Хорошенькая девочка пришла и принесла в заплечной котомке кувшин вина и чашки. Она налила женщине кружку и проворковала:– Изабелла, у тебя такие спутанные волосы, давай я расчешу?Она осторожно погладила женщину по голове, пока та пила вино.– Я с ней почти закончил, – сказал я, завязывая последний узел, и заботливо заглянул в лицо Изабеллы. – Думаю, у вас нет внутренних кровотечений. Но я не могу быть полностью уверен. Отдохните несколько дней и пока не работайте. Посмотрим, как будет через три дня.– Слышишь, Изабелла? – тешающе пропела девочка. – Отдохнешь и поправишься. Пойдем, я помогу тебе дойти до постели, умою и расчешу.Белокурая Изабелла кивнула и, шатаясь, поднялась на ноги. Я протянул ей руку, чтобы поддержать, но она вздрогнула, и я понял, что пройдет еще немало времени, прежде чем Изабелла сможет терпеть прикосновения мужчины, даже если этот человек хочет ей помочь, как я. Девочка подставила Изабелле худенькое плечико, чтобы та на нее оперлась, и они медленно поплелись прочь. Девочка серьезно глянула на меня через плечо.– Отвратительная, немыслимая разнузданность! – проговорил гнусавый голос у меня за спиной.Я весь напрягся и медленно обернулся.– Синьор? – тихо спросил я, глядя в блестящие черные глаза Лоренцо Медичи.Что-то сверкнуло и тут же погасло в его глубоко посаженных глазах, и в суровых чертах проступило жесткое выражение, но тут же они смягчились, это произошло мгновенно. По лицу разлилось выражение глубокого сочувствия, и он кивнул в сторону Изабеллы и девочки, которые вдвоем ковыляли к дворцу, где отдыхали раненые.– Так разорить город! Отвратительно! Не представляю, как такое могло произойти! Войска просто озверели!– Думаю, вы прекрасно представляете, как такое могло произойти.– Да как ты смеешь говорить подобные вещи? Я просто в ужасе! Все граждане Флоренции в ужасе!– Да уж, я в этом не сомневаюсь. Как и остальные флорентийские земли. И Сикст.– О чем ты говоришь, Бастардо? – вскричал Лоренцо и зашагал прочь, качая головой.Он подошел к скамье, где сидел сухонький старичок в лохмотьях. Старик весь сжался в комок, и Лоренцо, дабы продемонстрировать свою доброту, приподнял его руку и взглянул на рубленые раны, покрывавшие ее вдоль и поперек. К счастью для старика, раны были неглубокие. Я знал, что и от них очень больно, но он терпеливо дожидался своей очереди. Лоренцо взял человека за окровавленную руку и прижал ее к своей груди. Потом обратился к скопившейся толпе вольтерран.– Мои сограждане флорентийцы и я потрясены до глубины души! Мы безмерно скорбим. Словами не выразить, насколько ужасны все эти несчастья для Вольтерры! И я приехал, чтобы возместить причиненный ущерб!Он кивнул Томмазо Содерини, и тот суетливо подскочил к Лоренцо. За спиной Содерини стояли два крепких мавра, они принесли сундук, и по их напряженным спинам я понял, что в сундуке лежат тяжелые золотые флорины. Лоренцо кивнул, и Содерини отпер сундук. Лоренцо запустил в него руку и достал золотую монету. Он поднял ее вверх, но на небе не видно было солнца, и монета не заблестела, а осталась просто тусклым желтым кружочком в его слишком ухоженной руке. Он обвел толпу взглядом, но никто не произнес ни звука.– Я возмещаю ваш ущерб! Я раздам деньги всем, кто понес убытки! – громко провозгласил он.Ни звука не раздалось из толпы стариков, женщин и детей, которые молча наблюдали за ним. Все они были грязные и оборванные, на многих – окровавленная одежда, некоторые стояли в повязках. И среди них не было ни одного взрослого мужчины. Лоренцо вертел темноволосой головой во все стороны, ожидая отклика толпы, но они просто смотрели на него в холодном молчании. Он швырнул монету Содерини, и тот вышел к толпе и охотно вручил флорин черноволосой женщине с повязкой вокруг головы. Я знал то, что было неизвестно Лоренцо: она потеряла ухо, его откусил кондотьер, который хотел ее изнасиловать, от злости, что не смог возбудиться. Хотя ей в каком-то смысле повезло: ее муж выжил. Его пырнули ножом в бедро, он мучился, но он будет жить. Если не начнется заражение, он будет жить. Не улыбнувшись, не произнеся ни слова, женщина взяла монету и отвернулась. Содерини торопливо махнул своим маврам. Они подтащили сундук, и Содерини запустил в него руку, сунул женщине еще несколько монет и начал раздавать деньги всем, кто собрался вокруг него. Никто не произнес ни слова. Гордо подняв голову, Лоренцо наблюдал за этой сценой со стороны. Я подошел к Джинори и снял с него седло. Это было то самое седло, которое восемь лет назад подарил мне Лоренцо, седло, искусно сделанное из мягкой прочной кожи, с металлической отделкой и лучшими стременами. Седло, которое стоит целое состояние. Как всегда, получив в подарок красивую вещь, я очень дорожил ей.– Ваши деньги не залечат нанесенных ран, – произнес я и швырнул перед ним в грязь его седло. – Не купят они и моих услуг.Сузив глаза, он посмотрел на седло и склонил голову набок, как будто одноглазый Федериго.– Я слышал, ты зарубил пятьдесят хороших воинов Монтрефельто, – сказал он тоном, в котором пополам смешались зависть и упрек.Медичи скосил глаза на мой меч, словно прикидывая что-то, и я понял: Лоренцо задается вопросом, сумел ли бы он уложить так же много народу, окажись на моем месте.– Да уж, хороши молодцы, поработали на славу! – хмыкнул я и обвел рукой разрушенный город и раненых людей. – Даже если они и выполняли приказ!Лоренцо медленно кивнул.– Вы же понимаете, долгожитель мой, Лука Бастардо, что я не смогу защитить вас, если вы не желаете прибегать к моему покровительству.– Уж лучше быть под покровительством дьявола!– Так, кажется, считает клан Сильвано? – презрительно усмехнулся он, и я понял, что нажил непримиримого врага.Но мне это было уже безразлично. Я решил оставить за собой последнее слово в объяснении с этим наглым молодым принцем, который ради своих политических амбиций обрушил такие бедствия на ни в чем не повинных людей, и я не пощажу его чувств. Я наклонился и, положив руку ему на плечо, заговорил доверительным тоном так тихо, чтобы только он меня услышал:– Мой дорогой друг Козимо де Медичи никогда бы этого не сделал. Он никогда бы до этого не опустился. Ему бы это и не понадобилось.Лоренцо отшатнулся, как будто я нанес ему удар кинжалом, что я, собственно, и сделал. Лоренцо вырос в гигантской тени человека, который стоил двух таких, как он; в тени человека, с чьим гением и заслугами Лоренцо надеялся лишь сравняться, не надеясь его превзойти. И он хорошо это знал.
Стояла уже ночь, и длинные темно-лиловые тени туманной сетью накрыли промокшую, залитую кровью Вольтерру. Я складывал и раскладывал седельную подушечку, придумывая, как бы лучше защитить пах, когда без седла поскачу во Флоренцию на Джинори. Мужчине трудновато скакать на лошадином хребте. Я слышал о цыганах и людях с Дальнего Востока, которые всегда ездят на лошади без седла. Вероятно, если с младенчества тебя сажают на коня, можно как-то наловчиться. Но мое детство было другим, и у меня без седла были проблемы.– Маддалена, – раздался за спиной низкий мелодичный голос.– Что?Я обернулся. Неровный белый свет факела, воткнутого в латунный держатель на каменной стене, озарил лицо девочки, которая пленила меня своей необычайной красотой.– Это мое имя – Маддалена, – улыбнулась она и показала мне большое красивое седло непривычной старомодной формы.Я озадаченно поглядел на седло. Наконец она громко вздохнула и сунула седло мне.– Тяжелое, знаете, очень!– Это мне? – спросил я, подхватив седло и чувствуя себя дураком.– Говорят, ты отдал свое седло синьору Медичи. Я и подумала, что тебе нужно другое. Это было папино седло. Ему оно больше не понадобится, – вздохнула она.Я внимательно вгляделся в ее лицо и увидел, что она печальна, но не убита горем. Я был этому рад. Мне всегда нравились люди, которые способны с достоинством переносить страдания. Это важное умение в таком мире, где Бог хохочет над человеческим горем. Я повернулся и положил седло Джинори, приладил и закрепил подпругу. Оно, конечно, было не такое блестящее и нарядное, как седло от знаменитого флорентийского седельника, однако добротное и удобное. И защитит мое мужское достоинство в долгой поездке домой.– Почему ты отдал свое седло великому господину? – спросила Маддалена.– У меня были причины, – туманно ответил я.– Ты какой-то недоверчивый.– Я считаю, что люди такие, какие есть.– А разве у них есть выбор? Кстати, отчего ты так и не назвал мне свое имя? Ведь когда другой тебе представился, полагается отвечать тем же!В ее голосе звучала легкая обида. Я оглянулся на нее и улыбнулся.– Меня зовут…– Лука Бастардо, знаю, – перебила она. – В следующем году по Вольтерре будет бегать много бастардов. Может, они все возьмут себе имя Бастардо, и тогда вы станете одной большой семьей!Голос у нее сделался живой и веселый, а когда я посмотрел на нее, она взмахнула ресницами. Да она же меня дразнит!– Вот о чем я всегда мечтал, – ответил я, возведя глаза к небу, потом посерьезнел. – Может, повитухи помогут избежать нежелательных детей.Я смерил на глазок стремена, отвязал и удлинил. Отец Маддалены, которого я не видел среди мертвых, должно быть, был ниже меня, хотя я и сам невысокого роста.– Надеюсь. Вряд ли они помогут мне. Я слишком маленькая, чтобы иметь детей, но одна женщина сказала, что у меня теперь их может не быть вообще. – Говорила она бесстрастным тоном, но в нем чувствовалось беспокойство.Я бросил на нее еще один взгляд и запрыгнул в седло.– Все с тобой будет в порядке. Найдешь мужа. Будут у вас дети.Она пытливо посмотрела на меня.– Откуда ты знаешь?– Я не раз убеждался, что от внутреннего настроя зависит, что станет с телом, – ответил я, сдерживая Джинори, который от нетерпения и желания возвратиться домой чуть не встал на дыбы. – Тот, кто готов умереть, умрет. Тот, кто намерен жить, будет жить. А у того, кто намерен жить полной жизнью, она такая и будет. Все просто.– Надеюсь, ты прав, – робко сказала она и тихонько засмеялась. – Я знаю, что найду мужа, потому что взяла горсть золотых флоринов у синьора Медичи и собираюсь отложить их на приданое!Она прикрыла рот маленькой тоненькой ручкой, как будто у нее вырвалась неприличная шутка. Этим она вновь напомнила мне о том, что еще совсем маленькая. Маленькая, но практичная. Она поступает очень благоразумно, откладывая деньги на приданое. Она наклонилась и погладила Джинори по шее, потом подняла на меня глаза.– А ты вернешься в Вольтерру, Лука Бастардо?Она растянула слоги моего имени в песню, соблазнительно, как женщина, если она желает мужчину. Я проглотил комок в горле, и Маддалена заметила мою реакцию, поэтому кокетливо прибавила:– Мне бы очень этого хотелось!– Для тебя я синьор Бастардо, детка, – поправил я, силясь сохранить дистанцию, образованную разницей в возрасте.Но меня влекло к ней, и я ничего не мог с этим поделать. Пришпорив Джинори, я направился к городским воротам, но потом обернулся и с улыбкой сказал прелестной Маддалене:– Прибереги приданое лет на десять, может быть, я и вернусь!
Я подъехал к стенам Флоренции, когда на небе забелел рассвет. Приближаясь по широкой дороге прямо к городу, я заметил впереди силуэт идущего человека. Он двигался по дороге среди крестьянских повозок, которые тянулись на городской рынок. В бледном зареве рассвета силуэт, казалось, был очерчен пламенем рыжего и темно-синего цвета. И все же было в этой глыбе что-то знакомое. Человек нес на плече мешок и вел бурого осла, который то и дело останавливался пощипать придорожную травку. Я пришпорил Джинори и догнал путника. Осел скалился и громко кричал.– Не могу поверить, что эта скотина до сих пор не сдохла, Странник! – с удивлением сказал я.– А с чего бы? – откликнулся Странник, и сквозь косматую бороду блеснули в улыбке зубы. – Мы же не помираем! Думаешь, только нам так повезло отсрочить неизбежное?– Еще вопрос, везенье это или, наоборот, невезенье, – поддразнил его я, переполненный радостью от встречи с ним именно в тот момент, когда сердце мое болело от увиденного в Вольтерре.– Чем не вечный вопрос? – крикнул он снизу.Я спешился, и мы крепко обнялись, хохоча и хлопая друг друга по спине. Он отступил на шаг и окинул меня взглядом с ног до головы.– Волк превращается в мужчину. Ты наконец-то немного повзрослел, Бастардо. У тебя под глазами даже появились морщинки.– Это не годы, а невзгоды, – скривился я, взял Джинори за поводья, и мы пошли рядом.Осел шел с другой стороны от Странника, но я и оттуда чувствовал вонь. Я уже и забыл, как несет от этого животного. Я покачал головой и посмотрел на его хозяина.– Что привело тебя снова во Флоренцию?– Вопрос в том, что привело тебя? Что собираешься делать теперь, когда ты отвадил от себя своего покровителя? – спросил он совершенно серьезно.– Как тебе удается всегда быть в курсе событий? Кто тебе рассказывает? Откуда ты берешь эти сведения?– Вести так и кишат в воздухе для того, кто хочет услышать, – загадочно ответил он и подмигнул. – Я тебе это уже говорил: «В самом начале, когда возымела силу воля Божья, Он начертал знаки на небосводе». Нет ничего тайного, просто люди не хотят обращать внимание на знаки вокруг них!– Дай-ка догадаюсь! Ты, похоже, придумал, чем мне следует заняться, – ответил я устало, потому что уже два дня не спал.– Скажи-ка, ты сам доволен своим образованием? Ты так и не продолжил заниматься наукой, в которую тебя ввел твой старый учитель и мой друг Гебер, – сказал он и погладил узловатыми пальцами свою кустистую черно-белую бороду. – Теперь, когда он переселился в душу твоего юного друга художника…– Не верю я в это, я тебе уже говорил! – нетерпеливо возразил я.Странник пожал плечами.– А как иначе объяснить многие вещи?– Это шутки Бога!– Ты и Божий смех! – покачал он головой. – В один прекрасный день ты примиришься с Богом и услышишь не смех, а живую песнь… Это же просто: если душа присутствует в теле, это значит, что она еще не завершила свою миссию и должна переселяться, пока не выполнит свое предназначение, пока все не исправит, пока она не пройдет все ветви древа жизни. Процесс творения постепенно просветляет зеркало существования до лучшего и более тонкого состояния, чтобы в его отражении у каждого человека высветился более ясный и яркий образ Бога. Тогда душа сможет вернуться к своему первоисточнику.– Ох уж эти ваши с Фичино разговоры о божественной природе души! – вздохнул я. – Какой от них прок? Разве наша жизнь от этого станет лучше? Разве они остановят войны, насилие, грабежи, убийства и гибель невинных людей? Фичино только впадает в депрессию, и ему приходится слушать музыку для поднятия духа!– Похоже, интересный человек этот Фичино, – улыбнулся Странник. – У него есть будущее.– Вам определенно надо познакомиться.– Звучит как приглашение, и я его принимаю. У тебя большой дом во Флоренции, верно? Но жены пока нет. Тогда мы с ослом составим тебе компанию. Поможем устроить мастерскую, как у Гебера, чтобы ты смог вернуться на круги своего обучения.Странник подмигнул мне и потянул осла за уздечку, чтобы поторопился.– Вот чего мне как раз не хватало, так это гостей! – буркнул я, хотя вовсе не был недоволен.Мне надо было чем-то заполнить время, теперь, когда я бросил служить Лоренцо де Медичи. Я вспомнил острого на язык Гебера и дни, которые провел с ним, когда он медленно умирал от чумы. Он умер, так и не научив меня тому, что я хотел знать: как превращать свинец в золото. Это бы мне очень пригодилось, особенно сейчас, когда Лоренцо на меня зол. Кто знает, сохранятся ли в банке Медичи деньги, которые я скопил за столько лет! А вдруг Лоренцо найдет способ отобрать их у меня в качестве наказания. Лоренцо очень мстителен, и Вольтерра это доказала.Я задумчиво проговорил:– Вообще-то, алхимия меня бы сейчас заинтересовала.– Превращение, о котором я толкую, касается не одной лишь грубой материи, – проговорил Странник, поправляя рваную серую тунику. – Хотя все низменное тоже преображается, когда труд становится служением. Все идет от сердца, и нужно учить сердце подчиняться.– Мне не нравится подчинение, но я люблю трудиться.– С этого и начнем, – пожал он плечами. – Так и открываются все двери.
Итак, я вернулся в свой флорентийский дворец и начал новый этап своей жизни с двумя постояльцами – Странником и его ослом, хотя последний, конечно, жил в стойле. Странник помогал мне превратить свободную комнату в мастерскую, какая была у Гебера. Он уходил после завтрака и возвращался к обеду с разными предметами, которые находил на рынке или в закладной лавке, а то и на свалке за аптекой. Это были мензурки, дистиллятор, разные бутылочки, однажды он принес редкую эбеновую ступку, на другой день алебастровый пестик. Я тоже ходил на рынок к торговцам и поставщикам других редких товаров: пергамента, пузырьков с красящими веществами и чернилами, глиной, разными порошками и эликсирами, воска, пигментов и масел, солей и минералов, высушенных животных и насекомых, перьев, морских раковин, птичьих яиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Стояла уже ночь, и длинные темно-лиловые тени туманной сетью накрыли промокшую, залитую кровью Вольтерру. Я складывал и раскладывал седельную подушечку, придумывая, как бы лучше защитить пах, когда без седла поскачу во Флоренцию на Джинори. Мужчине трудновато скакать на лошадином хребте. Я слышал о цыганах и людях с Дальнего Востока, которые всегда ездят на лошади без седла. Вероятно, если с младенчества тебя сажают на коня, можно как-то наловчиться. Но мое детство было другим, и у меня без седла были проблемы.– Маддалена, – раздался за спиной низкий мелодичный голос.– Что?Я обернулся. Неровный белый свет факела, воткнутого в латунный держатель на каменной стене, озарил лицо девочки, которая пленила меня своей необычайной красотой.– Это мое имя – Маддалена, – улыбнулась она и показала мне большое красивое седло непривычной старомодной формы.Я озадаченно поглядел на седло. Наконец она громко вздохнула и сунула седло мне.– Тяжелое, знаете, очень!– Это мне? – спросил я, подхватив седло и чувствуя себя дураком.– Говорят, ты отдал свое седло синьору Медичи. Я и подумала, что тебе нужно другое. Это было папино седло. Ему оно больше не понадобится, – вздохнула она.Я внимательно вгляделся в ее лицо и увидел, что она печальна, но не убита горем. Я был этому рад. Мне всегда нравились люди, которые способны с достоинством переносить страдания. Это важное умение в таком мире, где Бог хохочет над человеческим горем. Я повернулся и положил седло Джинори, приладил и закрепил подпругу. Оно, конечно, было не такое блестящее и нарядное, как седло от знаменитого флорентийского седельника, однако добротное и удобное. И защитит мое мужское достоинство в долгой поездке домой.– Почему ты отдал свое седло великому господину? – спросила Маддалена.– У меня были причины, – туманно ответил я.– Ты какой-то недоверчивый.– Я считаю, что люди такие, какие есть.– А разве у них есть выбор? Кстати, отчего ты так и не назвал мне свое имя? Ведь когда другой тебе представился, полагается отвечать тем же!В ее голосе звучала легкая обида. Я оглянулся на нее и улыбнулся.– Меня зовут…– Лука Бастардо, знаю, – перебила она. – В следующем году по Вольтерре будет бегать много бастардов. Может, они все возьмут себе имя Бастардо, и тогда вы станете одной большой семьей!Голос у нее сделался живой и веселый, а когда я посмотрел на нее, она взмахнула ресницами. Да она же меня дразнит!– Вот о чем я всегда мечтал, – ответил я, возведя глаза к небу, потом посерьезнел. – Может, повитухи помогут избежать нежелательных детей.Я смерил на глазок стремена, отвязал и удлинил. Отец Маддалены, которого я не видел среди мертвых, должно быть, был ниже меня, хотя я и сам невысокого роста.– Надеюсь. Вряд ли они помогут мне. Я слишком маленькая, чтобы иметь детей, но одна женщина сказала, что у меня теперь их может не быть вообще. – Говорила она бесстрастным тоном, но в нем чувствовалось беспокойство.Я бросил на нее еще один взгляд и запрыгнул в седло.– Все с тобой будет в порядке. Найдешь мужа. Будут у вас дети.Она пытливо посмотрела на меня.– Откуда ты знаешь?– Я не раз убеждался, что от внутреннего настроя зависит, что станет с телом, – ответил я, сдерживая Джинори, который от нетерпения и желания возвратиться домой чуть не встал на дыбы. – Тот, кто готов умереть, умрет. Тот, кто намерен жить, будет жить. А у того, кто намерен жить полной жизнью, она такая и будет. Все просто.– Надеюсь, ты прав, – робко сказала она и тихонько засмеялась. – Я знаю, что найду мужа, потому что взяла горсть золотых флоринов у синьора Медичи и собираюсь отложить их на приданое!Она прикрыла рот маленькой тоненькой ручкой, как будто у нее вырвалась неприличная шутка. Этим она вновь напомнила мне о том, что еще совсем маленькая. Маленькая, но практичная. Она поступает очень благоразумно, откладывая деньги на приданое. Она наклонилась и погладила Джинори по шее, потом подняла на меня глаза.– А ты вернешься в Вольтерру, Лука Бастардо?Она растянула слоги моего имени в песню, соблазнительно, как женщина, если она желает мужчину. Я проглотил комок в горле, и Маддалена заметила мою реакцию, поэтому кокетливо прибавила:– Мне бы очень этого хотелось!– Для тебя я синьор Бастардо, детка, – поправил я, силясь сохранить дистанцию, образованную разницей в возрасте.Но меня влекло к ней, и я ничего не мог с этим поделать. Пришпорив Джинори, я направился к городским воротам, но потом обернулся и с улыбкой сказал прелестной Маддалене:– Прибереги приданое лет на десять, может быть, я и вернусь!
Я подъехал к стенам Флоренции, когда на небе забелел рассвет. Приближаясь по широкой дороге прямо к городу, я заметил впереди силуэт идущего человека. Он двигался по дороге среди крестьянских повозок, которые тянулись на городской рынок. В бледном зареве рассвета силуэт, казалось, был очерчен пламенем рыжего и темно-синего цвета. И все же было в этой глыбе что-то знакомое. Человек нес на плече мешок и вел бурого осла, который то и дело останавливался пощипать придорожную травку. Я пришпорил Джинори и догнал путника. Осел скалился и громко кричал.– Не могу поверить, что эта скотина до сих пор не сдохла, Странник! – с удивлением сказал я.– А с чего бы? – откликнулся Странник, и сквозь косматую бороду блеснули в улыбке зубы. – Мы же не помираем! Думаешь, только нам так повезло отсрочить неизбежное?– Еще вопрос, везенье это или, наоборот, невезенье, – поддразнил его я, переполненный радостью от встречи с ним именно в тот момент, когда сердце мое болело от увиденного в Вольтерре.– Чем не вечный вопрос? – крикнул он снизу.Я спешился, и мы крепко обнялись, хохоча и хлопая друг друга по спине. Он отступил на шаг и окинул меня взглядом с ног до головы.– Волк превращается в мужчину. Ты наконец-то немного повзрослел, Бастардо. У тебя под глазами даже появились морщинки.– Это не годы, а невзгоды, – скривился я, взял Джинори за поводья, и мы пошли рядом.Осел шел с другой стороны от Странника, но я и оттуда чувствовал вонь. Я уже и забыл, как несет от этого животного. Я покачал головой и посмотрел на его хозяина.– Что привело тебя снова во Флоренцию?– Вопрос в том, что привело тебя? Что собираешься делать теперь, когда ты отвадил от себя своего покровителя? – спросил он совершенно серьезно.– Как тебе удается всегда быть в курсе событий? Кто тебе рассказывает? Откуда ты берешь эти сведения?– Вести так и кишат в воздухе для того, кто хочет услышать, – загадочно ответил он и подмигнул. – Я тебе это уже говорил: «В самом начале, когда возымела силу воля Божья, Он начертал знаки на небосводе». Нет ничего тайного, просто люди не хотят обращать внимание на знаки вокруг них!– Дай-ка догадаюсь! Ты, похоже, придумал, чем мне следует заняться, – ответил я устало, потому что уже два дня не спал.– Скажи-ка, ты сам доволен своим образованием? Ты так и не продолжил заниматься наукой, в которую тебя ввел твой старый учитель и мой друг Гебер, – сказал он и погладил узловатыми пальцами свою кустистую черно-белую бороду. – Теперь, когда он переселился в душу твоего юного друга художника…– Не верю я в это, я тебе уже говорил! – нетерпеливо возразил я.Странник пожал плечами.– А как иначе объяснить многие вещи?– Это шутки Бога!– Ты и Божий смех! – покачал он головой. – В один прекрасный день ты примиришься с Богом и услышишь не смех, а живую песнь… Это же просто: если душа присутствует в теле, это значит, что она еще не завершила свою миссию и должна переселяться, пока не выполнит свое предназначение, пока все не исправит, пока она не пройдет все ветви древа жизни. Процесс творения постепенно просветляет зеркало существования до лучшего и более тонкого состояния, чтобы в его отражении у каждого человека высветился более ясный и яркий образ Бога. Тогда душа сможет вернуться к своему первоисточнику.– Ох уж эти ваши с Фичино разговоры о божественной природе души! – вздохнул я. – Какой от них прок? Разве наша жизнь от этого станет лучше? Разве они остановят войны, насилие, грабежи, убийства и гибель невинных людей? Фичино только впадает в депрессию, и ему приходится слушать музыку для поднятия духа!– Похоже, интересный человек этот Фичино, – улыбнулся Странник. – У него есть будущее.– Вам определенно надо познакомиться.– Звучит как приглашение, и я его принимаю. У тебя большой дом во Флоренции, верно? Но жены пока нет. Тогда мы с ослом составим тебе компанию. Поможем устроить мастерскую, как у Гебера, чтобы ты смог вернуться на круги своего обучения.Странник подмигнул мне и потянул осла за уздечку, чтобы поторопился.– Вот чего мне как раз не хватало, так это гостей! – буркнул я, хотя вовсе не был недоволен.Мне надо было чем-то заполнить время, теперь, когда я бросил служить Лоренцо де Медичи. Я вспомнил острого на язык Гебера и дни, которые провел с ним, когда он медленно умирал от чумы. Он умер, так и не научив меня тому, что я хотел знать: как превращать свинец в золото. Это бы мне очень пригодилось, особенно сейчас, когда Лоренцо на меня зол. Кто знает, сохранятся ли в банке Медичи деньги, которые я скопил за столько лет! А вдруг Лоренцо найдет способ отобрать их у меня в качестве наказания. Лоренцо очень мстителен, и Вольтерра это доказала.Я задумчиво проговорил:– Вообще-то, алхимия меня бы сейчас заинтересовала.– Превращение, о котором я толкую, касается не одной лишь грубой материи, – проговорил Странник, поправляя рваную серую тунику. – Хотя все низменное тоже преображается, когда труд становится служением. Все идет от сердца, и нужно учить сердце подчиняться.– Мне не нравится подчинение, но я люблю трудиться.– С этого и начнем, – пожал он плечами. – Так и открываются все двери.
Итак, я вернулся в свой флорентийский дворец и начал новый этап своей жизни с двумя постояльцами – Странником и его ослом, хотя последний, конечно, жил в стойле. Странник помогал мне превратить свободную комнату в мастерскую, какая была у Гебера. Он уходил после завтрака и возвращался к обеду с разными предметами, которые находил на рынке или в закладной лавке, а то и на свалке за аптекой. Это были мензурки, дистиллятор, разные бутылочки, однажды он принес редкую эбеновую ступку, на другой день алебастровый пестик. Я тоже ходил на рынок к торговцам и поставщикам других редких товаров: пергамента, пузырьков с красящими веществами и чернилами, глиной, разными порошками и эликсирами, воска, пигментов и масел, солей и минералов, высушенных животных и насекомых, перьев, морских раковин, птичьих яиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64