Обуты в нечто вроде лаптей из соломы.
— Это у них эрзац-валенки. Как на лыжах катятся — не угонишься...
— Вы подковырки свои оставьте,— урезонивает острословов Пермяков.— Противник еще даст встряску.
Небо темнеет на глазах. И вот уже потяжелевшие тучи разбрызгивают снег.
В полночь полк вступает в темное полуразрушенное село. Как по цепочке передается лай собак. Найти ночлег не так просто, как кажется на первый взгляд,
— Сестра-Аленушка, нельзя ли где-нибудь пристроить вещмешок? — Денисов вносит с собой в избу клубы холодного воздуха, делает прискорбное лицо и усиленно растирает якобы совеем окоченевшие руки.
— Зовут меня Марфой... Видите, шагнуть негде. Куда приткнетесь? — Она поправляет на голове цветастый треугольник ситцевого платка, оглядывается.
— Сам на мешок голову приклоню...
— Сидайте, чего из пустого в порожнее переливатъ.
Как бы ни было тесно в избе, а над головой -крыша. Все мгновенно засыпают. Лишь часовые — на ногах. Сменяются через час. Пермяков тормошит очередного бойца, которому заступать на пост, и слышит за дверью разговор:
- Чего стучать-то? Ты же банщиком не работал, так ведь? А тут наши девчата разместились. Месяц не раздевались, теперь окна занавесили, отмываются.
Раздается смех, и все на время умолкают. «Пронесло»,— успокаивается Злобин. Вскоре его, однако, будит Пермяков:
— Прибыл полковник из штаба армии. Требует старшего.
— В доме — заместитель командира дивизии подполковник Тымчик,— растерянно сообщает Злобин неожиданному гостю.
— Ведите к нему.
При свете лампы Тымчик скользит, утомленным взглядом по документам незнакомца. Перед ним — заместитель начальника штаба 2-й гвардейской армии полковник М. Д. Грецов:
— Давайте вашу карту, подполковник, поставлю задачу. Ишь, мойку устроили. Откуда, думаю, женщины взялись?
— Шутники у нас не переводятся,— Кирилл Яковлевич ждет, пока полковник кончит скрипеть цветными карандашами. Хочет спросить, когда поступит письменный приказ, но Грецов, опередив вопрос, передает прозрачный лист бумаги. На нем стремительные рукописные строки:
«300 СД с 4.00 26.12.42 г. переходит в подчинение ко-мандарма 2-й гвардейской.
Командующий армией приказал:
К 7.00 26.12.42 выйти к западу от п. Генераловский и выдвинуть передовые отряды к западу от ст. Потемкинская» .
И снова поспешные марш-броски дивизии. Перед вечером в одном из хуторов Тымчик неожиданно сталкивается с Заседателевым. Обрадовавшись
встрече, говорят поначалу о пустяках. Потом разговор обостряется, и Заседателев готов обидеться. Но Тымчик не намерен смягчаться.
— Захватили пленных? Говорят, сам ходил в разведку... Партизанишь. Вы с Домниковым решили перещегог лять один другого..
— Ты, Кирилл Яковлевич, не сердись. Теперь ведь не те времена, что были раньше. Чутово помнишь? Я тогда даже сгоряча поставил вопрос в донесении: а не посылаем ли мы в фашистские лагеря своих добровольных пленных? Теперь ведь немцы лишь для вида сопротивляются, когда их берут паши разведчики, хотя страх перед репрессиями со стороны нацистов у них еще велик...
— Ну, а Ермолов как себя чувствует? Заседателев. понимает: скорее всего, замкомдив хочет спросить, какие у него сложились взаимоотношения с командиром полка, но прямо поставить вопрос не решается. Заседателев же не помышляет высказываться намеками.
— По-моему, мы нашли общий язык. Вчера вместе были на батальонном партсобрании. Знаешь, сейчас в батальоне коммунистов больше, чем числилось по всему полку на Донце., И вообще, слабых духом у нас нет. Появилась уверенность в себе, окрепла воля, тверже стал,
закалился наш солдат.
Утром 30 декабря становится известно, что танки генерала П. А. Ротмистрова ворвались в поселок Котель-никовский (ныне — г. Котельниково) . С группировкой МанШтейна покончено. Теперь у наших войск есть полная возможность развивать наступление на Ростов. Сталинградский фронт переименовывается в Южный.
На рассвете пехотинцы по команде снимаются с ночлега. Пока не рассеется туман, надо пройти до соседнего хутора и там переждать налет вражеской авиации. Сегодня, как и вчера, она не усидит на аэродромах. Вслед
за пехотой идут батареи артполка на конной тяге: гаубичные выдвигаются последними, у них — автотранспорт. Дивизия скорым темпом продвигается по обеим берегам Дона. Один за другим переходят в наши руки населенные пункты: Городской, Чаусовский, Кирьянов, Потемкинская, Ближние Чигонаки, Красноярский, Верхне-Кур-
моярский, Островский, Нижне-Яблочный, Веселый, Куди-нов, Бирючий, Генераловский, Красный, Степано-Разин-ский,.Ватажный...
В строю поговаривают:
— Километров сто пятьдесят отмахали.
— Можно подсчитать, когда в Берлине будем.
Но вскоре все убеждаются, что арифметические подсчеты не всегда уместны. 10 января дивизия, выйдя в район селений Семикаракорская — Сусатский, занимает долгосрочную оборону по левому берегу Дона общей протяженностью 80 километров. И свыше месяца вынуждена топтаться, по сути дела, на одном месте.
К утру 12 января црлкам дивизии удается зацепиться за северо-восточную окраину Раздорской. Кажется, еще один нажим, и станица полностью будет в наших руках. В резерве у командира дивизии есть учебный батальон, и Афонин вводит его ночью в дело.
Вообще-то к такой мере прибегают лишь в исключительных случаях. Учебный батальон и в обороне, и в наступлении располагается во втором эшелоне и занят своим прямым делом,— готовит для полков кадры младших командиров. Легко ли строить учебный процесс? Ничуть не бывало. Учебные классы — поле. Пособия — действующие предметы вооружения. Практика — бой.
Вот и сегодня Омельченко проводит занятия с курсантами прямо в расположении взводов: объясняет устройство и назначение винтовки, автомата, пулемета, противотанкового ружья,'учит правилам, ведения огня, устранению возможных неисправностей и задержек при стрельбе.
Состав курсантов неоднородный. Большинство — те, кому перевалило за тридцать пять, почти все из госпиталей. С опытом. Подучить— и многим иеобстреляным жизни спасут.
С Омельченко замполит батальона Головинский лично знаком не был, хотя не раз встречался с ним еще будучи инструктором пропаганды 1049-то полка.
— Смущают наших курсантов предстоящие зачеты. А если поступить так: сделать контрольным сегодняшний бой за станицу Раздорскую? После разбора сразу станет ясно, кому отделение поручить, а кому оставаться рядовым.
— Дельная мысль,— соглашается Головинский, помечая что-то в блокноте.— Надо будет Распопову .сообщить о разборе боя.
Наступление на Раздорскую начинается ночью. Луна услужливо высвечивает желтомраморные сугробы самых причудливых форм. Как ни ступай осторожно, снег набивается за голенища сапог. Подойдя к реке, курсанты рассредоточиваются.
Лед гулко трещит, переправляться по нему ночью небезопасно, но другой дороги в Раздорскую нет. Приходится обходить полыньи, перепрыгивать через широкие трещины, что оставили снаряды. Оступившись, в одну из промоин проваливаются сразу два курсанта из отделения сержанта Николая Серебрянникова. Тот успевает связать несколько поясных ремней и бросить испуганным «моржам», как их потом долго еще в шутку будут называть сослуживцы. В эти минуты Василию Шалдыба-еву и Сергею Николаевичу Прибытову не до шуток.
— Снимай, ребята, шинели,— командует им курсант Семен Глухов, помогая стаскивать набухшую водой одежду.
Телогрейки промокнуть не успели, и ватные брюки тоже, а вот валенки хоть выжимай. Но подменных нет.
— Бегом давайте, согреетесь,— подбадривает все тот же Глухов.
Ночная атака не удается. На рассвете предпринимается еще один бросок, однако противник стоит твердо. День уходит на подготовку к очередной атаке, но перед вечером батальон выводят из боя.
Как и предложил Омельченко, разбор боя ведут сами курсанты. Охотно высказывают свои мысли, соображения, отдают дань уважения самым храбрым и умелым. Не совсем повезло в этот раз парторгу Прибытову. После ледяной купели он был ранен шальной пулей в ногу, но о ранении своем никому не сказал, в атаку пошел вместе со всеми. Днем из снайперской винтовки сразил трех немецких автоматчиков... На счету курсанта Семена Андреевича Глухова — шесть убитьгх фашистов. Нашла свое место в бою Ольга Александровна Юрасова, комсорг батальона: она и слово меткое скажет бойцам, и из автомата не промахнется. Особой похвалы удостаивается Василий Максимович Шелдыбаев. Приемами штыкового боя владеет виртуозно — и этим спасает жизнь лейтенанту Рябову. Немец достал-таки команди-
ра взвода, но ранение пустяковое, и Василий Петрович остался в строю. Лейтенант горячо жмет руку курсанту, растроганно улыбается: «Вовремя подоспел. Теперь мы не только тезки, но и братья».
Они и впрямь схожи: саратовец лейтенант — выпускник Краснохолмского училища, и курсант его. взвода родом из Стерлитамака. И ростом одинаково невысокие, и молодые — обоим едва перевалило за двадцать. Вместе ездили в соседнюю дивизию знакомиться с достижениями пэтээровцев. В той поездке и подружились.
— Каким вам запомнился бой? — вопрос Головинского адресован лейтенанту Рябову.
Справившись с охватившим его волнением, тот молчит недолго:
— В училище я твердо усвоил, что наступать надо перебежками. А если подняться сразу всему отделению? Каждый видит других, равняется по передним. Словом, одним броском можно достигнуть того, на что тратится две-три перебежки.
— Суждение зрелое,— отмечает Тымчик, специально прибывший на сегодняшний разбор.— Мы для чего собрали вас в учбат? Чтобы, проучившись здесь, вы шли в бой с верой" в свою силу и умение. Я также считаю, что наступать цепью — выгодное дело. И надо вести огонь с ходу, пусть неприцельный; тогда противник не сможет поднять головы.
Слово берут курсанты. Головинскому кажется, что свой вчерашний бой они не забудут. Не беда, если каждый из них оценивает его по-своему.Пусть. Главное, люди не остаются безучастными. Он и сам, вникая в суть, размышляет. Где кроется причина неудачи? Рота, с которой он шел, была усилена пулеметным взводом. Выдвинулись скрытно, незаметйо развернулись, но удар получился маломощным. А если бы в дело вступили полковые пушки?
О действии артиллеристов говорит и Иван Семенович Омельченко.
— На окраине станицы первая рота напоролась на фланговый огонь пулеметчиков. Сразу появились раненые. Стоило бы в ту пору пушкарям подавить огневые точки врага, как дело могло бы пойти по-иному.
Старший лейтенант Распопов полагает, что станицу следовало обойти справа и слева. Но сделать это нелегко, снег в овраге глубокий, и орудия по бездорожью не
пройдут. Потому-то и пришлось атаковать в лоб. А немец не глуп, тут как раз и поджидал нас... Пора менять тактические приемы.
— Вот именно! — Подполковник Тымчик резко встает, указывает рукой в ту сторону, откуда доносятся пулеметные очереди.— Немец не сразу отказывается от шаблона, и этим негрешно воспользоваться.
Он подробно рассказывает о действиях 2-го батальона 1049-го стрелкового полка, совершившего ночью обходный маневр и легко овладевшего с тыла хутором Пухля-ковским. В заключение напоминает, что Раздорскую обороняют части 376-й и 404-й пехотных дивизий с приданными им 28-ю танками и 15-ю бронемашинами.
Разбор боя — урок суровый, но усваивается он на-прочно каждым, кто хочет во что бы то ни стало победить. Официальная часть закончилась, но курсанты все еще обсуждают детали боя, то потихоньку ворча, то улыбаясь.
Находится и неисправимый пессимист.
— Сутки зря потратили; Станица того не стоит.
— Ну, это ты напрасно, тут крупный узел сопротивления...
Глаза Василия Шелдыбаева глядят сурово: — Для нас с вами одно и то же — стратегическая операция или бой местного значения. Все равно надо под проволоку лезть, через траншею прыгать, пулям кланяться. А они, пули, всегда имеют одну убойную силу. Тут каждый должен понрмать свой маневр...
«Вот и познакомился с батальоном, с его людьми, их настроениями. Настроения надо всегда учитывать»,— делает для себя вывод Головинский.
Метель не стихает. Всюду, где вчера полегли бойцы, за ночь выросли сугробы. Березки и ели стынут в снегу, их суровость и спокойствие поражают. «Под стать бойцам»,— невольно сравнивает старший лейтенант Ковальчук.
Еще вчера его батарея была придана батальону 1049-го полка, имевшему задачу к утру 13 января овладеть племсовхозом Придонский, что в двенадцати километрах от Раздорской. Теперь Ковальчук склонен считать, что противник разгадал их маневр. Пропустив батальон, он дождался, когда тот достигнет западной
окраины поселка, и отсек от следовавшей позади батареи. Затем принялся атаковать их поочередно. Вышло так, что батарея бессильна помочь батальону и вынуждена отбиваться самостоятельно, а пехотинцы тоже предоставлены самим себе. После первой атаки последовала вторая, за ней третья. Еще один такой нажим, и батарею можно считать похороненной.
«Если станет невпроворот, последнюю пулю пущу в себя»,— вдруг решает командир батареи Ковальчук. Но тут же от этой мысли ему становится стыдно. Чудится, будто мать вздыхает с укором: «А люди? Ведь ты, сынок, распоряжаешься не только своей судьбой...» Неужто не суждено ему побывать в Каменец-Подольском, приласкать мать?
Бойцы сидят возле пушек, уставшие, обожженные огнем и студеным ветром. Молчат. Мороз крепчает, но никто не думает о том, чтобы отогреться.
— Тут нам — крышка,— нарушает молчание боец, шевеля белесыми от инея усами.
— Не спеши, парень, псалмы петь. Рано еще,— хмурится Илья Одношивкин.
— Этак нас могут в шашлыки превратить,— поддерживает усатого кто-то из сержантов.
— Не тужи, ребята, мы ведь жилистые, на шашлыки не годимся,— медленно, нараспев отвечает маловерам всегда степенный пожилой москвич Петр Иванович Шмырев.
— Кончать паниковать,— Галимьян Мажитов не выдерживает, распрямляется во весь свой огромный рост, сжимает увесистые кулаки. Порывистому башкиру из Баймака никто не перечит.
Мажитов не раз испытывал неудобство перед старшим лейтенантом, по годам моложе, его. Казалось, совсем недавно тот бегал по улице, запуская бумажного змея, или отправлялся с самодельными удочками на реку в закатанных по колено штанишках, а теперь командует людьми. Правда, сходится с ними не очень быстро, но ведь в друзья не навязываются. Главное — стремится передать бойцам знания, полученные в Пензенском артучилище, повысить их боевое мастерство. После пережитого Галимьян смотрит на командира с нескрываемым уважением. Недавно, выступая на партсобрании, он говорил о долге каждого коммуниста на войне.
Сказанные им, несколько фраз о нечеловеческой выносливости, мужестве и упорстве в достижении поставленной цели полностью совпадали с его личным поведением, жизненными принципами. Какой выход комбат найдет сейчас из создавшегося положения?
Ковальчук, внешне спокойный, неторопливо расхаживает между орудиями. В душе у него растет отчаяние. Он лихорадочно ищет путь, как избавить своих подчиненных от незаметно возникшего безразличия к исходу предстоящего боя, как заставить людей поверить в свои силы?..
Ковальчук не может объяснить, что такое предчувствие смерти, и не представляет, когда оно наступает. Кому за сорок пять, те- всегда носят в вещевых мешках пару чистого белья, к которому не прикасаются. Это поверье представляется ему чудачеством, но как в двух словах рассеять сомнения людей?
— Немцы! — нервно кричит низкорослый батареец и швыряет карабин в сторону. Ни слова не говоря, он мчится туда, где стоят зарядные ящики, сзади него остаются глубокие лунки следов. Кто же это? Командир батареи силится вспомнить фамилию беглеца, но она, как назло, ускользает..
— Стой! — Ковальчук не привык, повышать тон на подчиненных, но именно окриком сейчас можно достиг-' нуть того, к чему устремлены все его помыслы. И он громко повторяет: — Стой!
Боец не оборачивается. Тогда, возвысив голос до хрипоты, Ковальчук кричит:
— Стой, стрелять буду!
Лицо и тонкие губы старшего лейтенанта становятся белыми, острый нос вздрагивает. Все в нем клокочет от сознания своей беспомощности. Вот он снова кричит вслед удаляющемуся бойцу, а тот совершенно не реагирует на предупреждение. Ковальчуку важно знать, как оценивают происходящее те, кто у него за спиной, но повернуть голову не в состоянии, словно кто-то на горло набросил петлю. Не помня себя, выхватывает из кобуры револьвер.
Боец падает в снег после первого же выстрела. В тот же миг к нему спешат три или четыре батарейца. Но что это? Поднимают, водворяют на голову ушанку и вот уже ведут беглеца.
- С испугу повалился...
— Промашку дали, товарищ... офицер,- не то одобряет, не то осуждает боец, виновато потупившись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Это у них эрзац-валенки. Как на лыжах катятся — не угонишься...
— Вы подковырки свои оставьте,— урезонивает острословов Пермяков.— Противник еще даст встряску.
Небо темнеет на глазах. И вот уже потяжелевшие тучи разбрызгивают снег.
В полночь полк вступает в темное полуразрушенное село. Как по цепочке передается лай собак. Найти ночлег не так просто, как кажется на первый взгляд,
— Сестра-Аленушка, нельзя ли где-нибудь пристроить вещмешок? — Денисов вносит с собой в избу клубы холодного воздуха, делает прискорбное лицо и усиленно растирает якобы совеем окоченевшие руки.
— Зовут меня Марфой... Видите, шагнуть негде. Куда приткнетесь? — Она поправляет на голове цветастый треугольник ситцевого платка, оглядывается.
— Сам на мешок голову приклоню...
— Сидайте, чего из пустого в порожнее переливатъ.
Как бы ни было тесно в избе, а над головой -крыша. Все мгновенно засыпают. Лишь часовые — на ногах. Сменяются через час. Пермяков тормошит очередного бойца, которому заступать на пост, и слышит за дверью разговор:
- Чего стучать-то? Ты же банщиком не работал, так ведь? А тут наши девчата разместились. Месяц не раздевались, теперь окна занавесили, отмываются.
Раздается смех, и все на время умолкают. «Пронесло»,— успокаивается Злобин. Вскоре его, однако, будит Пермяков:
— Прибыл полковник из штаба армии. Требует старшего.
— В доме — заместитель командира дивизии подполковник Тымчик,— растерянно сообщает Злобин неожиданному гостю.
— Ведите к нему.
При свете лампы Тымчик скользит, утомленным взглядом по документам незнакомца. Перед ним — заместитель начальника штаба 2-й гвардейской армии полковник М. Д. Грецов:
— Давайте вашу карту, подполковник, поставлю задачу. Ишь, мойку устроили. Откуда, думаю, женщины взялись?
— Шутники у нас не переводятся,— Кирилл Яковлевич ждет, пока полковник кончит скрипеть цветными карандашами. Хочет спросить, когда поступит письменный приказ, но Грецов, опередив вопрос, передает прозрачный лист бумаги. На нем стремительные рукописные строки:
«300 СД с 4.00 26.12.42 г. переходит в подчинение ко-мандарма 2-й гвардейской.
Командующий армией приказал:
К 7.00 26.12.42 выйти к западу от п. Генераловский и выдвинуть передовые отряды к западу от ст. Потемкинская» .
И снова поспешные марш-броски дивизии. Перед вечером в одном из хуторов Тымчик неожиданно сталкивается с Заседателевым. Обрадовавшись
встрече, говорят поначалу о пустяках. Потом разговор обостряется, и Заседателев готов обидеться. Но Тымчик не намерен смягчаться.
— Захватили пленных? Говорят, сам ходил в разведку... Партизанишь. Вы с Домниковым решили перещегог лять один другого..
— Ты, Кирилл Яковлевич, не сердись. Теперь ведь не те времена, что были раньше. Чутово помнишь? Я тогда даже сгоряча поставил вопрос в донесении: а не посылаем ли мы в фашистские лагеря своих добровольных пленных? Теперь ведь немцы лишь для вида сопротивляются, когда их берут паши разведчики, хотя страх перед репрессиями со стороны нацистов у них еще велик...
— Ну, а Ермолов как себя чувствует? Заседателев. понимает: скорее всего, замкомдив хочет спросить, какие у него сложились взаимоотношения с командиром полка, но прямо поставить вопрос не решается. Заседателев же не помышляет высказываться намеками.
— По-моему, мы нашли общий язык. Вчера вместе были на батальонном партсобрании. Знаешь, сейчас в батальоне коммунистов больше, чем числилось по всему полку на Донце., И вообще, слабых духом у нас нет. Появилась уверенность в себе, окрепла воля, тверже стал,
закалился наш солдат.
Утром 30 декабря становится известно, что танки генерала П. А. Ротмистрова ворвались в поселок Котель-никовский (ныне — г. Котельниково) . С группировкой МанШтейна покончено. Теперь у наших войск есть полная возможность развивать наступление на Ростов. Сталинградский фронт переименовывается в Южный.
На рассвете пехотинцы по команде снимаются с ночлега. Пока не рассеется туман, надо пройти до соседнего хутора и там переждать налет вражеской авиации. Сегодня, как и вчера, она не усидит на аэродромах. Вслед
за пехотой идут батареи артполка на конной тяге: гаубичные выдвигаются последними, у них — автотранспорт. Дивизия скорым темпом продвигается по обеим берегам Дона. Один за другим переходят в наши руки населенные пункты: Городской, Чаусовский, Кирьянов, Потемкинская, Ближние Чигонаки, Красноярский, Верхне-Кур-
моярский, Островский, Нижне-Яблочный, Веселый, Куди-нов, Бирючий, Генераловский, Красный, Степано-Разин-ский,.Ватажный...
В строю поговаривают:
— Километров сто пятьдесят отмахали.
— Можно подсчитать, когда в Берлине будем.
Но вскоре все убеждаются, что арифметические подсчеты не всегда уместны. 10 января дивизия, выйдя в район селений Семикаракорская — Сусатский, занимает долгосрочную оборону по левому берегу Дона общей протяженностью 80 километров. И свыше месяца вынуждена топтаться, по сути дела, на одном месте.
К утру 12 января црлкам дивизии удается зацепиться за северо-восточную окраину Раздорской. Кажется, еще один нажим, и станица полностью будет в наших руках. В резерве у командира дивизии есть учебный батальон, и Афонин вводит его ночью в дело.
Вообще-то к такой мере прибегают лишь в исключительных случаях. Учебный батальон и в обороне, и в наступлении располагается во втором эшелоне и занят своим прямым делом,— готовит для полков кадры младших командиров. Легко ли строить учебный процесс? Ничуть не бывало. Учебные классы — поле. Пособия — действующие предметы вооружения. Практика — бой.
Вот и сегодня Омельченко проводит занятия с курсантами прямо в расположении взводов: объясняет устройство и назначение винтовки, автомата, пулемета, противотанкового ружья,'учит правилам, ведения огня, устранению возможных неисправностей и задержек при стрельбе.
Состав курсантов неоднородный. Большинство — те, кому перевалило за тридцать пять, почти все из госпиталей. С опытом. Подучить— и многим иеобстреляным жизни спасут.
С Омельченко замполит батальона Головинский лично знаком не был, хотя не раз встречался с ним еще будучи инструктором пропаганды 1049-то полка.
— Смущают наших курсантов предстоящие зачеты. А если поступить так: сделать контрольным сегодняшний бой за станицу Раздорскую? После разбора сразу станет ясно, кому отделение поручить, а кому оставаться рядовым.
— Дельная мысль,— соглашается Головинский, помечая что-то в блокноте.— Надо будет Распопову .сообщить о разборе боя.
Наступление на Раздорскую начинается ночью. Луна услужливо высвечивает желтомраморные сугробы самых причудливых форм. Как ни ступай осторожно, снег набивается за голенища сапог. Подойдя к реке, курсанты рассредоточиваются.
Лед гулко трещит, переправляться по нему ночью небезопасно, но другой дороги в Раздорскую нет. Приходится обходить полыньи, перепрыгивать через широкие трещины, что оставили снаряды. Оступившись, в одну из промоин проваливаются сразу два курсанта из отделения сержанта Николая Серебрянникова. Тот успевает связать несколько поясных ремней и бросить испуганным «моржам», как их потом долго еще в шутку будут называть сослуживцы. В эти минуты Василию Шалдыба-еву и Сергею Николаевичу Прибытову не до шуток.
— Снимай, ребята, шинели,— командует им курсант Семен Глухов, помогая стаскивать набухшую водой одежду.
Телогрейки промокнуть не успели, и ватные брюки тоже, а вот валенки хоть выжимай. Но подменных нет.
— Бегом давайте, согреетесь,— подбадривает все тот же Глухов.
Ночная атака не удается. На рассвете предпринимается еще один бросок, однако противник стоит твердо. День уходит на подготовку к очередной атаке, но перед вечером батальон выводят из боя.
Как и предложил Омельченко, разбор боя ведут сами курсанты. Охотно высказывают свои мысли, соображения, отдают дань уважения самым храбрым и умелым. Не совсем повезло в этот раз парторгу Прибытову. После ледяной купели он был ранен шальной пулей в ногу, но о ранении своем никому не сказал, в атаку пошел вместе со всеми. Днем из снайперской винтовки сразил трех немецких автоматчиков... На счету курсанта Семена Андреевича Глухова — шесть убитьгх фашистов. Нашла свое место в бою Ольга Александровна Юрасова, комсорг батальона: она и слово меткое скажет бойцам, и из автомата не промахнется. Особой похвалы удостаивается Василий Максимович Шелдыбаев. Приемами штыкового боя владеет виртуозно — и этим спасает жизнь лейтенанту Рябову. Немец достал-таки команди-
ра взвода, но ранение пустяковое, и Василий Петрович остался в строю. Лейтенант горячо жмет руку курсанту, растроганно улыбается: «Вовремя подоспел. Теперь мы не только тезки, но и братья».
Они и впрямь схожи: саратовец лейтенант — выпускник Краснохолмского училища, и курсант его. взвода родом из Стерлитамака. И ростом одинаково невысокие, и молодые — обоим едва перевалило за двадцать. Вместе ездили в соседнюю дивизию знакомиться с достижениями пэтээровцев. В той поездке и подружились.
— Каким вам запомнился бой? — вопрос Головинского адресован лейтенанту Рябову.
Справившись с охватившим его волнением, тот молчит недолго:
— В училище я твердо усвоил, что наступать надо перебежками. А если подняться сразу всему отделению? Каждый видит других, равняется по передним. Словом, одним броском можно достигнуть того, на что тратится две-три перебежки.
— Суждение зрелое,— отмечает Тымчик, специально прибывший на сегодняшний разбор.— Мы для чего собрали вас в учбат? Чтобы, проучившись здесь, вы шли в бой с верой" в свою силу и умение. Я также считаю, что наступать цепью — выгодное дело. И надо вести огонь с ходу, пусть неприцельный; тогда противник не сможет поднять головы.
Слово берут курсанты. Головинскому кажется, что свой вчерашний бой они не забудут. Не беда, если каждый из них оценивает его по-своему.Пусть. Главное, люди не остаются безучастными. Он и сам, вникая в суть, размышляет. Где кроется причина неудачи? Рота, с которой он шел, была усилена пулеметным взводом. Выдвинулись скрытно, незаметйо развернулись, но удар получился маломощным. А если бы в дело вступили полковые пушки?
О действии артиллеристов говорит и Иван Семенович Омельченко.
— На окраине станицы первая рота напоролась на фланговый огонь пулеметчиков. Сразу появились раненые. Стоило бы в ту пору пушкарям подавить огневые точки врага, как дело могло бы пойти по-иному.
Старший лейтенант Распопов полагает, что станицу следовало обойти справа и слева. Но сделать это нелегко, снег в овраге глубокий, и орудия по бездорожью не
пройдут. Потому-то и пришлось атаковать в лоб. А немец не глуп, тут как раз и поджидал нас... Пора менять тактические приемы.
— Вот именно! — Подполковник Тымчик резко встает, указывает рукой в ту сторону, откуда доносятся пулеметные очереди.— Немец не сразу отказывается от шаблона, и этим негрешно воспользоваться.
Он подробно рассказывает о действиях 2-го батальона 1049-го стрелкового полка, совершившего ночью обходный маневр и легко овладевшего с тыла хутором Пухля-ковским. В заключение напоминает, что Раздорскую обороняют части 376-й и 404-й пехотных дивизий с приданными им 28-ю танками и 15-ю бронемашинами.
Разбор боя — урок суровый, но усваивается он на-прочно каждым, кто хочет во что бы то ни стало победить. Официальная часть закончилась, но курсанты все еще обсуждают детали боя, то потихоньку ворча, то улыбаясь.
Находится и неисправимый пессимист.
— Сутки зря потратили; Станица того не стоит.
— Ну, это ты напрасно, тут крупный узел сопротивления...
Глаза Василия Шелдыбаева глядят сурово: — Для нас с вами одно и то же — стратегическая операция или бой местного значения. Все равно надо под проволоку лезть, через траншею прыгать, пулям кланяться. А они, пули, всегда имеют одну убойную силу. Тут каждый должен понрмать свой маневр...
«Вот и познакомился с батальоном, с его людьми, их настроениями. Настроения надо всегда учитывать»,— делает для себя вывод Головинский.
Метель не стихает. Всюду, где вчера полегли бойцы, за ночь выросли сугробы. Березки и ели стынут в снегу, их суровость и спокойствие поражают. «Под стать бойцам»,— невольно сравнивает старший лейтенант Ковальчук.
Еще вчера его батарея была придана батальону 1049-го полка, имевшему задачу к утру 13 января овладеть племсовхозом Придонский, что в двенадцати километрах от Раздорской. Теперь Ковальчук склонен считать, что противник разгадал их маневр. Пропустив батальон, он дождался, когда тот достигнет западной
окраины поселка, и отсек от следовавшей позади батареи. Затем принялся атаковать их поочередно. Вышло так, что батарея бессильна помочь батальону и вынуждена отбиваться самостоятельно, а пехотинцы тоже предоставлены самим себе. После первой атаки последовала вторая, за ней третья. Еще один такой нажим, и батарею можно считать похороненной.
«Если станет невпроворот, последнюю пулю пущу в себя»,— вдруг решает командир батареи Ковальчук. Но тут же от этой мысли ему становится стыдно. Чудится, будто мать вздыхает с укором: «А люди? Ведь ты, сынок, распоряжаешься не только своей судьбой...» Неужто не суждено ему побывать в Каменец-Подольском, приласкать мать?
Бойцы сидят возле пушек, уставшие, обожженные огнем и студеным ветром. Молчат. Мороз крепчает, но никто не думает о том, чтобы отогреться.
— Тут нам — крышка,— нарушает молчание боец, шевеля белесыми от инея усами.
— Не спеши, парень, псалмы петь. Рано еще,— хмурится Илья Одношивкин.
— Этак нас могут в шашлыки превратить,— поддерживает усатого кто-то из сержантов.
— Не тужи, ребята, мы ведь жилистые, на шашлыки не годимся,— медленно, нараспев отвечает маловерам всегда степенный пожилой москвич Петр Иванович Шмырев.
— Кончать паниковать,— Галимьян Мажитов не выдерживает, распрямляется во весь свой огромный рост, сжимает увесистые кулаки. Порывистому башкиру из Баймака никто не перечит.
Мажитов не раз испытывал неудобство перед старшим лейтенантом, по годам моложе, его. Казалось, совсем недавно тот бегал по улице, запуская бумажного змея, или отправлялся с самодельными удочками на реку в закатанных по колено штанишках, а теперь командует людьми. Правда, сходится с ними не очень быстро, но ведь в друзья не навязываются. Главное — стремится передать бойцам знания, полученные в Пензенском артучилище, повысить их боевое мастерство. После пережитого Галимьян смотрит на командира с нескрываемым уважением. Недавно, выступая на партсобрании, он говорил о долге каждого коммуниста на войне.
Сказанные им, несколько фраз о нечеловеческой выносливости, мужестве и упорстве в достижении поставленной цели полностью совпадали с его личным поведением, жизненными принципами. Какой выход комбат найдет сейчас из создавшегося положения?
Ковальчук, внешне спокойный, неторопливо расхаживает между орудиями. В душе у него растет отчаяние. Он лихорадочно ищет путь, как избавить своих подчиненных от незаметно возникшего безразличия к исходу предстоящего боя, как заставить людей поверить в свои силы?..
Ковальчук не может объяснить, что такое предчувствие смерти, и не представляет, когда оно наступает. Кому за сорок пять, те- всегда носят в вещевых мешках пару чистого белья, к которому не прикасаются. Это поверье представляется ему чудачеством, но как в двух словах рассеять сомнения людей?
— Немцы! — нервно кричит низкорослый батареец и швыряет карабин в сторону. Ни слова не говоря, он мчится туда, где стоят зарядные ящики, сзади него остаются глубокие лунки следов. Кто же это? Командир батареи силится вспомнить фамилию беглеца, но она, как назло, ускользает..
— Стой! — Ковальчук не привык, повышать тон на подчиненных, но именно окриком сейчас можно достиг-' нуть того, к чему устремлены все его помыслы. И он громко повторяет: — Стой!
Боец не оборачивается. Тогда, возвысив голос до хрипоты, Ковальчук кричит:
— Стой, стрелять буду!
Лицо и тонкие губы старшего лейтенанта становятся белыми, острый нос вздрагивает. Все в нем клокочет от сознания своей беспомощности. Вот он снова кричит вслед удаляющемуся бойцу, а тот совершенно не реагирует на предупреждение. Ковальчуку важно знать, как оценивают происходящее те, кто у него за спиной, но повернуть голову не в состоянии, словно кто-то на горло набросил петлю. Не помня себя, выхватывает из кобуры револьвер.
Боец падает в снег после первого же выстрела. В тот же миг к нему спешат три или четыре батарейца. Но что это? Поднимают, водворяют на голову ушанку и вот уже ведут беглеца.
- С испугу повалился...
— Промашку дали, товарищ... офицер,- не то одобряет, не то осуждает боец, виновато потупившись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31