Сам себе удивился. Может быть, потом я и дорого за это заплачу, когда Николо уговорит Сильвано меня побить. Но сейчас я был готов защищаться. Тогда я еще не знал, что меня больше никто не побьет в последующие сто с лишним лет и от руки моей на обоих Сильвано обрушится страшная месть.
Я не стал тратить время, схватил плащ и тотчас же покинул дворец. Иногда, перед наступлением летней жары, когда солнце печет и долина Арно греется в его лучах, в мае некоторое время стоят прохладные дни. За недолгую прогулку я встретил на улице мало людей. Двери повсюду были заперты на засов, окна прикрыты ставнями. Закрылись мастерские и лавки, даже таверны. Флоренция была городом высоких башен, но не таких высоких, как в прошлом, когда их высота достигала более ста двадцати браччо. Braccio (ит.) – старинная мера длины, локоть.

Власти города решили ограничить высоту частных домов для лучшей безопасности жителей, но здания все равно производили внушительное впечатление. Теперь же в башнях были наглухо закрыты двери, а в окнах не горел свет. На аскетическом Палаццо дель Приори Монастырский замок (ит.) .

неумолчно звучал скорбный набат. Люди, забившись в дома, варились в собственном страхе, который бурлил в них, как кипящая вода в закрытом котелке. На улицах было необычайно тихо, не считая цокота копыт: то уезжали нагруженные повозки и телеги. В воздухе стоял скверный гнилостный запах. Вскоре я увидел его источник. Тут и там валялись брошенные без разбору трупы. Над ними роились черные мухи, с карканьем кружили крупные вороны. По улицам сновали крысы, но не трогали распухших трупов. На вид это были в основном бедные красильщики шерсти в рабочей одежде. Попадались и дети – маленькие тельца, сваленные по двое, по трое. Крошечные черные руки спутались вместе. Город превратился в сплошной склеп.Один труп выглядел немного иначе. Я робко приблизился к нему и увидел молодую девушку со сложенными на груди руками, как будто она умерла за молитвой. Среди остальных ее выделяла дорогая одежда: роскошное парчовое платье, расшитое золотыми нитями. Ее нежные щеки и шею покрывали черные пятна. А потом я увидел, что под платьем у нее большой живот, и понял, что она, должно быть, носила ребенка. Чума погубила и мать и дитя.– Ужасная эпидемия, а ведь это еще только начало, – произнес серьезный голос, отмеченный южным акцентом.Я обернулся и увидел худого темноволосого мужчину, в лице которого, несмотря на неаполитанскую интонацию, проглядывали черты франка.– Вы думаете, все будет еще хуже? – спросил я, и он кивнул.– Берегись, не подходи близко, – предупредил он, кивнув в сторону мертвой женщины. – Зараза в один миг переходит от мертвого к живому, от больного к здоровому.И он зашагал прочь по улице. Редкие прохожие спешили, съежившись, каждый сам по себе, бросая друг на друга подозрительные взгляды. Никто не хотел ни к кому приближаться. Я затрусил следом за своим собеседником и скоро нагнал его, хотя, как правило, старался не подходить близко к другим горожанам. Этот человек заслуживал почтительного внимания. Наверное, решающий поединок с Николо вселил в меня мужество.– А лекари разве не могут вылечить это? – громко спросил я.Мужчина обернулся и улыбнулся уголком рта.– Кажется, я тебя где-то прежде видел? – вместо ответа спросил он.– Видели, если вы посещаете заведение Бернардо Сильвано.– Нет-нет, я предпочитаю забавляться бесплатно, – пробормотал он. – Даже женщины глупы и недалеки, зачем же еще обращаться к обществу детей! Должно быть, мы встречались где-то еще.– На рынке? – предположил я.Он прищурил свои живые глаза, внимательно всматриваясь в мое лицо, а потом улыбнулся.– Ты похож на мальчика с картины в аббатстве Сан Джорджо, – вспомнил он. – Но тот мальчик года на два-три младше тебя. Однако ты и впрямь вылитый он, словно его повзрослевший близнец.Я так и зарделся от радости.– Так вы знаете славные работы мастера Джотто!– Как и ты, очевидно, хотя я не ожидал такого от подопечных Сильвано, – ответил он.Мы остановились, когда из окна впереди вылетели на дорогу какие-то лохмотья. Хлопнули ставни, и лохмотья приземлились на мостовой всего в двух шагах от нас. Я уже хотел было подойти и посмотреть, но мой спутник вовремя удержал меня за плечо.– Они наверняка принадлежали какому-нибудь бедняге, скончавшемуся от чумы, одежда мертвых заразна, – предостерег он меня. – Люди стараются избавиться от всего, к чему прикасался умерший.Две тощие свиньи подбежали к лохмотьям, схватили их зубами и по-свинячьи затрясли добычу. Мы молча наблюдали, как они с хрюканьем и фырканьем расправляются с тряпьем.– Отвечая на твой первый вопрос, – продолжал мой новый знакомец, – скажу «нет». Доктора не могут это вылечить. Либо природа болезни такова, что она неизлечима, либо лекари по своему невежеству ничего о ней не знают и не находят причину болезни, а потому не могут прописать должное средство.– А правда, что она пришла с Востока? – спросил я.– Правда, но по пути изменилась. На востоке у больных кровь шла носом, а потом они умирали. А теперь первые признаки – припухлости в паху и подмышках, которые вырастают до размера яблока или яйца. – Он глянул на меня. – Держись подальше от клиентов с такими припухлостями.Он говорил со знанием дела, но без осуждения или упрека. Я пожал плечами.– Если я смогу позволить себе такую роскошь.Он покачал головой и нахмурился.– Эх, Сильвано, старый паразит! Не понимаю, как только власти ему позволяют продолжать его деятельность. Не вижу нужды в таких омерзительных заведениях. Коли уж на то пошло, мужчина с неутоленными желаниями может найти чужую жену, чтобы удовлетворить свою потребность. Женщины – существа пустоголовые, как куклы. Их легко соблазнить.– Среди отцов города тоже есть клиенты Сильвано.На худом лице моего собеседника, словно вспышка молнии, мелькнуло грозное выражение.– Иногда мне кажется, что эта чума послана Богом, которого мы прогневали, творя зло и беззаконие. Во Флоренции процветает грех, как, впрочем, и повсюду. Этот мор не могла принести какая-то злая планида. Сильвано заслуживает Божьей кары, и будет только справедливо, если он погибнет от чумы ужасной смертью!– Вы говорите как служитель Божий, хотя совсем не похожи на священника, – заметил я.На нем была простая, но хорошая одежда из добротной ткани (как с первого взгляда видно каждому флорентийцу): темный шерстяной плащ поверх узкой хлопковой туники, обычные, но хорошо скроенные черные штаны. На голове у него не было мягкой фоджетты, которую носили люди низших слоев, но не носил он и одежду темно-красного цвета, положенную служащему магистрата. Да и на купца не был похож – слишком уж отрешенное было у него лицо.– Я поэт, хотя мой отец хотел, чтобы я пошел в юристы или завел свое дело, – улыбнулся он.– Поэт? Как Данте? – переспросил я и, воспользовавшись своим даром подражания, повторил услышанные от Джотто слова: Все, что умрет, и все, что не умрет, –Лишь отблеск Мысли, коей ВсемогущийСвоей Любовью бытие дает; Затем что животворный Свет, идущийОт Светодавца и единый с ним,Как и с Любовью, третьей с ними сущей, Струит лучи волнением своимНа девять сущностей, как на зерцала,И вечно остается неделим… Он резко вскинул густые черные брови.– Джотто, Данте! Неужели Сильвано открыл у себя школу?Я рассмеялся в ответ. Мужчина показал куда-то пальцем.– Смотри!Я проследил за ним взглядом и увидел свиней, которые бились в судорогах, визжали, захлебываясь пеной и закатив глаза на изможденных мордах. Всего несколько минут – и оба животных остались лежать бездыханными трупами.– От одежды умершего… – поразился мужчина. – Животные сдохли за считанные минуты от лохмотьев покойника!Он потянул меня за руку дальше, обойдя стороной околевших животных. Когда мы проходили мимо богато украшенного дворца, из дверей, шатаясь, вышел человек с ребенком на руках. Дитя не шевелилось, безвольно повиснув в его объятиях. Мужчина покачнулся, голова мальчика повернулась лицом к нам, оно было покрыто черными нарывами. Мужчина приподнял свою голову – оно тоже было покрыто пятнами. На губах блестела кровавая слюна. Он измученно поглядел на нас и со стоном упал ничком на мостовую. Скоро и он замер. Отец и сын, мертвые, лежали у самых наших ног. Из дворца неслись вопли и стенания, но никто не выбежал на улицу, даже слуга. И снова поэт увлек меня за собой, мы постарались подальше обойти мертвых.– А их кто-нибудь похоронит? – спросил я, оглянувшись через плечо.– Да, но не родня. Мертвых слишком много, число их растет с каждым днем. Из страха подхватить чуму от умерших родственники перестали хоронить своих близких. Городские власти наняли беккини Becchini – могильщики (ит.) .

– могильщиков для бедняков и людей среднего достатка. Могильщики собирают трупы по утрам. А богачи, как всегда, заботятся о себе сами. Они платят беккини за то, чтобы те отвозили тела умерших родственников в ближайшую церковь на похоронных носилках. Там над ними читают молитвы. Священники не хотят приближаться к мертвым. Цивилизованную заупокойную службу сократили до предела. Скоро, пожалуй, этот обычай и вовсе отменят. – Он обвел взглядом опустевшую улицу и, вздрогнув как от озноба, плотнее закутался в черный плащ. – Некоторые предались дикому разврату, между тем как другие соблюдают строжайшее воздержание и постятся. Эта чума уничтожит все привычные законы и обычаи.– Трудно не заразиться, если болезнь передается через одежду и ее переносят животные, – заметил я. – Значит, умрет много людей: и развратников, и аскетов.– Что верно, то верно, – согласился мой спутник.Мимо нас промчалась карета с задернутыми занавесками. Пара гнедых лошадей пронеслась на полном скаку. Мой провожатый кивнул в их сторону.– Они правильно делают, что уезжают.– Разве чума не настигнет их в деревне? – с сомнением спросил я.– Возможно. Но там у них есть надежда не заболеть, – сказал он. – Я и сам собираюсь уехать из города.– Мне бы тоже хотелось, – задумчиво произнес я. – Покинуть город, уйти навсегда из заведения Сильвано. Оно, по-своему, не лучше чумы.– Я слышал рассказы об убитых и искалеченных детях, – кивнул поэт. – Говорят, Сильвано убивает тех, кто пытается сбежать.– Кто бы иначе пожелал там оставаться?– Не знаю, – согласился он. – Может быть, проститутки идут в бордели, чтобы спастись от нищеты на улице?– К Сильвано никто не идет за спасением. По сравнению с этим улицы – рай, – возразил я, не сдержав горечи в голосе.Он положил мне руку на плечо и крепко сжал его.– Ты так настрадался! Быть может, Сильвано скоро умрет, от чумы или от старости, и ты будешь свободен.Взгляд его был полон сочувствия. Я пожал плечами. Сильвано состарился, но я не тешил себя надеждами, что его скоро не станет. К тому же на долю Марко выпали еще большие страдания, а если бы не я, то та же участь постигла бы голубоглазую Ингрид. Мои невзгоды ничтожны по сравнению с этим. Моя судьба по сравнению с их жизнью была терпимой.Мужчина спросил:– Ну а если бы для тебя нашлось прибежище от чумы, куда бы ты пошел? Что бы стал делать?– Это только мечты, – улыбнулся я. – Я себя этим не тешу.– Мечты иногда похожи на сильный ветер. Они распахивают двери разума, и перед тобой возникает совершенно новый мир, все предстает в новом свете. Мечты помогают в тяжелые времена, когда фортуна обходит тебя своими щедротами, осыпая одними невзгодами. Мечты даже могут подсказать иногда хороший совет, если у тебя есть уши, чтобы его услышать. Так что это не просто приятное развлечение. Ты не можешь не мечтать.Я удивленно таращился на поэта: ведь мне никогда не приходило это в голову. Я привык мыслить прямолинейно и сейчас впервые услышал, что воображение может приносить утешение. Когда ко мне приходили клиенты, я уносился к фрескам Джотто, как мне представлялось, по-настоящему.По крайней мере, так я считал. И яркость этих переживаний была так убедительна, что я и сейчас, в ожидании своего палача, верю – то были не просто мечты. Грань между реальным и нереальным иногда нарушается, позволяя им смешаться, точно жидкостям в колбе алхимика. И за свою долгую жизнь мне не раз доводилось окунаться в эту смесь. Само мое тело, которому почти двести лет, тому доказательство.А в тот давно минувший день мной владело лишь одно желание: сказать приятное доброму и словоохотливому поэту, который шел рядом со мной. И, глубоко вздохнув, я сказал:– Если бы я мог, то ушел бы на холмы, чтобы слушать звон цикад в оливковой роще и любоваться зеленеющими пастбищами. Я никогда не бывал за стенами города, но слышал, что в деревне от дуновения ветерка по пшеничным полям пробегает рябь, как по реке Арно. Я бы хотел уйти на природу, чтобы найти там святость.Я посмотрел на него, с тоской вспоминая Джотто. Поэт будто почувствовал это и ободряюще кивнул.– И с кем бы ты пошел, что стал бы там делать?Мы неторопливо шли по западной части Флоренции, как раз мимо церкви Санта Мария Новелла, с витиеватыми инкрустированными узорами из зеленого и белого мрамора. В церкви имелось чудесное распятие работы Джотто. Милое и простое лицо живописца навсегда осталось в моей памяти. Одиннадцать лет минуло со дня его смерти, но я каждый день о нем вспоминал.– Я бы отправился туда с другом. Я бы сидел у его ног и слушал. Десять дней подряд я слушал бы только его.– Он рассказывает интересные истории? – с любопытством спросил поэт. – Он мог бы развлекать тебя баснями много дней напролет?– Мой друг говорил удивительные вещи. Сейчас он на небесах, но игрой мечты я вызвал его на землю.– Да, мечты возвращают старых друзей, – согласился поэт.Мы замолчали, проходя по большой, заросшей травой площади Санта Мария Новелла. Именно здесь я когда-то впервые встретил Джотто, еще не зная, кто он такой. Я собирался драться с богатыми мальчишками сломанной палкой, а Джотто сказал мне, что Бог надо мной смеется и я должен заглянуть в себя, чтобы найти там то, что мне нужно. Я по-прежнему следую его совету, как много лет назад, когда меня еще не продали Сильвано. Бог по-прежнему продолжал надо мной смеяться, а мои воображаемые путешествия дарили мне смысл жизни, не давая умереть.Набожные доминиканцы до сих пор любили читать здесь проповеди на поросшей травой лужайке перед своей церковью, но сейчас здесь никого не было. Несмотря на всю их набожность и восхваление Святой римской церкви, доминиканцы боялись черной смерти, как и все люди. Куда же подевалась их Святая Троица и девять ангельских чинов перед лицом чумы? На краю площади лежала груда трупов. Мы с поэтом переглянулись и свернули с дороги.– Там их пять или шесть, – негромко проговорил поэт. – Брошенных без отпущения грехов, без погребения.Из лабиринта узеньких улочек у западной стены церкви донеслись крики, и мы снова переглянулись. Крики становились громче, резче, в них гудело опасное напряжение. Из слитного гомона вырывались ругательства и угрозы.– Кричат о евреях, – отметил поэт. – По-видимому, толпе попались на пути какие-то евреи, и она делает из них козлов отпущения.– Евреи не насылали чуму. Почему они должны отвечать за это? – озадаченно спросил я.– Люди всегда хотят найти виноватого, – пожал плечами поэт. – Такова уж наша природа. Желательно кого-нибудь другого. Мало кто способен признать виновным себя.– Если уж искать, кто наслал чуму, так, скорее всего, это Бог. Вы сами думаете, что он покарал нас за зло, творящееся во Флоренции!– Нельзя же винить Бога, а флорентийцы вряд ли захотят посмотреть на себя в зеркало и покаяться. Несмотря на законы, регулирующие расходы, флорентийцы – народ алчный и горделивый. Так что кто бы ни были эти евреи, – он махнул рукой в сторону криков и гама, – на них свалят всю вину и, скорее всего, убьют, а чума потребует еще много жертв.– Но несправедливо винить в этом евреев – или колдунов! – воскликнул я, вспомнив, как однажды уже давно меня самого чуть не сожгли заживо на площади Оньисанти. При одном только воспоминании у меня на лбу выступил холодный пот.– Есть много умных и почтенных евреев, я сам таких знавал, – сказал поэт, морщась. – Но их души обречены аду за неверие. Так какая разница, когда им умереть?– Разница есть. – Я ускорил шаг. – Каждая жизнь имеет значение. Какая же вера считает иначе?– Может, и имеет значение. Долгая жизнь дала бы им возможность обратиться в христианскую веру, – согласился он, не поспевая за мной, – поклониться священникам, принять крещение и искупить свои грехи.– Долгая жизнь даст им больше времени, чтобы понять, насколько лицемерно духовенство, – бросил я, вспомнив о священниках и монахах, тайком посещавших заведение Сильвано.В моей комнате их тоже много перебывало, требуя от меня чудовищных услуг, как будто беспрестанные молитвы до невозможного извратили их желания.Поэт добродушно засмеялся, хотя я и не думал шутить.– А главное – они увидят, как растет христианская вера, несмотря на порочность ее служителей, и это произведет на них должное впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64