий его взгляд как бы объясняет случившееся: «Не вы опоздали, а я поспешил — не ругайте меня».
— Спел свою песню!— старшина Пугин не в состоянии скрыть тоску и отчаяние, что навалились на сердце. Он долго мнет в руках выцветшую пилотку, ни на кого не смотрит. Потом распрямляется: — Где Каневский?..
Санинструктор откликается рядом. Спина согнута под- тяжестью трех винтовок, по-детски ясные глаза его смотрят виновато, будто корит он себя за то, что опоздал к Баглику.
— Похороним Андрея Алексеевича со всеми почестями,— говорит Каневский тихо; смотрит по сторонам, заключает: — Возле березки.
На невысокий бугорок сырой земли, кружась, тихо ложатсй золотые березовые листья. Вблизи вбит шест с пятиконечной звездой, покрасить которую нечем.
— Пусть земля будет тебе пухом! ...Приказ отходить на прежнюю позицию сержанту Легкому показался странным. Зачем же они старались? Но старшина Пугин рассеивает сомнения:
— Это же разведка боем. А после разведки все домой возвращаются. Ты там поглядывай, как бы немец по пятам не увязался.
К удивлению многих бойцов, весь этот день я следующий враг их не тревожил. Передышку все использовали с толком: надежнее маскировали окопы, определя-ли расстояние др ориентиров, чистили оружие, приводили в порядок одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Восстановив в памяти этот мимолетный разговор, Умаров живо рисует в ворбражении свою невесту, оставшуюся в далеком узбекском ауле; она тоже подвижная и хрупкая, как Ольга Юрасова, только волосы и глаза-будут темнее. Хочется знать, смогла бы его любимая не растерять смелость в подобной обстановке и стать в ряды бойцов? Почему об этом ему думается сейчас — он н сам не знает. Наверное, для каждого, кто любит,— это очень важно. Или ему нравится райкомовская секретарша со спокойным задумчивым взглядом?.
Так и не решив для себя этот вопрос, Сейткул туже затягивает обмотку и спешит догнать отделение. Притороченный к вещмешку котелок пуще обычного стучит по спине. Минут десять боец месит грязь на обочине, потом занимает свое место в ротной колонне.
— Не дорога, а квашня...— раздраженно сквернословит кто-то.
— Беспокоился за вас,— поворачивается к нему сержант Легкий.
— Здесь я, товарищ командир,— сообщает о себе Сейткул.— Карахат на меня посылать не будете.
Не трудно издали приметить отделенного. Рядом с ним семенит короткими ногами Холмик. Привязался к нему еще в Краснограде и с тех пор не отстает от своего хозяина. При нежелательных, но неизбежных встречах с деревенскими собаками Холмик неприкрыто важничает, в перепалку пренебрежительно не ввязывается. Никто не слышал его тревожного лая. Правда, сержант Легкий неоднократно уверял, будто пес однажды подал голос именно в тот момент, когда к боевому охранению неслышно подкрадывались немцы. Дежурный пулеметчик встрепенулся, полыхнул длинной очередью. Скорее псего, настороже был сам отделенный, а его четвероно-
гий друг в это время безмятежно спал у ног своего хозяина и ничего не чуял. Но, видя привязанность Легкого к собаке, никто не оспаривает достоверность рассказа — все равно отделенный не отречется от Холмика. Вот и сейчас ласково треплет его по теплой мордочке, и тот виляет хвостом.
Навстречу колонне крадутся бесформенные темно-серые облака. На какой-то миг самые густые из них приостанавливаются, давая возможность напиравшим сзади соединиться вместе. Теперь на небе клубится сплошная грязно-серая масса. И не понять, из какого облака начинают сыпаться дробные капли; с каждой минутой они становятся все крупнее, и вот уже стучат по плащ-накидке так, что спине становится чувствительно. «Не град ли?» — строит Сейткул догадку. Но это обычный осенний дождь, только крупный и частый. На земле от него скользко, люди теперь идут не так быстро, - силы их начинают таять. Заметив, что отделенный взвалил и на второе плечо винтовку, Сейткул тоже предлагает соседу свою помощь. Тот не отказывается.
— Выручаете? А кто в бою за них будет управляться с оружием? — голос у командира полка раздраженный.— Что это за бойцы, если один переход не одолеют?
Сержант Легкий вступается за своих подчиненных:
— Товарищ майор, прошли-то уже поди километров пятнадцать...
Минут через десять несется желанная команда:
— Привал!
Чутово полк оставил без боя. Восемнадцать суток сдерживали напор врага. Но коль есть приказ — его следует выполнять. И Сейткул не понимает, почему солдаты ругаются по поводу отхода. Вот и сейчас он слышит унылый голос:
— И нонче топаем проселками. Деревень-то стесняемся, боимся в глаза людям смотреть...
Умаров, не мешкая, садится. Спускает ноги в неглубокий кювет. «Без дорог нет проселков»,— услышал он однажды новую для себя фразу. А какая дорога без бойца? Непросто это — привыкнуть к дорогам. Гладкие и спокойные они бывают разве что в сказках. Вообще, армейская служба дается не сразу, и не каждому. Бывало, только разложит вещевой мешок в поисках чего-нибудь съестного, как надо приниматься за отполированную до блеска лопату. Невеселое это дело — поспешко рыть окопы. Но ведь надо. Й командир отделения, как всегда, рядом, все смотрит да смотрит. «Что я, один у него в подчинении? Или неповоротливее других?» — возмущался про себя Сейткул. Потом понял: командир хотел бойца хорошего из него сделать. И сделал. Только вчера слышал о себе: «Умаров — получше некоторых». Нот только не знает Сейткул, забудут ли в полку его минутную слабость. В один день погибли два его земляка, и не сумел скрыть нахлынувшее горе. Стыдился обильных горячих слез, но удержаться не смог, плакал навзрыд. Русские ребята крепкую имеют волю, не видел, чтобы они ревели, как дети, когда падали и не поднимались их товарищи. Сейткул после того боя считал, что остался один, без друзей. А теперь он так не думает — в роте все ему стали близкими. Пожалуй, как в его кишлаке — половина родня.
— Подыма-айсь! — рокочет совсем рядом голос ротного.
На востоке ширится и тянется ввысь красноватая, с темными прожилками полоса. В створе с ней облака расступаются на отдельные стада и, миновав этот неширокий коридор, вновь выстраиваются в прежнюю линию, плывут дальше. Но коридор все расширяется, небо светлеет, и дождь идет на спад.
— Дня не хватит, чтобы проветрить одежонку! — чертыхается кто-то негромко.
Перед рассветом бойцы цепляются еще за один рубеж. Тут не только окопы отрыты, но и траншея в полный рост — это забота местного населения.
— На все готовенькое пожаловали,— не скрывает радости Легкий.— Это нам возмещение за тягучий дождик.
- Пока не рассвело, займем позицию,— распоряжается командир роты Струков.
— Смотрите, товарищ сержант,— вдруг шепчет Умаров.— Немцы! Сами идут в плен. Если они сюда спустятся, мы их тут же обезвредим без выстрела.
Сержант проворно перемещается вслед за Умаровым влево, как раз к тому месту, куда приближаются вражеские солдаты. Дожидаются, пока те достигнут изгиба траншеи, но тут преждевременно открывает стрельбу ручной пулеметчик. Немцы плотно прижимаются к земле, потом пятятся назад.
— Отделение, перебежками, за мной! — Легкий рывком выскакивает из траншеи.
За ним бежит Умаров. Вдвоем им не справиться, и тогда на помощь спешат Бодров, Озеров и еще два сапера. Бойцы в азарте. Схватка настораживает ротного. Он посылает автоматчиков. Но им уже делать нечего. Разочарованные Легкий и Умаров, а за ними и саперы, тоже понурые, возвращаются в свою траншею.
— Может, там раненый остался? — интересуется Каневский.
— Не сдаются, гады! — раздраженно сплевывает себе под ноги Легкий.—Трое успели скрыться в посадке.
— Ясно, это разведка. Основные силы на подходе. Действительно, в полдень полку приходится отражать
атаку. Цепи вражеской пехоты катят одна за другой. Им остается преодолеть до окопов какой-нибудь километр, когда артполк открывает огонь. Частокол фигур редеет, но враг продвигается еще метров на сто. Бата-
реи обстреливают фашистов картечью. Они топчутся на месте, стреляют с колена, и, наконец, залегают. Теперь огонь ведет весь батальон. Конечно, он вскрыл свою оборону, но другого выхода нет. Цепи плотные. Наседают. Взвод Сергея Мальцева обходит с фланга господствующую высоту, захваченную противником. Немцы не ожидали такой дерзости, какое-то время находятся в замешательстве, потом отступают к жиденькому кустарнику. Наша артиллерия сразу же переносит огонь в глубину. А по телефону несется резкий, понукающий голос командира дивизии: он требует немедленно начать преследование. За полчаса два батальона успевают вклиниться в оборону противника, но враг стремительно контратакует. Нашим подразделениям ничего не остается, как возвратиться на свои позиции.
Фашисты, видимо, понесли ощутимый урон, до конца дня они больше не атакуют.
...В штабе полка Кирилл Яковлевич появился лишь к вечеру. За столом, обложившись множеством сводок, пыхтели два писаря, подсчитывая потери.
— Сколько же человек у нас осталось? — голос командира полка уставший и хриплый.
— Еще неизвестно,— отвечает один из писарей.
— Может, во взводах перекличку провести? Как думаешь, комиссар? — обращается Тымчик к Заседате-леву, шуршащему в углу свежей газетой.
Раздумья неотступно следуют за ним по пятам, не давая покоя. Сейчас он хочет хоть кратко высказаться. Вот закончился трудный в своей ярости еще один фронтовой день. Во всех ли ротах подведут его итоги? И кто сделает толковый разбор боя, если в батальонах осталось по два средних командира и по одному политработнику? Когда придет пополнение? Бойцы все чаще высказывают нетерпеливое желание от обороны перейти в наступление. Нет, просто так, по наитию, полк не ринется в атаку, во всем нужен трезвый расчет и разумный риск—разве не этому он учит своих подчиненных... Заботиться о них надо постоянно. Пока что горячая пища доставляется только ночью, этак недолго истощить бойцов. А как обострить их бдительность? Вчера около сельской церкви были перерезаны провода телефонной связи штаба полка с батальоном, и никто не обнаружил диверсантов. Позиция первой роты неожиданно подверглась обстрелу из крупнокалиберного пулемета, невесть откуда взявшегося.
Выслушав эти откровения, Заседателев тянется к лампе с самодельным матерчатым абажуром, крутит ослабевший фитиль:
— Проведем делегатское партсобрание. Пора всерьез и предметно поговорить об авангардной роли коммунистов...
— Заметил я, что после боя кое-кто чувствовал себя неважнецки. Ну, это между прочим,— глаза Тымчика теплеют.— Видел в селе афишу о приезде харьковского театра. Примем артистов с удовольствием... А знаешь ли ты, что перед Харьковом по.ставили надолбы метра два высотой?..
Заседателев говорит раздумчиво:
— Самый крепкий оборонительный заслон — это наше мужество и патриотизм!
Приносят папку с поступившими за день приказами и распоряжениями. Один из документов Тымчик передает военкому.
— Прочти, это важнее наших сиюминутных хлопот... Искоренить грубость с подчиненными, самодурство... Серьезный приказ. Давай-ка соберем командиров батальонов и рот. Сейчас же, чтобы днем не демаскировать позицию.
— Поздно, Кирилл Яковлевич, двенадцатый час ночи,— возражает Заседателев и смущается оттого, что впервые назвал командира полка по имени и отчеству, нарушив уставное требование.— Сутки-то потерпит документ, товарищ майор.
После непродолжительной паузы Тымчик советуется:
— Кого на батальон рекомендуешь?
— Семена Ильича Струкова,— не долго думая, отвечает военком и добавляет: — А чего спрашиваешь? Сам людей узнал не хуже меня.
— Струков подходит. А на роту автоматчиков можно назначить лейтенанта Мальцева. Согласен?
— Он человек решительный,— поддерживает Валерий Федорович. Собирает со стола пухлую стопку газет, подступает почти вплотную к командиру полка: — Стоять с такими людьми будем насмерть.
Тымчик долго не спускает с него глаз. «Оказывается, я всего на два года старше, а выглядит он лет на десять моложе меня,— приходит в голову сравнение.— Наверное, все блондины такие».
Постепенно из разговоров Кириллу Яковлевичу стало известно, что Заседателев пришел в дивизию с должности второго секретаря Вяземского райкома партии; до этого, после окончания пединститута, шесть лет редактировал районную газету. Странно, но штатского в нем ничего нет. Да, собственно, что здесь удивительного. Три года кадровой службы; в 1929-м уволен в запас с должности командира взвода. Потом ежегодно бывал на военных сборах. Как инструктор пропаганды полка участвовал в походе за освобождение Западной Белоруссии, в вооруженном конфликте с белофиннами; там отличился, был награжден орденом Красного Знамени. В 300-ю его вначале определили инструктором политотдела, а в конце сентября назначили военкомом 1051-го стрелкового полка. «Человек на своем месте,— думает о нем Тымчик.— Уверен: с ним мы сработаемся». А вслух вдруг предлагает:
— Давай разделимся по батальонам. Я пойду к Струкову. Завтра Меркулов обещал денек жаркий...
Точно эхо, несутся призывные слова к атаке. Не поворачивая головы, старшина Пугин ставит сразу покрасневшие глаза то вправо, то влево и с удовлетворением отмечает, как над окопами вырастает фигура ротного, поднимается сержант Легкий, за ним Баглик. Но почему же никто не стреляет? Только об этом подумал, как позади у кого-то не хватает выдержки, и одиночный винтовочный выстрел надолго отдается в ушах. Треск вражеских пулеметов — и все припадают к земле. Этот бугорок как-будто специально вырос здесь для Баглика. Андрей ложится за него, прицеливается. И тут же сокрушается, что мушка винтовки прыгает, он не может сосредоточиться. Из-за чего бы это?
— Прибавь парку, Алтухов! Ты меня слышишь? — трясет трубкой Сергей Мальцев, но телефон не отзывается.
«Здесь мы можем застрять,— мельком думает Баглик.— Сколько вреда, оказывается, способен причинить один пулемет». Ему видны заросли ольшанника, что тянутся чуть левее. Деревья эти настырные, все еще держат на ветвях листву, сопротивляются ветру. «Если растет ольха, значит, места топкие, заболоченные,— размышляет Андрей.— Оттуда и можно зайти врагу в тыл».
Разрешения долго добиваться не приходится. Командир отделения кивает двум красноармейцам:
— Пойдете с Багликом.
Перебежками они быстро покрывают расстояние. Вот и огневая точка. Баглик бросает гранату, срывается с места, бежит, задевая землю черенком свисающей с пояса саперной лопатки; в левой руке винтовка, в правой — еще одна граната наготове. Но она пока без надобности: двое, что были у пулемета, скорчились в неестественных позах. Откуда взялись те, что лавируют между кустиками, убегая к деревне? Пулемет можно повернуть им в спину, если он исправный. Но даже одного взгляда достаточно, чтобы отказаться от этого намерения: на кожухе видны отметины осколков.
Густая цепь бойцов вырастает неожиданно. Андрей ищет взглядом Легкого, но все люди сливаются в одну серую массу.
По тощей, в одну улицу, деревне бойцы проносятся вихрем. Победа! В ушах Андрея стоит колокольный звон. Конечно, это от возбуждения. Он слышит охрипший голос отделенного, тот чуть ли не каждого выводит из боя за руку. Увлекся не в меру и Баглик, Ему видно, как в сарай проталкивается широкая спина немца. Вслед за ним, с пулеметом на плече, туда же скрывается другой. Сколько их там?
— Ты куда? Назад! — звенит знакомый голос.
Но Баглик и не предполагает, что это предупреждение относится именно к нему. Да и сарай уже почти рядом. Андрей тяйет на себя дверь; она скрипит, но поддается. В образовавшуюся щель бросает гранату, а сам прижимается к шершавой стене. Ему ясно, что из-за двери могут скосить пулеметной очередью. Но ведь кто-то должен идти первым! Да и укрывшиеся в сарае пока молчат. Или граната сыграла свою роль, или немцы просто ждут, пока он появится в проеме двери, чтобы выстрелить наверняка.
Все происходит почти так, как и предугадывал Андрей. Вот он распахивает дверь и лицом к лицу сталкивается с ухмыляющимся гитлеровцем. Тот* стреляет первым. «Ишь ты, опередил». Андрей чувствует, как ноги подгибаются помимо его желания, и он вот-вот свалится на мягкую солому. Его душит кашель, во рту полно сладкой слюны, он слышит свое сиплое дыхдние. В какой-то миг кажется, что в груди у него разгорается невиданной мощи пламя, силы прибывают, он прыгает на немца и сдавливает сухими пальцами его широкое костлявое гор ло. Падают они уже вдвоем...
В таком положении и застают комсомольца Баглика подоспевшие бойцы. Затухающий его взгляд как бы объясняет случившееся: «Не вы опоздали, а я поспешил — не ругайте меня».
— Спел свою песню!— старшина Пугин не в состоянии скрыть тоску и отчаяние, что навалились на сердце. Он долго мнет в руках выцветшую пилотку, ни на кого не смотрит. Потом распрямляется: — Где Каневский?..
Санинструктор откликается рядом. Спина согнута под- тяжестью трех винтовок, по-детски ясные глаза его смотрят виновато, будто корит он себя за то, что опоздал к Баглику.
— Похороним Андрея Алексеевича со всеми почестями,— говорит Каневский тихо; смотрит по сторонам, заключает: — Возле березки.
На невысокий бугорок сырой земли, кружась, тихо ложатсй золотые березовые листья. Вблизи вбит шест с пятиконечной звездой, покрасить которую нечем.
— Пусть земля будет тебе пухом! ...Приказ отходить на прежнюю позицию сержанту Легкому показался странным. Зачем же они старались? Но старшина Пугин рассеивает сомнения:
— Это же разведка боем. А после разведки все домой возвращаются. Ты там поглядывай, как бы немец по пятам не увязался.
К удивлению многих бойцов, весь этот день я следующий враг их не тревожил. Передышку все использовали с толком: надежнее маскировали окопы, определя-ли расстояние др ориентиров, чистили оружие, приводили в порядок одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31