Хотел улыбнуться, но не смог. И он заметил:– А вы нисколько не удивлены.– Нет, синьор.– Вы, конечно, знакомы с его выдающимся умом, – прошептал сер Пьеро, скорее самому себе, и посмотрел на меня. – Он хоть как-то продвинулся в латыни?– Не особенно. И Фичино тоже пытался с ним заниматься. В его голове как будто есть дверца, которая запирается, чтобы не впустить эти знания, – честно ответил я. – Словно он когда-то принял решение не учить этот язык. Но я никогда и не настаивал. Леонардо похож на старую мудрую лошадь, которая уже знает путь в горы, так что не надо вмешиваться, и пусть она идет своей дорогой.– Я знаю, о чем вы говорите, и во всем остальном он тоже талантлив, – развел руками сер Пьеро.– Особенно в математике, – заметил я. – Я научил его всему, что знал, за несколько месяцев, и теперь он только смеется над моими жалкими попытками обсуждать с ним эти вопросы!– Вы хорошо потрудились, синьор. И он с удовольствием у вас учился. – Сер Пьеро с натугой поднялся на ноги и шагнул к двери с проворностью, которой не мешал его вес. – У меня еще дела, Лука. Вы ведь скажете мальчику, да?– А вы еще не сказали? Что он станет учеником Вероккьо? – в замешательстве переспросил я.– Это относится к вашей области, разве нет? – ответил он и выскочил за дверь прежде, чем я успел возразить.
Палаццо Медичи высился над улицей, массивный и неприступный, на три необъятных этажа и три пролета сбоку. Высота этажей постепенно уменьшалась, как в Палаццо делла Синьория, подчеркивая связь Медичи с городской политикой. Первый этаж был выстроен из грубо отесанных каменных блоков. Дворец был покрыт рустом на шестикратную высоту человеческого роста. Разнообразные по рельефу грубые каменные блоки неодинаковой длины были выложены рядами в треть человеческого роста, они отбрасывали на стену неровные тени, создавая впечатление первобытной силы, достатка и власти. Два верхних этажа, оформленные один лучше другого, как будто бы говорили, что именно здесь и живут владельцы, и были украшены рельефными арочными окнами, расположенными через равные промежутки. Второй этаж, так называемый piano nobile, Бельэтаж (ит.).
был выложен обтесанным камнем фигурной кладки. На обоих фасадах красовалось по десять окон, форма которых повторяла разделенные колонкой окна в Палаццо делла Синьория, но здесь они были больше и современнее, с круглыми арками и колонками в классическом стиле. Третий этаж был выстроен из гладкого камня, обильно выкрашенного известью, и его венчал великолепный фриз в античном стиле, который по высоте равнялся одной трети верхнего этажа, таких пропорций, которые соответствовали массивности здания.Любимый архитектор Козимо Микелоццо спроектировал дворец так, чтобы поразить любого, кто его увидит. Это необъятное здание заняло место двадцати двух домов, которые стояли там раньше, выдавая родство с внушительными башенными крепостями, некогда переполнявшими Флоренцию, в которых в давние времена, до моего рождения, жила военная знать. Таким образом, Медичи смогли показать и свое могущество, и связь с древними традициями флорентийской аристократии. Помимо этого, им удалось продемонстрировать оригинальное новшество, потому что Микелоццо придал этому дворцу приятную стройность и изящную продуманность всех деталей. Я прошел через главный вход и почувствовал запах цитрусовых деревьев и приятную влажность теней и сбрызнутых водой камней. Затем я попал в хорошенький внутренний дворик с открытой аркадой, которую поддерживали классические колонны. Двор был построен по четкому симметричному плану, архитектор создал здесь огромное огороженное пространство, сумев избежать гнетущего ощущения сдвигающихся стен. Во дворике был разбит окруженный лоджиями сад. Скульптурные медальоны, напоминающие о древнеримских инталиях, Инталия – глубоко вырезанное изображение на отшлифованном камне или металле.
хранившихся в богатой коллекции Медичи, украшали фриз над аркой. И повсюду встречался герб Медичи: семь palle, то есть шаров на щите.Количество шаров было непостоянным и все время менялось. Говорили, что они представляют либо вмятины на щите первого Медичи – воина по имени Аверардо, который сражался в войске Карла Великого и получил эти вмятины в героической битве против великана, который наводил ужас на крестьян тосканских деревень, либо округлые формы пилюль или банок, так как первые Медичи были аптекарями. Но некоторые считали, что шары обозначали монеты. Думаю, неопределенная форма была отличной забавой и хитростью для всегда дальновидных Медичи. Она позволяла людям видеть в шарах то, что они сами хотели видеть, и в то же время давала почву для многочисленных легенд о происхождении рода Медичи. Медичи знали, как пленить воображение, а следовательно, и сердца своих подданных.В центре двора на пьедестале стояла статуя Давида работы Донателло. Меня восхищала в этой скульптуре блестящая техника и смелость замысла, ведь со времен античности это была первая статуя, изображавшая обнаженное тело. И все же эта скульптура меня смущала, точнее, смущала ее излишняя эротичность: округлые, почти девичьи бедра и вызывающая поза, подчеркнутая кокетливыми высокими сапожками. Зачем было придавать Давиду такую вызывающую чувственность? Я не видел другой причины, кроме как желания угодить мужчинам, которые любят мужчин. Я до сих пор слишком хорошо помнил, хотя мне очень хотелось просто забыть обо всем спустя столько лет, всех клиентов, которые донимали меня у Сильвано. Странно, почему столько подробностей до сих пор не забылось спустя много лет! Очень многие клиенты приходили ко мне в кожаных сапогах. Кто-то приносил женскую одежду – платье, юбку и даже фартук. Другие приносили мужскую одежду, которая была мне слишком велика. Некоторые даже приносили пеленки, в какие заворачивают младенцев. Невозможно предсказать или хотя бы понять причудливую природу человеческих желаний.В моих собственных желаниях отсутствовала изощренность. Я просто получал наслаждение от женщин, их нежной кожи и длинных шелковистых волос, прелестного изгиба талии, волнующих бедер, нежной груди – пусть большой, пусть маленькой – и темных, как вино, нежно-розовых или любого другого соблазнительного оттенка сосков. Я следовал своим простым желаниям и не судил других людей без надобности. Этого не позволяло мое собственное темное прошлое и темные делишки, которые я совершал, лишь бы выжить. Более того, Донателло был мне хорошим другом до самой своей смерти. Умер он в тот же год, когда Пьеро чуть не свергли. И благодаря Сильвано, мне было неловко общаться с мужчинами, которые любили других мужчин.Я нашел вечно бурлящего идеями и взволнованного Леонардо в солнечном уголке дворика, где он болтал с переписчиком. Тот сидел на мраморной скамье, пользуясь преимуществом мягкой погоды, дабы переписать на улице один из свитков Медичи. Медичи нанимали десятки переписчиков, чтобы копировать манускрипты, а затем продавали рукописи или преподносили в качестве подарка иностранным правителям, чтобы завоевать их благосклонность. В своих поступках Медичи, преследуя благородные цели, всегда руководствовались и другими, скрытыми мотивами. Козимо, а теперь и Пьеро всячески покровительствовали образованию и оба намеревались распространять рукописи как можно шире, чтобы знания стали доступны миру. Поэтому переписчиков, переводчиков и иллюстраторов здесь всегда было пруд пруди. И невозможно было прийти в Палаццо Медичи и не наткнуться на кого-нибудь из них.– Учитель! – воскликнул Леонардо, заметив меня, и поманил к себе. – Это один из тех манускриптов, которые вы послали Козимо?– «Герметический свод»? – переспросил переписчик, худой человечек с тонкими губами, испачканными в чернилах руками и крупным горбатым носом. – Не думаю. Этот манускрипт попал к Медичи в шестьдесят первом году. А ваш учитель, больше похожий на кондотьера с большими мощными мускулами, – он закатил глаза (видимо, ему казалось забавным, что я могу быть учителем), – тогда был вашего возраста!– Я старше, чем кажусь на вид, – ответил я.– И более проницательны? – улыбнулся переписчик, взглянув на меня сверху вниз, что было мастерским трюком, поскольку он сидел, а я перед ним стоял.– Насчет этого – не знаю, – нашелся я. – Но я достаточно проницателен, чтобы предположить в вас другие способности, синьор, помимо переписывания манускриптов. Говорят, что уже придуман новый способ печати с наборными литерами, так что скоро ваше ремесло станет ненужным.– Мое ремесло никогда не станет ненужным, – резко возразил переписчик. – Этим грубым средством пользуются варвары в некоторых немецких городах. Настоящие коллекционеры вроде Медичи никогда не опустятся до того, чтобы держать в своем собрании печатные книги. А трактат, настолько ценный, как этот, – великий перевод Марсилио Фичино «О божественной мудрости» из драгоценного «Герметического свода», написанного Гермесом Трисмегистом, жрецом древнеегипетской религии, – никогда не предадут такому надругательству, как перепечатывание грубым машинным способом!– Возможно, нет. Но печатные машины уже появились в Неаполе и Риме. Дойдут они и до Флоренции, это только вопрос времени. Печатные машины – полезная вещь, книги станут дешевле и доступнее. Думаю, это новшество приживется, – ответил я. – Вам стоит обучиться новому ремеслу, так, на всякий случай. Ну, например, пасти овец.– В вас говорит низкий и пошлый ум, синьор, – прошипел писец.Он прижал к груди свой пергамент, чернила и старый манускрипт и рванулся прочь с грозным пыхтением. Я занял освободившееся место и присел рядом с Леонардо.– Что ж вы так бедного Армандо! – с упреком произнес Леонардо.– Не люблю самовлюбленных писак.– Впрочем, думаю, ты прав насчет печатных машин. Знаешь, когда я фантазирую, то мне кажется, что краем глаза заглядываю в будущее. Я видел, как мир переполнился обилием недорогих книг, и все читали, и это благодаря печатной машине.– Интересный мир ты видишь!– Как и ты. Я часто думаю о том видении, о котором ты рассказывал в день нашего знакомства. Но, кажется, что-то произошло? Лука, ты пришел мне что-то сообщить, и это не самые добрые вести? – вдруг спросил юноша, повернувшись ко мне лицом и подогнув под себя ноги.На нем была желто-оранжево-розовая туника, которую он сам укоротил. Этот яркий наряд он наверняка упросил сшить Катарину, которая никогда ему ни в чем не отказывала. Еще на нем были рваные серые штаны с дырами. Я знал, что у него есть по крайней мере две пары приличных и целых штанов, потому что сам отвел ворчуна сера Пьеро к портному, где мы их и приобрели. Но Леонардо предпочел им это рваное старье. В одежде у него был своеобразный, ему одному свойственный вкус.– Ты слишком проницателен, парень, – ответил я. – Ты читаешь меня, как манускрипты Армандо.– Надеюсь, что все-таки лучше, – усмехнулся Леонардо. – Армандо переписывает манускрипты на латыни, а для меня нет ничего хуже, чем читать латынь! Мне все время кажется, что я уже когда-то знал ее, поэтому больше учить ее мне не нужно.– Твой отец отдал тебя в ученики Вероккьо, – быстро сообщил я, потому что не хотел слишком долго откладывать.– …Но тебя я вижу насквозь, – тихо сказал Леонардо своим мелодичным голосом, как будто я ничего и не произносил. – Иногда словно какой-то свет льется из людей, и я едва могу его разглядеть. Твой свет будто идет сквозь порванную местами вуаль. Сквозь нее проникают лучи, как бы против воли. Но там, где свет не виден, таится не пустота, там что-то есть. Там кроются тайны. Ты хранишь много тайн, Лука Бастардо. Тайные таланты, тайные страхи. И на тебе лежит рука судьбы.– У всех людей есть тайны.– Но у тебя не так, как у всех.Он покачал златовласой головой, и я взглянул на его прекрасно вылепленное лицо, заметив, что его щеки и подбородок потемнели от каштанового пушка. Уже отрастает бородка. Мне придется отвести его к брадобрею или научить ухаживать за бородой. Вообще-то мне нужно было сделать это раньше. Какой же я нерадивый учитель! Я вручаю его Вероккьо еще не завершенным творением, как один из набросков Леонардо. Какая-то часть меня знала, что мне доверили Леонардо лишь на короткий срок, но другая часть думала, что это драгоценное время продлится вечно. Несмотря на долголетие, дарованное мне моим уродством, я до сих пор не мог постичь, что такое время. Остались вещи, которым я еще только собирался научить моего подопечного, о которых хотел ему рассказать, а теперь у меня уже не будет такой возможности. Я оторвал от него взгляд и перевел его на Давида.– Тебе не нравится скульптура Донателло, – заметил Леонардо.Я пожал плечами.– Сам он мне нравился.– Почему она тебе не нравится? – спросил он.– Не то что бы не нравится, – ответил я и закрыл глаза, желая быть более честным и откровенным с ним перед разлукой. – Виноваты воспоминания детства. Мне приходилось терпеть внимание мужчин, которые любят других мужчин, вернее мальчиков. И мне трудно вспоминать об этом.Я открыл глаза и увидел, что юноша пристально смотрит на меня.– Твое детство! Ведь это было очень давно, не правда ли, Лука Бастардо? У монашек в Сан Джорджо есть картина. На ней мальчик, который смотрит со стороны, и у него твое лицо. Я много раз рассматривал его, чтобы убедиться. Те же краски, те же черты… Это могли быть только вы, учитель. Я точно знаю. То, что вы сказали переписчику, верно: вы гораздо старше, чем кажетесь с виду.Я медленно выдохнул и кивнул, обратив взор на небо. Я вспоминал чудесные фрески Джотто с вознесением святого Иоанна и безбрежное голубое небо, куда так красиво поднимался святой. Это голубое небо со своим обещанием свободы помогло мне пережить много ужаса и невыносимых вещей, которые я больше ста лет пытаюсь забыть. И я прошептал:– Эту картину написал Джотто. Он показал мне ее, не сказав, что на ней изображено мое лицо, а потом, когда я узнал себя, рассмеялся и сказал, что человек, знающий себя, далеко пойдет в жизни.Какое это облегчение – признаться кому-то, кому искренне доверяешь, кто не станет использовать мое прошлое в своих целях как орудие против меня. Вот уже более ста лет я прожил, оберегая свою тайну, скрывая от людей свой истинный возраст, делающий меня отверженным среди них, и сейчас, чувствуя, как у меня мурашки побежали по коже, я открыто и бесстрашно объявляю об этом!– Фичино говорит что-то подобное, – сказал Леонардо совершенно спокойно, как будто я не открыл ему только что все свои тайны. – Фичино любит собирать друзей и вести застольные беседы, и он рассуждал о бессмертной душе. Что есть душа? Можно ли ее познать? Это нечто вещественное или это сущность? То же ли это, что дух, бестелесный и невидимый? Я думаю, что душа – это некое качество или широта взгляда, и она связана с воображением, любовью и природой. Меня не так занимают эти разговоры, ведь в природе еще много менее туманных, но неизученных вещей.– Фичино говорит, что сущность каждого человека зарождается, как звезда на небе. Другой вопрос – что такое звезда? И что такое солнце, земля? По каким правилам они существуют? Любой разумный человек, взглянув на ночное небо, тут же поймет, что именно земля вращается вокруг солнца, а не наоборот! Значит, звезды – это природные объекты. И могут ли они действительно определять судьбу человека? Фичино предложил бы вам обратиться к гороскопу, чтобы понять ваше необычное долголетие. Он умнейший человек, но эта его астрология, как и черная магия, полный вздор. – Юноша покачал головой. – Может ли звезда даровать вам вековечную жизнь, учитель?– Некоторые люди считают, что долголетием и молодостью я обязан колдовству и магии, – признался я, и сердце мое еще сильнее потянулось к этому необыкновенному юноше.Я открыл ему то, в чем меня обвиняли, хотя сам втайне боялся, что это на самом деле правда.– В этом-то и дело, – довольно ответил Леонардо. – Колдовство и магия существуют лишь в воображении глупцов! Должна быть какая-то естественная причина вашего долголетия. Возможно, она кроется в вашем теле. – Он склонил голову и внимательно окинул меня взглядом с ног до головы, изучая меня так, словно я какой-нибудь образец со стола в лаборатории Гебера. – Очень жаль, что мы не знаем ваших родителей, иначе смогли бы понять, получили ли вы этот дар от них по наследству, как наследуют цвет волос, особую форму носа, или это свойственно лишь вам одному.– Я искал своих родителей. У меня к ним всего один или два незначительных вопроса, – ответил я с усмешкой и сожалением, в котором угадывалась давняя тоска.И вновь меня охватила нежность к Леонардо, который всегда возвращал меня к сокровенным глубинам моего существа.– Знаю, – улыбнулся Леонардо. – Я видел ваших посланцев, когда они приходили в ваш домик на винограднике. Я прятался за дверью и подслушивал ваш разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Палаццо Медичи высился над улицей, массивный и неприступный, на три необъятных этажа и три пролета сбоку. Высота этажей постепенно уменьшалась, как в Палаццо делла Синьория, подчеркивая связь Медичи с городской политикой. Первый этаж был выстроен из грубо отесанных каменных блоков. Дворец был покрыт рустом на шестикратную высоту человеческого роста. Разнообразные по рельефу грубые каменные блоки неодинаковой длины были выложены рядами в треть человеческого роста, они отбрасывали на стену неровные тени, создавая впечатление первобытной силы, достатка и власти. Два верхних этажа, оформленные один лучше другого, как будто бы говорили, что именно здесь и живут владельцы, и были украшены рельефными арочными окнами, расположенными через равные промежутки. Второй этаж, так называемый piano nobile, Бельэтаж (ит.).
был выложен обтесанным камнем фигурной кладки. На обоих фасадах красовалось по десять окон, форма которых повторяла разделенные колонкой окна в Палаццо делла Синьория, но здесь они были больше и современнее, с круглыми арками и колонками в классическом стиле. Третий этаж был выстроен из гладкого камня, обильно выкрашенного известью, и его венчал великолепный фриз в античном стиле, который по высоте равнялся одной трети верхнего этажа, таких пропорций, которые соответствовали массивности здания.Любимый архитектор Козимо Микелоццо спроектировал дворец так, чтобы поразить любого, кто его увидит. Это необъятное здание заняло место двадцати двух домов, которые стояли там раньше, выдавая родство с внушительными башенными крепостями, некогда переполнявшими Флоренцию, в которых в давние времена, до моего рождения, жила военная знать. Таким образом, Медичи смогли показать и свое могущество, и связь с древними традициями флорентийской аристократии. Помимо этого, им удалось продемонстрировать оригинальное новшество, потому что Микелоццо придал этому дворцу приятную стройность и изящную продуманность всех деталей. Я прошел через главный вход и почувствовал запах цитрусовых деревьев и приятную влажность теней и сбрызнутых водой камней. Затем я попал в хорошенький внутренний дворик с открытой аркадой, которую поддерживали классические колонны. Двор был построен по четкому симметричному плану, архитектор создал здесь огромное огороженное пространство, сумев избежать гнетущего ощущения сдвигающихся стен. Во дворике был разбит окруженный лоджиями сад. Скульптурные медальоны, напоминающие о древнеримских инталиях, Инталия – глубоко вырезанное изображение на отшлифованном камне или металле.
хранившихся в богатой коллекции Медичи, украшали фриз над аркой. И повсюду встречался герб Медичи: семь palle, то есть шаров на щите.Количество шаров было непостоянным и все время менялось. Говорили, что они представляют либо вмятины на щите первого Медичи – воина по имени Аверардо, который сражался в войске Карла Великого и получил эти вмятины в героической битве против великана, который наводил ужас на крестьян тосканских деревень, либо округлые формы пилюль или банок, так как первые Медичи были аптекарями. Но некоторые считали, что шары обозначали монеты. Думаю, неопределенная форма была отличной забавой и хитростью для всегда дальновидных Медичи. Она позволяла людям видеть в шарах то, что они сами хотели видеть, и в то же время давала почву для многочисленных легенд о происхождении рода Медичи. Медичи знали, как пленить воображение, а следовательно, и сердца своих подданных.В центре двора на пьедестале стояла статуя Давида работы Донателло. Меня восхищала в этой скульптуре блестящая техника и смелость замысла, ведь со времен античности это была первая статуя, изображавшая обнаженное тело. И все же эта скульптура меня смущала, точнее, смущала ее излишняя эротичность: округлые, почти девичьи бедра и вызывающая поза, подчеркнутая кокетливыми высокими сапожками. Зачем было придавать Давиду такую вызывающую чувственность? Я не видел другой причины, кроме как желания угодить мужчинам, которые любят мужчин. Я до сих пор слишком хорошо помнил, хотя мне очень хотелось просто забыть обо всем спустя столько лет, всех клиентов, которые донимали меня у Сильвано. Странно, почему столько подробностей до сих пор не забылось спустя много лет! Очень многие клиенты приходили ко мне в кожаных сапогах. Кто-то приносил женскую одежду – платье, юбку и даже фартук. Другие приносили мужскую одежду, которая была мне слишком велика. Некоторые даже приносили пеленки, в какие заворачивают младенцев. Невозможно предсказать или хотя бы понять причудливую природу человеческих желаний.В моих собственных желаниях отсутствовала изощренность. Я просто получал наслаждение от женщин, их нежной кожи и длинных шелковистых волос, прелестного изгиба талии, волнующих бедер, нежной груди – пусть большой, пусть маленькой – и темных, как вино, нежно-розовых или любого другого соблазнительного оттенка сосков. Я следовал своим простым желаниям и не судил других людей без надобности. Этого не позволяло мое собственное темное прошлое и темные делишки, которые я совершал, лишь бы выжить. Более того, Донателло был мне хорошим другом до самой своей смерти. Умер он в тот же год, когда Пьеро чуть не свергли. И благодаря Сильвано, мне было неловко общаться с мужчинами, которые любили других мужчин.Я нашел вечно бурлящего идеями и взволнованного Леонардо в солнечном уголке дворика, где он болтал с переписчиком. Тот сидел на мраморной скамье, пользуясь преимуществом мягкой погоды, дабы переписать на улице один из свитков Медичи. Медичи нанимали десятки переписчиков, чтобы копировать манускрипты, а затем продавали рукописи или преподносили в качестве подарка иностранным правителям, чтобы завоевать их благосклонность. В своих поступках Медичи, преследуя благородные цели, всегда руководствовались и другими, скрытыми мотивами. Козимо, а теперь и Пьеро всячески покровительствовали образованию и оба намеревались распространять рукописи как можно шире, чтобы знания стали доступны миру. Поэтому переписчиков, переводчиков и иллюстраторов здесь всегда было пруд пруди. И невозможно было прийти в Палаццо Медичи и не наткнуться на кого-нибудь из них.– Учитель! – воскликнул Леонардо, заметив меня, и поманил к себе. – Это один из тех манускриптов, которые вы послали Козимо?– «Герметический свод»? – переспросил переписчик, худой человечек с тонкими губами, испачканными в чернилах руками и крупным горбатым носом. – Не думаю. Этот манускрипт попал к Медичи в шестьдесят первом году. А ваш учитель, больше похожий на кондотьера с большими мощными мускулами, – он закатил глаза (видимо, ему казалось забавным, что я могу быть учителем), – тогда был вашего возраста!– Я старше, чем кажусь на вид, – ответил я.– И более проницательны? – улыбнулся переписчик, взглянув на меня сверху вниз, что было мастерским трюком, поскольку он сидел, а я перед ним стоял.– Насчет этого – не знаю, – нашелся я. – Но я достаточно проницателен, чтобы предположить в вас другие способности, синьор, помимо переписывания манускриптов. Говорят, что уже придуман новый способ печати с наборными литерами, так что скоро ваше ремесло станет ненужным.– Мое ремесло никогда не станет ненужным, – резко возразил переписчик. – Этим грубым средством пользуются варвары в некоторых немецких городах. Настоящие коллекционеры вроде Медичи никогда не опустятся до того, чтобы держать в своем собрании печатные книги. А трактат, настолько ценный, как этот, – великий перевод Марсилио Фичино «О божественной мудрости» из драгоценного «Герметического свода», написанного Гермесом Трисмегистом, жрецом древнеегипетской религии, – никогда не предадут такому надругательству, как перепечатывание грубым машинным способом!– Возможно, нет. Но печатные машины уже появились в Неаполе и Риме. Дойдут они и до Флоренции, это только вопрос времени. Печатные машины – полезная вещь, книги станут дешевле и доступнее. Думаю, это новшество приживется, – ответил я. – Вам стоит обучиться новому ремеслу, так, на всякий случай. Ну, например, пасти овец.– В вас говорит низкий и пошлый ум, синьор, – прошипел писец.Он прижал к груди свой пергамент, чернила и старый манускрипт и рванулся прочь с грозным пыхтением. Я занял освободившееся место и присел рядом с Леонардо.– Что ж вы так бедного Армандо! – с упреком произнес Леонардо.– Не люблю самовлюбленных писак.– Впрочем, думаю, ты прав насчет печатных машин. Знаешь, когда я фантазирую, то мне кажется, что краем глаза заглядываю в будущее. Я видел, как мир переполнился обилием недорогих книг, и все читали, и это благодаря печатной машине.– Интересный мир ты видишь!– Как и ты. Я часто думаю о том видении, о котором ты рассказывал в день нашего знакомства. Но, кажется, что-то произошло? Лука, ты пришел мне что-то сообщить, и это не самые добрые вести? – вдруг спросил юноша, повернувшись ко мне лицом и подогнув под себя ноги.На нем была желто-оранжево-розовая туника, которую он сам укоротил. Этот яркий наряд он наверняка упросил сшить Катарину, которая никогда ему ни в чем не отказывала. Еще на нем были рваные серые штаны с дырами. Я знал, что у него есть по крайней мере две пары приличных и целых штанов, потому что сам отвел ворчуна сера Пьеро к портному, где мы их и приобрели. Но Леонардо предпочел им это рваное старье. В одежде у него был своеобразный, ему одному свойственный вкус.– Ты слишком проницателен, парень, – ответил я. – Ты читаешь меня, как манускрипты Армандо.– Надеюсь, что все-таки лучше, – усмехнулся Леонардо. – Армандо переписывает манускрипты на латыни, а для меня нет ничего хуже, чем читать латынь! Мне все время кажется, что я уже когда-то знал ее, поэтому больше учить ее мне не нужно.– Твой отец отдал тебя в ученики Вероккьо, – быстро сообщил я, потому что не хотел слишком долго откладывать.– …Но тебя я вижу насквозь, – тихо сказал Леонардо своим мелодичным голосом, как будто я ничего и не произносил. – Иногда словно какой-то свет льется из людей, и я едва могу его разглядеть. Твой свет будто идет сквозь порванную местами вуаль. Сквозь нее проникают лучи, как бы против воли. Но там, где свет не виден, таится не пустота, там что-то есть. Там кроются тайны. Ты хранишь много тайн, Лука Бастардо. Тайные таланты, тайные страхи. И на тебе лежит рука судьбы.– У всех людей есть тайны.– Но у тебя не так, как у всех.Он покачал златовласой головой, и я взглянул на его прекрасно вылепленное лицо, заметив, что его щеки и подбородок потемнели от каштанового пушка. Уже отрастает бородка. Мне придется отвести его к брадобрею или научить ухаживать за бородой. Вообще-то мне нужно было сделать это раньше. Какой же я нерадивый учитель! Я вручаю его Вероккьо еще не завершенным творением, как один из набросков Леонардо. Какая-то часть меня знала, что мне доверили Леонардо лишь на короткий срок, но другая часть думала, что это драгоценное время продлится вечно. Несмотря на долголетие, дарованное мне моим уродством, я до сих пор не мог постичь, что такое время. Остались вещи, которым я еще только собирался научить моего подопечного, о которых хотел ему рассказать, а теперь у меня уже не будет такой возможности. Я оторвал от него взгляд и перевел его на Давида.– Тебе не нравится скульптура Донателло, – заметил Леонардо.Я пожал плечами.– Сам он мне нравился.– Почему она тебе не нравится? – спросил он.– Не то что бы не нравится, – ответил я и закрыл глаза, желая быть более честным и откровенным с ним перед разлукой. – Виноваты воспоминания детства. Мне приходилось терпеть внимание мужчин, которые любят других мужчин, вернее мальчиков. И мне трудно вспоминать об этом.Я открыл глаза и увидел, что юноша пристально смотрит на меня.– Твое детство! Ведь это было очень давно, не правда ли, Лука Бастардо? У монашек в Сан Джорджо есть картина. На ней мальчик, который смотрит со стороны, и у него твое лицо. Я много раз рассматривал его, чтобы убедиться. Те же краски, те же черты… Это могли быть только вы, учитель. Я точно знаю. То, что вы сказали переписчику, верно: вы гораздо старше, чем кажетесь с виду.Я медленно выдохнул и кивнул, обратив взор на небо. Я вспоминал чудесные фрески Джотто с вознесением святого Иоанна и безбрежное голубое небо, куда так красиво поднимался святой. Это голубое небо со своим обещанием свободы помогло мне пережить много ужаса и невыносимых вещей, которые я больше ста лет пытаюсь забыть. И я прошептал:– Эту картину написал Джотто. Он показал мне ее, не сказав, что на ней изображено мое лицо, а потом, когда я узнал себя, рассмеялся и сказал, что человек, знающий себя, далеко пойдет в жизни.Какое это облегчение – признаться кому-то, кому искренне доверяешь, кто не станет использовать мое прошлое в своих целях как орудие против меня. Вот уже более ста лет я прожил, оберегая свою тайну, скрывая от людей свой истинный возраст, делающий меня отверженным среди них, и сейчас, чувствуя, как у меня мурашки побежали по коже, я открыто и бесстрашно объявляю об этом!– Фичино говорит что-то подобное, – сказал Леонардо совершенно спокойно, как будто я не открыл ему только что все свои тайны. – Фичино любит собирать друзей и вести застольные беседы, и он рассуждал о бессмертной душе. Что есть душа? Можно ли ее познать? Это нечто вещественное или это сущность? То же ли это, что дух, бестелесный и невидимый? Я думаю, что душа – это некое качество или широта взгляда, и она связана с воображением, любовью и природой. Меня не так занимают эти разговоры, ведь в природе еще много менее туманных, но неизученных вещей.– Фичино говорит, что сущность каждого человека зарождается, как звезда на небе. Другой вопрос – что такое звезда? И что такое солнце, земля? По каким правилам они существуют? Любой разумный человек, взглянув на ночное небо, тут же поймет, что именно земля вращается вокруг солнца, а не наоборот! Значит, звезды – это природные объекты. И могут ли они действительно определять судьбу человека? Фичино предложил бы вам обратиться к гороскопу, чтобы понять ваше необычное долголетие. Он умнейший человек, но эта его астрология, как и черная магия, полный вздор. – Юноша покачал головой. – Может ли звезда даровать вам вековечную жизнь, учитель?– Некоторые люди считают, что долголетием и молодостью я обязан колдовству и магии, – признался я, и сердце мое еще сильнее потянулось к этому необыкновенному юноше.Я открыл ему то, в чем меня обвиняли, хотя сам втайне боялся, что это на самом деле правда.– В этом-то и дело, – довольно ответил Леонардо. – Колдовство и магия существуют лишь в воображении глупцов! Должна быть какая-то естественная причина вашего долголетия. Возможно, она кроется в вашем теле. – Он склонил голову и внимательно окинул меня взглядом с ног до головы, изучая меня так, словно я какой-нибудь образец со стола в лаборатории Гебера. – Очень жаль, что мы не знаем ваших родителей, иначе смогли бы понять, получили ли вы этот дар от них по наследству, как наследуют цвет волос, особую форму носа, или это свойственно лишь вам одному.– Я искал своих родителей. У меня к ним всего один или два незначительных вопроса, – ответил я с усмешкой и сожалением, в котором угадывалась давняя тоска.И вновь меня охватила нежность к Леонардо, который всегда возвращал меня к сокровенным глубинам моего существа.– Знаю, – улыбнулся Леонардо. – Я видел ваших посланцев, когда они приходили в ваш домик на винограднике. Я прятался за дверью и подслушивал ваш разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64